Мария Зайцева
Убери руки, малышка
Но я привыкла. Я всегда поднимаюсь.
– Пошла. Вон!!!
– Я! Работаю!!!
Несколько секунд смотрим друг на друга злобно.
Он в бессильной ярости.
Я – в таком же бессильном отчаянии.
Фиг ты меня выгонишь отсюда, ясно тебе? Фиг. Ты. Меня. Выгонишь!
Он неожиданно усмехается, откидывается на подушку. Его усмешка словно режет лицо надвое. Как у каменного истукана. Только глаза живые.
Горящие. Горячие.
– Наглая малышка.
Молчу.
– Ну что? А ты бы меня поцеловала? М? Такого?
– Да.
Это я сказала? Вслух? Да? Вслух сказала? Ой…
Видно, глаза выдают мой страх и отчаяние. Потому что он невесело усмехается.
– Не ври. Кому я такой нужен? Франкенштейн…
– Это неправда. Неправда!
– Неправда? – он повышает голос, глаза опять горят злобно и жестко. Так не похоже на того веселого улыбчивого парня, что успокаивал меня у останков моей прошлой жизни! – Неправда? Хорошо.
Он опять оглядывает меня. Уже по-другому. Тягуче. С мягким и одновременно мучительно жгучим прищуром.
Под этим взглядом я теряюсь. Вспыхиваю. Горю. По всему телу – словно всполохи. Его фантомные прикосновения.
– Хорошо, – опять повторяет он, – посмотрим, как ты умеешь отвечать за свои слова, малышка. Дверь защелкни.
5
Переход от издевательского тона к приказному настолько неожиданный, что я не задумываюсь. Просто протягиваю руку и защелкиваю замок на двери.
– Сюда иди.
Плеть. У него в руках. В его голосе. Щелк!
И я иду.
Удивляясь самой себе. С предвкушением и острой тянущей болью. В сердце. И ниже.
– А ты смелая, да? Малышка?
Не отвечаю. Ему мои ответы и не нужны. Он разглядывает меня. С болью и каким-то исследовательским натуралистическим интересом. А мне, наверно, должно быть гадко от этого. Но не гадко.
Это же он.
Я все понимаю.
Я не дура.
Я знаю, для чего он это делает. Что им движет. Чего он добивается.
Почему он нарочито груб и не отворачивает лицо. Заставляет меня смотреть. Вернее, думает, что заставляет.
Потому что меня не надо заставлять. Я делаю это сама. С удовольствием.
Каким-то дурацким шрамам на коже не скрыть его лицо. Это невозможно. Это даже смешно представить.
Шрамы – они всего лишь сверху. А внутри – он все тот же. Смелый, веселый, отчаянный и добрый парень, который вытащил меня, непутевую дурочку, из-под кровати в задымленной квартире, который ласково убирал слабые руки, вцепившиеся ему в куртку и мешающие нормально перехватить под коленками, который разговаривал со мной, без увещеваний и злости, спокойно и ласково. Который ушел спасать других людей. И обещал вернуться.
Он хочет мне что-то доказать. Показать.
Он плохо меня знает.
Я наклоняюсь и целую его. Нежно-нежно, едва касаясь подживающей кожи губами. Я не хочу причинить боль.
Петр выдыхает. Резко. Кулаки сжимаются, словно он… Едва сдерживается, чтоб не оттолкнуть. Но не отталкивает.
Я глажу, аккуратно, провожу кончиками пальцев по груди, ниже, живот, сокращающийся чутко под ладошкой, твердый… Боже, какое блаженство! Я об этом и не мечтала…
Ниже, к резинке спортивных штанов.
Сердце колотится, о ребра стучит, стучит, стучит…
– Убери руки, малышка…
Остановилось.
– Хватит. Прости меня.
Мои ладони перехватывают его тяжелые пальцы. Он не позволяет больше до себя дотрагиваться.
Но я хочу!
Черт, я так хочу! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!! Хотя бы один раз! Пожалуйста…
Наверно, я это шепчу.
Наверно.
Не знаю, все заволакивает слезами. Я неопытна. Я не умею уговаривать мужчину на секс!
Не умею! Но я… Я делаю все, что возможно в этой ситуации.
Опять наклоняюсь к его губам, страшным, обожженным и смело обхватываю их своими. Стараясь не навредить, не причинить боли.
И, наверно, в губы шепчу это свое «пожалуйста».
Потому что ладони его ослабевают, и мои пальцы продолжают исследование.
И губы следом за ними.
Опять ниже, ниже, к груди, заросшей волосом, к животу, плоскому, красивому… Он подрагивает от моих прикосновений. Так волнующе.
Ниже.
Смело оттягиваю резинку штанов, замираю, разглядывая.
Он… Он большой. Я уже насмотрелась в больнице всего. И этого тоже. И есть с чем сравнить.
Он красивый. Ровный, крупный. И очень твердый. Это же хорошо? Да?
Я трогаю его ладонью, провожу вверх и вниз, обнажая розовую головку.
Петр наблюдает за мной внимательно и коротко вдыхает воздух. Грудь резко поднимается и опускается. И, словно в такт движению легких, подрагивает член в моих пальцах.
– Малышка… Хватит уже. Все. Я понял. Убери руки. Убери руки, малышка…
Его мольба – это отдельный виток удовольствия для меня. Настолько сильный, что внизу живота уже не больно. Там уже ломит. Так, как когда я сама себя к финалу подвожу, лежа по вечерам в маленькой каморке у больничной столовки, где живу после пожара. Я думаю о нем, когда это делаю. О его губах. О его глазах. О том, как пахнет его тело.
