Мария Зайцева
Доброта наказуема
9
Лида, стоя на шатком табурете, тщательно ощупывает приоткрытую створку окна, под потолком.
Он забыл закрыть. Уехал и забыл закрыть.
И Лида еле выждала два часа, чтоб наверняка. Чтоб точно уже.
Окно очень узкое, добраться до него практически нереально. Но, если поставить стул на стол, то все возможно.
Главное, подтянуться и вылезти. Найти в себе силы. Последнее время Лида ощущает ужасную слабость, все время спит.
Подозревает, что он что-то подмешивает ей в еду, какой-то наркотик. Поэтому практически ничего не ест, кроме явно магазинного хлеба и запаянных консервов, и пьет воду из канистры, предназначенную для мытья и туалета. Та ощутимо приванивает хлоркой, но лучше уж хлорка, чем наркотик.
Лида поняла по поведению этого зверя, что он не знает о ребенке. И чем дольше не будет знать, тем лучше. После его признаний, его сумасшедших глаз, она совсем не уверена, что он не захочет избавиться от малыша. Просто заставит ее выпить таблетку, вызывающую выкидыш, или ударит специально в живот. Срок маленький, может случиться все, что угодно.
Лида ни в коем случае не может допустить этого. Панический, всепоглощающий страх за жизнь маленького существа в ней, затмевает все. Она готова терпеть любую боль, любое насилие. Только чтоб не навредить. Чтоб не сделать хуже.
Поэтому она не сопротивляется, когда он обнимает ее, когда пытается поцеловать, когда слюнявит грудь и шею, бормоча гадости о своих чувствах.
Расписной хотя бы не болтал.
Просто брал, что хотел. Делал, что хотел. Не пытаясь выстроить иллюзии, не пытаясь убедить ее в каких-то своих мифических чувствах. И, по-своему, был даже нежен. Довольно часто.
Мысли о Владе привычно вызвали легкое томление в животе. Лида нахмурилась. Неприятно, когда тело так реагирует. На насильника. На жестокого, грубого человека, принуждающего ее к сексу. Это словно предательство.
И, хотя Лида подспудно ждала, что Влад найдет ее и избавит от этого зверя, мозг все равно не желал воспринимать его, как защитника. Только как захватчика. Как меньшее из зол.
Пальцы находят выемку, за которую можно зацепиться.
Лида выдыхает, старается ухватиться крепче, и подтягивается.
Но хлипкая ножка стула подламывается, и Лида, какое-то время повисев на скрюченных пальцах, падает вниз.
Сверху на нее летит стул.
Лида судорожно хватается за живот, ощупывает его, лежит, боясь пошевелиться. Боясь внезапной боли.
Синяк на виске от стула и отбитый бок не в счет. Главное – там, внутри.
Полежав немного, Лида тихонько встает и идет к кровати.
Слезы помимо воли текут по щекам. Она никогда отсюда не выберется.
Остаток дня Лида лежит на боку, не шевелясь. Ее накрывает какая-то отчаянная апатия, как в случаях, когда он распускает руки. Лида вяло задумывается, почему она именно так реагирует на его прикосновения. Ведь когда Влад трогал ее, тоже против воли, Лида боролась. Сначала, по крайней мере. Уговаривала. Убеждала. Упрашивала. Бесполезно, конечно же.
А ведь он такой же зверь, как и этот маньяк. Понимание не оглушает. Оно всегда где-то было, внутри, в сердце.
Влад такой же. Разве что не бьет. А так…
Лида плачет, жалея себя, свою глупую жизнь, свои смешные детские мечты о семье, детях, достатке, спокойствии. Любви.
Ничего у нее не будет. От одного зверя попала к другому.
Что тот зверь делал с ней все, что ему в голову приходило, приручал к себе, гладил, как кошку, за хорошее поведение, не спрашивая, чего же она хочет, о чем она мечтает, о чем она думает.
Что этот. Тоже делает, что хочет. Просто пользуясь тем, что сильнее. И то, что он ее еще не взял, только вопрос времени. Этому зверю требуется реакция от нее. Может, такая же, какую она Владу выдавала. А Лида не реагирует. И этим бесит. И поэтому получает. По лицу пока что. Но близок тот час, когда зверь перестанет себя сдерживать, и ударит серьезно. Или наплюет на ее апатию. В конце концов, какая разница ему, в каком состоянии ее иметь?
Но Лида уже до такой степени устала и обессилела, что мысли о скорой расправе даже не вызывают никаких эмоций.
Главное, чтоб не зверствовал. Чтоб маленькому человеку внутри не причинял вреда.
Лида смотрит на гаснущий луч солнца в узком высоком окне, со стоном садится на кровати. Надо поесть. И попробовать еще раз дотянуться до окна.
10
Влад сидел на кухне в доме Лиды и угрюмо слушал Кудрявого, одного из самых доверенных своих людей.
Слушал и все крепче сжимал железную кружку с неизменным чифиром. Этот раритет ему принесли вчера, после десятой разбитой чашки. Влад усмехнулся, но взял. И пусть кружка навевала не очень приятные воспоминания о первоходке, где как раз были такие, но зато хоть не билась. Гнулась только.
Кудрявый, взволнованно блестя лысой башкой, и предусмотрительно стоя в некотором отдалении, бубнил о результатах проверки. Хуевых.
Лиды не было уже четыре дня.
Вокзалы, переезды, звериные тропинки – все было по сто раз проверено и перекрыто. Менты заряжены. Братва тоже. Даже с курносыми договорились.
Лиды нигде не было.
Уже четвертый, сука, день.
Влад поднял тяжелый взгляд на Кудрявого, нехило так сбледнувшего с лица.
– Своих всех проверил?
– Расписной… Обижаешь…
– Проверил, сука?!
– Да.
– Еще раз проверь! Этих мудаков, что ее проебали, еще раз тряхани. Может, есть какие-то зацепки.
– Да как их тряханешь-то, Расписной? Они еще в сознание не приходили!
– Блядь, так приведи в сознание! Или я тебя, сука, приведу!
– Расписной, ну не они это, ну че они – совсем отмороженные, так подставляться!
Расписной отвернулся, хлебнул из кружки. Чифир, которым он питался все это время, уже перестал торкать. Вообще никакой реакции. Только блевотная горечь.
– Выясни, кто куда уезжал в это время. Гулять, трахаться, жениться, хоронить, тетку в больницу класть, всех проясни!
– Так уже, Расписной, уже! У всех чисто!
Но Влад, не слушая, задумчиво тарабанил пальцами по столу. Что-то он сказал сейчас такое, что-то важное…
Поднял глаза на Кудрявого.
– А у Серого тетка в какой больнице лежит?
* * *
Кудрявый, недоверчиво кривясь, смотрел в бинокль на заброшенную деревню.
– Расписной, че-то хуйня какая-то, дома все разваливаются, ни собак, ни кур, даже кошаков нет.
– Смотри туда, – Расписной кивнул в сторону выезда, – деревня заброшенная, а дорога чистая. Здесь в том году ураган был, помнишь? Деревья падали. С той стороны, откуда мы приехали, хер проедешь, если б не хомяк. А с этой будто ездит кто-то. Здесь это. Надо только понять, где.
– Сучара сам покажет, главное, чтоб не успел зайти, а то… – тут Кудрявый опасливо покосился на скрипнувшего зубами Влада.
– Все все помнят? – Расписной, не поворачиваясь, продолжая отслеживать дорогу, говорил тихо, без особых эмоций. И это прекрасно знающего его Кудрявого пробирало морозом по коже. До самых яиц. – Не дай бог, Леха, не дай вам бог…
– Все все помнят, Влад. Все сделаем аккуратно.
– И его живым.
– Да, я понял.
* * *
Лида, услышав шум отдираемых досок, доносящийся сверху, поставила стул на прежнее место и легла на кровать.
Так и не удалось пробраться в окно. А ведь один раз почти получилось! Но опять не удержалась. Лида поплотнее натянула рукава, надеясь, что сегодня раздевать он ее не будет. А то происхождение глубоких царапин на предплечьях объяснить сложно.
Сердце привычно замерло, живот слегка свело от страха, и Лида успокаивающе положила на него руку. Все в порядке, малыш, все в порядке.
Шум внезапно прекратился. Затем, после непонятной возни, возобновился. Лида зажмурила глаза, укрылась под самое горло одеялом, в смешной и нелепой попытке отгородиться.
Пусть все будет быстро. Может, он посмотрит, что она спит, и оставит ее в покое?
Мечтательница…
Может, притвориться больной? Нет, тоже не вариант, он умеет колоть уколы, сам говорил. Еще вколет какую-нибудь дрянь, это повредит ребенку.
Лида понимала, что надо сесть, собраться, не провоцировать. Но не могла. Никак не могла. Сил не было.
Дверь в подпол открылась, и Лида зажмурилась. Пусть уйдет.
Она, после того проклятого вечера, когда Расписной впервые взял ее силой, ни разу больше не молилась.
И теперь просто твердила про себя, умоляя неизвестно кого. Пусть уйдет. Пусть уйдет.
Тяжко заскрипели ступеньки под массивным телом.
Вошедший остановился, потом пошел к ней. Лида тихо выдохнула. Пусть уйдет.
Сердце замерло… И оборвалось, когда над головой раздалось тихое:
– Котенок?
11
Лида аккуратно кладет ребенка в коляску, проверяет в последний раз комплектность. Бутылочка, сменный памперс, пеленка, если будет тепло, и одеяльце, если похолодает. Шапочки: хлопковая и теплая. Игрушки. Обязательно синий мишка. Лида привычно морщится, глядя на уродца. Но никуда не денешься, малыш любит его. Как увидел тогда в первый раз в руках у Влада, так и не выпускает с тех пор. Память услужливо подкинула довольную до невозможности небритую физиономию Расписного, и Лида, поморщившись еще сильнее, досадливо сунула мишку в протянутые ручки.
На часах уже пол восьмого, где же его носит?
Шум шин подъезжающей машины привычно резанул по нервам. Лида, опять же привычно смирив зашедшееся сердце и даже не гадая уже, сколько еще она вот так будет реагировать на него, открывает дверь за секунду до стука.
Да, Влад теперь стучится в ее дом.
И дом опять ее.
На автомате уклонившись от массивной лапы, желающей притянуть ее для поцелуя, Лида коротко инструктирует Влада:
– Он поел, поэтому кормить не раньше чем через два часа. – строго смотрит на склонившегося к коляске мужчину, – не раньше! Как бы ни просил.
– Да ладно тебе, котенок, – бубнит Влад, не отрывая взгляда от младенца, тянущего к нему ручки, – все понятно…
– В прошлый раз ты тоже так говорил, – укоряет Лида, – ладно… Памперс здесь, я только что меняла, если ничего экстренного не случится, должно хватить до моего прихода. Гуляй, пожалуйста, по аллейке, там меньше машин рядом ездит. И я очень прошу, не подпускай к коляске того страшного лысого человека! Я в прошлый раз еле успокоила. И вообще…
– Котенок, не перегибай, – Влад, оторвавшись от ребенка, поворачивается, делает шаг к ней.
Лида синхронно с ним отступает назад.
И твердо смотрит в светлые опасные глаза, запрещая себе поддаваться.
– Я не перегибаю. Хватит ему стресса. Он так заикой станет раньше, чем говорить начнет.
Не выдержав, Лида отворачивается, дает слабину. И вздрагивает, когда ощущает его близко, очень близко.
Влад тяжело дышит ей в макушку, сжимает кулаки, отводя руки, с силой засовывая их в карманы.
– Котенок…
Хриплый тихий голос царапает, колени сразу дрожат, сердце колотится бешено. И живот тянет.
Но Лида находит в себе силы повернуться, твердо посмотреть в глаза. Уже не светлые. Тяжелые, темные. Давящие.
– Ты мне обещал.
Дышать трудно, хочется качнуться к нему, дотронуться. До боли в пальцах хочется провести руками по небритой щеке, по груди. Хочется, чтоб прижал к стене, так знакомо-привычно впился в шею губами, так тяжело-властно подхватил под ягодицы, рванул блузу на груди…
Лида привычно гонит от себя эти неуместные желания, списывая на реакцию тела-предателя, все еще скучающего по Расписному.
Приучил он ее все-таки к себе за эти месяцы, что они были вместе. Вот организм и реагирует. Это пройдет.
Влад, скрипнув зубами, отстраняется.
Поворачивается к коляске, невольно расплывается в улыбке.
Лиде странно видеть его таким. Она вообще очень много нового о нем узнала. Слишком много для того, чтоб жить спокойно. Какие-то вещи, конечно, лучше бы и не знать.
Лида, например, не интересовалась, что случилось с Серым. Не спрашивала, не думала.
Вычеркнула, словно и не было его.
Не было этих четырех дней в ее жизни.
Словно сон. Страшный, тянущийся невероятно долго.
Но она его и в снах не видела.
После того, как Влад на руках вынес ее из того дома, Лида полежав на всякий случай в больнице, сразу переехала к нему. И попала из одной тюрьмы в другую. Потому что теперь она и шагнуть не могла без контроля.
Поликлинника, учеба, магазин – только с Расписным или с несколькими его подручными, страшными мужиками с зоновскими повадками.
Лида, забывшая Серого, не забыла свои ощущения, свое осознание в том доме. Она – вещь. Просто вещь. Сейчас она очень ценная вещь. Родит, будет менее ценная.
В руках Влада накатывала уже ставшая привычной апатия. Его поцелуи, его ласки не вызывали больше никаких эмоций. Тело, конечно, реагировало. Распалялось, горело, выгибалось. В четыре месяца беременности появилось какое-то особенно острое ощущение плотской жажды. Секса. Именно секса. Бурного, даже грязного. Долгого. Лида несколько раз даже сама проявляла инициативу, удивив и взбудоражив этим Влада до невозможности.
Но потом все сошло на нет. Осталось только привычное. Привычные движения, привычные слова.
Влад долго ничего не замечал.
В своем параноидальном психозе перебрав по косточкам все ближайшее окружение, он принялся за дальнее. Ну и дела, конечно же, отнимали силы.
Вечером он приходил измотанный, а ночью изматывал Лиду, тщательно дозируя силу рук, чтоб не навредить.
Лида с ним практически не разговаривала. А зачем вещи говорить?
Не целовала сама, покорно подставляя губы, когда ему было надо.
Только когда Влад уходил, она становилась прежней.
Стояла перед зеркалом, наглаживая животик, разговаривала с ребенком, смеялась, танцевала даже. И радовалась хотя бы тому, что ему теперь ничего не угрожает. Потому что, судя по поведению Влада, ее малыша он будет любить до безумия.
И только ради этого можно было терпеть все, что происходило с ней.
Это случилось однажды ночью.
Влад пришел накануне хмурый и злой, поел, рассеянно погладил ее по животику, мотнул головой в сторону кровати. Лида послушно пошла, разделась, легла.
Влад наблюдал за ней, все больше хмурясь.
– Тебе ведь плохо со мной, да?
Вопрос прозвучал неожиданно, и Лида замерла. Потом аккуратно села. Стало страшно. Прямо озноб пробрал. Зачем спросил? Знает ведь, что соврать она не сумеет.
Влад встал, присел рядом на кровать, погладил по голому бедру, забираясь выше.
– Ты другая совсем стала. Замороженная. Ты мне точно все рассказала? Может… – тут он замолчал, отвернувшись, сжимая неосознанно кулак, – может, он…
Лида замотала головой, легла на бок, ускользая от его руки, подтягивая коленки к груди.
Влад наклонился, силой повернул ее лицо за подбородок, заставляя глядеть в глаза.
– Ты не бойся, ты скажи… Я… Я ничего не сделаю…
– Он мне ничего не сделал… – было сложно разлепить губы, выдавить слова, но Лида решилась. Это был первый раз, когда они разговаривали так, спокойно, тихо. – Он… Хотел… Но не сделал. Ты знаешь, он меня по-своему тоже любил…
Лида слабо улыбнулась. Вот ведь насмешка какая. Неужели ее можно любить только вот так? Как вещь? Как куклу?
Погруженная в свои мысли, она не заметила, как напрягся Влад:
– Тоже?
Лида, перевела на него взгляд. Да и ладно. В самом деле, о чем он там думает? Что она любит его безмерно? Да за что? С его появлением у нее не стало жизни! Ей не за что его любить, не за что!
Внезапно разозлившись от своих мыслей, она села на кровати и резко ответила, уже без страха глядя в заволакиваемые бешенством глаза Расписного:
– Тоже! А ты меня по-другому как-то воспринимаешь? А? Не как куклу? Не как постельную игрушку? Теперь вот инкубатор на ножках! Да ты такой же, как и он, разве что не бьешь…
И тут же захрипела, вцепившись тонкими пальцами в пятерню Расписного, которой он сжал ей горло, притиснув к стене.
– Ты меня с этим утырком сравнила?
Все, кто хоть немного знал Расписного, обычно после такого тона обсирались и ползком двигались в сторону выхода. Но Лиде деваться было некуда. Она с вызовом смотрела в бешеные, совершенно пустые глаза Влада, уже не пытаясь отодрать его железные пальцы от горла, и смогла просипеть на грани слышимости, прежде чем потерять сознание:
– Ну вот теперь как братья-близнецы…
Очнулась она от резкого голоса врача, Анны Сергеевны, которая ее наблюдала на дому. Тихая, спокойная женщина, невероятно интеллигентного вида, она ругалась, употребляя такие слова, которые и от пьяного бомжа не услышишь.
