Мария Высоцкая
Погрешность
Глава 12
Ульяна проснулась до того, как хлопнула дверь. Открыла глаза, пытаясь свыкнуться с темнотой ночи, подтянулась на локти и зажгла свет над кроватью. Громов, который снимал футболку, на мгновение замер, когда в комнате стало светлее.
– Я тебя разбудил? – расстегнул джинсы и кинул их на кресло в противоположном углу.
– И да и нет. Мне не так уж и хорошо без тебя спалось, – Ульяна потянулась и лениво зевнула.
Степа залез под одеяло, притянув девушку к себе. Выключил свет, касаясь губами оголенного плеча. Улька мгновенно развернулась к нему лицом, обхватила шею ладошками, отыскав в полумраке мужские губы. Она хотела его поцеловать, но Степа опередил, ворвался в ее красивый рот языком, вынуждая подчиниться его напору.
Они целовались целую вечность, он гладил ее волосы, плечи, упругую грудь, играл с сосками, иногда вскользь касаясь ее вымокших трусиков.
Улька прижималась к нему теснее, тонула в объятиях, млела от умелых прикосновений, медленно теряя рассудок. В момент, когда она оказалась под крепким мужским телом, ее разум отключился, она уже ничего не соображала, была просто не в силах связать хоть какие-то мысли. Она растворилась в моменте, как морская пена.
Степа развел ее бедра коленом, поглаживая живот, ведя ниже, снимая с нее тонкий полупрозрачный материал, погружаясь пальцами в ее влажность. Ему отчего-то так хотелось, чтобы все было правильно, хотелось доставить ей максимум удовольствия и минимум боли. Он помешался на ней, слишком давно помешался.
Она была безумно красивой, податливой, у него скулы сводило от этих «нельзя» и «нужно подождать», эти мысли прожгли в нем дыру, спалили до пепла. Это было нереальное чувство – знать, что она только твоя. Трогать матовую кожу, целовать розовые губы испытывая отдачу. Видеть в ней себя, знать, что все это для нее тоже дорого.
Ульяна нервно провела ладошками по мужским плечам, немного подалась вперед, но он вновь плотно прижал ее к матрацу. Его пальцы творили с ней что-то невероятное, голова шла кругом от ощущений и испытываемых эмоций, она чувствовала, как тугой узел внизу живота ослабевает, и она возносится на пьедестал удовольствия.
Степа коснулся ее лица, поцеловал. Влажная головка на пару миллиметров вошла в ее лоно, заставляя напрячься.
– Я готова, – прошептала ему в губы, ощущая его улыбку.
Громов аккуратно продвинулся дальше, подложив свою ладонь под Ульянину талию, даже чуть ниже. Девушка прикрыла глаза, напрялась, вскрикнув от переполняющих ее ощущений. Ей не было приятно, да и легко тоже не было, скорее странно, не больно, как пару дней назад, но все же еще слишком дискомфортно.
Она считала про себя растягивающие, поступательные движения и думала о том, насколько она ущербна. Ей хотелось свести его с ума, а на деле она лежит тут, как самое настоящее бревно. Раздражение на саму себя нарастало с каждой прожитой секундой, но вместе с тем в своих мыслях она забыла о боли, осознав это, потянулась к Степе с поцелуем и шире развела ноги, в какой-то момент растянув их в поперечный шпагат.
Степа провел рукой чуть в сторону, доводя свои пальцы до ее колена, улыбнулся в пухлые девичьи губы, чувствуя подступающую разрядку. Сегодня ему не нужно было много, ведь она была настолько узкой, с каждой новой фрикцией его разрывало на куски от наслаждения и близящегося удовольствия.
Никольская закусила губу, впиваясь ноготками в спину, и замерла вместе со Степой, слушая его глубокие вдохи, после которых он аккуратно отстранился.
– Как ты? – проводит пальцем по ее щеке.
– Хорошо, – она тянется к нему, целует шершавую щеку.
– Я сейчас.
Ульяна приподнимается на локти, наблюдая под ярким светом полной луны, как он уходит в душ, буквально на пару секунд.
По возвращении Степочка ложится на спину, утягивая Ульку за собой, накинув на нее одеяло и крепко стискивая в стальных объятиях. Она льнет к нему, сворачивается в клубочек, довольно вздыхает, чувствуя его тепло и все еще быстро бьющееся сердце.
– Ты знаешь, я до сих пор не верю в то, что происходит. Мне кажется, это какой-то сон. Я так хотела быть с тобой, а теперь не могу поверить, что ты рядом, здесь, со мной.
– Уже хочешь от меня избавиться? – сжимает ее грудь.
– Не дождешься, я здесь поселилась основательно, здесь, – обводит взглядом комнату, – и здесь, – касается ладонью его сердца, а он кладет свою руку поверх ее пальцев.
***
Утром Громов провожает Токмана, он уезжает раньше всех, ссылаясь на работу. Чета Азариных выползает в гостиную лишь к обеду, Улька же все это время с энтузиазмом что-то кашеварит. Степа наблюдает за ней со стороны, периодически слушая ее «только ничего не трогай, не лезь, я сама».
– Что это будет? – складывает руки на груди, опершись на столешницу.
– Пирожок.
– Пока непохоже.
– Это пока, – Улька прищуривается, осматривая Степу с холодком, – ты сомневаешься в моих кулинарных способностях?
– Что ты, – с усмешкой, – готовь-готовь.
– Но ты знаешь, на всякий случай закажи доставку, – Никольская морщит нос и выливает тесто в противень, – суши там, пиццу…
– Ну я понял.
– О, Наташка, – смотрит на сонную Свободу, которая рухнула на диван, прижимая ко лбу бутылку минералки.
– Не кричите, я сейчас взорвусь, – шепчет Азарина, прикрывая глаза.
– Плохо ей.
– Еще бы, столько пить. Натах, может, тебе таблеточку? – Громов выдвигает ящик, где лежит аптечка.
– Обойдусь. Лучше шампанского налей. Ой, что-то мне очень плохо, – Татка быстренько шагает в сторону ванной, а Громов оборачивается к Ульяне.
– Вот что бывает, когда не слушаешься взрослых и много пьешь.
– Ой, я вообще не пью. Как тут у тебя включается? – раздраженно смотрит на духовку.
Степа выставляет температуру, забирая из Улькиных рук вафельное полотенце. Приподымает ее над полом, срывая с губ поцелуй и сажает на столешницу.
– Все хорошо? – ощупывает ее тело, останавливая пальцы на внутренней стороне бедра.
– Прекрасно, все было прекрасно,– шепчет ему на ушко. – Давай сегодня сходим на залив?
– Давай, проводим только…
– Вы тут не одни, – Сергей сбегает по лестнице, ехидно улыбается и садится на барный стул. – Слушай, Гром, хороший дом. Как наша система работает?
– Без перебоев.
– Какая система? – вмешивается Ульяна, соскальзывая на пол.
– Умный дом, – Азарин отвечает, смотря на экран своего мобильного, – Тина.
Никольская с интересом рассматривает Громовского друга, она еще вчера отметила, что он немного отличается от всех присутствующих здесь. Он выглядит как с обложки журнала, говорит так, словно прямо сейчас может поучаствовать в президентских дебатах. Азарин приехал сюда в сопровождении двух машин охраны, которые остались за территорией, а на мужском запястье часы за несколько сотен тысяч долларов. Он, как никто, сохраняет вокруг себя пространство, словно отгораживается, не любит близости людей, да и, кажется, людей не очень любит. Но, несмотря на все это, здесь, сейчас, вчера он вел и ведет себя как свой, видимо, их с Громовым действительно связывает многолетняя дружба. Настоящая дружба. Потому что, глядя на этих людей по отдельности, довольно нереально представить, что у них вообще может быть что-то общее.
– Значит, ты разработчик?
– Моя компания.
– Прикольно. Почему Тина?
– Вообще, проект задумывался как Тата, но Наташка была против. Но владелец может изменить настройки под себя и дать программе любое имя.
– Именно поэтому у него в доме ее зовут Натаха, – Свобода, появившаяся за спиной брата, громко цокает языком, – Натаха, свари кофе, открой дверь… Он вечно надо мной издевается.
– У нас с братом все как-то по-другому, – Улька пожимает плечами, чувствуя на своей талии Степины руки, улыбается.
– Потому что твой брат – адекватный человек, а не помешанный на компьютерах и алгоритмах гений.
– Ты слышал, Гром? Она вслух назвала меня гением.
– А еще сноб и циник, который считает, что все бабы – дуры.
– Я такого не говорил.
– Ты громко думал.
– Давайте лучше кофе, – вновь вмешивается Никольская, пытаясь разрядить атмосферу.
Когда Азарины уезжают, Улька вспоминает про пирог, который подгорел и выглядит совсем не аппетитно. Выбросив в урну свой шедевр, Улька засовывает противень в посудомойку и уходит наверх.
Степочка разговаривает по телефону, что-то по работе. Хоть он и обещал, что три дня выходных будут только для них, на деле это мало похоже на правду. Пока он занят, Никольская успевает принять душ, накраситься, переодеться и пару раз заглянуть к Степке в кабинет. В последний такой поход он поднимает на нее глаза, подзывая к себе рукой. Усаживает на колени, переплетая их пальцы.
– Все, Лер, если он так хочет, пусть оперирует сам, так и скажи.
Громов раздраженно кидает телефон на стол, и Улька подбирается. Перекидывает ногу через его колени, усаживаясь к Степе лицом. Трогает его щеку, обнимает, вынуждая его сбросить негатив.
– Ты хотела на залив.
– Да, но, если ты не хочешь, можем побыть дома.
– Нет, сейчас поедем.
– Какие-то проблемы?
– У нас всегда какие-то проблемы. Не бери в голову, – целует в висок, – слушай, там ветер, поищи себе какую-нибудь куртку у меня.
– О, это будет целое одеялко. Отключи телефон, слышишь? Пусть они сами разбираются!
Никольская жадно вцепляется пальцами в Степину футболку, смотрит прямо в глаза. Он замечает в них волнение. Она переживает, не понимает происходящего, не знает его реакций и пока не осознает, что для него значит его работа. Он трудоголик, это почти похоже на болезнь.
– Я быстро, – Улька выбегает в соседнюю комнату, роется в гардеробной, спустя пару минут возвращается уже готовая, с перекинутой через локоть ветровкой. Его ветровкой.
– Поехали.
Степа убирает телефон в карман джинсов под немного раздраженным взглядом Ульяны и вместе с ней спускается в гараж.
– Можно я поведу? Кстати, надо забрать мою машинку от Лизкиного дома.
– Завтра заберу. Садись, – протягивает Ульяне ключи от Ягуара.
– Я так люблю водить. Ты просто не представляешь, – Никольская ерзает на сиденье, подстраивает под себя руль, зеркала и высоту кресла. Все это получается довольно быстро. – Куда ехать?
– За забором направо.
– Поняла.
Пока Ульяна маневрирует по не совсем ровной грунтовке, Гром наблюдает за ее реакциями. Как она морщит лоб, вытягивает шею, чтобы лучше увидеть дорогу, закусывает губу или высовывает кончик языка, с энтузиазмом выкручивая руль. Он смотрит на нее, чувствуя то, насколько он привык. Привык к ее непосредственности, улыбкам, позитиву. Она живет в его доме чуть меньше недели, а он совершенно не знает, что будет делать, если она решит уйти. С ней он меняется, с ней у него есть эмоции, с ней он чувствует. Чувствует то, насколько она дорога, то, насколько он в нее влюблен.
– Мы приехали, – Ульяна ставит машину на паркинг и смотрит на бушующий залив широко распахнутыми глазами, – сто лет здесь не была, – выбирается из салона и вдыхает холодный воздух, пронизанный запахом воды.
– Капюшон надень, – Степа обходит машину, накидывая на Улькину голову капюшон.
Они направляются к воде, идут вдоль берега, держась за руки. Никольская бурлит эмоциями, не собираясь их сдерживать. Что-то говорит, говорит, без умолку, много улыбается, но в какой-то момент поджимает губы и замолкает. Правда, после срывается, замирает, упираясь ладонями в Степину грудь.
– Громов, тебе вообще со мной неинтересно, да?
– Что? – он хмурится, не совсем понимая, о чем она.
– То. Ты вечно молчишь. Я понимаю, у меня нет красного диплома, я не училась на пятерки и, может быть, не такая умная…
Степан накрывает ее губы поцелуем, прерывая поток этого несвязного бреда. Приподымает над землей, вынуждая обхватить его корпус ногами. Немного отстраняется, смотрит в глаза, затянувшиеся влажной пленкой, и качает головой.
– Ульяна, я не самый приятный собеседник. Я тебя слушаю, слышу, – его губ касается улыбка, – но я не могу, как и ты, вот так обыденно болтать ни о чем. Это не в обиду тебе, – сразу обрывает ее попытку возмущения, – я не люблю говорить просто ради того, чтобы говорить.
– Как с тобой сложно, – она вздыхает, – ну ладно, вернемся к этому через годик, думаю, все будет иначе, – облизывает пересохшие губы. – Поставь меня на землю.
– Нет, ни за что.
Они здесь вдвоем, в таком тягуче-сладком уединении. Их обдувает холодным ветром, из-за которого не слышно ничего вокруг. Только сильные порывы и всплески волн. У берега прозрачная вода превращается в пену, омывая золотой песок, искристо переливаясь под проглядывающими лучами солнца.
Глава 13
У камина тепло, Ульяна отогревает свои холодные пальчики, сидя в уютном кресле. Степа подает ей горячий чай и садится на пол, распрямляя колени. Улька нагло закидывает ноги ему на плечи.
– Видишь, я уже поселилась на твоей шее, – посмеивается, делая глоток облепихового чая.
Степины пальцы проходятся по ее голени поглаживающими движениями.
– Почему ты вернулся из Америки? Тебе там не нравилось?
– Нравилось, – Громов сводит брови, – я изначально не планировал задерживаться там надолго. Это был хороший опыт, не более.
– Я не знаю, как сказать родителям о нас. Наверное, нужно, да? Они все равно узнают, когда я отменю свадьбу, – девушка прикладывает пальцы к губам. – Кстати, Макс оказался геем, представляешь? Он хотел жениться на мне для прикрытия.
– Практично, – только и выдает Громов.
– Очень. Боюсь ехать домой, мама устроит скандал.
– Я могу поехать с тобой.
– О нет, не нужно. Скандал будет еще громче, я лучше сама…
– Уверена?
– Более чем.
Степа целует ее колено, и Улька проворно переползает на пол. Усаживается рядом, тесно прижимаясь к мужскому боку. Огонь в камине успокаивающе потрескивает.
***
Утром Степа отвозит Ульяну в театр и не хочет с ней прощаться. Улька целует первая, перелезая к нему на колени, ее пальчики проворно расстегивают верхние пуговицы на его рубашке, а ладошки обхватывают шею.
– Я буду скучать, – мурлычет ему на ухо.
– Я тоже. Тебя забрать вечером?
– Нет, я съезжу к родителям.
– Ладно. Я вызову эвакуатор, чтобы твою машину привезли сюда.
– Спасибо.
– Будь осторожнее.
– Непременно.
Когда она выскальзывает на улицу, Степа провожает ее глазами до входа и ждет, пока она скроется за массивными дверьми, лишь после этого трогается с места.
В клинике бедлам с самого утра. Сегодня у него восемь операций, после которых он вернется домой, валясь с ног. Лера оперативно подсовывает ему карты пациентов, вкратце рассказывает о проблемах и приносит кофе.
Степан делает несколько глотков, оставляя стаканчик на столе, заходит в душевую. Снимает часы, широкое золотое кольцо с безымянного пальца на левой руке, после чего принимает контрастный душ. Обтершись полотенцем, переодевается в операционный костюм, надевает тапочки, бахилы, шапочку.
Непосредственно перед самой операцией Громов моет руки, обрабатывает ногтевые ложа и околоногтевые области одноразовыми стерильными деревянными палочками, которые смочены антисептиком, его же наносит на области кистей и предплечий втирающими движениями. Дождавшись полного испарения антисептика, надевает стерильные перчатки.
В операционной его уже ждет команда, Лера помогает надеть фартук, рукава. Через несколько минут зажигается операционный светильник с довольно холодным светом. На столе девушка двадцати пяти лет, пострадала в аварии. Повреждения костей носа со смещением костных отломков, нуждается в сентопластике – восстановлении носовой перегородки.
Когда все заканчивается, Громов снимает экипировку, выкидывая все в урну. В получасовой перерыв идет покурить, именно в этот момент на улице начинается дождь. Выбросив окурок, мужчина возвращается, день проходит быстро, на ногах, в уже привычном ему ритме.
Прежде чем поехать домой, Степа проверяет входящие, пара пропущенных, но ни одного от Ульяны, это нервирует. Выбрав ее номер, мужчина нажимает вызов – Улька отвечает почти сразу.
– Ты где? – облокачивается на спинку кресла.
– Я у родителей, вот только припарковалась. Сижу в машине у дома, боюсь туда заходить.
– Мне приехать?
– Нет, точнее… я уже не знаю. Может, правда тебе лучше приехать? – шепчет.
– Я буду минут через сорок- час.
– Ладно. Держи за меня кулачки. Я пошла.
Никольская вылезает из машины и воинственно направляется в сторону родительского дома. Открывает дверь, заглядывая внутрь, первый, кого она видит, папа. Он улыбается дочери и идет навстречу.
– Я по тебе скучал, – целует Ульку в щеку, – совсем нас забыла.
– Не совсем, где мама?
– В гостиной. Максим заглянул, ты прямо как чувствовала, он сегодня вернулся, хотел сделать тебе сюрприз.
– Максим, значит. Ну-ну. Папа, – Никольская сжимает запястье отца, – я не выйду за него замуж. Мы отменяем свадьбу.
Мужчина замирает, после чего медленно кивает, не до конца понимая намерения дочери и что между ними произошло, правда, Ульянка сразу ставит все на свои места.
– Я люблю другого. И ты его знаешь, того, в кого я влюблена.
Артур Павлович поджимает губы, конечно, он догадывается. Еще тогда догадывался, что Улька помешана на Громове, все боялся, что она наделает глупостей, но его уверенность в Степане вселяла надежду. Громов бы никогда не связался с малолеткой, только вот сейчас его дочь уже взрослая. Самостоятельная. Олеся этого не поймет, она не даст им спокойной жизни. Никольский это понимал, понимал и опасался действий и слов жены.
– Я догадывался. Ульяна, не стоит пока говорить маме…
– Но я не выйду за Макса, пап, он тоже не такой святой. Этот брак ему нужен в корыстных целях.
– Каких?
– Я не могу тебе сказать, это слишком для него личное. Но знай, он меня не любит. Все его слова – притворство.
– Ладно, мы что-нибудь придумаем. Правда же?
– Да, пап. Почему вы с мамой такие разные? Почему она не может так же, как ты? Почему ей так тяжело понять?
– Мама очень сложный человек, но очень ранимый, хоть этого и не видно. Она хороший человек, родитель и желает вам с Дёмкой только добра.
– Я понимаю.
Ульяна выдыхает и шагает в сторону гостиной, еще на пороге встречаясь с Максом взглядами.
– Ну привет, любимый, – шипит приторно-сладко, – ты уже прилетел, а я тебя совсем не ждала.
Олеся Георгиевна меняется в лице. Ее дочь в очередной раз ведет себя отвратительно и ни капли этого не стесняется.
– Ульяна, – женщина возмущена, даже привстала со стула в своем порыве недовольства.
– Мама, свадьбы не будет, – безапелляционно заявляет дочь.
– Что?
– То. Мы с Максом расстались, всю эту неделю я жила у Громова. Я его люблю, и если уж и выйду замуж, то только за Степу.
Никольская-старшая становится пунцовой, по ее некогда светлой коже ползут багровые пятна.
– Что ты несешь? – шипит на Ульку.
– Правду. Я говорю правду, ту, которую ты, мамочка, так не любишь!
– Ульяна, – отец тяжело вздыхает.
– Подожди, Артур, подожди, видишь, наша неблагодарная дочь хочет высказаться.
– Да, хочу. Всегда хотела. Я устала от этого бреда, ты считаешь правой только себя, а до остальных тебе нет дела. Нет и никогда не было. И вообще, я переезжаю к Степе. Ясно?
Максим наблюдает за разыгравшейся ссорой с понурым лицом, он до последнего надеялся, что Улька струсит, как и всегда, подчинится матери, но, видимо, все действительно изменилось. Молодой человек поднимается со стула и без каких-либо слов направляется к двери.
– Видишь! Видишь, до чего ты довела человека? – кричит мать, указывая на Макса. – Ты просто, просто…
– Что? Какая, мама? Выговорись, пусть тебе станет легче! Я все детство была бездарной, потом бесстыжей, теперь неблагодарной. Я хоть раз была для тебя нормальной? Хоть раз, мама?
Женщина нервно передергивает плечами, задвигает свой стул и без слов поднимается наверх.
Никольский смотрит жене вслед и медленно переводит взгляд к дочери.
– Ульян…
– Извини, пап. Я просто больше не могу молчать. Не могу.
В кармане начинает звенеть мобильный, и Улька вытягивает гаджет. Отвечает Громову, заверяя, что уже выходит.
– Я поеду, ладно? Только кое-какие вещи заберу.
Пока Улька пакует два чемодана, Никольский идет во двор. Направляется в сторону припарковавшейся у обочины машины Степана. Без приглашения садится в салон. Громов курит, и Артур Павлович просит у него сигарету. Поджигает табак, делая затяжку, медленно выдыхая дым.
– Десять лет, как бросил, – смотрит на тлеющий огонек, – у вас все серьезно?
– Серьезно.
– Ты хороший парень, Степан, хороший. Но то, что между вами происходит… Я наслышан о твоих подвигах, надолго ли тебе моя дочь?
Громов барабанит пальцами по рулю, замечая, как из дома выходит Улька и тащит за собой пару чемоданов.
– Я не играю с вашей дочерью, она действительно очень для меня дорога, – кивает в сторону девушки.
Никольский выбрасывает окурок в окно и, переведя глаза на Громова, несколько долгих секунд буравит его взглядом.
– Я очень надеюсь, что моя дочь в тебе не разочаруется.
Это последнее, что говорит Артур Павлович, прежде чем выйти на улицу, и направляется к дочери. Громов делает то же самое.
Ульяна замирает как истукан, не моргая смотрит на отца, нервно теребит запястье пальцами.
– Звони, не пропадай, – отец обнимает дочь и заходит в дом.
– Все нормально? – оборачивается к Громову.
– Нормально. Поехали.
– Да, я за тобой потихонечку.
Уже дома Улька разбирает чемоданы, забивая Громовский гардероб своим барахлом. Кажется, она набрала кучу ненужных вещей, ну ладно. Закрыв гардероб, Ульяна идет в ванную.
Степан, принимающий душ, оборачивается на шум. Никольская проскальзывает в комнату, воздух которой сочится влагой. В пару движений снимает с себя платье, нервно ступая по кафельному полу. Открыв створки, перешагивает через бортик, попадая в Степкины объятия.
Он крепко прижимает ее к себе, делая воду теплее. Капли медленно скатываются по ее тонкой коже, вызывая мурашки. Громов целует ее в шею, находит губы, прижимая спиной к прохладной стенке. Ульяна обхватывает его плечи, вжимается в твердое мужское тело, рассыпаясь на тысячи млеющих крупинок.
Он касается ее груди, обводит розовые соски, сжимая вершинки пальцами, и в едва уловимом движении тянет на себя. Улька вздрагивает, поджимает губы, которые в момент настигает его поцелуй. Напористый, поглощающий, Громов целует ее до потери собственного рассудка, впитывает ее эмоции. Она олицетворение всего, чего ему так не хватало, она зависимость, сильная, заставляющая встать на колени. Именно это он и делает, опускается на колени, разводя ее ноги. Язык касается влажного и такого напряженного бугорка. Девичьи пальцы впиваются в темный ежик волос на мужской голове.
Степан стальным хватом сжимает ее бедра, тянет на себя, насаживая ее на свой язык, вылизывая каждую складочку, доводя тем самым до исступления. С пухлых, красивых губ срываются стоны, ноги дрожат, она их совсем не чувствует. Жар захватывает каждый уголок ее тела, а выбившийся из легких воздух превращается в крик. Его губы обхватывают набухший клитор, отбивая языком четкий ритм. Она сжимается, он чувствует ее дрожь, усиливая темп.
Улька закрывает глаза, и ее пронизывает поток удовольствия, оно размывается по телу волной, высокой, той, что накатывает на нее с головой.
Громов отпускает ее бедра, выпрямляется, немного приподымает девушку над полом, и она мгновенно обхватывает его ногами, скрещивая лодыжки. Вздыбленный член упирается в лоно, входит медленно. Они смотрят друг другу в глаза. Каждый толчок искажает реальность, невероятное напряжение тает, сменяясь муками наслаждения.
Он тонет в ее стонах, убыстряет темп, срываясь, словно изголодавшийся зверь. Он никак не может ей насытиться, хоть немного, ему всегда ее мало. Всегда.
Громкие хлопки, крики и окутывающая их бешеная энергетика.
В какой-то момент он закручивает кран, и поток воды прекращается. Ульяна смотрит на Степана затуманенным взглядом, крепко обняв шею. Он переступает бортик, удерживая ее на руках, все еще находясь в ней, и уносит в комнату. Опускает на белые, прохладные простыни, которые под их телами моментально становятся влажными.
Степан отстраняется, переворачивает Ульяну на живот, прижимаясь грудью к ее спине. Раскрывает прихваченный презерватив и аккуратно входит, чувствуя под ладонью ее талию, другой рукой сжимает грудь, целует в шею, резко притягивая ее к себе, вторгаясь до основания. Замирает.
Улька шарит по простыне, не понимая, почему он остановился, запрокидывает голову на его плечо, прикрывая глаза.
– Все хорошо, – шепчет. – Мне с тобой так хорошо, Степочка, – бормочет в желании получить свою разрядку, еще одну.
– Ты очень красивая, – касается ее груди, – самая красивая, – толкается в ней, ускоряя темп, – моя девочка.
Ульяна улыбается, подается навстречу его толчкам, чувствуя его пальцы на своей шее. Они немного грубо сжимают кожу, но резко ослабевают. Она хнычет в попытке вернуть их обратно, что он и делает. Контраст небольшой боли и глубоких толчков срывает все новые и новые стоны, протяжные крики, в веренице которых Громов сотрясается, извергаясь в ее узкое лоно.
Улька перекатывается на спину, тяжело дыша. Ее пальчики крадутся по постели, настигая вздымающуюся мужскую грудь.
– Мой хороший, – приподымается на локти и подползает к Степе. Он мгновенно захватывает ее в кольцо рук, целуя в макушку.
Улька смеется, пытается взбрыкнуть, но силы неравны. Он укладывает ее на себя, чувствуя жар ее тела. Немного отстраняется, обхватывая девичье лицо ладонями.
– Ты нужна мне, слышишь? Очень нужна, – он говорит тихо, и она внимает каждому слову, – я тебя…
Лежащий на тумбочке телефон взрывается громкой мелодией, и две пары глаз устремляются туда. Ульяна раздраженно стонет и тянет руку к своему телефону. Лизка. Черт ее побрал, названивать среди ночи.
Вначале Улька хочет скинуть, но после что-то все же заставляет ее ответить.
– Чего тебе? – нервно перебирает свои влажные волосы.
– Меня Женька бросил, – Лизка хнычет в трубку, а Никольская закрывает глаза, падая на постель.
– Прости, – шепчет Степе, – я быстро, – выходит из комнаты, – так, давай по ускоренной программе!
Лизка минут десять ревет и матерится, наконец, выговорившись, всхлипывает напоследок и благодарит Ульку за то, что выслушала.
Когда Никольская возвращается в спальню, то слышит лишь размеренное глубокое дыхание. Степочка спит. Погладив его плечи, Ульяна накрывает их одеялом и прижимается к его спине, закрывая глаза.
Громов просыпается утром, от звона будильника, чувствуя на себе небольшой груз. Во сне Улька заползла почти на него. Вытянув руку, мужчина отключает заведенный на телефоне будильник, целуя Ульку в губы. Аккуратно перекладывает ее на постель и поднимается с кровати. Когда выходит из душа, Ульяны уже нет в спальне.
Она готовит на кухне, он чувствует запах тостов, спускаясь по лестнице. Никольская, завернувшись в его рубашку, режет помидоры, а услышав шаги, оборачивается, озаряя комнату улыбкой.
– Я тут вот… завтрак, – ставит перед ним тарелку с тостами и кофе.
– Спасибо, – целует ее, прогнувшись через стол.
– Знаешь, я хотела с тобой поговорить… еще вчера, – сцепляет пальцы в замок.
– Конечно. Что ты хочешь мне сказать?
– В общем, помнишь, я рассказывала про гастроли, Одетту?
– Помню.
– Короче, у нас изменили график, и я уезжаю завтра.
Громов перестает жевать и, проглотив комок белого хлеба, спрашивает:
– Это надолго?
– Месяц, может чуть, больше…
– Хорошо. Я понял. Но в следующий раз не оттягивай все на последний момент. Я тебя не покусаю, если скажешь заранее.
– Да, я просто не хотела тебя расстраивать.
– Это твоя работа, которую ты любишь, – делает глоток крепкого кофе, – постараюсь сегодня освободиться пораньше. Во сколько у тебя завтра отправление?
– В пять.
– Хорошо. Я провожу.
Улька облизывает губы и забирается на стол, отодвигая тарелку в сторону.
– Ты знаешь, я тут подумала, ты же можешь опоздать, чуть-чуть, – разводит ноги, медленно расстегивая пуговицы на рубашке.
