Я шел вдоль улицы, один, этой терпкой Стамбульской осенью, понятия не имея, что мне теперь делать и как быть. Осень падала мне золотыми листьями на плечи, осень разговаривала со мной на одной ей понятном языке, осень предлагала мне испить золотой бокал горечи до дна. Энергия циркулировала во мне, я определенно перешел на какой-то новый уровень, знать бы еще, на какой? Может, я был лев в прошлой жизни? Я так четко видел свои мохнатые лапы цвета бархана, бегущие по сочной наливной зеленой траве…Что-то со мной происходило в этом городе, совершенно неясное и непонятное «что-то». Мне бы прибиться к своим, мне бы найти место Битвы. Но вместо этого я брожу, как дурацкий турист, по историческим местам города, пялюсь на памятники и ни хрена не соображаю, и сердце мое разрывают в клочья бездомные стамбульские коты. Грусть заняла мое сердце, как дикая кошка свернулась клубком внутри. Столько планов было на этот город, я казался сам себе невероятно крутым светлым, щас бы быстренько нашел место Битвы, перенес бы энергию туда, куда мне надо было её перенести – и ариведерчи, билет на самолет, аэропорт, Москва, и вот уже я дома, сижу дома в шерстяных носках, пью чай с вареньем, а за окном идет дождь и воет ветер. Разве это не прекрасно? Русский человек знает, что золотая осень длится с гулькин нос, всего ничего, да еще бабье лето порадует, бывает, сверкнет золотым платьем на пару деньков, а вот затяжная, серо-черная, выматывающая, депрессивная, с дождями и ветрами, с одним болтающимся желтым листком на черном лысом дереве, с грязью под ногами, с тоскливыми мыслями в голове – о, эта осень может длиться вечно. Мы знаем об этом, мы молим небо, чтобы все поскорее закончилось, но осень, как истинное чистилище, всегда берет свое. Сколько бы мы ни дергались и не просили небо, чтобы поскорее пришла зима и убелила всю эту грязь, тоску и черноту, осень молча делает свое дело. И вот, в конце ноября ты уже не ждешь освобождения от осени, с тобой, как бесконечный день сурка, эта серость, эта темнота, мрак и уныние. И, когда выпадает первый снег, ты не веришь своим глазам. Снег обнуляет весь мрак и нечистоту. «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю».(Ис 1:18) Ты не ждешь, не веришь, не надеешься, что это произойдет. Но снег приходит. И ты, вчера было умирающий, несешься радостно по белому снегу, ведь началась новая жизнь твоей души. Началась новая жизнь, прошлое забыто, грязи и черноты больше нет. Новая белая страница твоей жизни лежит перед тобой. Твое будущее открыто и безмятежно. Это- как неожиданное спасение тогда, когда все надежды потеряны. Белый чистый снег, как рука помощи, когда ты ее совсем не ждешь. Снег. Что там могли понять в этой жаркой стране про наш снег, когда их мягкая золотая осень с +20 градусами жары могла быть здесь месяцами? Их, якобы прохладная золотая осень была как наше стандартное лето, что они могли понять в снеге? Ни-че-го. Внезапно я что-то рассердился сам на себя, на то, что никак не могу найти место Битвы, на то, что не могу выйти на связь, видимо, недостаточно хорошо молюсь, недостаточно чист перед Богом. Отчаянье порою охватывало меня. Я далеко не самый лучший воин Христов. Но что мне остается делать – на этой планете мы можем только жить и совершенствовать свою душу, пути назад нет. Те, кто думал, что он есть, вечность горят в огне, скрежеща зубами. А я не хочу в огонь, я хочу к Нему.
Ох, уж эта русская привычка- ныть за бутылкой водки. Этим занимаются взрослые матерые мужики, этим же занимаются желторотые подростки, которые смотрят на них, открыв рот. Замкнутый круг. А ты не ной. Ты делай все, что ты можешь и даже мысли не допускай, что небо не в курсе твоих стараний. Ничего не пропадёт втуне. Все делается для чего-то. Все нужно, все на благо, все на смирение души. Если не вести со своей душой такие разговоры, рано или поздно в незащищенную ауру втискивается рогатый со стопочкой, зажатой в копыте. Многим никогда не понять «умеренно пьющего», который впервые видит «белочку». Каждый же думает, что он просто ведет красивую и веселую жизнь, что вы, сбрендили, он не алкоголик, это не про него. Но «белочка» четко дает понять «who is who». Никто из тех, кто впервые пригубил шампанское в 17 лет на выпускном, ни за что не поверит, что сможет допить до «белочки». Однако алкоголизм растет так же, как долги безработного и вес ночного обжоры: быстро и неумолимо. Самое верное решение – даже не начинать. Зачем давать черненьким доступ к сейфу вашей души, где спрятано все самое сокровенное? Зачем отдавать врагу человеческому руль вашей жизни? А тому, кто орет над вашим ухом, что «в жизни надо все попробовать», предложите стать космонавтом, нобелевским лауреатом и олимпийским чемпионом. Он очень быстро заткнется. Почему, если пробовать – так наркотики, алкоголь, курение и ранний незащищенный секс без брака и любви? Почему все самое плохое? Для дурного дела много ума не надо. Если твоя жизнь не требует усилий, значит, ты катишься вниз. Попробуйте пойти на тренировку или репетицию после выпивки, напишите текст на нобелевскую премию – ничего не выйдет. Те, кто орут: «Надо все попробовать» и «Один раз живем», просто-напросто заманивают вас в яму, укрытую мягкими еловыми ветками, на дне которой находится окровавленный капкан, куда уже прыгнули миллионы и миллиарды наивных молодых людей. Ныть и жаловаться – не полезно. Если уж невмоготу, и очень хочется, жалуйтесь небу. Это самое верное решение. Небо всегда выслушает, всегда поможет, подскажет решение. Ныть собутыльникам и бутылке – значит исповедоваться чертям, а оно вам надо? Оно нам не надо совсем, Ловушка №66, известная издревле. При любой выпивке, даже самой малой, за руль машины вашей души садятся рогатые. Вы даже можете почувствовать этот момент, вас вроде как отпускает после первой рюмки, вроде как ответственность исчезает с ваших плеч, проблемы уходят, напряжение падает, вроде как вы уже ни за что не отвечаете, (аааа, мне хочется кричать!), насколько же это обманчивое впечатление. Это означает что в этот самый миг, когда вы выпиваете первую рюмку, командование вашим кораблем берут на себя обычные бутылочные бесы. Это означает, что сейчас они выжмут максимум из топлива, повернут ручку на себя, чтобы ваш корабль поскорее столкнулся с айсбергом и сел на мель. Особенно они усердны со молодыми, впервые пробующими алкоголь. Этих они отчаянно хотят погубить, поэтому столько нелепых смертей молодых парней после первой бутылки водки. Обидно? Не то слово. Когда я иду в магазине мимо стеллажей, уставленных алкоголем, я знаю, что примерно 2% из них – будут распиты мирно, в кругу семьи, на свадьбе, на свидании, любом радостном событии. И остальные 98% послужат собой потере работы, горькой депрессии, нелепым и позорным случаям, разврату, драке, изнасилованию, самоубийствам и убийствам, внезапным случайным смертям, автокатастрофам. Это очень страшно. Я иду мимо рядов алкоголя в супермаркетах, как мимо стеллажей с бомбами, готовыми разрушить страны и города. Я знаю, что в них сидит сила, способная погубить человека. Горе тем, кто предлагает «Выпить шампусика» или «дернуть рюмашку», твердо зная, что подсаживает человека на стакан, настраивает на путь, ведущий в преисподнюю. «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Матф 18:7)» (с). Потерю я вижу в глазах пьющих женщин и мужчин. В какой то момент бесы поймали их в ловушку на «От одного бокала ничего не будет» или «Ну, пол-рюмочки на посошок», и с тех пор они несутся по серпантину с бешеной скоростью в пропасть, и никто, кроме них самих и Бога, не может их остановить. Страшное дело: такой великий русский народ, как мы, так падок на тоску в комплекте с бутылкой. Ведь для депрессии не нужно прикладывать усилий. Ты просто плывешь по черным водам на пути к обрыву, попивая ром, и твое весло безвольно лежит у тебя в каяке. Не нужно напрягаться – тоскуй и пей, ведь ты же заслужил это своими неудачами. Видишь, судьба не благоволит к тебе, не то что, к тем, другим, они то уж точно не заслужили все свои почести, награды и плюшки. А ты, несчастный, ропщи, депрессуй и пей. Краткий пересказ самого быстрого пути в ад, который только можно придумать. Нытики кидают нож в спину оптимистов, про себя называя их дураками, но эти дураки, надрываясь, из последних сил держат мир. Ведь можно двигать своими руками жизнь, вращать мир на своем пальце, как глобус, как голубой шарик и не слушать тех, кто бежит рядом с початой бутылкой и орет: «Куда катится мир!». Между стершейся от работы блестящей лопатой, которая много работала, и лопатой, которая простояла всю жизнь в сарае и заржавела, я выбираю первую. Лучше умереть от усталости, чем от тоски, не сделав ничего. Нельзя зарывать в землю свой талант, ведь за него придется дать ответ. Я на полном серьезе считаю, что талантлив каждый человек, родившийся на земле. Просто некоторые слишком ленивы, чтобы потрудиться обнаружить его.
Итак, день клонился к концу, а я так ничего и не нашел. Я шел по улице, все еще чувствуя между лопатками тоскливый, безнадежный взгляд кота. Все они понимают, ничего от них не утаишь. Эх, моя бы воля – бы приютил всех бездомных котов в мире. Ничто в мире не способно так быстро прослезить меня, кроме как когда я вижу человека, забирающего с улицы бездомного кота к себе, чтобы любить. Как же я люблю это объявление в подъезде, растиражированное по всему интернету: «Не ищите здесь кота. Кота здесь нет. Мы забрали его домой, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ»(с). Всех котов в мире должны забрать с улиц, чтобы любить. Мы вообще здесь, на этой планете находимся ни для чего, кроме: чтобы любить. Чтобы любить мы каждое утро открываем глаза. Чтобы любить мы дышим. Чтобы любить мы живем. И никак иначе. Заберите меня, пожалуйста, чтобы любить.
Я забрел в мой отель. Уныло поторчал под горячим душем. Включил кипяток, чтобы аж пар шел. Душ сварил меня, как рака, но не улучшил мое состояние. Женщины живут дольше мужчин, хотя бы потому, что они не моются в кипятке. Теперь я был уныл, и при этом расслаблен, как холодец и красен, как свекла. Я чувствовал, что не справляюсь категорически. Не очень понимал, зачем я здесь. Возможно, это была крупнейшая ошибка в моей жизни, я всё не так понял и я не должен был приезжать вообще. Я прочитал вечерние молитвы и рухнул в огромную отельную кровать. Белые кипенные подушки и нежнейший матрас с легким, как пух, одеялом захватили меня в объятья и заставили провалиться в сон. Как все-таки хорошо, что мы все имеем физические тела, которые можно уморить усталостью, чтобы вечером вырубиться в сон, ни о чем не думая. Если бы мы не имели тел, мы давно бы все сошли с ума на этой планете, бесконечно гоняя свои горести по кругу. А тут, простите-извините, телу с утра нужно чистить зубы, мыться, что-то кушать, лечиться, заниматься спортом, спать, отдыхать – столько всего, что полноценно-то и не подепрессуешь. Только начнешь раздирать на себе одежды, посыпать голову пеплом и заходиться рыданием, как на самом интересном месте захочешь в туалет. Иногда то, что мы имеем физические тела – выглядит спасением. Утро не принесло никакой ночной вести. Никаких вещих снов. Ничего не приснилось, никаких рекомендаций или приказов во сне не было. Я чувствовал себя оставленным. Я сюда приехал, и все про меня забыли. Готовятся к Битве, стягивают сюда войска. А я? А я?! Не то, что враги, свои – про меня забыли. Ну что ж. Не время мне приходить в уныние, ох, не время. Я прочитал утренние молитвы, вызвал такси и поехал в храм святого Георгия к его мощам. Я хотел прояснить свой мозг, хотел почиститься, чтобы хотя бы как то, хотя бы чуточку смочь поймать сигнал небес и быть вовремя на том месте, где развернется Битва, в нужное время. Я ехал в такси, а зубы мои стучали. Напряжение все-таки проникло в мое тело, пустило свою корневую систему, как я ни защищался. Эх. Как же отвратительно ждать. Как тяжко не давать захлестнуть себя унынию и продолжать упорно плыть, надувая паруса своим дыханием при полном штиле. Я приехал, расплатился с таксистом, который содрал с меня втридорога, но я не хотел скандалить. Я не хотел добавлять грех в этот чистый день. Надо шевелить лапками, господа. Надо что-то делать, чтобы не свалиться в эту пропасть, в этот открытый зев преисподней, который радостно ждет каждого из нас каждую секунду нашей жизни, щелкая зубами. Я зашел в храм, постоял среди запаха ладана и мерцания свеч. Наконец-то я почувствовал себя дома. Почувствовал нежданную-негаданную благодать. Еле удержал готовую скатиться по щеке горячую слезу. Как ты, Господи, можешь любить всех нас, когда на земле творится такое зло… Как ты, Господи, терпишь всех нас? Я стоял и старался сдержаться, но тело мое издавало глухие рыдания. Я старался изо всех сил замаскировать их под кашель, но немногочисленным прихожанам было все равно, как и стенам этого храма – они и не такое видели. Когда душа очищается, ей все равно, как в этот момент выглядит тело. Это мы вечно суетимся да беспокоимся. Вечный хаос, пожравший нас, празднует победу. Но там, наверху в высоком небе, нет суеты. Там нет суеты, нет. Там только любовь и вечное спокойствие. Забери меня, небо, как бездомного кота, чтобы любить. Верни меня домой, здесь так пусто и одиноко. Я уже не вывожу столько зла, творящегося вокруг меня. Почини меня, Господи, забери к себе.
Я вышел из храма и вдохнул полной грудью осенний стамбульский воздух. Было ха-ра-шо, как всегда после храма. Я вернулся ненадолго в отель, помолился, присвоил себе энергию храма, тщательно энергетически закрыв себя со всех сторон. Не то, чтобы я ждал нападений темных. Хотя каждый светлый должен по умолчанию каждый день ждать. Ждать и молиться, чтобы отразить удар. «Береженого Бог бережет»(с). Жутко захотелось есть, да даже не то, чтобы есть – жрать захотелось оч оч сильно. Физическое тело, как всегда, не вовремя напомнило о себе. Ох уж эти биологические тела – система пищеварения, это все дико неудобно. Столько мороки со всем этим. Вечно таскаешься со своим телом, как с чемоданом без ручки – дико тяжело и некомфортно, но не бросишь же посреди дороги – не ты это тело создавал, не тебе и бросать. Я привык – притерпелся, но когда живешь уже сотую жизнь подряд – напрягает. Ты знаешь, как прекрасна и бестелесна душа, ты знаешь, как можно себя чувствовать, не обремененным телом, и вот, ты вынужден терпеть эту физическую оболочку, как узкий водолазный костюм, который и давит и жмет со всех сторон, а к старости еще и начинает сжиматься сильнее, да так, что все внутренности болят. И вот, мы, такие водолазы – души, зажатые в тела, пытаемся на этой планете быть счастливыми. Это просто смешно. Никто на поле боя никогда не пытается добыть себе счастье. На поле боя сражаются и пытаются спасти свою жизнь. Все, что мы должны делать – спасать свою душу. Счастье, ниспосланное небесами – лишь короткие передышки между боем, возможность отдохнуть и не сойти с ума. Счастье- лишь моменты, подаренные Богом, чтобы от горя и несчастий не поехала кукушечка. Мы все боремся за нашу душу, чтобы она по финалу не сгрохотала в ад. Это единственное в этой жизни, что вообще имеет значение. Спасайте вашу душу, храните честь смолоду, будьте начеку в этой жизни и вас не постигнет гниение. Странно думать, что все произойдет само по себе, просто потому что вы хороший человек. Кто вам там нашептывает на левое ух это, и поэтому ходить в храм, молиться и помогать ближнему – не обязательно, вы же итак хороший?! Мне кажется, я узнаю его рога, копыта и хвост. Всегда одно и то же, они даже не трудятся изменить формулы – типа, работало веками и сейчас сойдет. Но если так уже сгубили миллиарды людей до вас, значит, можно же уже запомнить ловушки и предотвратить это в вашей жизни, не так ли? Пара усилий, потом еще немного, еще пару гребков, пробежечка, тут напряглись, тут отпустили, тут помолились, там не разгневались, здесь пропустили фразу мимо ушей, там не стали завидовать, а здесь не осудили, тут закрыли глаза на соблазнение на явный блуд, причастились – и вот, спаслись. Не сложно, если шагать с Богом каждый день. Сложно, если всю жизнь грешить, думая, что в старости успеется покаяться. А к старости душа дервенеет, мертвеет от грехов, уже и не помнишь, в чем каяться-то собирался. Ничего не помнишь, а спасаться надо. Блаженны те дети, которых родители крестили в детстве и приучили к молитве. Какие бы испытания их не ждали, они всегда будут с Богом.
Пока я рассуждал о несовершенстве физических тел, мой желудок свело от голода. Я заскочил в ближайшую забегаловку, я знал, что там отлично готовят мясо, плюсом по всей улице стоял вкуснейший запах свежеиспеченного хлеба. Я заказал себе все, до чего мог дотянуться мой голодный глаз и приступил к пиршеству. Однако, съев полтарелки, я понял, что больше не могу. Да, да, то ли посещение храма, то ли гнетущее меня боевое задание, или эта терпкая Стамбульская осень, а может, и все сразу, повлияли на меня так, что я не мог больше много есть. Жрать в три горла, сидя на диване под любимый кинчик – это же традиционное развлечение всех современных людей, что со мной было не так?! Внезапно я понял, что моя душа просто не хочет, чтобы я забрасывал в свое тело тонны еды. Крайне удивленный, и даже капельку раздосадованный я заплатил за еле тронутый второй завтрак, или ранний обед, не знаю, как назвать. Турки поцокали языками вслед мне, наверное, подумали: «От больной, ничего ж не сожрал, наверное веган ненормальный». Я вышел на улицу. Я пожал плечами, есть не хотелось вообще, желудок был в шоке, впрочем, как и я. Я же был обновлен, свеж, бодр как никогда, и готов к подвигам. Когда ограничиваешь себя в каких-то удовольствиях, почему-то чувствуешь себя сильнее. Я сильнее, чем все эти пиццы, пирожки, пирожные, выставленные в бесконечных витринах Стамбула, я сделан Богом не для того, чтобы бесконечно думать о еде. Люди проводят большую часть своей жизни, делая еду, обсуждая еду, покупая еду, предвкушая еду. За все время моей жизни Бог ни разу не оставил меня голодным, ни разу не оставил меня без крошки хлеба на столе. Если Бог кормит птиц, и они не заботятся о том, что останутся голодными, то почему же мы проводим большую часть своей жизни в суетной заботе о еде? Мне стало грустно. Мы тратим нашу жизнь совсем не на то, на что следовало бы ее потратить. Какая разница, как хорошо мы ели в этой жизни и как крепко спали, если косточки наши будут выглядеть в гробах абсолютно одинаково? Великая разница будет лишь в разделении душ. Душа – вот над чем нужно неустанно работать. Но вот в чем загвоздка: именно человек сам должен обуздывать ее. Сам человек, а никто другой, должен отслеживать и мониторить свою душу 24/7 и не допускать до греха. Жизнь такая долгая, а ты только гляди смотри, как бы не натворить чего. И только человек подумает, что преуспел в бдении и слежке за своей душой, как тут же и оп!– падает. Падает так больно, как никогда прежде. Так тяжек грех после долгой чистоты. Каждый грех – как нож по сердцу. Казалось бы: бди. Бди днем и ночью, кабы что твоя трехлетка –душа не натворила. Но предательски клонит в сон, и человек думает: «Она у меня ученая (нда), она не поступит плохо в этот раз(ага-ага), я ж теперь умный, «воробей стреляный» (ха-ха). Пока не вбит последний гвоздь в крышку твоего гроба, нужно быть на стреме. Нужно быть на стреме всегда. Некоторые умудряются и во сне нагрешить. Будь собран. Бди. Бди 24/7. Бди 365 дней в году. Бди. Пусть горит твой светильник всегда, на белом снегу под ярким светом всегда хорошо видны следы врага. Да не прикоснется враг к твоей душе, да отсечешь ты все его черные поползновения. Я берег розовые в горошек бантики моей души. И я изо всех сил старался оградить ее от врага рода человеческого. Я старался, правда. Я шипел на нее, я ворчал, я кричал, я поучал, я держал ее за локоть, а моментами – за шкирку. Я удерживал её, как мог, от греха. Единственная настоящая цель в моей жизни была – не сгрохотать в ад. У нас был кинжал, с которым мы могли воевать за Бога. Нельзя было списывать наше маленькое войско со счетов. Я и моя душа бились, как могли.
Я шел по Стамбулу чистый, свободный и невесомый, все мне было по плечу. Солнце светило так, как будто я приехал в отпуск на курорт и сейчас, как минимум, разгар лета. Я шел в одной футболке, щурясь, беспечно глазел на солнце и внезапно вышел к набережной. Я подумал, что Стамбул похож на райское местечко. Посмотрел в синие-синие воды Босфора, которые никогда при мне не меняли свой цвет на серый. Босфор всегда меня встречал лучистой синевой. В небе орали прожорливые чайки, но я уже привык к их размерам и их сходством с птеродактилями. Ну, откормили себе турки огромных чаек, ну и что? Каждый развлекается в этой жизни, как может. Чай у них в стаканчиках маленький, чайки большие. Всё не как у людей. Я сел на набережную с местными, которые сидели тут и смотрели в воды Босфора сутками. Я их очень понимал – более релаксирующего действа сложно было бы себе придумать. Где то за нашими спинами шумел Стамбул – торговались туристы, выкрикивали скидку продавцы, суетились официанты, кричали зазывалы, рекламируя кафе и рестораны, орали вечно голодные уличные коты и позвякивал трамвай. А здесь были только синие воды Босфора, да пикирующие сверху огромные чайки, ветер и больше ничего. Как портал в другую реальность. Если жизнь тебя припекла в Стамбуле, иди к водам Босфора, сядь на набережной и смотри в воду. 5 минут смотри, 10, 15, полчаса, час…И отпустит. Вот увидишь, отпустит. Прыгать в воды Босфора от отчаянья нинада. Нинада. Если вы не хотите оказаться сразу же из прохладной воды в нестерпимо горящем аду. Такая резкая перемена мест не пойдет на пользу коже лица, сразу скажу. Если бы люди знали, что ждет их после смерти, все бы тут же побросали все карусели жизненных развлечений и удовольствий, на которых их непрерывно и с ветерком катают бесы, и провели бы остаток жизни в мольбе перед Богом. Пока жизнь прикрыта мишурой удовольствия, люди думают, что будут жить вечно, и уж в конце их точно ждет не адское пламя, а суд, и они успеют оправдаться. Реальность оказывается во много раз страшнее. Все, что я могу – остаток дней моей жизни на земле помогать нашему светлому войску победить. Пусть у меня в руках всего лишь маленький кинжал, я могу что-то сделать и им. Это лучше, чем сидеть, сложа руки и в вечном грешном сонном параличе ожидать конца жизни. Самое лучшее, что я могу сделать против темных – это жить. Меня столько раз пытались убить, физически и морально уничтожить, что само мое пребывание на планете Земля – для них нож по сердцу. Вот и хорошо, вот и отличненько. Надо жить так, чтобы от произнесения твоего имени трепетали темные. Пока я так рассуждал, до меня донесся запах жареных каштанов. Вот на что-что, а на каштаны меня Стамбул подсадил конкретно. Есть опасения, что это местный наркотик, впрочем, как и симиты. Трескаешь за оба уха и те, и другие, и можно даже не делать вид, что ты на диете, все равно растолстеешь. Пару-тройку килограмм, как пить дать, ты всегда привезёшь из Стамбула, хоть ты из кожи вон вылезешь, пытаясь придерживаться своей дурацкой диеты. Стамбулу плевать на твои ограничения: жирок на талии ты здесь приобретешь в любом случае. Я вгрызся в горячие каштаны и пошел вдоль набережной, периодически глядя на синие волны, чтобы убедиться, что волшебство никуда не делось. Я стал каким-то совсем простым в этом городе. Хотелось разложить добро и зло, как Чапаев схему боя на картошке: вот мы, вот темные. У нас столько-то светлых таких категорий, у них столько-то темных такого ранга. Не понятно, где будет Битва, поэтому преимущества и недостатки местности поля боя не внести. В какой день будет Битва, тоже не ясно, хотя есть ощущения, что она приближается с не детской скоростью. Солнце будет или ливень? Жара или холод? Будем мы сражаться в пустыне или на болоте? На все эти вопросы не было ответов. Я все еще чувствовал, как в Стамбул продолжают стекаться силы светлых. Темных я перестал чувствовать вообще. Меня это удручало. Как будто собаку лишили нюха. Я их чувствовал с самого детства, и тут на тебе. Перед самой битвой как отрубило. Было у меня ощущение, что это так задумано, и уж точно, согласовано со светлым штабом. Но к чему это все было? Вопрос из вопросов. Приближение низших сошек я мог считывать минут за 5 до их появления хотя бы в 20ти метрах от меня, от них не сильно фонило. Приближение крупных темных магов я чувствовал за полчаса, при этом они могли даже еще торчать в портале, а меня уже выворачивало от их присутствия. Я чувствовал их все равно. Их темные вайбы было ни с чем не спутать, эти дементоры при своем приближении высасывали энергию из всего живого и убивали радость. Я научился от них защищаться, но неприятный осадочек все равно в итоге чувствовался до и после. Даже если их целью был не я, все равно от темных оставался шлейф ненависти, черное пространство, как будто обугленная спичка: всё, что горело вокруг при их приходе – сгорало. Так вот, в последнее время я не видел никаких черных шлейфов, не чувствовал следов присутствия ни до, ни после. Не знаю, с чем это было связано, но я был как кот, напрочь лишенный усов. Я ничего не чувствовал. Что они сделали? Как это темные так со мной поработали, что это случилось? Как же мне хотелось максимально помочь своим, понять, что мы выиграли и улететь уже из этого города. Стамбул накручивал круги, водил меня по городу: его хлебом не корми, дай помучать незадачливого туриста. Возможно, я и выглядел, как праздный турист, и вряд ли кто-то мог бы вычислить, что я прилетел сюда спасать мир, как, впрочем, и остальных светлых, но по всему было видно, что в самом Стамбуле заложена какая то хитрая схема для таких, как я. Он водил нас за нос по своим улочкам и переулкам, заставляя заблуждаться и менять маршрут. Город вел себя как живое существо. Хотя, на первый взгляд, более радушного и солнечного города сложно было бы себе представить, я чувствовал каждый острый камень его вековых булыжных мостовых тонкой подошвой своей кроссовок. Частенько я присаживался на лавочки, чтобы ноющая боль в ногах хоть немного приутихла, но если этот город хотел моей крови, я готов был ему дать ее. Все, что угодно, лишь бы наши победили.