bannerbannerbanner
полная версияНа улицах Стамбула

Мария Рашова
На улицах Стамбула

Полная версия

41 глава

Я медленно встал, ничего больше не мешало мне это сделать. Потихонечку пошел вниз по улице, от Галатской башни, ожидая дальнейших распоряжений. Я чувствовал себя легко, как будто огромный валун упал с моих плеч. Не то, чтобы я чувствовал себя героем, но я был доволен собой. Я знал, что Битва еще не кончилась, но этот треугольник света очень помог нашим. И я знал, что они очень ждали его. Энергия замкнулась, темные оказались окружены тремя сторонами Света. «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа»,– прошептал я. Я сделал все, что мог. Я знал, что 100% моих достижений принадлежат Богу, но я определенно был доволен. Знать бы еще, достаточно ли этого было для нашей победы? На улицы тихонечко выползали перепуганные невиданной грозой люди, было очевидно, что это короткий перерыв в Битве. Светлые хорошенечко прижали врага и темные, офигев, придумывали сейчас свою ответочку. Эх, разнести бы их совсем, заколебали со своими войнами, кознями, ненавистью. Когда же, наконец, это случится? Сколько можно страдать людям на этой планете от тьмы? Заданий не было, я хотел идти обратно к квадрату битвы, но что-то меня останавливало. Каждый раз, когда нам кажется, что команда в мозгу – точно от светлых, нужно особо тщательным образом проверить ее. Потому что именно в этот момент упертой уверенности, можно легко попасть в капкан, выстроенный рогатыми. Все мы знаем, как бесы легко притворяются ангелами, в этом то и заключена самая главная ошибка доверчивых верующих. Я всегда помню о прп. Исаакии, затворнике Печерском, которого затанцевали бесы, явившиеся в его затвор под видом ангелов, да так, что он лежал потом два года, не пил и не ел, пока милостью Божией не встал на ноги. С даром исцеления больных, кстати говоря, поднялся с ложа. Монахи отмолили его, Бог помог подняться на ноги. Поэтому я был осторожен.

Поскольку знаков не было, я решил идти вперед вдоль по петляющим улочкам этого вечного города. Я снова хотел было вернуться к месту Битвы, но опять что-то невидимое преградило мне дорогу, и я понял, что туда лучше не соваться. Я кратко помолился Иисусовой молитвой и понял, что запрет на движение в ту сторону был от наших. Я хотел, чтобы мои стези были прямыми и угодными небу, а не всяким там тварям, которые возомнили себе невесть что и решили, что у них хватит силенок захватить Землю. Не хватит. Не хватит. Не хватит. Видимо, мой треугольник света помог, но не настолько, чтобы Битва закончилась в одно мгновение. Это расстраивало, но, с другой стороны, я выполнил свое задание. Осталось донести свое тело до места Битвы, но, видимо, не сейчас. Я шел бодро и уверенно, единственное что – не понятно в каком направлении. Сделав несколько петель по району вокруг Галатской башни, я решил выйти к Галатскому мосту. Вода всегда меня успокаивала, успокоит и теперь. Ну же, Босфор, успокой мои нервы. Рыбаки стояли на своих местах и, как могли, делали вид, что релаксируют, глядя на синие воды Босфора. Беспокойство было разлито в воздухе, меня было не обмануть. По лицам прохожих я прекрасно видел, что они не знали, но очень хорошо чувствовали, что происходит. Черная тень тяжких дум и тревоги была на каждом из них. Тротуары уже просохли после недавней бури и недовольные дворники убирали мусор. Где-то у кафе работники приколачивали обратно содранные ураганом таблички. Туристы недовольно качали головами – они приехали в этот город для развлечений, внезапный стамбульский ливень вымочил их дорогую одежду и сорвал их тщательно лелеемые планы на продуктивный отдых, целью которых было, как всегда, одно – удовольствие. Ох, эта тварь, удовольствие, по тоненькому льду ведет всех страждущих оного прямиком в пропасть. Это шоссе ко всем грехам сразу, в основе которых лежит оно, как миленькое – удовольствие. Ох уж эти туристы, в поисках удовольствия готовых пересечь океан, лишь бы получить его: поприятнее, поэкзотичнее, повычурнее. Искать то, что удивит больше всего. То, что поразит все шесть органов чувств. Потешить свою душеньку. Попробовать то, что никогда не пробовали, провести ночь в новом отеле, где никогда не спали, испробовать там мягкость матрасов, экзотичность завтраков, покататься на аттракционах, посетить древности, сходить в зоопарк и посмотреть на диковинных животных, попробовать местную еду, погреться в шезлонге на берегу моря, прибухнуть местными напитками, поплавать там, где никогда не плавали. Все они путешествуют в поисках острых ощущений. Чтобы не чувствовать, что их душа давно и глубоко мертва. Все эти развлечения – что мертвому припарки. Разве в аду, в перерывах между мучениями, эта душа вспомнит, как фотографировалась у Эйфелевой башни или ела симиты в Стамбуле? Там же будет не до этого, верно? Потому что мучения в аду идут без перерыва. Без перерыва. Целую вечность. Я опускал глаза долу и смотрел на булыжники древней мостовой, когда проходил мимо чирикающих восторженных туристов. Я не хотел походить на этих беспечных иностранцев. Нет, я ни в коем разе не осуждаю их. Но я не хотел заразиться от них беспечностью. Беспечность, кто бы что ни говорил, в конечном итоге ведет ко греху. Совсем беспечными мы можем быть только в Раю, где нам ничто не угрожает. Аскеза молчания, сосредоточения духа – я хотел стяжать это. Когда состояние твоего тела, изнывает ли оно от работы, жажды или голода, не играет абсолютно никакой роли, потому что всем распоряжается твоя душа. Моя душа решила, что мне сейчас нужна аскеза. Буду молчать, даже если у меня спросят, как пройти туда-то или туда-то. Во – первых, я и сам не знаю. Во-вторых –аскеза. Я шёл, и ноги мои постепенно начинали уставать. Но я не хотел думать об этом. Я не хотел думать, моя душа полностью контролировала процесс. Сколько я должен пройти, чтобы мои ангелы вышли со мной на связь? Где предел? Я не знал ответа на эти вопросы, я просто шел.

42 глава

Я прошел Галатский мост и двинулся в центральную часть города. Кофейни заманивали меня своими запахами свежесваренного кофе, мне жутко хотелось зайти и выпить хотя бы одну, одну маленькую чашечку, чашечку с наперсток, хотя бы чуть-чуть, ведь запах сводил меня, заядлого кофемана, с ума, но я шел. Булочные сбивали меня с ног ароматом свежевыпеченного хлеба, но я упрямо шел вперед. Очень скоро захотелось пить, я весь вспотел. Но что-то внутри меня запрещало мне делать остановку для перекуса. Я, было, хотел возмутиться и остановиться, не смотря ни на что. Бунтарский дух во мне оставался ещё жив, мое тело не хотело страдать. Я был молод, полон сил, я не хотел знать цену страданию. Но вдруг я осознал, что если я хотя бы на секунду остановлюсь, мы не сможем победить в этой Битве, а именно в ней есть шанс победить зло на Земле раз и навсегда. Я понял, что сигнала выйти на поле боя этой ночью может и не прозвучать. Что же я буду делать? Идти, пока не упаду навзничь? Неизвестность пугала. Я не мог на 100% знать, как идет сражение. Я мог только немного интуитивно чувствовать, в какую сторону, добра или зла качается стрелка весов. Я мог бы плюнуть на все и упасть на зеленый газон, полностью обессиленный. Но вместо этого я упрямо шел и шел по булыжной мостовой, еле передвигая ноги, каждая из них была весом с тонну. Такое ощущение, что вся моя кровь ушла в ноги, и я больше никогда не увижу их здоровыми, как прежде. Наверняка, я лишусь обеих ног, мне их просто отрежут за ненадобностью. Я чувствовал, как пульсирует моя кровь в ногах, каждая пульсация отдавалась неимоверной болью в моем мозгу. Такое ощущение, что я шел по кольям, частоколом выстроенными остриями вверх. Или по стеклам. Каждый шаг отдавался нестерпимой болью во всем моем теле. Я не задавал вопросы, я решил умереть во имя Бога, если это было нужно Ему. Отчаянье подкралось ко мне. Наверное, можно сказать, что я был под колпаком невидимого зла. Мое тело явно не выдерживало и начало давать сбои. Сами собой подгибались колени, начала болеть спина, да так сильно, как будто в поясницу вонзили меч по рукоятку. Я шел, сгорбившись, как старик, потому что не было сил нести позвоночник распрямленным, и потому, что казалось, что так легче. Я разваливался на пиксели. Но победа в этой битве принесла бы нам жизнь без вселенского зла… Слишком много было на кону. Я вспомнил все несправедливости, которые происходили со мной, с близкими, со всей планетой Земля. Я вспомнил Беслан, Холокост, голодающих детей в Африке. Я вспомнил подводную лодку Курск, я вспомнил Хиросиму и Нагасаки. Я вспомнил, как сжигали целые деревни в сараях фашисты во время ВОВ, детей вместе с матерями. Я вспомнил пытки монахов и священников на Руси. Я вспомнил смс, которые писали родным погибающие в американских башнях-близнецах. И я не смог сказать Богу, что я не смогу. Если Он так решил, значит, такова Его воля. Если Он хочет, чтобы я пострадал и этим приблизил победу добра над бесчеловечным отвратительным злом, что ж. Значит, такова Его воля. Я подчиняюсь. Наверное, это будет самая нелепая смерть. В соцсетях напишут, что один ненормальный русский умер от изнеможения и обезвоживания в центре Стамбула. Пусть. Пусть думают, что я не догадался вовремя прилечь на диван и отдохнуть. Мне все равно, что говорят обо мне на этой планете. Но мне далеко не все равно, что говорят обо мне на небе.

43 глава

Я шел по совсем старым узким улочкам Стамбула, сюда не заглядывали туристы. В какой то момент я понял, что если не смотреть вокруг, перестать бесцельно вертеть башкой направо и налево, то энергии сохраняется больше. Мозг переставал фиксировать бесконечное множество деталей разноцветных домов, улиц и прохожих, он видел только одинаковые серые камни, которые помнят еще Константинополь. И я смотрел вниз, на дорогу из булыжников, чтобы совсем не упасть. Каждый из этих булыжников причинял мне нечеловеческую боль. Такое ощущение, что мои ступни ступали по стеклам, каждое из которых оставляло рану в ноге. Я вспоминал пытки фашистов: как-то же наши солдаты выдерживали их? Им вгоняли иглы под ногти, вырывали клещами куски мяса и ногтей. И они молчали, не выдавали своих. А тут всего лишь булыжники, ну что ты, потерпи. Когда я оказывался перед лестницей, я думал, что поскользнусь и скачусь с нее вниз: сил удержаться у меня не было. Я хватался за перила и вис на них, по несколько минут тратя на то, чтобы передвинуть ногу на следующую ступеньку. Ноги были ватными, коленки мои подгибались. Каким-то чудом я взбирался по лестницам, каким-то чудом я продолжал идти. Мне не было стыдно перед одинокими случайными прохожими, я перестал воспринимать окружающую реальность и полностью сосредоточился на передвижении моих опухших ног и на том, чтобы не упасть. Желудок мой ныл от голода, я изнемогал от жажды, но я знал, что я просто должен двигаться вперед, идти во чтобы то ни стало. Мне становилось жарко, я раздевался и повязывал толстовку вокруг бедер. Толстовка с каждым шагом весила все больше и больше, как будто набирала воду. Через пять-шесть километров было ощущение, что она весит 10 килограмм. Что-то внутри меня давало мне понять, чтобы я не останавливался. Я, взрослый спортивный мужик, не старый, не сумасшедший, не глупый, не больной, шел по осеннему Стамбулу уже несколько часов без перерыва. Ноги мои уже гудели, сбитые камнями столетних улочек. Я страшно хотел присесть. Но, как только я приседал, что-то внутри меня заставляло меня встать и срочно идти вперед. Я не смел ослушаться, слишком многое было на кону. От усталости я стал немного покачиваться при ходьбе и заметно снизил темп. На Стамбул опустились сиреневые сумерки, и принесли с собой прохладу. Как тут живут люди летом, когда осень в Стамбуле выглядит как российское лето, причем удавшееся по жаре? Что же тут происходит летом: просто пекло? Сначала я дергался и пытался выйти на связь со светлыми, но потом мой мозг как будто обволокло ватой: я не мог отправить сигнал и не мог принять его. Странное спокойствие вошло в мою грудь, так, наверное, связанные цепями едут на гильотину, обреченные на смерть. Вся толпа пытается плюнуть им в лицо, а им уже все равно. Обреченность – вот то самое слово, которое вошло в мою душу. Я был обречен брести по улочкам Стамбула вечность, пока не услышу хотя бы какое-то слово от наших. Ужас пробирался мне в сердце: надо мной пролетали страшные мысли, что я ничего не услышу от них, что я просто обречен вечно ждать сигнал и, не дождавшись, просто умереть здесь от потери сил. Я шел и шел, и с каждым шагом чувствовал, как ноги мои дервенели. Я был почти уверен, что мои ноги после этой ночи перестанут функционировать. И я смирился с этим. Если эта жертва нужна была Богу, то кто я такой, чтобы перечить? Ноги мои отказывались идти вперед, но я понукал их. Несколько раз со мной рядом тормозили стамбульские такси, надо воздать им за отзывчивость: я действительно выглядел как заблудившийся усталый европеец, потерявший адрес отеля и пропавший в этих страшных запутанных улочках- лабиринтах. Но что-то внутри меня заставляло меня продолжать идти и ни в коем случае соглашаться на такси. Я чувствовал дикую по уровню боли пульсацию крови в моих ногах, мне казалось, что еще несколько метров, и я упаду. Нестерпимая боль преследовала меня: боль из-за моих страшно распухших ног и боль оттого, что наши забыли про меня. Почему никто из наших не спешит мне на помощь? Я пытался читать про себя Иисусову молитву, но мой мозг был как будто под толстым слоем ваты, и молитва не захватывала мое сердце, и, как я чувствовал, не отправлялась Богу. В моей душе все больше возрастало отчаяние. С каждым шагом идти было все больнее и больнее. Наконец боль достигла своего апогея, и я издал сквозь стиснутые зубы рык. Это не было похоже на стон. Это было какое-то странное упертое рычание, в стиле: «Врешь- не возьмешь». Я не думал, что когда-нибудь смогу издать такие звуки. Мужчины не жалуются на боль и усталость, мужчины в один прекрасный день падают замертво. Как только я чувствовал, что упаду в обморок, я слышал внутри меня: «Сдаешься?! Сдаешься?!». А я не мог сдаться. Я просто не мог сказать Богу, что я сдаюсь, и не буду выполнять Его задание. Я не хотел провалить задачу от Бога. Я хотел сделать все, что от меня требовалось.

 

Я вышел на улицу, которая огибала город по берегу Босфора, я шел как 90летний старик, медленно, со стонами. Ветер с Босфора чуть-чуть освежил меня. Я посмотрел на часы – времени было уже полночь, а это означало, что я иду уже около 12 часов без перерыва. Возможно, другие уже бы откинули коньки от усталости и боли на этом пути, но я верил в Бога и я верил, что Ему нужно это. Я шел и шел, не останавливаясь. Мимо меня проезжали, бибикая, такси. Видимо, хотели спасти мое измученное тело. Я же очень хотел спасти мою душу. Очень. Я знал, что бродить по ночам по окружной дороге было небезопасно. Но что делать: что –то гнало меня сюда и я шел. Шел, как агнец на заклание. Я натер себе мозоль в правом кроссовке так, что в какой-то момент понял, что там хлюпает не пот, а кровь. Шагать этой ногой было совсем больно, но не больнее, чем до этого, потому что я вышел за пределы боли. Никогда, никогда, никогда, ни во время стояния в долгих очередях, ни когда ехал в метро после долгого рабочего дня на ногах, ни когда я в студенчестве подрабатывал в фастфуде, где я выстаивал 12ти часовую рабочую смену (фашистами- узурпаторами, нашим начальством было запрещено присаживаться), ни во время каких-то длинных марафонов и пробежек, мои ноги не болели так. Каждый острый камень мостовой отпечатывался болью во всем моем теле, через тонкую подошву моих кроссовок я чувствовал каждую выбоину, каждый камень на моем пути. Это было не то, что больно. Это было невыносимо. В какой-то момент, я, обезумев, снял ремень из моих джинсов, и, вытянув перед собой, издал еще раз протяжный рык. Это не было рыдание, это не был крик, это был рев отчаяния. Рев погибающего льва. Я кричал сквозь зубы, потому что я понимал, что если разожму их – я просто упаду. Я понимал, что, скорее всего, не переживу эту ночь, но если это требовалось Богу, я был готов пойти на это. Если моему Богу нужны были мои ноги – Ок, я готов был отдать их Ему. Я шел и терпел сумасшедшую боль, потому что что-то внутри запрещало мне присесть даже на секунду. Запрещало мне упасть, запрещало мне умереть, хотя этого я хотел больше всего. Каждые несколько минут моего пути я вспоминал Серафима Саровского, на которого напали разбойники, и так избили его, искалечив позвоночник, что он навсегда остался согнутым и претерпевал сильные боли в спине всю жизнь. Когда преступников нашли и судили, он отказался выступать в обвинении против них, так кроток и смирен он был.

«Вот и выпала честь пострадать за Бога, вот и славно. Пожалуй, где-нибудь здесь я и умру сегодня ночью», – каждая из этих мыслей крутилась вокруг меня, обвивала мою ватную голову. Не было сил сопротивляться. Я брел по улицам Стамбула, как пьяный, сутулясь и кашляя на каждый шаг. Видимо, я простыл от свежего ветра с Босфора. Хуже всего давались бесконечные лестницы. Каждый раз, когда нужно было взбираться по ней, мне хотелось рыдать. Я, здоровый молодой мужик, почти рыдал, когда делал первый шаг, чтобы взобраться туда. Я стонал, я вис на перилах, не мог поднять свой вес. Я разговаривал с собой, как с маленьким: «Давай, еще одну ступеньку, за папу, за маму, за всех святых, за Бога». И я делал этот шаг, я делал его. Нигде, в самом страшном своем сне, не мог я представить, что я попаду в такой переплет, что ночью, в тумане, буду бесконечно идти по Стамбульским улочкам. Эта ночь не хотела заканчиваться, продлевая мое мучение. Наверное, российская земля помогла бы мне, но Стамбул равнодушно смотрел на кровь, хлюпающую в моем правом кроссовке, на мои стоны, прорывающиеся сквозь мои стиснутые зубы. «Врешь, не возьмешь», – стучало кровью набатом в моей измученной голове. Местами внезапно меня осеняло, что иногда я иду по кругу, потому что здания и дома я уже видел, они были абсолютно идентичны тому, что я видел до этого. Каждое такое узнавание дома, который я уже видел, приносило мне, разве что не физическую боль. Я понимал, что заблудился, но я не знал, как прекратить мучение, ведь что-то внутри меня заставляло идти вперед. Я перестал соображать вообще что-либо, и внутри меня и вокруг был туман. В какой-то момент жутко заболела спина. Я чувствовал, как меч, воткнутый мне в спину, кто-то начинает еще и проворачивать. Скорее всего, наш организм не рассчитан на то, что человек будет идти сутки без остановки. Любой, кто ценит своё здоровье, кто дорожит своим телом, знает это. Любой, кто не собирается искупить все зло в этом мире ценой своей жизни, знает это наверняка.

44 глава

Каждую минуту я готовился упасть. Булыжная мостовая приближалась ко мне, как в дурном сне. Меня тошнило, голова моя кружилась. Я не встречал ни одного человека. Я посмотрел на часы: Было около половины пятого утра. Я шел, покачиваясь, ещё какое то время, и запели азан. Никогда бы не подумал, что мне, человеку другой веры, полегчает, когда я его услышу. Но мне стало легче. Приближался рассвет, тьма должна была отступить. Но ей хотелось откусить от меня кусок побольше, и поэтому я начал спотыкаться. Я спотыкался о булыжники так, что мои ноги, которые к тому моменту я почти перестал чувствовать, отзывались такой страшной болью, что я кричал. Я, взрослый, здоровый, сильный мужик, кричал. Я шел и понимал, что, видимо, моя судьба – пролить кровь на эти камни булыжной мостовой Стамбула этой странной ночью. Я, честно говоря, готовился к смерти, и, когда рассвело, я не поверил своим глазам. Рассвет пришел неожиданно. Я шел без остановки вот уже 19 часов.

Все, чего я хотел – спасти Землю от зла. Мне не хотелось ставить никакие рекорды, гордыня моя спала спокойно. Мне хотелось просто вынести это все, выдержать, и перед смертью хотя бы понять, что все это было не зря, что моя жертва нужна Богу. Вот и все, что мне нужно было: понять, что я сделал угодное Богу, что мы победили зло целиком и полностью. Мне хотелось понимать, что все не зря. Я шел и чувствовал, как рассекал зло. По обеим сторонам моих щек струилось зло. Я плелся еле-еле, каждый шаг грозил мне тем, что я упаду на булыжную дорогу этого вечного города, и уже не смогу встать. Тело мое двигалось вперед, как черепаха, но я чувствовал, как душа моя стремительно летит вперед. Воздух свистел по обеим сторонам от меня потому, что моя душа стремительно разделяла зло по обеим сторонам, я был белым кораблем, рассекающим волны зла этого города. Мне казалось, что энергетическая светлая нить, которая тянется за мной, рассекает город на несколько частей.

Движения мои были хаотичны. В какой-то момент я понял, что хожу кругами. Один и тот же дом, серо-розовый, с осыпавшейся от времени штукатуркой, как в страшном сне выплывал из тумана, и я понимал, что я сделал очередной круг. Огромный, беспощадный круг. Я не пытался даже вычислить, сколько километров я прошел, я не смотрел на часы, я не пытался даже близко подойти к такси и вызвать машину до отеля. Я стойко проходил мимо останавливающихся из наживы или от сердобольности такси. Я хотел послужить Богу. Я хотел принести ему жертву. Даже если она ему была не нужна. Но я искренне хотел помочь. Почему-то вспомнил, что в Израиле проходили научные изыскания по созданию коровы красного цвета. Её даже вывели. Мне показалось это вдохновляющим. Иудейские фундаменталисты уверены, теперь они смогут восстановить Третий Иерусалимский Храм на Храмовой горе. Каждый по-своему пытался спасти мир. Каждый человек пытается приблизить Второе Пришествие настолько, насколько он может. Натерпевшись зла, нахлебавшись жестокости и несправедливости этого мира, каждый второй из нас, воздевая руки к небу, кричит: «Доколе?!», а самые преданные шепчут: «Ну, когда же Ты придешь?». Я готовился умереть. Я отдал все, что у меня было. Больше у меня не было ничего, чтобы отдать Богу. Я много чего не умел, еще больше не знал, не обладал особыми талантами или выдающейся Силой, я не был свят, я не был достаточно добр, но я любил Его и хотел сделать все возможное, чтобы послужить Ему. Я мысленно простился со всеми близкими, с мамой, с папой, с сестренкой (ох, как же мне их сейчас не хватало!), со всеми, кого любил, простил всех, кого ненавидел и кто ненавидел меня, попросил Бога простить меня. Путь мой был предрешен, мне казалось, что тело мое перестало существовать, боль вышла за рамки разума. Я перестал ее воспринимать. Тело мое настолько болело, что я перестал его чувствовать. Еще пара минут назад кровь моя пульсировала так, что я чувствовал ее удары в мозгу. Они звучали набатом, от каждого из них я сотрясался весь, полностью. Сердце болело несколько раз так, что я думал, что умру от сердечного приступа прямо здесь, на булыжной мостовой Стамбула, где умирали и продолжают умирать бедные работяги, тянущие, как муравьи, свои вечные тяжеленые тюки, размером больше, чем они все вместе взятые.

Но я не умер. Мечети стали петь все громче и громче, все чаще и чаще, и мне становилось капельку легче с каждым новым призывом к молитве, хотя я был православным. Тонкие лучи света рассекали тьму. Я шел и шел. Губы мои иссохли и покрылись корочками. Несколько раз я делал движение к уличным фонтанам, но что-то внутри запрещало мне пить. Я вышел за пределы жажды. Я вышел за пределы боли. Я продолжал свой путь. Иглы впивались в мои ступни, как будто этой ночью было недостаточно страданий. Каждый раз я думал, что вот-вот упаду. Еще шаг. И еще один. И еще. Еще за папу. Еще за маму. Еще за Бога. Еще капельку, и мое лицо упадет прямо в эти острые камни, и я останусь тут истекать кровью, пока добрые люди не найдут и не похоронят меня. Чем можно испугать православного человека? Ну не смертью же, правда? «Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?» (1 Коринф 15:55 ) (с) Не в первый же раз умираем во славу Божью, не в первый. Так чего же нам бояться? Чего нам бояться, если все, чего мы хотим – оказаться там, на небесах. Ключевой момент – когда Он захочет, чтобы мы там оказались. Никаких фальстартов. Самоубийц ждет ад. А нам надо потерпеть, надо подождать, пока приберет.

 

Я не заслужил смерть этой ночью. Смерть, как ни странно, обошла меня стороной.

Рейтинг@Mail.ru