Мария Арбатова
Неделя на Манхэттене
Масла в огонь подлила Валерия Новодворская. Наши отношения прошли стадии от нежной любви до жёсткой дистанции. Когда мой второй муж Олег Вите занимался в 1999 году слиянием демократических партий в «Союз Правых Сил», Валерия Ильинична читала на моих днях рождения стихи. Развод сделал меня менее привлекательной в её глазах, а дискуссия в программе Владимира Соловьёва поставила на отношениях точку.
Так что в эфире «Давидзон-радио» Валерия Ильинична объявила:
– Если Арбатова соберется в Нью-Йорк, я встану возле аэропорта с плакатом: «Арбатова, гоу хоум из Америки!»
Короче, ждали меня с распростёртыми объятиями.
День первый
Мчась в Шереметьево по ухоженной Ленинградке, я вспомнила экзальтированного блогера, описавшего как, выйдя из аэропорта Кеннеди, он рухнул на лавочку и зарыдал оттого, что, наконец-то, дышит воздухом свободы. И лёгкие мои встрепенулись навстречу этому волшебному воздуху.
В недавнем перелёте из Парижа компанией «Эр-Франс» нам разломали чемоданы, и когда писали жалобу, администраторша вздохнула:
– Хуже Парижа только Нью-Йорк! Они вообще шлют в пакете куски чемодана с вещами вперемешку…
Я попросила покрепче забинтовать багаж, и упаковщик загерметизировал его плёнкой как ракету перед полётом в космос. Самолёт взлетел, и каждый пассажир от пяти до восьмидесяти выложил на столик перед собой по два, а то и три электронных гаджета. Исключение составил бритый под батон бычара, плюхнувшийся на четыре свободных места возле нас.
Имущества при нём были мобильник и борсетка; и пока самолёт катил по аэродрому, бычара полунормативно орал в мобильник, что, если три грузовика с его товаром не доедут до нужной точки, труп собеседника не опознают ни мама, ни бабушка, ни полиция, ни экстрасенсы.
Муж мой умеет спать в любой позе и при любом шуме, и я в одиночестве в сотый раз посмотрела «Крамер против Крамера», намекающий россиянину на то, что Черномырдин называл «здесь вам не тут». Все видели этот фильм об американской судебной системе, наживающейся на разводах, но не все знают, что люди устали кормить адвокатов, и если в 1960 году в браке состояло 72 % американцев, то сегодня только 49 %.
У нас при разводе можно не трясти грязным бельём, а у них необходимо представить веские основания – описать события и факты, подтверждающие нежизнеспособность брака. Американской судебной системе нельзя объявить, что развод – ваше личное дело, и при всех декларациях о защите частного пространства она сама будет решать, жить супругам дальше или нет. А если в семье дети, пара окажется в юридическом аду.
Закон, конечно, признает «право ребёнка на общение с обоими родителями, получение заботы и поддержки от обоих родителей, право на принятие решений, основываясь на опыте обоих родителей». Но в выигрыше окажется родитель, имеющий деньги на дорогого адвоката, лучше понимающий тонкости английского языка и местного законодательства.
А местное законодательство, принятое демократическим путём, и вовсе может запретить: охотиться на верблюдов; ловить с их спины рыбу; пугать голубей; будить спящих медведей; фотографировать кроликов в июне; наблюдать за американскими лосями с самолёта; уничтожать мышей без лицензии; носить ковбойские сапоги, не имея двух коров; использовать слонов для вспашки хлопковых полей; обувать ноги домашней скотины в ботинки; держать в ванне осла; демонстрировать рептилию на религиозных службах; сажать гориллу на заднее сиденье автомобиля; пересекать границу штата с уткой на голове; чавкать в ресторане; ходить по улице с развязанными шнурками; размахивать руками; бормотать на ходу; играть в домино и покупать матрас по воскресеньям; класть в метро на свободное место сумку; прыгать с небоскрёба; свистеть под водой; носить «козлиную бороду»; кусаться вставными зубами; готовить помидоры с моллюсками; разрисовывать американский флаг «горошком»; откусывать от чужого гамбургера; разговаривать в лифте; разбивать больше 3 тарелок в день; показывать фильмы, где полицейских бьют и толкают; ловить рыбу, не будучи замужем; оголять небритые женские ноги; плеваться в присутствии женщин; смотреть на животных, совокупляющихся возле церкви, школы и общепита; целоваться дольше 5 минут; заниматься оральным и анальным сексом; хранить дома больше двух фаллоимитаторов и т. д.
Все эти экспонаты исторического музея могут быть применены судьёй в ходе процесса, а в силу их разнообразия в одном штате вас могут приговорить к смертной казни за то, за что наградят в другом. Почему нет смысла сравнивать американское правосудие с нашим, в принципе оно иное. В США даже существует премия для выигравших самые нелепые иски имени Стеллы Либек – 81-летней дамы, обжёгшейся в Макдоналдсе кофе и отсудившей за это 2 900 000 долларов.
Среди обладателей премии Кара Уолтон, выбившая два зуба, когда падала из окна клуба, пытаясь смыться, не заплатив 3,5 доллара. Суд обязал хозяина клуба выплатить пострадавшей 12 000 долларов за опасно устроенные окна и возместить расходы на зубы. Премией отмечена Эмбер Карсон, швырнувшая в спутника стакан с напитком и сломавшая копчик, поскользнувшись на этой луже. Ресторан, в котором они находились, выплатил за лечение и моральный ущерб 113 500 долларов.
Джерри Уильямс отсудил 14 500 долларов и компенсацию медицинских издержек за укус собаки, извините, в задницу. Собака сидела на цепи за забором, а пострадавший сперва стрелял в неё из духового пистолета, а потом подставил задницу прямо через забор. Терренс Диксон не смог выйти из ограбленного им дома через гараж из-за захлопнувшейся двери; он просидел несколько дней в гараже, где хранился собачий корм и упаковка колы. Хозяев обязали выплатить ему за психологическую травму 500 000 долларов.
Водитель автомобиля переехал руку жителю Лос-Анджелеса Карлу Трумэну в момент, когда пострадавший свинчивал с колёс декоративные колпаки. Это обошлось водителю в 74 000 долларов плюс расходы на лечение. Катлин Робертсон Остина выиграла в суде 780 000 долларов у магазина, где сломала ногу, столкнувшись с собственным хулиганящим ребёнком. Мерв Гражинский путешествуя в домике на колесах, установил программную скорость 115 километров в час и пошёл варить кофе. Домик на колесах перевернулся, и Гражинский отсудил у производителя 1 750 000 долларов и новый автомобиль той же марки потому, что в инструкции не написали о возможности бросить руль.
И бесполезно анализировать это российскими мозгами, потому что в России, например, обожают иски с суммой в один рубль для защиты чести и достоинства. А американская судебная система заточена на деньги, и люди воспринимают коллективные суды как лотереи. Например, кто-то покупает пакет просроченного сока, ищет сто человек, имевших возможность купить тот же сок в том же супермаркете, и вовлекает их в судебное шоу.
В финале каждый «потерпевший» получает 5 долларов, истец получает больше, а адвокату выплачивается круглая сумма с процентом за каждого «потерпевшего». Наш человек трижды плюнет на пакет сока, но будет при этом считать американский суд, показанный ему Голливудом – эталоном справедливости, хотя американцы считают свой суд продажным и обожают перечислять его громкие постыдные приговоры.
Например, историю 51-летнего Джонатана Флеминга, приговорённого к пожизненному заключению и отсидевшего 24 года за убийство, хотя документы подтверждали, что он находился в момент убийства в другом штате. Но судья поверил свидетельнице, а через 24 года обнаружили настоящего убийцу и то, что свидетельница – наркоманка, давшая показания по сговору с полицией.
Или историю Генри МакКолума и Леона Брауна, отсидевших 30 лет из пожизненного заключения за изнасилование и убийство 11-летней Сабрины Бюи. Проведенная через 30 лет экспертиза ДНК подтвердила их невиновность, и оказалось, подозреваемые признались в убийстве после пыток.
58-летний Рэй Хинтон из Алабамы просидел в «камере смертников» 30 лет по обвинению в убийстве двух менеджеров ресторана. Доказательством виновности стали найденные пули. Бесплатный адвокат не нашёл эксперта по баллистической экспертизе, а на платного адвоката у Рэя Хинтона не было денег.
Рикки Джексон из Кливленда провёл в тюрьме 39 лет за убийство, а после этого выяснилось, что единственный свидетель отказался от показаний.
Просидевший 23 года за несовершённое убийство Уильям Лопес планировал окончание колледжа и юридической школы, но умер за несколько дней до суда по поводу компенсации.
Зато 45-летняя Тэмми Джейн Уорнер из города Лейк отделалась двумя годами тюрьмы. Больное горло мешало её мужу опохмелиться, и она сделала несчастному смертельную клизму из двух бутылок хереса. После чего уничтожила его завещание.
Американская судебная система принципиаьно иная, чем российская. Россияне недовольны низким процентом оправдательных приговоров, коррумпированностью судей и телефонным правом; а американцы недовольны тем же да ещё и ксенофобией судебной власти. Опрос The Washington Post и ABC News выявил в 2014 году несовпадение оценок судебной власти США белыми и чёрными. 52 % белого населения признали судебную систему предоставляющей равные права, а 89 % опрошенных афроамериканцев назвали её несправедливой по отношению к цветным.
Я не поклонница судов присяжных, как и любой коллективной ответственности. У нас они, к сожалению, возрождаются, а в США функционируют бесперебойно. «Русские американцы» объясняли мне, что, когда социально успешному приходит повестка об исполнении священного долга, он ищет довод, по которому не сможет быть объективным присяжным. Судят выходца из конкретной страны – полезно сказать судье, что вы состояли в браке с эмигрантом именно из этой страны. Речь о школе – надо наврать, что именно в школе вы получили тяжелейшие психологические травмы. Подсудимый гомосексуал – полезно объявить себя геем или лесбиянкой и т. д.
Солидные фирмы оплачивают сотрудникам сидение в присяжных как рабочие дни, но если работа в это время накапливается, преданность правосудию уменьшается. А если работа не оплачивает слушания, госкомпенсация не выгодна. И основной контингент присяжных – безработные, пенсионеры и маргиналы. В результате американские суды – шоу для тех, кто жаждет бесплатных развлечений; ужас для тех, кто попал в жернова; и золотой дождь для адвокатов. Даже Солженицын, пожив в США, назвал американский строй «юрократией».
Десять часов, скрашенных нежной заботой «Аэрофлота», казались пыткой, и к приземлению я была в полной невменяемости. Да ещё МТС не включил мобильный впервые за годы путешествий по планете, а муж взял вместо мобильного айпад и ноут, так что сообщить о приземлении сыновьям и маман оставалось только по скайпу.
Мы двинулись по рукаву перехода в крупнейший международный аэропорт имени Джона Кеннеди, приготовив лёгкие для «воздуха свободы», однако толпа забуксовала, а из зала аэропорта донеслись вопли неприятной тональности. Тревожно переглядываясь, пассажиры перешли на черепаший шаг, и женский крик, с каким вцепляются в волосы, застукав мужа с лучшей подругой, стал приближаться с каждым черепашьим шагом.
А когда коридор уперся в лестницу, ведущую в огромный зал перед пограничниками, источником звука оказалась сильно упитанная чёрная служащая в форме. Лестница, по которой мы могли спуститься в зал, прилетев, оказалась ещё и местом подъема для улетающих, ожидающих с противоположного конца зала. Упитанная хамка сортировала этим самым голосом оба пассажиропотока, и, судя по лицам прилетевших, никто не сталкивался со столь унизительной возможностью ступить на чужую землю.
«Воздух свободы» больше не рвался в лёгкие, как, впрочем, и обычный воздух, потому что при уличном пекле кондиционеры в зале прилёта почти не работали. Орущей регулировщице помогали два не менее упитанных чёрных дебила, бессмысленно бегавших кругами с переговорными устройствами, извините, на задницах, из которых тёткин визг разлетался по залу, как из стереоколонок. Это бы трогательно смотрелось в африканской глубинке, где садится один самолёт в день, но мы прилетели в Нью-Йорк.
Я, конечно, видела результаты опросов, из которых следовало, что бóльшая часть американцев искренне не понимают, зачем делать что-то, не касающееся прямых интересов жителей страны, но, думала, что, заплатив по 160 долларов за визу, мы обеспечили себе хоть какие-то условия прилёта. Хотя бы пластмассовые перегородки, отделяющие прилетевших от улетающих.
На первые ряды выгрузившихся из нашего самолёта напирали выгрузившиеся за ними, которым происходящее было не видно и не понятно. Люди стояли после десятичасового перелёта впритирку друг к другу с детьми и ручной кладью, но тётке это было фиолетово. Собрав нашу ошалевшую толпу, она перегнала её по лестнице в зал, как овчарка стадо овец, и начала тем же ором заталкивать на освободившуюся лестницу толпу улетающих.
Огромный зал перед пограничными будками был разлинован на горизонтальные полоски лентой, продетой в пластмассовые столбики. Чтобы попасть к пограничнику, предстояло пройти по этим полоскам километр, и толпа медленно двинулась к воздуху американской свободы, как пища по толстому кишечнику. Духота сгущалась, а орущая тётка добавляла в наш ленточный лабиринт пассажиров из Парижа, Стамбула, Токио… потом мы сбились, откуда.
Народ прибывал, становилось всё душнее, всё теснее и всё унизительней. Пограничных кабинок была уйма, но сотрудник сидел хорошо если в каждой пятой. Пассажиры бизнес-класса и граждане США метнулись в специально выделенные кабинки. В том числе соседствовавший с нами в самолёте бычара, сконцентрированный на грузовиках с товаром, из его последних воплей в мобильный стало ясно, что грузовики двигались по территории США.
А остальные остались в условиях экстремального туризма – купить воды невозможно; пробраться сквозь толпу, толкающую ручную кладь, к кабинам туалета – нереально. После новенького с иголочки Шереметьева старый терминал аэропорта Кеннеди выглядел обшарпанным бомжатником. Умотанные перелётом дети сидели на грязном полу, но это никого не волновало, хотя на календаре было именно 1 июня – Международный день защиты детей.
За нами стояло несколько пожилых французов. Породистая старуха опиралась на палку, тяжело дышала, периодически совала под язык таблетку и смотрела на нахохлившегося старика жалобными слезящимися глазами. Загадка, как она выдержала этот уровень кислородного голодания, потому что я, годящаяся ей в дочки, а то и внучки, несколько раз чуть не хлопнулась в обморок. Во всём этом было что-то концлагерное.
Недалеко от нас мужчина за лентой начал кричать в мобильный, и я узнала в нём писателя Сергея Лукьяненко:
– Ни в одной стране мира, даже самой отсталой, я не видел, чтоб так измывались над людьми!
Мы перекинулись с ним матерными оценками ситуации и тем, насколько точно она отражает отношение США к своим и чужим. Выяснили, что живём в разных отелях, и ленточное движение к пограничникам развело нас по разные стороны. Американофилы потом объясняли это перегрузом терминала и высоким сезоном, ведь в июле на Нью-Йорк обрушиваются традиционные сорок градусов с жуткой влажностью. Но пыточный отстойник был создан не сезоном, а тем, что в аэропорту Кеннеди не хотели или не умели работать.
Наша приятельница, прилетавшая на Книжную ярмарку годом раньше, после трёх часов подобной очереди упала в обморок. Очнувшись на каталке, она увидела над собой заботливые лица медиков и сотрудников аэропорта. Услышав её великолепный английский, заботливые лица попросили не подавать в суд и предложили пропустить русскую делегацию без очереди. Так что запоминайте – лучшая защита от ньюйоркского аэропортного хамства сползти на пол и ждать парамедиков, положенных по американским законам каждому упавшему.
– Прошу тебя не скандалить! – сказал муж, когда нам, наконец, достался бритый налысо болтливый чёрный пограничник.
Но для скандала мне не хватало ни слов, ни сил. Видя толпу падающих с ног людей, пограничник повышал свой культурный уровень, подробно расспрашивая мужа не только о Книжной ярмарке, но и о содержании нашей книги. С остальными он беседовал так же неторопливо, видимо, рассчитываясь за вековые унижения африканского народа. Примерно как древнеримский раб, который, получив свободу, при первой же возможности обзаводился собственными рабами.
После болтливого пограничника нам достался неболтливый таможенник, этому всё было по фигу, он полистал наши документы и гаркнул с ударением на первом слоге:
– Е.Д.А.?
Мы переглянулись, не понимая аббревиатуры «Е.Д.А», и он раздражённо изобразил пожирание собственного пальца. Мы отрицательно замотали головами, таможенник выхватил из стопки визовых бумажек нужную и сделал жест, означающий «валите отсюда». И мы повалили дышать воздухом американской свободы.
Потом нам объяснили, что у американской таможни нет ресурса искать запрещённые товары, и она останавливает только большие партии по наводке. А без наводки матрацы, набитые наркотой, вальяжно плывут в «плохие районы», чтобы перераспределиться оттуда по «хорошим районам».
При этом закон запрещал ввоз в страну – абсента, товаров из Афганистана, Ирака, Ирана, Ливии, Сирии и Судана, конфет с ликером, опасных лекарств, антиправительственных, агитационных и шпионских материалов, порнографии, лотерейных билетов, токсичных и отравляющих веществ, выкидных ножей, биоматериалов, домашних животных без международной ветеринарной справки, диких животных, вирусы, бактерии, улиток, летучих мышей, чучела животных, перья, кожу, пух, кости, яйца, черепашьи панцири, китовый ус, кости африканских слонов моложе 100 лет и газовые пистолеты, похожие на огнестрел. А ещё ввоз «нестерилизованных продуктов жизнедеятельности человека или животного – крови, гноя, экскрементов». И уж не знаю, как там с «нестерилизованными продуктами жизнедеятельности», но всё перечисленное в США ввозили и продавали.
Поиск чемоданов в огромном аэропорту через два часа после прилёта отдельный аттракцион, особенно если пробыть до этого 10 часов в воздухе. Плохо соображая, мы копались в горах сваленного по всему залу багажа, пока не увидели свой почему-то стоящим возле туалета. Спасибо шереметьевской герметизации – чемодан и сумка были целы и невредимы.
После 11 сентября полиция аэропортов США вправе срезать замки с подозрительного багажа и оставлять записку с извинениями. В аэропорту Кеннеди пропал даже чемодан с пистолетами охранников премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху – его случайно отправили в Лос-Анджелес, где обнаружили уже без пистолетов. И как ни пыжилось управление безопасности, виновных не нашли.
Мы двинулись к тележкам, которые, в отличие от бесплатных российских, стоили по 5 долларов и охранялись двумя чёрными амбалами в форме. Почему перемещение тысяч пассажиров контролировала орущая тётка с парой дебилов, а стадо тележек пасли два амбала, я так и не поняла. За 3 часа в аэропорту Кеннеди не было возможности дать весточку в Москву, и никто не отвечал на вопрос о вайфае. Мы попёрлись с багажом на тележке в зону вылета, и там немолодая чёрная сотрудница созналась, что в старом терминале вайфая нет. Это была первая встреченная нами вежливая и улыбчивая сотрудница аэропорта.
– Театр начинается с вешалки, страна – с вокзала или аэропорта! – заголосила я.
– Вечно ты всё преувеличиваешь, – откликался муж, словно что-то здесь можно было преувеличить.
Частный извоз в Нью-Йорке запрещён, но на нас немедленно налетели местные бомбилы с американским: «Такси, начальник! Куда ехать, командир?» Рожи у них были такие, что мы рванули со своей пятидолларовой тележкой в очередь к такси, и я пожалела, что нас не встречает Новодворская с плакатом: «Арбатова, гоу хоум из Америки!» Ей-богу, мне было что ей сказать!
Длинной очередью официального такси распоряжался чёрный парень с характерной наркоманской худобой и трясучкой. Завидев нас в хвосте, он предложил такси без очереди, видимо, тележка придавала нам весу, ведь в Америке экономят каждый цент, а парень рассчитывал на чаевые. Никто из находившихся впереди нас не возмутился, и это насторожило, ведь мы ещё не знали, что американцам всё по фигу, и решили, что парень самодеятельно контролирует очередь, зарабатывая на дозу.
Когда подошла очередь, парень определил нас в жёлтый пикап и сунул листовку с телефоном, по которому жалуются на обслуживание. Таксист газанул, показалось, что жизнь налаживается, но… я поскорее опустила окно и спросила мужа:
– Сейчас я опять преувеличиваю?
– Сейчас нет, – кивнул муж и открыл своё окно.
Водитель ньюйоркского такси отделен от пассажиров стенкой с прозрачным пуленепробиваемым окошечком. Ему было нормально, но пол нашей части машины кто-то использовал как туалет, и стоял невыносимый запах мочи. Чтобы выжить, я выдвинула голову в окно. С этой позиции отлично просматривалось зеркало над водителем, его сонное, немного детское лицо, и то, как он держит левой рукой руль, а правой всё время запихивает что-то в рот. Сперва гамбургер, высунувший зелёный язык салатного листа, потом орешки в ярком пакетике и, наконец, шоколадный батончик с мультяшкой на упаковке.
Мы пролетели мимо неказистых домиков Квинса, где в убогой квартирке «русского квартала» жил Довлатов, не подозревавший, что 63rd Drive однажды переименуют в Sergei Dovlatov Way. Нью-Йорк встречал нас хамской работой аэропорта, унылыми промзонными пейзажами, крупными ржавыми мостами и бесстыдным запахом мочи. Это было как-то уж слишком литературно, слишком по-довлатовски. Я представляла себе въезд в Нью-Йорк на огромной плавной «Краун-Виктории», считавшейся прежде символом города, но муниципалы начали менять их на экономичные тупорылые японки.
Несмотря на слухи о качестве американских дорог, из аэропорта до отеля ехали по чему-то невозможному – дырка на дырке, латка на латке, штопка на штопке. Где-то шёл ремонт, а где-то казалось, только закончилась бомбежка. Дороги в Нью-Йорке не асфальтируются, а складываются из плит цементобетона, замазываются на стыках, и машина скачет как заяц.
Говорят, хороши шоссе между штатами, но мы всю неделю тряслись по внутриньюйоркским швам, заплаткам и колдобинам. Шутят, что национальная идея русского «своровать на постройке дороги, чтобы купить дорогую машину и убить её за сезон этой плохой дорогой». У американцев с этим так же.
90 % таксистов Нью-Йорка – свежие эмигранты. Наш водитель с заспанным детским лицом оказался бенгальцем, как и мой муж. Выглядел он замученно, видимо сидел за рулем дольше времени, позволенного законом, и всё время жевал, чтобы не заснуть. Позже нам растолковали, что «медальон» – право зарабатывать эксплуатацией такси – стоит больших денег. Чтоб окупить его, оформляются подставные лица, а водителей держат на дороге сутками. Такси в Нью-Йорке в основном принадлежит индийцам, и за рулём масса парней из Индии и Бангладеш.
Путь к отелю не впечатлил – замурзанные спальные районы с тротуарами, усыпанными упаковками, объедками и одноразовой посудой, напоминали чёрные районы Лондона. Пометавшись по совершенно одинаковым улицам с высокими скученными зданиями, машина затормозила. Из-под строительных лесов, облепивших отель, поблескивали обещанные сайтом позолоченные мужики со светильниками в руках. Мы безуспешно поискали на бордюре пандус для чемоданов и стали биться в огромную золоченую дверь «Империал Корта».
Она весила тонну и работала с яростью исправной гильотины. Пока я держала её всей тушкой, муж втискивал чемоданы, потому, что проникнуть в отель с вещами поодиночке было нереально. В предбаннике пылились позолоченные тележки, имеющие чисто дизайнерскую ценность – затащить такую в дверь с вещами сумел бы только Шварценеггер. Да и то в лучшие годы. Зато мраморное фойе с изумительными витражными потолками подтверждало обещания сайта, а из-за стойки поднялся молодой красивый мексиканец.
– Вайфай?! – проорали мы хором.
– Только в номере. Десять долларов в сутки.
Отмечу, что в России я не видела гостиницы, где бы не было бесплатного вайфая в фойе или в баре. Заплатив 10 долларов, поехали в старинном деревянном лифте с изысканным кафелем на полу и прошлись по коридору в стиле ар-деко. Номер встретил мебелью красного дерева под старину, гобеленовыми покрывалами и занавесками. Маленькая кухонька сияла чистотой, ванная была набита шампунями и полотенцами. Нью-Йорк загадочно улыбался за окном, мы связались по скайпу с Москвой и рухнули спать.
Когда я проснулась, за окнами было темно. Мозг потихоньку восстанавливался после перелёта, и если при заселении номер читался как набор уютных цветовых пятен, то теперь глаз выцеплял его неожиданные особенности.
Первая особенность состояла в том, что подушка сползла на пол в дизайнерский зазор между спинкой кровати и матрацем. Догнав её, я перевернула наволочку наизнанку и стала думать, прибить подушку на ночь гвоздями или приклеить скотчем? Муж спал на двух подушках, не пролезающих в зазор, и снова заметил, что я всё преувеличиваю.
От перенапряга и поездки в такси на сквозняке дико болело горло, и намотав на шею шарф, я засуетилась на тему горячего чая. В Америке пьют не чай, а кофе, колу, молоко и соки. То, что они считают чаем, в основном пойло со льдом или оздоровительная трава со вкусом веника, так что чай взяли из дома.
В отеле не кормили завтраком, но предлагали раковину, разделочный столик, кофеварку, микроволновку и шкафы с посудой. Набор термостойкой пластмассовой посуды состоял из одной глубокой тарелки, двух мелких, одной миски и двух кофейных чашек объёмом с аптечные мензурки. К этому прилагались две суповые ложки и две вилки. На кухню какой страны это было рассчитано, мы так и не поняли.
Вторая особенность номера состояла в сломанной кофеварке. Муж отправился вниз к мексиканцу, но тот заявил, что заменить кофеварку невозможно – «импосибол», просто полный и окончательный «импосибол» – и посоветовал делать «русский чай» в микроволновке. В отличие от меня муж не умеет ставить персонал на место, но в отличие от мужа я не знаю столько английских слов.
Третьей особенностью номера оказался сломанный таймер микроволновки – вода в мензурке вскипала с трёх нажимов. Полноценная чашка чая составляла три выпитых по очереди кофейных мензурки, на кипячение которых в стране инновационных технологий ушло 6 минут и 9 нажимов. Соответственно на чай для двоих – 12 минут и 18 нажимов. Проглотив результат этих усилий, я окончательно пришла в себя и осознала, что сижу в ночной рубашке и шарфе на горле, как на витрине.
Ведь четвёртой особенностью нашего углового номера было одно окно за спиной кровати, другое – справа от неё. А ровно в пяти метрах от нас стояли некрасивые кирпичные дома, простёганные пожарными лестницами, и в окнах этих домов шла вечерняя американская жизнь.
Каждый народ заряжен собственным градусом эксгибиционизма и вуаеризма, но протестанты погорячились, завозя в Америку «окна без занавесок». И теперь перед нами, как и перед нашим соседями, стоял выбор – опустить жалюзи и сидеть как кроты, или забыть, что живём в аквариуме. И я успокоила себя тем, что из окон напротив непонятно, ночная на мне рубашка или летнее платье, а переодеваться можно в гардеробной.
Наши «ближайшие соседи» – белая пара в доме справа – мирно ужинали. Рассмотреть, что в тарелках, не получалось, но силуэты на картинах над столом читались отчётливо. Второй дом справа был обращён к нам застеклённым углом квартир, и там этажом ниже в растрёпанной квартире лежала на тахте с ноутом растрёпанная полная белая женщина.
Не знаю, посещала ли она остальные части квартиры, но в рамках нашего обзора, приходя с работы, зажигала люстру и ложилась в одежде на кровать в обществе коробки с пиццей и ноута. Конец пиццы означал конец её светового дня, и растрепа вставала, чтобы щёлкнуть выключателем. За неделю «добрососедской жизни» к ней никто так и не зашёл.
Другой вопрос, что многие ньюйоркцы пользуются квартирой, чтоб выспаться, отдохнуть за телеком или книгой и развесить вещи в гардеробной, а остальное происходит «навынос». Квартиры больше похожи на гостиничные номера, а люди много работают, чтобы всё время тратить на общепит и больше принадлежать городу, чем дому. Короче, два окна напротив работали как две программы включённого телевизора, и наше окно отвечало им взаимностью.
Всю жизнь я слышала про американское «прайвеси»; про строго соблюдаемую дистанцию при общении; про расстояние полтора метра при разговоре с чужими и расстояние метр с друзьями. Про очередь в магазине, банке, билетной кассе – на расстоянии вытянутой руки друг от друга, а ближе – это агрессия. Про «комфортную зону» между сидящими; про запрет диалога в лифте, не касающегося самогó лифта. Про то, что неприлично смотреть на попутчиков, надо уйти в себя и вернуться с приездом на свой этаж.
Про то, что не надо разговаривать в автобусе, а ещё и в поезде, где у нас только и разговаривают. Про то, как тяжело американцам в толпе и очереди, и посему запрещены лишние телодвижения, разговоры даже со знакомыми, надо сделать ледяное лицо, а лучше сунуть его в газету. Про то, что строго запрещено обсуждать зарплату, стоимость дома или машины. При этом стопроцентно разрешено всенародно обсуждать сперму президента на платье практикантки и его утверждение в суде: «Это не я занимался с ней сексом, а она занималась со мной сексом!» Потому что в Америке декларируется одно, а делается другое ровно в том же объёме, в каком у нас это было в СССР.
На письменном столе стоял стилизованный под старину телефон, но мы ещё не знали, что в нём сломана лампочка, сообщающая о месседжах. В Америке оставляют информацию через месседжи, а он глотал звонки, как копилка деньги. И это было пятой особенностью.
Шестой особенностью оказался кондиционер времён войны Севера и Юга – включённым он ревел как взлетающий самолёт. Хорошо, что на улице ещё было не очень жарко. Седьмой особенностью стала ванна. Как обещал сайт отеля, она имелась, но маленькая. Для карлика, пардон, для маленького человечка. В США, как вы помните из фильма «Плохой Санта», запрещено слово «карлик».
Душ средневековой конструкции торчал так, что попасть под него без тренировки не получалось. Одна из трёх ламп в ванной не горела, чего никак не могла не заметить горничная. Но это мелочь по сравнению с тем, что вентиляция отсутствовала, точнее, ею работало окно ванной, и если оно закрывалось, чтобы не стоять перед соседями голышом, с потолка тут же начинало капать. Это было седьмой особенностью номера.
Моющие средства в шкафчике оказались шведскими, зато туалетная бумага была крупно подписана «с гордостью сделано в США». Причина гордости состояла в том, что всё остальное в номере было сделано в Китае. Работал или нет стоящий на комоде телек, мы не проверили, уткнувшись в российские новости по ноуту и айпаду. Позже в отель заселилась девушка из нашей делегации, у неё и телек не работал.
