Марина Вячеславовна Ковалева
Оборотень
С каждым днём Хилеас, не смотря на радость, с которой он встречал меня, становился всё подавленней и печальней. Он бледнел. Тёмные тени навечно поселились под его зелёными глазами, прозрачными и глубокими, как вода в озере. Он часто сидел рядом со мной, крепко держа меня за руку, и так смотрел, словно что-то хотел сказать и не мог. Я спрашивал Хилеаса, что с ним происходит, но у него делалось такое несчастное лицо, что я уступал и переходил на более весёлые темы, стараясь его рассмешить. Через какое-то время он начинал улыбаться, чуть не сквозь слёзы, стремясь показать, что мои усилия не пропали впустую. В эти мгновения он был мне дороже всего на свете.
6
Однажды мы с Хилеасом, как обычно, сидели на скамейке у печи. Я рассказывал об очередных жертвах чудовища и хвастался тем, что мне удалось увидеть его издалека, когда я собирал днём в лесу хворост.
– Хотелось бы мне узнать, где живёт и откуда взялось это существо, – заявил я в конце рассказа.
– Чудовище живёт здесь, в доме Лувисы. Это я, – сказал вдруг Хилеас очень тихо, но твёрдо.
– Что ты? – не понял я.
– Я днём превращаюсь в чудовище и гублю людей. Поэтому я и просил приходить тебя затемно, чтобы ты ни о чём не догадался.
Я так и подскочил от неожиданности.
– Сядь! – так повелительно приказал он, что ноги у меня сами собой подкосились, и я мешком плюхнулся на скамейку.
– Я давно хотел тебе сказать, да всё не решался, – снова тихо, но твёрдо начал он. – Понимаешь, я – сын государя этой страны.
– Принц Хилеас? Который пропал?
– Да. Ты ведь знаешь, что Лувису несколько раз вызывали во дворец. Она – знаменитая ведьма. На этот раз отец якобы хотел узнать у неё своё будущее, ибо повелитель соседнего государства готовился к войне с нами, которая была нам явно не по силам. На деле же он желал воздействовать на своего врага с помощью тёмных сил, но так, чтобы всё выглядело естественно. Лувиса согласилась ему помочь, но за свои услуги потребовала, чтобы её несколько раз открыто пригласили к королевскому столу, а впоследствии даровали дворянский титул и усадьбу. Положение было отчаянное, и отец скрепя сердце согласился. Придворные, видя, что ведьма в фаворе, сначала стали оказывать ей знаки внимания, а затем начали пользоваться её услугами: кто желал войти в милость к вышестоящему лицу, кто приворожить девицу, кто разрушить чужое везение.
Между тем, в стране наших врагов начались голод и чума, расплодились волки, а её повелитель неожиданно разболелся и умер. Лувиса пришла за своей наградой, но к тому времени мысли отца изменились. Придворные завистники нашептали ему, что чума и голод – вещи житейские, происходящие раз в несколько лет в разных странах, а смерть вражеского повелителя – результат неумеренного пьянства, а не колдовства. Словом, они уверили его, что никаких заслуг со стороны ведьмы в этом деле нет. Отец и сам раскаивался в том, что наобещал ей слишком много, а потому не только не дал ей ничего, но и приказал с позором изгнать её из дворца. Многие из придворных, особенно те, что должны были Лувисе деньги за приворотные напитки и любовные зелья, также ничего ей не уплатили, да ещё и поглумились напоследок, спустив её с лестницы. Ведьму выставили из города, проведя по его улицам в сопровождении стражи, а толпа швыряла в неё палки и огрызки, да ещё оскорбляла словами. Она же вела себя как обычная женщина, спотыкалась, закрывала лицо и плакала, ничем не выдав, что задумала страшную месть.
Прошло некоторое время, и о ней стали забывать. Однажды я проснулся у себя в спальне и увидел, что она что-то шепчет, склонившись у моего изголовья. Я не мог ни пошевелиться, ни закричать, ни закрыть глаза, только в ужасе слушал её слова. Она наложила проклятие, из–за которого я, единственный сын государя, днём превращаюсь в чудовище, а ночью вновь становлюсь человеком. Когда я становлюсь чудовищем, ведьма отнимает у меня разум и волю. Я делаю всё, что она захочет. Когда я принимаю облик человека, я вспоминаю всё, что натворил днём. Муки мои ужасны!
– Но как ты очутился в доме Лувисы? – спросил я, сразу поверив его словам, его глазам и его голосу.
– Помнишь, во дворце погибли люди? Через меня ведьма отомстила всем, кто её чем-либо обидел. Испугавшись того, что я совершил, я умолил
Лувису взять меня к себе, надеясь, что она живет в каком-нибудь пустынном и глухом месте. Но ведьма и здесь решила использовать меня в своих целях, пользуясь тем, что я не в силах противиться её колдовству. Я хотел убить себя, но Лувиса сказала, что так я окончательно погублю свою душу и буду уже в полном её подчинении.
– Неужели совсем ничего нельзя сделать?
– Есть один способ. Со мной нужно сразиться днём, когда я буду в образе чудовища. Я скажу тебе, как убить меня. Если ты сделаешь всё правильно, я умру, а Лувиса навсегда потеряет власть надо мной. Ты ведь согласишься избавить меня от душевных мук, а многих людей от лютой погибели? Норкас, я не хочу губить! Это единственный верный способ! Ты согласен?
Жар кинулся мне в голову. Мой единственный друг – чудовище! Неужели всё, что было между нами, было затеяно им только затем, чтобы, в конце концов, я убил его? Но я этого не хочу!
– Хилеас, я не могу и не хочу убивать! – закричал я, вскочил и бросился к двери.
Хилеас крепко вцепился в мою одежду, продолжая умолять меня. Я, кое – как добравшись до двери, отодвинул засов и, оторвав от себя руки юноши, ползшего за мной на коленях, бросился бежать.
Я бежал и бежал, пока не споткнулся о корень и не упал. Поднявшись, я обнял ствол берёзы и заплакал. Перед глазами у меня, как живой, был Хилеас, лежавший на пороге. Мне было невыносимо больно.
7
Я перестал ходить к Хилеасу. Как раз в это время моей матери стало хуже, и я целыми днями находился дома, выполняя работу по хозяйству. Мать навещали соседки из тех, что руками разведут чужие беды, и давали ей советы, как лучше прокормить семью. Все их мысли вращались вокруг того, куда меня выгоднее устроить – работником к кому-либо из богатых односельчан за харчи или общественным пастухом ради еды, которую ему собирает каждую неделю одна из деревенских семей по очереди. Мне не нравились оба предположения, но если бы пришлось выбирать, то я больше склонялся ко второму, так как пастух более свободен в своих делах, чем работник.
Все эти незваные гости и тяжёлая работа так меня изматывали, что иногда я уходил в сарай, запирался изнутри и подолгу сидел, опершись спиной о столб и закрыв глаза. Бывало, я поднимался, вынимал из окошка деревянную заслонку и смотрел на лес, где мне было так хорошо с Хилеасом до его признания. За то время, что я его не видел, чудовище не давало о себе знать. Я тосковал о нём, как тоскуют об утраченном счастье.
