Марина Антоновна Тишанская
Билет на Землю
Пролог
Всю середину темноватого зала занимала странная машина. Ее полупрозрачные детали слабо светились, придавая сооружению сказочные очертания.
Возле машины стояли двое. Высокий военный в форме, напоминавшей петровскую, держал руку на толстой рукояти. Второй, круглый, светловолосый, очень важный, напоминал чем-то персидского кота.
– Ваше превосходительство, позволите? – нетерпеливо спросил высокий.
– Запускай, Петраков, – важный достал из резной шкатулочки леденец и бросил в рот.
– Эх, опять ничего не выйдет, – вздохнул первый.
– Не рассуждай, Петраков. Запускай, – решительно приказал круглый.
– Так без толку же, ваше превосходительство! Все одно ничего не получится.
– У нас нет другого выхода, Петраков. Нет у нас другого выхода, – перебирая конфетки в поисках самой вкусной, ответил его собеседник.
– Как бы того… осечки не вышло.
– Давай, Петраков. Не робей. И проследи, проследи, а не как прошлый раз, – начал терять терпение круглый.
Петраков рванул на себя ручку, послышалось тихое гудение, и на панели странной машины возникло изображение летней улицы.
Глава 1
Тим получил пятерку по экономике, и настроение было соответствующее. Он брел по бульвару, ловил подхваченный теплым ветерком тополиный пух, с удовольствием вдыхая июньский воздух Заливного Осетра. Этот маленький южный городок находился в ста километрах от моря, и на выходных вполне можно было сгонять в Новоморск на пляж, поскольку экономика была последним экзаменом.
Денис с Ритой и Любочка наверняка составят ему компанию. Не то чтобы он был влюблен в Любочку, но встречаться с ней приятно – ее стройное тело в купальнике и белые волосы до лопаток заставляли мужскую часть посетителей пляжа завистливо вздыхать им вслед.
Тим шел медленно, совершенно не торопясь домой. Там наверняка хозяйничает этот болван Анатолий, к которому благоволит мать. И чего ей с отцом не жилось? Отец, конечно, на много лет старше матери, но с ним, хотя бы, есть о чем поговорить – все-таки профессор, разбирается в истории, политике, увлекается театром и футболом. Отец не пропускал ни одних гастролей. К ним-то в Заливной Осетр редко приезжали театры, а вот в Новоморск в курортный сезон по три раза в месяц приезжали какие-нибудь артисты.
И материально отец их обеспечивал. Мать постоянно ходила то на фитнес, то в салон красоты. Вот на фитнесе и подобрала этого мускулистого идиота. Зарабатывал он тоже неплохо, но в остальном… Понятия у него, как в девятнадцатом веке – все должны его слушаться и не возражать. А Тим имеет собственное мнение по всем вопросам.
Тим с удовольствием поехал бы в Новосибирск к отцу, куда того пригласили работать, но собственных сбережений у него не было, а просить у Анатолия он не хотел. Да и не бросать же институт на втором курсе…
Как Тим не тянул время, впереди показался их дом – хрущевская пятиэтажка. Они с матерью жили на первом этаже. Парень вошел в подъезд и достал из кармана ключи, сунул их в скважину. Черт! Не открывается. Видно, Анатолий закрылся на задвижку. Тим позвонил в дверь.
– Ну кто там? – раздался недовольный мужской голос, – Тим, ты?
– Дед Мороз, – огрызнулся студент.
– Тим, ты как со старшими разговариваешь? – возмутился Анатолий, открыв дверь. Старше он был всего на десять лет.
– Толь, ты зачем на задвижку закрываешься? – спросил парень.
– Не Толь, а дядя Толя. Закрываюсь, чтобы воры не влезли.
– У нас красть нечего. Мать дома?
– Нина еще с работы не пришла, – ответил бойфренд матери.
Когда мать развелась с отцом, ей пришлось выйти на работу. Денег Анатолий ей давал мало – только на продукты.
– Ты вот что, парень, сбегай за пивом. Жара такая, что сил нет, – приказал мамин друг.
– Сам и иди. Я пива не пью, – огрызнулся Тим.
– Ты, во-первых, меня на вы называй. А во-вторых, ты мой хлеб ешь. Так будь любезен подчиняться.
– Пошел ты…
Анатолий размахнулся и ударил парня по щеке.
– Сволочь! – крикнул Тим, – скажи матери, что я тут больше не живу.
Он схватил рюкзак, приготовленный для поездки в Новоморск, ветровку и выскочил на улицу. Хорошего настроения как не бывало. Щека горела, на глаза навернулись слезы.
Навстречу студенту из-за поворота вышла его мать, нестарая еще шатенка с хорошей фигурой и молодыми золотистыми глазами.
– Тимочка, родной, как хорошо, что я тебя встретила. Сдал экзамен? – обрадовалась женщина.
– Сдал на пять, – ответил парень.
– Вот молодец. А я торт купила и шампанского, – сообщила Нина Николаевна.
– С чего это вдруг? – удивился сын.
– Есть повод. Я тебе заранее скажу, чтобы ты правильно отреагировал. Мы с Анатолием решили оформить свои отношения, – радостно сказала мать.
– Поздравляю, – язвительно произнес Тим.
– Сынок, ты предвзято к нему относишься. Он хороший человек. Он тебя, как родного, любит, – уговаривала его мама.
– Он никого не любит, просто пользуется, что у нас квартира трехкомнатная. Ему это подходит – живет бесплатно. Не будь тебя, ему бы пришлось в частном секторе комнату снимать, – возразил сын, – он и младше тебя на пятнадцать лет. Думаешь, он моложе не мог себе найти?
– Ты не прав, сын. Он меня любит. Женщины такое чувствуют. Зря ты его оговариваешь, – мать обиженно отстранилась.
– Ну и живи с ним как хочешь, а я в бабушкиной квартире буду, – крикнул Тим и рванулся прочь.
– Тимушка, постой! Как же я без тебя? – прокричала ему вслед Нина.
Но парень не слушал. В рюкзаке у него лежали плавки, смена белья и немного денег для поездки в Новоморск. Жаль, что стипендию дадут только в понедельник. Выходные надо как-то продержаться. Может, к Любочке сходить поужинать? Пока, правда, рано. Она после института ходит на тренировки по художественной гимнастике. И Тим медленно побрел по улице.
Жить он будет в оставшейся от бабушки однокомнатной квартире на бульваре Островского. Все необходимое там есть. Вот только где взять денег на жизнь?
Но это проблема разрешимая. Вон Генка Копейников подрабатывает в магазине грузчиком. Там всегда люди нужны.
Домики в этой части города почти все были одноэтажными, только несколько пятиэтажек нарушало сельский пейзаж. На бульваре, на лавочках среди каштанов сидели мамочки с колясками и старые бабушки с вязаниями. Прогуливались парочки. Все хотели насладиться южным ранним летом.
В частном секторе вдоль улиц росли абрикосы и черешня. Никто их не обрывал, поскольку у всех на участках росли те же деревья, только ухоженные. Тиму же бесплатное угощение пришлось кстати. Он от души наелся ягод и побрел дальше. Парень свернул к автобусной остановке и пошел по направлению к центру. Там вечером будут сверкать рекламные плакаты, засветятся витрины магазинов, зажгутся стилизованные под старину фонари.
Июньский вечер стремительно таял. Голубые сумерки скрывались под бархатным ковром ночи. Свежий ветер забирался под одежду, гнал прочь, домой.
Старенькая ветровка плохо защищала от холода, и сейчас Тим жалел, что не прихватил чего-нибудь посущественнее. Прохожих не было, только машины продолжали свой вечный бег по мостовой. Тим шел, куда глаза глядят, и позванивал монетками в кармане. У него всегда собиралось много мелочи, да еще ключи. Мать ругалась, что все карманы в дырках. Черные силуэты деревьев отделяли парня от ярко освещенной проезжей части. Листья шелестели на ветру, сквозь зелень проглядывали фонари с вьющейся вокруг мошкарой.
Свет раздражал, резал глаза. Тим свернул в первую попавшуюся боковую улочку. Здесь горел лишь один фонарь, но зато вспыхивала и гасла вывеска на зале игровых автоматов. В ее разноцветном сиянии мир казался сказочной декорацией, стены домов таяли в призрачных волнах. Это было хорошо, но Тим не остановился. Что-то гнало его вперед, в темноту.
Внезапно синяя вспышка осветила лежащий на тротуаре предмет. Тиму показалось, что это бумажник. Толстый, кожаный, с блестящим замком. Он лежал у самой стены. Глупо оставлять его тут: скорее всего, потерявший его прохожий хватится пропажи только утром. И потом, вдруг внутри документы? Тогда можно позвонить владельцу и отдать. Хорошо бы за вознаграждение.
Тим наклонился и протянул руку к бумажнику. Повторив цикл, вывеска вновь плеснула на тротуар синим светом. В его лучах было ясно видно, как бумажник отпрянул от протянутой к нему руки и скользнул в незамеченную до этого щель в фундаменте. Тим по инерции рванулся вперед и схватил беглеца в самой щели. Внезапно закружилась голова, желудок сжался, словно кулак. Время растаяло, как кусок льда под лучами горячего солнца. Мир остановился.
Хриплый крик вернул Тима к действительности. Через минуту он понял, что кричит он сам. Тим замолчал и огляделся. Он сидел, прислонившись спиной к шершавой кирпичной стене. Заметно похолодало. Видимо, прошел дождь. Пестрые кленовые листья скользили по лужам, деревья тянули ввысь растерявшие одежду ветви.
Пахло подгоревшей едой. По мостовой с грохотом катили автомобили. Присмотревшись, Тим понял, что проезжая часть представляет собой именно мостовую. Каменная брусчатка, выложенная лесенкой. Неужели он так задумался, что не заметил, как оказался в центре?
Мимо прошел мужчина, взглянул на него брезгливо и отвернулся. Интересно, который час? Часы остались дома. Тим вытащил из кармана телефон, на экране высветилось время: двадцать два часа пятнадцать минут. Пятнадцатое июня. Между прочим, в июне не бывает желтых кленовых листьев.
Да и прохожий был одет как-то странно. Тим только сейчас сообразил, что на нем длинное черное пальто и котелок. Тим огляделся. На другой стороне улицы обнаружилась булочная. Над вывеской на крюке висел большой желтый калач. Сразу захотелось есть. И потом, там, наверное, тепло.
Подъехал автомобиль, остановился возле магазина. Вышедший из него человек – тоже в длинном пальто и котелке – скрылся в дверях.
По спине побежали мурашки. Где это он? Похоже на съемки фильма. Сейчас он перейдет на другую сторону, войдет в булочную и увидит оператора с камерой, всю съемочную группу…
В булочной было прохладно и пусто. У прилавка стоял вышедший из автомобиля мужчина. Увидев Тима, продавщица, пышная тетка в цветастом платье с белым фартуком и маленькой белой наколкой в волосах, сказала: «Закрываемся через пять минут». Такую одежду у продавщиц Тим видел в каком-то старом советском фильме. Но деревянный прилавок, заставленный корзинками с выпечкой и конфетами, блюда с пирожными заставили Тима испугаться по-настоящему. Какой фильм, никого же нет!
– Закрываемся, – повторила продавщица.
– Дайте мне булку с изюмом, – Тим порылся в кармане, положил на прилавок металлическую десятку и две рублевых монеты.
Продавщица взяла рубль, положила на прилавок булку и сдачу – несколько бумажек. Тим молча сгреб деньги, мельком удивившись, почему такая сдача, схватил булку и выскочил на улицу. Автомобиль заурчал и уехал, оставив после себя запах разогретого масла.
Вновь пошел дождь. Мелкие капли висели в воздухе, кружились в свете бледных фонарей. Прохожих не осталось. В такую ночь люди сидят дома, у телевизоров. Надо бы поймать машину, но денег нашлось пятьдесят рублей тридцать одна копейка. Далеко не уедешь. А пешком – сыро и холодно. Да и, честно сказать, Тим представления не имел, где он находится. Спросить бы кого-нибудь. Жаль, булочная уже закрылась.
Булка оказалась вкусная и свежая, но слишком быстро кончилась. Эх, лучше бы он купил батон!
Впереди из переулка вышел мужчина в темной куртке, подошел к стоящему на углу фонарю и начал что-то отвинчивать. Тим испугался, что сейчас он закончит свою работу и уйдет, и побежал к фонарю.
– Скажите, пожалуйста… – мужчина снял верх плафона и стал сыпать что-то в образовавшееся отверстие.
– Ну? – неприветливо пробурчал тот.
– Как пройти к автостанции? Что это вы делаете?
– Что, фонарщика не видел? Шли бы вы, сударь, домой. Или поймайте пирог, да и поезжайте, – мужчина говорил, как-то странно ставя ударения.
– Какой пирог?
– Ну, самэк. Поздно уже, вас, небось, дома заждались.
– Самэк?
– Самэк. Самоходный экипаж. Вы, сударь, с Луны свалились?
Очевидная нелепость происходящего лишила Тима возможности соображать.
– Что это вы сыпали в фонарь?
– Крупу. Перламутровок кормлю. Работа у меня такая. Может, кому-то она и не по душе, а мне нравится. Сам себе хозяин. Когда хочу, тогда и выхожу. Видишь, как они мне радуются? Ты руку – то не суй. Укусят. Они больно кусаются.
– А если фонарь разобьется?
– Тогда, конечно, они вылетят. Только чего ему биться? Сто лет стоит. Эти фонари еще мой прадед обходил.
У Тима закружилась голова.
– Э-эй, сударь! Вам, никак, плохо? Вот обопритесь-ка об мое плечо.
– Ничего… Сейчас все пройдет.
– Нет уж. Я вас так не брошу. Фонари и подождать могут. Я перламутровкам много сыплю, не то, что некоторые. Они и до завтра подождать могут. Где вы живете?
– Сосновая, дом один.
– Вот и славно. Сейчас поймаем пирог – и домой, баиньки. А вот и он, родимый. – Фонарщик вытянул руку и помахал проезжающему автомобилю с синей лампой на крыше. – Друг, свободен? До Сосновой господина подбросишь?
– Рубль двадцать.
– Совести у тебя нет.
– Ночь уже, ночные ставки. Чего это он у тебя шатается? Больной? Не повезу.
– Сам ты больной. Устал человек.
– Тогда садись тоже. Я за него отвечать не хочу.
– Ладно, сам виноват. А все сердце мое доброе. Вечно через него неприятности. Залезайте сударь. Вот сюда пожалуйте. Ну, давай, трогай.
Ехали молча. Тиму отчего-то было жутко и холодно. Незнакомые улицы. Высокие дома в три окна. Запах разогретого масла – не машинного, подсолнечного. Все вместе создавало пугающее ощущение чего-то неправильного, чужого.
– Приехали. Вот вам Сосновая. Какой дом?
Тим выглянул в окно. На этой улице он никогда не был. Узкие дома с закругленными окнами, каменные ограды палисадников… Теперь уже он испугался по-настоящему.
– Что, сударь? Не узнаете? Ну ничего. Сейчас свезем вас на квартиру, устроим в лучшем виде. Давай, друг, на вокзальную площадь.
– Как скажете, только денежки плати.
– Давай, давай. Видишь, господину дурно.
Круглая красная луна выкатилась на середину небосвода и нагло заглядывала в окно. Тим уставился на свои колени и попытался взять себя в руки. Главное – не трястись. Утром все разъяснится, встанет на свои места.
Вокзальная площадь была пуста, но фонарщик знал здесь все, как свои пять пальцев.
– Сворачивай направо, во двор. У подъезда остановись.
Распахнув дверцу, он уверенно подошел к окну и принялся барабанить в стекло. «Так только в деревнях делают», – отрешенно подумал Тим.
За окном включили свет, через минуту дверь парадного отворилась. На пороге стояла бабка в темном халате и тапках на босу ногу.
– Чего стучишь? Люди спят. Вечно вам, шелопутам, покою нет.
– Молчи, Пелагея. Я тебе постояльца привез. Комната свободна? Вот и славно. Сколько положишь за ночь?
– Три рубля, известно. А может, он у меня неделю проживет и столоваться будет. Тогда пять.
– Видно будет. Выходите, сударь. Пелагея хоть и ворчунья, но у ней чисто и насекомых нет. Она вас и чаем напоит. Ну, а я поехал. Работа.
Тим кивнул и вошел в пропахший кошками подъезд. Бабкина квартира изнутри напоминала избу. Деревянный стол с вышитой белой скатертью, всюду салфеточки, занавесочки, кровать с высокими потемневшими от времени резными спинками и даже печка в углу. Но вникать в такие подробности сейчас не было сил. Странное неприятное чувство сковывало движения, не давало задуматься. Тим понял, что боится, боится этой неизвестности, нелепой обстановки, людей, которые отнеслись к нему с участием, устроили на ночь. Он чувствовал, что стоит хорошенько пораскинуть мозгами, и действительность окажется такой жуткой, что лучше уж ничего не знать и не понимать. Он боялся именно того, что всему непонятному найдется объяснение.
Бабка суетилась вокруг него, выставляла на стол какие-то миски, чашки.
– Проходите, сударь, проходите. Может быть, чайку?
– Спасибо, я позавтракал.
– Эка, милой. Ночь уже, ужинать, и то поздно. Ты поешь, поешь, устал с дороги. Поешь и ложись, я тебе в угловой постелю. Там кровать мягкая, пуховая. А денежки и утром заплатить можно, не к спеху.
– Я сейчас заплачу.
– Вот и хорошо. Ты, милой, присядь, откушай.
Тим достал из кармана бумажки, полученные на сдачу в булочной, и уставился на них в недоумении. Там значились числа с большим количеством нулей. Бабка подвинулась ближе, вытерла руки о фартук и приготовилась, но, увидев купюры, сделала шаг назад и притихла.
– Сколько с меня причитается?
– Три рублика за ночь, но если вам, сударь, здесь понравится, то я и на полный пансион беру, всего пять рублей.
– Возьмите сами, сколько надо за неделю с полным пансионом, – неожиданно для самого себя предложил Тим.
– Да у меня и сдачи-то с таких денег нет, господин хороший. Вы уж не обижайтесь на старуху. Потом заплатите, когда пожелаете.
Тим пожал плечами, и сел за стол. Только сейчас он понял, как замерз и устал. Бабкин чай пах незнакомыми травами, пирожки с капустой таяли во рту.
После еды сразу потянуло в сон. В соседней комнате стояла необъятных размеров кровать с кучей вышитых подушечек. Маленькое окошко выходило на задний двор и стену соседнего дома. Но Тиму было не до красот. Как только за бабкой закрылась дверь, он разделся, влез на предложенное ему ложе и утонул в мягких перинах. Ему вспомнилось, как когда он был маленьким и все они еще жили вместе, мать качала его на руках, и ему было так же уютно и мягко, как на этой перине. Он заснул, успев еще подумать о том, что перин теперь не бывает, и они, наверное, ровесники резной кровати.
Вряд ли его сон был бы так спокоен, знай он, что происходит за дверями спальни. Бравый фонарщик, обеспечивший ему приют на ночь, никуда не ушел, а напротив, терпеливо дожидался чего-то, прохаживаясь вдоль соседнего дома и стараясь не мелькать перед окнами бабкиной квартиры. Наконец, когда Тим уснул, Пелагея вышла на крыльцо и поманила его к себе.
– Он? – спросил фонарщик.
– Точно он, – заверила его старуха. – Одежа чудная, и денег куры не клюют. Выложил мне такие тыщи, что я и не видала никогда.
– Тыщи – то тут причем? Что он говорил?
– Молчал все больше и по сторонам оглядывался. Да ты не сумлевайся, ступай. Наше дело доложить, а господин квартальный сами разберутся, тот или не тот.
– И то верно, – согласился фонарщик. – Ладно, пойду. А ты смотри, чтобы не вышло чего, уйдет – сама знаешь, обоим нам не поздоровится.
– Спать он будет, не раньше завтрева проснется.
– Опять твои штучки? Ох, Пелагея, отравишь ты кого-нибудь своим зельем.
– Нешто я не понимаю? Ступай, ступай, ночь на дворе, тебе, полуночнику, все одно, а порядочные люди отдыхают.
***
Утро пришло в комнату шуршанием бабкиных тапок за стеной, красноватым светом, отразившимся от стены соседнего дома и высветлившим на полу потертый вязаный коврик.
Тим проснулся от биения собственного сердца и сразу все вспомнил. Открыл глаза, но не пошевелился, из-под ресниц разглядывая комнату. Что-то в ней было не так.
Занавески чуть шевелились, словно за ними прятались любопытные, ждавшие его пробуждения. Часы на стене, комод, не такой как дома, а старинный. Ну и что? У стариков часто все обставлено мебелью, купленной в молодые годы. Привыкают и ни за что не хотят менять.
На табурете рядом с кроватью Тим обнаружил свою одежду, вычищенную и даже, кажется, отглаженную. Вот бабка дает! За это, небось, тоже денег попросит. Кстати, почему она вчера с него ничего не взяла? Да и что это за цена такая – пять рублей за комнату?
Тим вскочил с кровати, натянул джинсы и футболку, взялся за ветровку и первым делом проверил карманы. Все было на месте: и телефон, и ключи, и деньги. Купюры надо бы вернуть продавцу. Или не стоит? Сам ошибся, сам пусть и отдувается. Тим взял одну и обомлел. Она была желтого цвета, и на ней отчетливо цифрами и словами был обозначен номинал: сто тысяч рублей. Таких купюр оказалось семь и еще пять по сто пятьдесят тысяч. Вот тебе и сдача с рубля…
По спине опять побежали мурашки. Теперь уже нельзя было сделать вид, что все в порядке и скоро прояснится. Куда это он попал?! И как? А главное, как отсюда выбраться?
Бабка услышала, что он ходит по комнате и без стука распахнула дверь.
– Выспался, голубчик? Не желаете ли откушать? Я вам молочка парного и медку приготовила. И блинки еще. Откушайте, не побрезгуйте. Медок деверь привозит, пасека у него. Нигде такого не найдете.
Тим хотел отказаться, но понял, что зверски проголодался. Он вышел в бабкину комнату и сел за стол. Блины оказались и правда хороши. Тонкие, румяные. Мед пах летним лугом, а парное молоко сравнить было не с чем. За всю свою жизнь Тим не пробовал его ни разу, только читал. Он так увлекся едой, что не сразу обратил внимание на топот сапог и громкие голоса под окном. Властный голос звал старуху по имени, она выскочила, что-то залебезила тоненько и негромко.
– Не бойся, все, что тебе причитается, получишь, – успокоил ее властный голос. Кто-то вошел в дом.
Не понимая, зачем это делает, Тим рванул в свою комнату, распахнул окошко и выскочил на задний двор. Узкий и глубокий, как колодец, он отделялся от улицы каменным забором с калиткой. Но на калитке висел солидных размеров замок. Тим растерялся, но тут в окно выглянул усатый мужчина в фуражке, увидел Тима и рявкнул:
– Стоять!
Неведомая сила сама собой подняла Тима в воздух, помогла зацепиться за выступ и перемахнуть через забор. Сзади что-то кричал полицейский и заискивающе причитала бабка. Не оглядываясь и не задумываясь, Тим выбежал на улицу и побежал в ту сторону, откуда приехал вчера ночью. На бегу он сообразил, что было не так в бабкиной квартире, и это придало ему дополнительных сил. Там не было ни одного металлического предмета.
Раздосадованный квартальный не сразу понял, что парень сбежал. Но кроссовки Тима не шли ни в какое сравнение с кожаными сапогами полицейского. К тому же Тим выиграл пару минут и уже подбегал к заросшему кустами переулку.
Квартальный выбежал на Вокзальную, посмотрел по сторонам, но везде было пусто. И самэком не пахло. Бедняга тяжело вздохнул. Придется докладывать. А за то, что упустил парня, по головке-то не погладят.
