Marie Umbrini
Когда господствует серость
Если бы у Гле были обе руки, она бы стучала кулаками.
Ведле сказала:
– Гле, я приходила к врачу тюремному, просила яда для тебя. Яд не дали. Максимум вещество смогла выпросить. Чтобы тебе было не страшно.
– Нет. Они не должны знать, что я сломалась. Пусть думают, что я умираю стоя без страха, не прибегая к каким-либо средствам. Нет. Мне очень страшно и очень жутко, я ни во что не верю. Иснер умирал так, как любит пропаганда, в том числе моя пропаганда. Я не знаю ничего, я хочу жить, но понимаю, что даже побег и внезапное лечение меня бы не спасли, я бы всё равно умерла когда-нибудь.
Ведле положила склянку с веществом обратно в карман и сказала:
– Не бойся, не знаю, что добавить.
А Усни ляпнул:
– До встречи, увидимся.
Они покинули камеру, оставив Гле один на один со своими страхом и головной болью. В спину Усни она вдруг закричала:
– Ненавижу! Всё из-за тебя, гнида! Если бы ты меня тогда не задержал, если бы дал завершить желаемое…
На следующий день Усни и Ведле ехали на вокзал, откуда должны были на поезде добраться до порта, откуда до Лочан уходил пароход.
На вокзале продавали свежую прессу. Утренняя газета писала: “Приговор, вынесенный известной квенской революционерке, подданной Гë, Гëлле Кантронович, приведён в исполнение”. А другая газета писала: “Бывший глава квенских королевских спецслужб Асмир Венсер найден мёртвым в номере гостиницы. Предварительная версия – передозировка веществом”.
Ехали они молча, в вагоне третьего класса несколько детей пытались потрогать Ленджа за щёчки. Ведле не давала. Усни жевал дешёвый серый хлеб. Группа плохо одетых людей так же плохо пели. Какая-то женщина, вошедшая на промежуточной станции, барыжила обувью. Два мужика что-то обсуждали. Ведле не настолько хорошо знала кини (она его почти не знала), чтобы понять, что это были местные сторонники тотальной демократии, а обсуждали они смерть Гле.
Часов за двенадцать они добрались. В порту продавали вечернюю прессу. Новость, которая была напечатана в вечерней газете, перебила по уровню ажиотажа утренние новости. Король Кини признал Хермера Пеммера законным правителем Квен.
А Усни, Ведле и их приёмного сына ждала новая страна, где они планировали открыть свои имена и обнародовать компромат на Пеммера, а также оставшуюся страницу черновика Ленджа Детлы. Ведле сильно образованной не была, но верила, что те слова должны изменить мир.
Глава 19
– Понаеха!
– Да я даже Кини почти не помню, не то что Квен. Я десять лет живу здесь, я не гражданин Лочан только из-за того, что мама моя в позу встала. Я вообще никакого гражданства из-за этого не имею, ведь квенское гражданство надо получать в консульстве, без родителей нельзя, а их там арестуют.
Лендж Лекмер обиделся, что соседи по пригороду обзывают его понаехой. Он упомянул свою маму, так что у пацанов из пригорода появилась новая тема:
– Сколько ей? Пятьдесят один? А точно ты родной? Тем более, на ена ты не похож.
– Если ещё продолжите свою наглую ложь, что я не родной…
– Опять окно разобьешь. И опять будут платить твои родители. Приёмные.
Лендж взбесился и вцепился в хулиганов, а те продолжали издеваться:
– Псих, как твой папочка, который в дурке – ВИП-гость? А нет, тот тихий, а ты бешеный, так что не родной.
Толпа избила Ленджа. Он не тянул на мыслителя, в честь которого получил имя. Он совсем не умел драться. Его избили.
Пока он был в отключке, ему опять привиделась истерзанная девушка без руки и ноги. Абсолютно разочарованная и мрачная девушка в такой же мрачной камере. Кто не помрачнеет в таких условиях? Кажется, это одно из первых его воспоминаний. Но кто она? Лендж Лекмер не спрашивал родителей.
Лендж знал, что его папа продемонстрировал миру доказательства причастности лично Пеммеру к изнасилованию и убийству маленьких девочек, Ведле описала то преступление. В Квен это объявили враками, в Лочан ужаснулись все газеты. Правительство Лочан всё равно признало Пеммера лидером Квен. Лендж знал, что его мама продемонстрировала миру черновик Ленджа Детлы – “умнейшего мыслителя и вдохновителя твоего имени”, как она говорила. Лендж был вне политики, особо не интересовался подробностями той истории. Не понимал только, почему его родители не стали миллионерами, раз такие важные вещи обнародовали. Ведле работала горничной в гостинице, а Усни занимался вывозом нечистот (на другую работу его, регулярно отправляющегося в психиатрическую клинику, не брали, да и он сам считал себя виновным во всех преступлениях человечества, поэтому был убеждён, что достоин только такой работы).
А история обнародования была очень и очень мутной.
Когда Ведле и Усни приехали в Лочан, то они поняли, что без языка найти работу не очень просто. Ведле решила обратиться за помощью к Дуффе Веммеру, раз он мнит себя лидером оппозиции. Но, когда она попыталась его попросить с поиском работы, он послал Ведле подальше: мало ли кто сейчас бежит из Квен, почему это должно заботить лидера оппозиции.
С последним черновиком Детлы вышло лучше: Ведле нашла его последователей, в основном из числа лочан. Они обрадовались, перевели на лочан, напечатали, написали кучу трактовок и с придыханием спорили: что же хотел сказать Детла. Денег Ведле это, конечно, не принесло, ведь в тусовке любителей творчества социума монетизация – непростительный грех. Попытаешься монетизировать что-то, на тебя накинутся, словно птицы огнедышащие, разные идейные и не очень люди и начнут обвинять в буржуазности.
Про судьбу большей части черновиков Ведле тактично умолчала, иначе бы её нашли без головы под каким-нибудь мостом.
Усни очень хотел созвать
пресс-конференцию, чтобы обнародовать компромат на Пеммера. Для экспертизы нужны были средства, никто не хотел помогать бесплатно. Ведле была вынуждена взять в долг (Усни сам считал это злом). Наконец, узнав перспективы, Дуффе предложил созвать пресс-конференцию за свой счёт, но со своими журналистами, а также за процент от потенциальной монетизации.
Усни обнародовал записку Пеммера, рассказал, как её получил, продемонстрировали результаты экспертизы, что да, это Пеммер написал. Усни рассказал, какое подразделение, видимо, к этому причастно в значительном количестве, потом добавил, что почти голословные обвинения – форма убийства, чем насмешил публику. Ведле пересказала, что с ней было. Теперь она из преступников называла Рудкена Фрима и Зомре Векхе, а также говорила, что люди кричали, что Пеммер им это разрешил.
У журналистов был очень резонный вопрос:
– Чем Вы можете подтвердить свою непричастность? Как-то подозрительно, что бумажка у Вас была. Рудкен Фрим мёртв, так что не может сказать, что Вы отобрали её у него. Ваша уважаемая супруга – заинтересованное лицо.
Ведле пыталась защитить мужа:
– Хотите, он на детекторе лжи пройдёт. Он не врёт теперь никогда, к сожалению.
– Всё это за свой счёт, – сказал Дуффе.
После пресс-конференции Ведле ещё раз взяла в долг и оплатила детектор лжи для Усни. Но всё равно подозрения не отпали. Детектор лжи не доказательство.
В самой Квен думали, как на это среагировать. Эвер решил, что надо последний гвоздь в крышку гроба Рудкена вбить и начать такое расследование, чтобы свалить всё на него, а также на Зомре. Конечно, все обвинения Пеммера отрицать. Сверху же пришло указание, что надо в это всё замазать и Усни, так что ему заочно предъявили обвинение не только ранее предъявленные обвинения в освобождении Гле, побеге и новое обвинение в клевете, но и обвинение в изнасиловании. Хотя формально конкретно под этими заключениями подписи Эвера не стояло. Так как кто-то другой хотел этим себе сделать карьеру, Эвер уступил славу другим. Он не был настолько карьеристом, чтобы глотку перегрызть ради выгодного дела.
Эмигрантская оппозиция с настороженностью стала реагировать на новости, поступавшие из Квен. Конечно, они понимали, что обвинение в клевете – клевета. Но что если действительно Усни участвовал в том самом изнасиловании? Конечно, доказательств особо нет, кроме наличия этой бумаги.
Усни надеялся, что родственники: двоюродный брат со своей семьёй – простят ему этот поставивший их побег.
Спасение пришло, но не от родных Усни: они от него отреклись, чтобы избежать проблем.
В одной из последних легальных относительно независимых газет на свой страх и риск напечатали обращение сослуживцев Усни. Те писали, что да, осуждают всё, что Усни сделал, включая клевету на Пеммера, но в изнасиловании он непосредственно виновен быть не может. В ту ночь он не отмечал взятие Красты, потому что принципиально не пил алкоголь. Он лёг спать. А человек, который спит, не может насиловать наяву.
Конечно, Пеммер эту газету закрыл, но в Лочан она попала, так подозрения на Усни отпали.
Нет, его заочно признали виновным, но то в Квен, а он в Лочан. Ему предложили монетизировать успех, он по идейным соображениям отказался. Хотя пару интервью дал, где сквозь миллионы покаяний он сообщил, почему не стал расстреливать митинг и почему не выдал Гле на расстрел (а также, что именно он задерживал её в Красте). Связь с Гле немного подогрела его личность, он дал ещё несколько интервью. Тоже бесплатно. Ведле же не стеснялась брать деньги за интервью, так как понимала, что надо отдавать долги и кормить сына. И про изнасилование, и про детские годы Гле, и про Детлу, и про побег. Но за все интерьвью процент шёл Дуффе, а значительная часть оставшихся средств – на погашение долгов.
То, что осталось после выплаты долгов, Усни без согласия Ведле отдал на благотворительность. Так они и не стали миллионерами. А Ведле из-за политической активности ещё словила ряд неприятностей.
В тот день, когда Ленджа в очередной раз избили соседи, проходила сходка эмигрантской квенской оппозиции в ресторане “Свобода”. С большим скрипом туда решили пригласить Усни Лекмера и Ведле Кифде, ведь всё-таки причастны они к огласке “самого жуткого преступления режима Пеммера”. Все остальные были яростными сторонниками свободы в том значении, которое предавал Свул Земм. Кроме Ведле все были мужчинами.
Изначально Ведле хотела пропустить сходку, а вместо этого прийти поддержать бастующих рабочих, требующих восьмичасового дня. Но ей объяснили, что всё-таки к лочанским рабочим она имеет меньше отношения, чем к квенской оппозиции, да и в ресторане можно было участникам вечера бесплатно получить еду, так что Ведле решила вначале посетить сходку, там получить еду, а потом пойти поддержать забастовку и накормить рабочих.
А вот Лендж Лекмер, будучи аполитичным пацаном, решил просто ради интереса посмотреть на протест.
Когда Усни и Ведле вошли в ресторан, на них уставились презрительные взгляды.
– Этому вонючему убийце дайте капустные листья и его любимую травку!
– А эта уродина – посетительница или персонал?
Усни покорно переносил оскорбления, так как гнев – форма убийства, а вот нервы Ведле начали сдавать довольно быстро.
На большом столе стояла еда. На маленьком сервировочном столике была фотография – улыбающийся мужчина-брюнет и похожая на него девочка-подросток. На полу стоял большой флаг с вертикальными белой и зелёной полосами.
Спикер, которым был Дуффе Веммер, начал говорить:
– Мы собрались здесь, ведь сегодня 55 лет со дня рождения борца за свободу Свула Земма, лично хорошо знакомого мне. Он показал всей нашей планете, что значит борьба с режимом Пеммера. Он, как и его дочь Нинда, были несломленными людьми с безупречной биографией. Нинда любила исключительно прекрасное. Свул же был благороден во всём, думал лишь о свободе и никогда не был двуличным. Мы нашли сделанную здесь, в Лочан, редкую фотографию этих великих людей. Мы почтим память их, как и других борцов за свободу против режима короля Хевица, а потом против режима Хермера Пеммера.
Ведле попросила слово:
– Знаете, а давайте почтим память людей с разными взглядами. Например, казнённого вместе с Ниндой Земм Ленджа Детлы. Он был за вооружённый протест и выдержал практически все пытки.
– Ваш Детла голосовал за Пеммера во втором туре, его разговоры о немирном митинге привели к расстрелу. Как известно, мирный протест эффективнее всего. А ещё не Ваш ли муж отмечал, что изнасилование организовывал товарищ Детлы…
– Без информирования того. А потом предавший учителя.
– Детла от этого меньшим упырем не становится. Его идеи легализовывать нельзя. Творчество социума, как и тем более тотальная демократия – всё равно что пеммеризм, за пропаганду этих идей необходимо сажать, если не расстреливать. Нужно, чтобы выбор был между разными сторонниками свободы.
– Какая свобода слова неописуемая. По пятам своего лидера Земма идёте, он тоже поддерживал посадку сторонников тотальной демократии за найденную у них газету. А потом к ним на поклон поехал, лишь бы помогли против Пеммера. По Вашей логике, его правильно арестовали. Нет, я не особо разбираюсь в умных словах, в умных реформах, но Пеммер сажает за слова, вы сажать хотите за слова, так в чем разница? Ругаете неправильных недовольных, а Пеммер уже более одиннадцати лет, как правит.
Кто-то из присутствующих сказал:
– Газеты писали, что он умер.
Кто-то ответил:
– Да они просто зарабатывают на лжи.
А Ведле продолжила:
– Я университетов не кончала, я простая горничная, так вы придумайте вместо ссор хорошую программу, такую, что любой рабочий её, любой человек из чёрного, простого народа поддержит, вместо придыханий по поводу Свула Земма бесконечных.
– В отличие от вас, догматиков, которые одну фразу из предсмертного черновика своего кумира трактуют без конца, мы программу адаптируем под реальность. Свул Земм был неправ, что женщинам не место в политике, его дочь была в политике как рыба в воде. Но надо для женщин ценз установить. Конечно, необходимо всячески уменьшить давление на промышленников. Ну и нужно выплатить Кини и Гë сумму, обещанную Венсером, тогда торговые ограничения отпадут. Вообще, единственным верным решением Венсера были репарации и территориальные уступки. А апелляции к народу, так надо, чтобы они понимали, что наверху профессионалы в политике лучше справятся. Напомнить, что Нинду Земм этот вот народ выдал. Да и Ваш ублюдочный муж тоже из народа. Убивал людей в Кини, был среди выборщиков и голосовал за Пеммера, разгонял митинг, пусть и отказался его расстреливать. А окончательно переругался с режимом, не выдав под казнь Гле Кантроне, которая такая же, как и Пеммер. Он должен в тюрьме сидеть или пожизненно в дурке. Чиновники и вообще активные сторонники и Пеммера и Хевица должны быть люстрированы, как и все участники захватнической войны с Кини, даже мобилизованные, ведь у них была возможность сесть, а не идти убивать кини. Это наша газета “Возвращение свободы” пишет, можете ознакомиться с аргументами подробнее.
Усни встал и неожиданно заговорил:
– Вы знаете, нет мне прощения, регулярно вижу убитых мной людей. Пусть и безоружных я не убивал. К моим грехам прошу добавить то, что я до своего просветления ел мясо, а также то, что моя тогда ещё будущая супруга при побеге вырубила до бессознательного состояния Эвера Кюнна, когда он допрашивал меня, я при проверке косил под него. Я потом обманывал органы Кини, умалчивая про то, что я воевал против их страны, а потом против короля Квен. Люстрации – не знаю, это же насилие. То есть убийство. А уж тем более тюрьма или лечебница. Вы прямо убиваете людей, заточая их или превращая в овощи.
Усни сел, а Ведле, порядком обалдевшая, попросила слово:
– Отстаньте от моего мужа, он хотя бы добрый, в отличие от вас. И можно я зачитаю списки тех, кто отдал жизнь за борьбу с несправедливостью в нашей стране? Мы с Усни открыли глаза на одно из преступлений Пеммера, но расстрел мирной демонстрации ничуть не лучше.
Вначале она зачитала списки убитых в ходе расстрела митинга за отставку Пеммера. Реакция была – аплодисменты. Потом она немного ухмыльнулась и зачитала написанный уже раненной второй раз и вследствие этого уже имевшей проблемы с памятью Гле Кантроне неполный список активистов из Теблена, впоследствии арестованных и казнённых. Люди опять проглотили, хотя кто-то задумался. Наконец, она начала читать список убитых в Дакре. Только услышав “Урма Кюснам”, слушатели заткнули Ведле:
– Ещё погромщиков вспомни, ещё участников протеста против заморозки, знай своё место, горничная.
Ведле уже не желала терпеть:
– Я старше многих из вас, имейте совесть! Я вспомнила борцов за мир без угнетения. Что вы думаете, кстати, о сегодняшней забастовке?
– Лентяи выходят, пусть работают, а не ноют. Здесь, в Лочан, любой дурак разбогатеть может, если упорно трудиться. А Ваш муж живёт бедно, именно потому, что дурак.
– Ах так, и вы ещё ждёте, что дома вам рады будут. Так вот, за справедливость в Квен боролась больше всего и умерла за идею не сильно любимая мной Гле Кантроне.
Ведле уже были готовы растерзать гуманные борцы за свободу. Она со столовыми приборами решила защищать себя, а вот Усни покорно решил принять смерть, если уж суждено. Он жевал капустный лист.
Но тут в ресторан вбежал какой-то ещё один эмигрант:
– Свершилось! Пеммера больше нет!
– Какой там по счëту раз это пишут?
– Вы не понимаете, в Квен его тело для прощания выставили публично, есть фото. Пишут ещё: “Пеммер умер, но при жизни он сделал всё для нашей страны, он создал с нуля в одиночку республиканскую армию. Скорбящая Республика Квен клянётся, что получат народное презрение и не будут иметь право называться мужчинами те, кто не служил в ней или как-то вредил её героическим бойцам”.
Люди от радости начали терять человеческий облик и потреблять алкоголь, как только могли. Единственным трезвенником оставался Усни. Дуффе обнял Ведле, поцеловал её, не спросив, а затем сделал из фотографии Свула и Нинды Земм самолётик и пустил его на улицу.
Полупьяная Ведле всё же не забыла, что ей надо собрать еду. Она достала большой мешок и стала туда напихивать всё со стола. Случайно положила очки у одного из сторонников свободы, он не заметил. Только Усни, увидев проблему, решил её, достав очки.
А затем Усни пошёл домой, а Ведле – на забастовку.
Протест проходил исключительно мирно. Лендж Лекмер даже думал, что скучно как-то. Где драка? Он что, зря пришёл сюда?
Рядом стоял какой-то мужчина с лозунгом “Долой государство”. Лендж рассмотрел плакат мужчины. Там были люди разной национальности, в том числе корчащая рожи та самая женщина с грустными синими глазами, рядом было очень похожее её изображение, но с короткой стрижкой и светлыми волосами, рядом было ещё изображение шоколада, который передаёт мужская рука детской.
– Кто эта женщина? – тыкнул Лендж на изображение.
– Один из символов бескомпромиссной борьбы с государством. Это Гле Кантроне. Но она выступала не только против государства и эксплуатации, но и рынка, а ведь рынок нас всех освобождает. Угнетение – плод связанных с государством корпораций, не будет государства, не будет и крупных корпораций, а выступать против государства не предатель…
Мужчина не договорил, потому что в полицию кто-то бросил бомбу и начали стрелять по протестующим.
Лендж поскользнулся и упал. На него бежала толпа. Он потерял сознание, в голове у него появилось воспоминание, которое никогда ранее не появлялось. Он сидит на чьих-то женских руках, рядом идёт грубоватый крестьянин-мужчина, дальше стоят люди в серых куртках, перед ними эта самая женщина, причём со светлой причёской, один из мужчин берёт на руки и передаёт какой-то девочке. Он, Лендж, кричит женщине, у которой его забрали: “Мама!”, но та, кого он позвал, переживает больше за какую-то другую девочку, которую зовёт Урмой. Всё время у блондинки, которая, оказывается, Гле Кантроне, очень грустное, но каменное лицо. И в этом воспоминании нет никого, отдалённо похожего на Ведле и на Усни. Получается, хулиганы правы, и он приёмный? Дальше Ленджу почудилось, что женщина, которую он называл мамой, берёт его на руки и куда-то тащит, повторяя: “Я тебя спасу из этого кошмара, мой мальчик”. В этот момент в реальности мужчина, показавший плакат, пытался поднять Ленджа. Но было тщетно, мешали бегущие. Пока среди убегающих не появилась полупьяная женщина с чёрными кудрявыми волосами. Она среагировала моментально и со свирепым видом разогнала на несколько секунд толпу, чтобы они бежали вокруг Ленджа, а не переступали через него. После чего мужчина с плакатом выкинул мальчика из потока, прямо на руки некрасивой свирепой брюнетке, которая, несмотря на проблемы со здоровьем, вынесла Ленджа из толпы на своих руках.
В больнице Лендж увидел лицо Ведле. Он не хотел ей ничего говорить о своём воспоминании, хотя, возможно, она была бы рада, если бы знала, что воспитывает брата девочки-хулиганки, мальчика, чьи отец, брат, сестра, да и мать погибли за республику. А Ведле говорила Ленджу:
– Ни в коем случае без меня ни на какие площади. Я старая, у меня здоровье слабое, что-то с тобой случится, в тот же день помру, да и я с одним твоим отцом не справлюсь, знаешь же, какой он.
На лечение Ленджа Ведле отдала последние деньги.
Прошло некоторое время. В Квен пытались оправиться от шока и найти компромиссную фигуру, которая наладит отношения с Гë и Кини, возможно, частично демократизацию проведёт, потому что вечный надрыв невозможен. Человека, у которого кровь с клыков не то чтобы сильно капает. При этом он должен быть слишком завязан в преступлениях режима, чтобы как-то ну очень сильно не менять. Короче, символ нормализации. Но вся элита боялась брать на себя ответственность, ведь надо было решать великое множество проблем.
Лендж принёс газету “Возвращение свободы”, материал на главной странице был написан, собственно, Дуффе Веммером.
Ведле стала громко и с издевательским выражением её читать:
– Как известно, после смерти тирана Пеммера в нашей стране проходят, наконец, выборы. Самым вероятным кандидатом ( за него вся правительственная пресса и весь крупный бизнес) и надеждой нашей нации является…
Ведле заржала, сильно обалдев от дальнейшего:
– Является Эвер Кюнн. Он дал недавно интервью, которое мы напечатали ниже, что отмечают присутствовавшие, Эвер избавился от акцента, который у него был в момент приезда из Гë. Так, от себя, прокомментирую изображение. Тут, значит, фотография его предвыборного штаба, он такой красивый сидит с довольной мордой. Можете глянуть. Интересно, какие-то неожиданные вопросы были? Продолжаем. Пошли вопросы: “Господин Кюнн, почему именно Вы должны быть нашим лидером?” “Потому что я всегда был борцом с режимом”. И люди из этой газеты тебя, Усни, призывали посадить. Борец с режимом – генпрокурор этого режима. Давайте его надеждой нации называть. Борец с режимом!
Усни перебил Ведле:
– Я только расстреливать митинг отказался и потом Гле не выдал им, ну и бумажку эту вывез. Ты другую бумажку вывезла, ещё в мирном митинге участвовала и один раз по голове долбанула для побега. А он с оружием в руках против Пеммера воевал. Пусть и в составе королевской армии, но сопротивлялся. Ты же сама видела, как они в дом вломились. А потом он даже в плен к Пеммеру попал и, наверное, там сильно страдал за решёткой.
А Ведле продолжила:
– Вот Эвер Кюнн конкретизирует свои дела: “Когда один хороший человек Усни Лекмер отказался расстреливать протест за свободу и против Пеммера, я его спас от трибунала. Пусть и потом тот человек некрасиво себя повёл, вначале скрыл от заслуженного наказания за военные преступления ту ещё сволочь Гëлле Кантронович, а потом, пока я с ним говорил, его явно тогда уже напарница Ведле Кифде ударила меня по голове. Но далее он открыл глаза на худшее преступление режима. Конечно, он не виновен в изнасиловании и клевете, мы обязательно его реабилитируем. И именно я причастен к аресту вора и коррупционера, а ещё, как оказалось позже, насильника и убийцы Рудкена Фрима. Я всегда поступал, по совести, и сейчас убеждён: воров надо посадить, а вот инакомыслящих и прочих надо амнистировать, простить. Тех, кто сидит, отпустить, а бежавшим за кордон – дать вернуться”. Усни, нас простят. Люди, которые пытали и сажали, решили нас, простить, ибо милостивы. Себе они продолжат красивую зарплату рисовать, это же святое. А Эвер продолжает: “И, безусловно, я отдам дворец – символ отвратительных режимов Хевица, а потом Хермера Пеммера – больным детям”. Значит, спрашивает его какая-то журналистка: “А женский вопрос, какое у Вас по нему мнение?” “Вы знаете, я за право голоса для состоятельных женщин. У меня была родственница, я к ней всегда с почтением относился, Барет Кугнер её звали, так у неё ж дело было успешнее некуда. Почему бы таким не давать право голоса? И вообще, я считаю, женщины и люди равны”. О май гад! Я не могу больше это читать, извините.
Через некоторое время на вокзале Зинри из поезда выходила женщина сильно за пятьдесят, мужчина на пятнадцать лет её младше с благостным выражением лица и недовольный подросток.
Лендж очень не хотел ехать на родину, потому что родиной для него была фактически не Квен, а Лочан, пусть он там и не родился, но раз сказали, значит надо. Думал он на лочан, хотя на квен и говорил, пусть и нечисто. Но, в принципе, на момент своего переезда в Квен и нынешний лидер Эвер Кюнн говорил не идеально.
Только прошли выборы в парламент по принципу один человек – один голос, избирателями были все мужчины и обеспеченные женщины. Даже партия, сформированная Эвером Кюнном меньше получила пятидесяти процентов, всего сорок девять. Но в коалиции с другой консервативной партией они сформировали правительство, где практически все министры были из старого кабинета, который был ещё при Пеммере. “Где вы, борцы за свободу, с вашим желанием этих… люстраций. Хотя чтобы Эвер Кюнн провёл их… Надо было тогда с себя начинать или хотя бы кончать” – думала Ведле.
На площади Зинри в этот момент появилась кучка людей, желавших говорить с новыми властями.
Один из них, худой и прыщавый, начал объявлять требования:
– Мы рады, что освободили многих политических заключённых. И сторонников свободы, и сторонников творчества социума, и даже небольшое количество сторонников монархии. Но как насчёт тотальных демократов? Многие из них были посажены ещё при жизни Гле, ещё даже до запрета выборов. Например, брат моего отца. Папу, кстати, расстреляли после второго переворота в Теблене, когда зачищали тех, кто был за Кантроне. У дяди же просто нашли газету и дали пятнашку. Он уже давно – развалина. Не бойтесь, не оппоненты они. Свободу всем политзекам! Подписывайте наши петиции, граждане! Мы боремся за справедливость. И требуем посмертной реабилитации Гле Кантроне. Не оправдываем её действий, но ей завязали рот, то есть было нарушено её право на защи…
Договорить юный интеллигент не смог, так как начались выстрелы. Не по толпе, новая власть проявляла гуманизм и приказ был стрелять в воздух. Но подобные протесты пресекались. Ненависть к Гле заслоняла новому лидеру всё.
В день приезда Усни, Ведле и Ленджа Лекмера в Зинри, как им было известно, в Лочан должны были повесить четырёх активистов той забастовки, хоть они и сами не были на протесте. Но ни одна газета сторонников свободы не писала об этом, так как ругать Лочан – обитель свободы – нельзя, пусть и лочанская полиция использовала провокатора для того, чтобы противников государства потом убить.
Для того, чтобы всячески подчеркнуть то, что новый лидер является отрицанием режима роялистского, режима Пеммера и радикальных противников типо Гле Кантроне, пошли разговоры, что неплохо бы поставить памятник жертвам военных преступлений, а именно стоящим в обнимку Урме Кюснам и Гуницу Датте, причём всячески подчёркивать, что в смерти обоих виновата в том числе безумная Гле Кантроне, поддерживать её идеи – поддерживать убийство этих детей. Кроме того, история с Гуницем Даттой очень сильно связана и с ещё одним человеком – жертвой военного преступления – новым лидером. Неплохо знавшая Урму и отдалённо знакомая с Гуницем Ведле просто потешалась над этим проектом: Урма просто бы не позволила себе ставить памятники, да и Гуницу не зашло бы такое. Но проект свернули, видимо, по причине того, что люди могут заинтересоваться судьбой отца у Гуница. Да и просто, не нашлось в казне денег на это.
Также было позволено перезахоронить Свула Земма на мемориальном кладбище героев революции рядом с Хермером Пеммером. Он же не был признан виновным, лишь арестован. А то, кто причастен к его аресту, узнать черни невозможно, потому что архивы всё ещё закрыты и ближайшие много лет Эвер не планировал их открывать. На перезахоронении вернувшиеся из эмиграции сторонники свободы славословили не только Свула, ставшего предметом своеобразного культа. Они, ещё недавно бескомпромиссные борцы с режимом не на жизнь, а на смерть, говорили хвалебные слова в адрес Эвера Кюнна – великого борца за республику и свободу.
Затем было разрешено перезахоронить Ленджа Детлу и Нинду Земм. Эвер хотел инициировать их реабилитацию, но оказалось, что фамилия и имя обвинителя на их суде широко известны. Так что хоронить на мемориальном кладбище их не стали.
Над телом Детлы с пафосом кто-то зачитал вывезенную Ведле записку, говорили красивые слова. Сама Ведле говорить боялась, ведь Детла был для неё почти божеством, она боялась, что речь простой горничной будет недостаточно выразительна, так что говорили только профессиональные говоруны.
К телу Нинды Земм было прислано множество цветов. Но самый большой и красивый букет был без подписи. Изначально на нём была надпись “Прости”, но Эвер испугался такое посылать.
Несмотря на то, что Эвер женился (боялся, что его будут подозревать в гомосексуальных наклонностях, ведь Пеммера подозревали чисто из-за холостой жизни), он любил только Нинду, во сне к нему приходила лишь она. Он постоянно пытался убедить себя, что не виноват в смерти любимой, что кровь её целиком на Пеммере, но чувство вины не исчезало, несмотря ни на что.
За открытие миру правду на преступление Пеммера, в Красте, в здании бывшего приюта Кугнер, где отныне была табличка в честь изнасилованных, а потом убитых девочек, Эвер решил лично наградить Усни Лекмера. Тот долго сомневался, не несёт ли принятие награды в себе зерно убийства. Ведле принципиально отказалась ехать на получение награды, так как считала, что не хочет улыбаться перед лицом убийцы Ленджа Детлы. А Усни поехал и принял награду. Причём, Эвер не лицемерил, говоря, что признателен, по отношению к Усни. Эвер действительно уважал того за огласку преступления (вообще, информация об изнасиловании помогла свести в могилу Рудкена Фрима), но больше всего – за спасение от Гле. Эвера не корёжило, что он вручал орден психически нездоровому человеку.
