Marie Umbrini
Когда господствует серость
Ведле старалась не дышать, чтобы не обратили внимание. Выйти со склада и покинуть вокзал она уже не могла.
А Пеммер понял, что говорить с погромщиками бессмысленно и принял решение использовать армию для борьбы с погромщиками.
Ведле же сидела в комнатке и не дышала. От безысходности она съела овощи и выпила вино, хотя они явно были чьи-то. Это был самый настоящий фальсификат. Её затошнило.
В какой-то момент она услышала голос:
– Есть кто?
Она молчала, испугавшись.
Голос продолжил:
– Есть кто? Погромщиков больше нет.
Она не доверяла.
Дверь была выбита. На пороге стоял человек, чье лицо она когда-то видела.
Он же её узнал первым:
– Вы Ведле Кифде, я Вас помню. Вы на демонстрации были. Каюсь, что помог режиму её разогнать. И сейчас опять пришлось людей убивать, хотя они, в отличие от Вас, и подлецы. Двоих видел мёртвых: женщина и мужчина-инвалид. Погромщиков больше нет, их разогнали. Более того, сейчас негласно продвигать енов будут, мне сказали, что Пеммер решил, что теперь можно их считать самыми верными. Ах да, меня Усни Лекмер зовут. И Вы были правы. Вот мой подчинённый что с Пеммера тогда вытребовал. Плохой человек, предал своего учителя Детлу. А вот то доказательство. Читайте!
Усни протянул Ведле ту самую бумажку. Она читала и плакала.
Тут подскочил какой-то мужчина:
– Оплатите помидоры и вино. Какого лешего Вы изволили их съесть, не изволив заплатить?
Ведле возмутилась:
– Я бы иначе умерла. Выйти я не могла, меня убили бы. И у меня нет денег.
– Я пойду в суд. Я спасу остатки своего бизнеса. И так меня разграбили, хотя я даже не ен. У меня денег теперь нет совсем.
– Я подам на Вас сама, Вы фальсификатом не постыдились бы барыжить.
– А кому есть дело до какого-то фальсификата, когда за город идут бои?
Усни встрял:
– А кому есть дело до какого-то кафе, когда за город идут бои? И да, я заплачу компенсацию. Сколько надо.
Хозяин кафе назвал сумму, в два раза превышающую рыночную стоимость помидоров и вина, но Усни не хотел лезть в бутылку.
На прощание Усни сказал Ведле, что очень хочет выговориться. Ведле согласилась послушать Усни. Он начал:
– Вот я уже говорил, что увидел двух мёртвых: женщину и мужчину-инвалида. Вот мы убиваем людей, убийство вооружённых вообще не осуждается. А почему человек берёт оружие для убийства? Потому что довели его. Голод превратил простых горожан в чудовищ. А мы их не кормим, а убиваем. Я даже не знаю, как я буду убивать роялистов и кини.
Ведле как-то без понимания отнеслась к словам Усни, не желая испытывать сострадание к погромщикам. Она попрощалась с Усни и задумалась, чем черт не шутит, может, она устроится уборщицей в каталажку и попытается достать бумаги из архива.
Глава 15
Когда вокзал Зинри разносили погромщики, Гле ехала в товарном вагоне с военным грузом по направлению к линии фронта. Морально она была готова к тому, что если её при выгрузке заметят, то платить за невыдачу придётся телом. Пока она ехала, всё тело просто мучилось: не до конца зажитые раны на животе, груди, голове, культе правой ноги. Вдобавок она продолжала ощущать свою правую ногу, что добавляло ей мучений. Только оказавшись в этом вагоне и настрадавшись целую ночь, она поняла, что без обезболивающего она не протянет.
При выгрузке она смогла незаметно выползти из вагона, который открыли, но не полностью разгрузили. Она выползла на землю и даже не оставила в вагоне костыли. На неё никто не смотрел, но должны были прийти с минуты на минуту. Разгружали вагоны с правой стороны поезда, значит, надо было для начала проползти под вагоном. В правой руке Гле держала костыли, левой затыкала рот, чтобы внезапно не заорать от боли и не выдать себя. Отталкиваясь левой ногой и извиваясь, как змея, Гле пересекла пути. Теперь она находилась чуть более в безопасности, чем по другую сторону вагона и могла обдумать своё положение. Была проблема: местных жителей из зоны боевых действий вывезли, то есть скрывать её было уже некому. Как же избежать проверки? Только тогда она поняла, насколько её идея авантюрная, но выбора уже не было.
Покинуть станцию удалось, на неё даже не обратили внимания, настолько были сконцентрированы на разгрузке. Совсем скоро они должны были пойти в наступление и деблокировать Теблен.
Гле добралась до луга. Из-за того, что людей вывезли, какой-то стог не успели убрать, так что она забралась в него, надеясь досидеть там до ночи.
Она еле сдерживалась, чтобы не кричать. Себе в рот она засунула сухую траву, потом – рукав платья. Боль была ужасная.
Когда стемнело, она заковыляла под покровом ночи. Про себя она для успокоения повторяла стихи, которые в голову Гле вдолбила Кугнер много лет назад. Ей надо было избежать две-три проверки: от пеммеристов, от гë и от тех, кто в городе, хотя если её в городе арестуют и правда казнят, а народ это проглотит, то авантюра была бессмысленной.
Встречи с пеммеристами она смогла избежать, но вот на гë она напоролась. Молодой парень ей пытался на ломаном квен объяснить, что нельзя находиться на линии фронта мирным жителям и на другую сторону никого пускать нельзя.
Где не вытерпела это издевательство над её ушами и жалобно начала говорить на гё:
– Меня покалечили эти мерзкие республиканцы, я гë, документов у меня с собой нет, а самое главное – в городе мой ребёнок. Я это точно знаю. Подумайте о нём! Маленький, маленький ребёнок.
– Я не могу Вас пропустить на другую сторону, не положено. Тем более, у Вас документов нет. Когда мы возьмём город, то Вы увидите его.
– А сейчас он должен страдать без матери? Да будьте Вы прокляты! Вы хуже поганых республиканцев!
Гле картинно посмотрела на собеседника.
Тот замешкался и сказал:
– Хорошо, я спрошу, что делать.
Он позвал своего командира, тот на разговоры о том, что в город хочет пройти какая-то женщина, поначалу усмехнулся и заявил, что нельзя никого пускать, это очевидно, что и ей будет безопаснее не пытаться перейти линию фронта. И что не надо отвлекать его по пустякам.
Но, увидев Гле, тот переменил выражение лица: усмешку сменила странная радость. И как будто он видел её ранее. Гле разрешили пройти на другую сторону.
Теблен был городом, где жили противники и короля, и Пеммера всех возможных идеологий. Причём если в Зинри было высокая доля сторонников свободы, в Красте до осады было много сторонников творчества социума, то в Теблене в разной степени люди хвалили тотальную демократию (некоторые были де-факто сторонниками творчества социума, но на уровне риторики были радикальнее уже покойного Детлы). Это удерживало коменданта Теблена Ратера Этта от раздачи оружия населению: опасно. Но, когда ситуация стала близкой к катастрофе, горожанам выдали оружие.
Именно таких людей Гле повезло встретить в городе. Это были примерно такие же вшивые интеллигенты, каких она к себе вербовала. Даже повшивее. Было немало тех, кто пытался присоединиться к отряду тотальной демократии, но Гле не хотела настолько слабых бойцов. У таких жителей Теблена была комбинация обиды и желания показать когда-нибудь Гле свою полезность её идеям, тем более газета “Тотальная демократия”, которую читал здесь каждый второй, делала из повстанцев каких-то мегаэффективных спасителей всей планеты Кевера, быть причастными к таким замечательным людям было голубой мечтой всех прыщавых студентов и старшеклассников Теблена.
Когда Гле заявила встретившимся интеллигентам, кто она, то нет, они не арестовали её. Они просто не поверили. Она достала очки и показалась в них. Тоже не поверили.
Один из них сказал, что у него есть знакомый почерковед, и что Гле надо написать что-то на бумажке, так можно будет проверить, сверить с фотографией написанного от руки текста.
Гле написала о том, что она жива, а появилась для спасения революции. К вечеру подлинность подтвердили и в сопровождении этих дрыщей Гле заявилась в центре города.
На ней был те самые очки с простыми стёклами. Рядом один из дрыщей нёс найденный где-то в закоулках квартиры косой черно-зеленый флаг. Для привлечения внимания, очевидно. Народ сбежался посмотреть.
Напрягшись по максимуму, Гле прокричала:
– Вы знаете, кто я? Я Гле Кантроне – неплательщица налогов, грабительница, мятежница, военная преступница, ненавистница порядка…
– И последняя надежда республики и революции, – пискнул один из дрыщей.
А другой добавил, тряся бумажками:
– Подлинность подтверждена!
Гле продолжила:
– Но у меня есть и недостатки. Например, проблемы со здоровьем. И с законом. Я одна не справлюсь. Тотальную демократию должны прежде всего строить вы. Уничтожим всё буржуазное здесь и сейчас. Мы отобьемся, они снимут осаду, а потом пойдём на Зинри и освободим каждую личность. Город, с которого началась республика, принесёт опять всем счастье после того, как неполноценное счастье Пеммер растоптал, сжёг, выбросил на свалку. Но начинать строить тотальную демократию надо здесь и сейчас.
И люди в основном радостно кричали.
Комендант приказал арестовать и казнить Гле, но ему доложили, что толпа в основном её поддерживает.
– Безумцы, а если её реально перевербовали гë? – возмутился, но сделать ничего не мог. Он корил себя за то, что выдал оружие народу, потому что теперь этот народ мог казнить его самого. Он задумался, что безопаснее город сдать, чем дать возможность победить “этим”: сборищу бешеной молодёжи, психопатов и просто вшивых интеллигентов, далёких от реальности.
Небольшое здание, где ранее провозглашалась республика, было открыто силой, и туда с большим трудом вошла Гле в сопровождении народа. Еë хотели внести, но она фыркнула, оскорбившись. Она не королевой себя провозглашать собралась, чтоб её несли.
Она вспомнила, как на провозглашение республики её пытались не пустить, потому что она женщина. Единственным политиком, который возмутился этим, был Детла, но он был в меньшинстве. Лишь массовое недовольство горожан заставило её пустить.
Два оппонента Пеммера были мертвы, остальные подавлены и сломаны. Из всех, кто присутствовал на провозглашении республики в игре против Пеммера оставалась только Гле.
Она не очень хотела, чтобы то, что она провозглашала, называлось государством. Она не желала признавать за государством какое-либо право на существование. Гле начала:
– Мы провозглашаем общество без угнетения, без несправедливости. Мы провозглашаем равенство полов. Вся собственность должна быть в руках рабочих, все основные решения должны приниматься прямым голосованием. Суды должны быть народные. Именно народ, точнее каждая личность, является автором проектом образования будущего. Каждый должен иметь доступ к медицине. То, что возглавляет Пеммер, более не может считаться республикой. Истинная демократия у нас, и она тотальна. Гражданская администрация Теблена от власти отстраняется. Армия ставится под контроль вооружённого народа.
Затем Гле потребовала встречу с комендантом. На неё она, конечно, пришла с телохранителями, так как справедливо не доверяла. Ратер тоже пришёл с телохранителями.
Гле заявила:
– Мы Вас не трогаем, пока Вы просто командуете обороной. На большее не претендуйте. Попытаетесь город сдать – расстреляем.
Гле поняла, что она совершенно недооценивала Иснера. Он по-настоящему верил в тотальную демократию. Интересно всё же, жив ли он? Она задумывалась постоянно.
Также у неё была просьба к врачам: ей очень было нужно обезболивающее. Заботливые врачи, тоже понимая, что ей нужно не страдать хотя бы из принципа эффективности, сделали ей какой-то укол. Гле вроде стало лучше. После двух раз ей стало нравиться даже само вещество.
В тот же момент в Гë шло следствие по делу об убийстве Имвика Донганого. Родственники Имвика не хотели, чтобы позорный вопрос об изнасиловании даже поднимался, пытались убедить телохранителей заткнуться в обмен на сохранение жизни. Но телохранителям требовалось полное оправдание. Когда подняли бумаги, то оказалось, что именно Имвик заявил, что Кантронович мертва, что она на самом деле была жива и он планировал её в тот день разрабатывать.
Телохранители и врач по фотографии опознали ту самую девушку. То есть Имвик понёс куда-то захваченную мятежницу? Это было для дворянской чести ещё более жутким. Так что они добились того, что официально были объявлено, что Имвик допрашивал Кантронович, а телохранители помогли ей бежать. Их казнили. Врача отправили в отставку и оштрафовали. Только безупречная репутация помогла ему избежать чего-то более страшного.
Венсер вначале думал, узнав о слухах о том, что в Теблене объявилась Гле, что побег был подстроен, чтобы насолить Пеммеру, но оказалось, что побег был не хитрым планом, а самым настоящим косяком. Венсер всё равно предложил снять осаду Теблена, чтобы пеммеристы и новая сила друг друга ослабили, но не вышло: гë слишком хотели Теблен.
А Пеммер, узнав о том, что Гле бежала, был в ярости:
– Она в ляпки играет лучше, чем я думал. Но мы её всё равно заляпаем. Всё! Нам нужны войска для защиты Зинри. Никакой деблокады Теблена. Пусть гë его возьмут, а эту сволочь расстреляют, повесят, а лучше – сожгут. Хорошая традиция была, жаль забытая.
Донос на Усни, про который забыли, посчитав ложью, нашли опять, и он был арестован.
Глава 16
После ареста Усни на Рудкена Фрима опять обратили внимание: бдительный гражданин какой, вспомнили, что ранее он задерживал Детлу и давал против него показания. Он тогда ещё привёл доказательства, что имел опыт объединения людей вокруг цели (профсоюз), пропаганды идей через газету, причём неплохого качества. Рудкену Фриму сделали предложение: “Хотите в нашей газете пока только рубрику, но, если получится хорошо, то есть возможность роста”.
Рудкен Фрим наслаждался. Теперь он на массовую аудиторию написал: “Если вы поддерживаете идеи творчества социума и не пали ещё жертвой кровавых контактов Детлы и Кантроне, то знайте, надо поддержать Пеммера. Он защищает страну от иностранных захватчиков, от любителей свободы, вроде ещё живых, к сожалению, любителей тотальной демократии и прочих желающих разграбить нашу страну и вписать её в мировой рынок на невыгодных условиях. И помните, если у вас есть какой-то знакомый, который поддерживает всяких врагов нашей страны или кого-нибудь ждёт, пишите в правоохранительные органы заявления!”
Рудкена мучила совесть. Он пытался её убедить, что приносит идеям творчества социума вторую жизнь, пропагандируя через правительственные СМИ. Но это было как-то малоубедительно. Тогда он решил на свой страх и риск посылать заработанные за статьи деньги разным нелегальным профсоюзам, а других не было. Но это было как-то страшно. Рудкен решил, что искупать можно простой благотворительностью. Он переводил средства на помощь жителям разрушенных городов и республиканской армии. Хотя посылал он чисто символическое количество, чисто для самоуспокоения. А потом перестал посылать жителям, довольствуясь только помощью армии. Рудкен постепенно спивался.
А Усни Лекмер сидел в камере после избиения, в том числе ногами по голове. Она теперь у него очень болела, также в ходе применения мер физического воздействия ему выбили несколько зубов. Какое счастье, что ему вроде не сломали пальцы, хотя и они болели.
В таком состоянии он вдруг начал понимать, что его взгляды надо подкорректировать, тут в камеру вошли люди и приказали идти на допрос.
Информация о том, что Усни Лекмер арестован за невыдачу властям приговоренной к смерти Гле пробудила у Эвера интерес: “Вдруг хотя бы к этому самому Усни хоть какие-то чувства появятся. Может ненависть, Усни мразь эту Гле не выдал, помог ей. Может, сострадание, всё же раньше он меня спас. Нет, тут долг закрыт, я помог ему, когда он демонстрацию отказался расстреливать”.
Когда Усни привели на допрос, Эвер приказал снять с Усни наручники, чтобы того ничего не стесняло. Затем охрана покинула кабинет, что, правда, не заметил Эвер. Он начал:
– Может, знаете меня?
– Знаю, конечно. Вы ходячая реклама переобувания.
– Хватит хамить, больше я навстречу идти не буду, долг был закрыт после истории с демонстрацией. Вас не отдали под трибунал из-за меня.
– Наверное, Вы очень добры. Я не хотел Вас обидеть. У меня есть товарищ, он вот тоже переобулся, у него всё хорошо было, когда меня задержали. Видимо, …
– Перейдем к сути дела. Почему Вы не передали Кантронович властям, почему отпустили? Вы её поддерживаете?
– Нет, Вы что, она убийца. Но если бы я её передал, то её бы убили. Тем более, Пеммер сам – убийца. Я узнал, что тот мой товарищ, который потом донос написал на меня, с Пеммером согласовал изнасилование и убийство девочек из приюта…
– Как? Их убили… Таких дурочек, они же так поддерживали нас тогда зачем-то. Мне девочки тогда слова поддержки кричали…
У Эвера проснулась живая эмоция, но она тут же исчезла, когда Усни продолжил:
– Потому и убили. И демонстрацию когда расстреливали, Пеммер разве ни при чем был?
– Хорошо, если бы у власти были Вы и ей бы грозила тюрьма, а не казнь, то Вы бы её всё равно отпустили?
– Да. Во-первых, я сам убийца: я убивал кини, потом Ваших бывших товарищей, а также ещё гë, потом я причастен к убийству погромщиков. Я себя не отмазываю. До подавления погрома я себя убеждал, что я не убийца, так как не убивал безоружных, но убийство является убийством вне зависимости от того, вооружена ли жертва. К тому же, я и безоружных убивал. Я в детстве убил несколько безоружных куриц, к тому же я продолжаю есть мясо.
Эвер задумался: “А бывают ли вооружённые курицы? Бывают – Гле Кантроне”.
В этот момент в комнате появилась Ведле. Она мыла пол. Но на неё не обратили внимание ни Эвер, ни Усни.
Усни говорил:
– А тюрьма – это тоже убийство. Меня, например, избили. Я их не виню, любое обвинение тоже является убийством, я констатирую факт, что меня избили, приблизив мою смерть. И я не сбегаю, потому что знаю, что меня убьют за побег. Вы сами были за решёткой, Вы же понимаете. Короче, тюрьма – это угроза убийством, то есть убийство. И я лицемерно считал себя героем, что только задерживал, а не убивал протестующих, но вообще это одно и то же. Борьба против свободы – это борьба против жизни. Любое оскорбление тоже содержит в себе убийство…
– Смотрите, вот небольшая цитата, Вы с ней согласны? “Освобождение всех людей невозможно в государстве”.
– Конечно, государство построено на насилии, принуждении, то есть на убийстве, поэтому должно перестать существовать.
Эвер начал истерически смеяться. Усни, ругающий Гле за убийство, согласился с её фразой. Эвер хотел предложить Усни отгадать автора высказывания, но ему не удалось это сделать, потому что ему чем-то тяжёлым ударили по голове. Это была Ведле.
Она сказала Усни снять одежду с Эвера и переодеться, а также забрать документы, деньги и оружие у того. Желательно ещё беззвучно убить, чтобы убрать свидетеля. Усни, коря себя за соучастие в ограблении человека, находящегося без сознания, снял одежду. Сама Ведле в этот момент рылась в поисках черновиков Детлы. Она узнала, что они продолжали храниться именно в этом кабинете. Именно за черновиками она и пришла туда, спасение Усни было побочным эффектом. Наконец, она нашла заветные листы.
Усни не стал брать оружие, чтобы не искушать себя возможным убийством, и тем более даже не пытался лишить жизни лежащего без сознания Эвера. Более того, когда Ведле уже была у двери, Усни взял тряпку, с помощью которой Ведле мыла пол. Тряпка была прохладная. Усни положил её на затылок Эвера. Только после этого он покинул комнату, догоняя Ведле.
То, что Усни даже не забрал оружие у Эвера, Ведле поняла, когда они шли по коридору и злиться времени не было.
Все бумаги, включая и носимый с собой компромат на Пеммера, она сунула Усни: его могли и не обыскать, раз он косил под уважаемого человека.
Где-то в коридоре они наткнулись на охрану, но те – новички, что плохо разбирали лица и заключённых, и начальства – так и не поняли, в чём дело.
Когда при выходе из тюрьмы стали проверять документы, то даже не стали вчитываться в то, что показал Усни: какой-то важный человек, судя по одежде, и ладно. Ведле же обыскали, но ничего не нашли.
Так они покинули здание тюрьмы.
Усни корил себя за побег, ведь теперь против работников тюрьмы будет применено финансовое и психологическое насилие, а, может, что и хуже.
Когда заключённый долго не покидал комнату для допросов, туда зашли. Обнаружили Эвера в нижнем белье, без документов и денег. Но с оружием. Эвера привели в чувства. Вначале он описал женщину, которая вошла в комнату. Её имя и фамилию довольно быстро узнали. Эвер также злым голосом сказал:
– После погрома решили енов двигать. Думали, будут лояльны после того, как их вместе с Пеммером проклинали. А они всегда будут врагами. Отчасти я погромщиков даже понимаю и не буду жестить по отношению к ним.
Бежавших стали искать, у государства были фотографии Усни Лекмера и Ведле Кифде, была информация, как одет Усни, а также, что он имеет при себе документы на имя Эвера Кюнна. Но как-то особо много сил выделять не на поиск не самых важных людей, когда на подступах к городу враги. Хотя история получилась прескверная. Начальник тюрьмы решил извиниться перед Эвером, которому уже стало полегче:
– Сожалею, что так вышло…
– Почему охрана покинула комнату для допросов? Почему выпустили людей, не проверив соответствие человека и документа?
– Вы же понимаете, какая ситуация. Опытные и подготовленные отправлены на защиту Зинри, а у нас, кто есть.
– Я найду причину, чтобы Вас расстрелять, если сегодня же Вы не объявите, что идёте защищать Зинри.
– А что Вы так за город переживаете, в него в случае успеха не кини войдут, они только фланги прикрывают, в него Ваши бывшие войдут.
– Поэтому и переживаю. Вы-то после начала революции за короля не были. Если роялисты возьмут город, то Вас, в худшем случае, посадят, а вот меня при любых обстоятельствах расстреляют.
Ведле и Усни смогли покинуть город, но куда дальше бежать они не знали. Уже выбежав из города, Ведле спохватилась:
– В городе можно было напокупать одежду и сменить причёски по твоим документам, пока не узнали всё, можно было много чего набрать, но уже поздно и ладно, проехали.
Первой целью у них было каким-то способом добраться до Кини. Но если каким-то чудом перебежать на территорию, контролируемую Кини или роялистами, где гарантия, что Усни не арестуют?
На ночь они остановились в каком-то полуразвалившемся трактире. Ведле понимала, что они подставляют хозяина, в случае появления пеммеристов он не мог надеяться на что-то хорошее.
Ведле разложила на столе черновики Детлы, чтобы просушить их. Усни видел, что его спутница поклоняется бумажкам, боится дышать на них.
Хозяин гостей не гнал, они накупили еду и спички по крайне завышенным ценам и деревянный чемодан (под одеждой нести бумагу было крайне неудобно, а это был огромный ворох), также трактирщик, не понимая, зачем, но продал Усни втридорога одну свою куртку и свои штаны, так что деньги у бежавших кончились. Ведле легла на пол спать, а Усни всю ночь разговаривал с трактирщиком.
Тот ему показал на небольшой уголочек, где лежал маленький ребёнок:
– Девочка, буквально завернутая в тряпки, оставила. Пытался сказать, что же ты братика своего кидаешь, а она сказала, что не брат он ей, а городская сволочь. Я кратко распросил девочку о родственниках этого малыша, видимо, родных нет у него больше. Вот теперь у меня живёт. Но честно, не могу я ему заменить маму, да и папу, я человек старый и больной, может, дождаться, когда всё вот это кончится и внуков найти своих, пусть они его растят. Но это если доживу.
Усни вздохнул и ответил:
– За всё то, что я делал, я должен искупить вину, я готов его усыновить. Дети – это счастье.
– Если Вы разбойник с большой дороги, то я ребёнка Вам не дам.
– С точки зрения общественных норм, я не разбойник, но все мы разбойники, в каждом нашем действии содержится убийство…
Всю ночь Усни объяснял трактирщику свою философию, несколько раз трактирщик предлагал Усни выпить домашний алкоголь, несколько раз Усни отказывался, потому что алкоголизм – это убийство достоинства в себе, то есть тоже убийство.
Наутро Усни вынес ребёнка из трактира. Ведле тащила теперь чемодан, набитый бумажками и едой.
Выйдя из трактора, она спросила:
– Куда мы с ним?
– Вечером придумаем ему имя. Ты не понимаешь, за всё, что я сделал этому миру, я должен искупить вину перед Вселенной.
– Чем кормить его будем, ты подумал? Ты себе набрал овощи, я себе брала еду для себя, молока взяла на одного взрослого человека, совсем чуть-чуть, ты ж теперь не ешь это всё. Ты ж решил травкой питаться. А ему молоко нужно. Где мы его возьмём, денег уже нет у нас! Итак, нам надо перебежать к роялистам или кини и не быть арестованными, затем приехать в Кини, там нелегально пожить, поработать, накопить на билеты до Лочан и уехать туда. Там обнародуем компромат, также я найду редакторов из числа тамошних людей, они посмотрят на черновики Ленджа Детлы, потом качественно опубликуют.
Они шли по выпавшему снегу. Им было холодно и сыро.
Тем временем появилась информация, что были вынесены черновики Детлы из тюрьмы, а также появилось анонимное письмо, где говорилось, что есть вероятность, что Усни Лекмер может обнародовать то, что может показать Пеммера в ужасном свете, так как владеет компроматом. Пеммеру дали это письмо, спросив, существует ли какой-то серьёзный компромат на него, тем самым обратив его внимание на двух вроде никому не нужных людей.
Пеммер заявил, что на всякий случай лучше не дать никакой информации, конечно же, заведомо ложной, просочиться.
Так что части погромщиков сказали, что можно без всяких штрафных подразделений получить свободу, если они поймают двух людей и отберут их бумаги. Национальность Ведле дополнительно воодушевила погромщиков.
Ведле и Усни с ребёнком и бумагами шли под снегом с дождём. Усни шёл довольно быстро, Ведле еле поспевала.
– Помедленнее, я в матери тебе гожусь, я не могу с твоей скоростью идти, – просила она.
Они прошли за сутки несколько деревень. Ведле пыталась попросить у людей молоко. Ей отказывали. Усни радовался, что у его приёмного сына есть шанс с самого начала не быть причастным к эксплуатации животных.
А вот Ведле переживала. Она знала, что нужно таким маленьким детям.
Отчаявшись, она в одной из деревень, не оповещая Усни, украла в одном доме молоко. Хозяева её поймали и хотели было избить, а то и убить. На их крики прибежал Усни с малышом. Ведле пришлось объяснить хозяевам, что для маленького ребёнка. Увидев его, они дали ей не только молоко, но и масло. Усни, конечно, переживал, что Ведле пошла на насилие и хочет сына кормить аморальной едой.
Тут в деревне появились какие-то люди. Ведле почувствовала, что лучше свалить и не маячить.
Правильно почувствовала, так как это были те, кого послали на поиски беглецов.
Они начали спрашивать жителей, не видели ли они женщину, енку лет сорока, некрасивую, а также молодого парня лет двадцати пяти с правильными чертами лица, но со следами избиения. Опрос жителей других деревень показал, куда примерно движутся Усни и Ведле. Также отныне искавшие знали, что они несут маленького ребёнка.
Так что Усни и Ведле бежали. Поднялся ветер, продолжал идти снег с дождём. Ведле предложила пересидеть в небольшом лесу, но Усни предложил идти дальше. Лес закончился. Усни продолжал идти довольно шустро, а Ведле выдохлась. Она тащила тяжёлый чемодан.
Но теперь уже найти какое-то временное пристанище было невозможно. А ребёнок начал кашлять. Ведле стало страшно, потому что это значило, что с большой вероятностью ребёнок долго не проживёт.
Возвращаться в деревню и плакаться было нельзя. Им ещё повезло, что люди, давшие им молоко, указали другое направление, сказали, что Ведле и Усни ушли в другую сторону. Но это позволило выиграть не так много времени. В самом лучшем случае – ночь. Но об этом Ведле и Усни даже не знали.
Посреди поля было что-то вроде шалаша. Видимо, дети местные построили.
Никаких дров прямо поблизости не было, до леса долго бежать, маячить боялись. Из-под снега можно было достать мокрую траву, но для растопки она не годилась. Внутренне Ведле приготовилась сжечь чемодан, но чтобы он загорелся нормально нужно было хорошо растопить. Ведле открыла чемодан и грустно посмотрела на бумажки. Усни в этот момент показывал козу ребёнку.
Если Ведле сидят сожжёт то, что Лендж Детла смог написать в ходе борьбы, а отчасти – вообще в застенках, то она убьёт его мысли. Лендж Детла, несмотря на некоторое несогласие, воспринимался Ведле как высшее существо, как самый главный предок всех угнетённых. Она взяла наугад одну бумажку. Было написано: “Можно исписать сколько угодно бумаг, пытаясь дать совет будущим борцам, но строить свои идеи они будут на основе того, что происходит в ходе борьбы. Революционные идеи и даже революционные организации рождаются в ходе революции. Пусть борются живые, а мы лучше слишком давлеть не будем“.
Это Лендж Детла написал в ночь перед судом.
Ведле достала эту бумажку, достала компромат на Пеммера и отложила.
Остальное, сдерживая слезы, бросила в кучу. Усни играл с ребёнком, так что она самостоятельно попыталась разжечь огонь. Был ветер. Экспериментально она выяснила, с какой стороны относительно ветра нужно встать, чтобы загорелось. С пятой попытки бумажки загорелись. Она, напрягаясь, разломала чемодан (какое счастье, что он был грубым, не лакированным и новым). Обломки чемодана запылали. Ребёнка она попросила поднести и погреть, вскипятила также она молоко, им она напоила ребёнка. Все бумажки, кроме отложенных, к тому времени уже сгорели. Усни сказал:
– Вообще, бумага неплохо греет, если класть её под одежду. Когда мы выходили из окружения в ходе войны с Кини, то так грелись. Это на будущее.
– А что сказал так поздно?
– Понимаешь, настойчивый совет под руку является, как я считаю, убийством.
– Тебя по голове настолько сильно били, да?
Затем она тихо обратилась в пустоту:
– Дорогой, бил ты меня, говорил, что я отвратительное чудовище, раз детей иметь не могу, а вот теперь тебя нет, а у меня целых два сына: поменьше и побольше. Не свои и ладно, больше, чем свои.
А затем Ведле сказала погромче:
– Можно я ребёнку имя дам, хорошо?
Усни согласился: несогласие – форма убийства.
Ведле продолжила:
– Лендж. Его будут звать Лендж.
Наутро они вышли. Через два часа после того, как они покинули шалаш, там уже были искавшие.
Ребёнка, получившего имя Лендж, Ведле несла теперь сама, не доверяя Усни. Как и две бумажки.
Ведле и Усни были задержаны человеком из королевской армии. Обычно он бы как минимум их обыскал, но на фоне ненависти к себе за то, что он помогает продавать куски территории своей страны, он был в стрессе и лишь посмотрел на Ведле и Усни. Его насторожил Усни, но Ведле, понимая, что спросит роялист, сказала:
