Маргарита Смирновская
Поймать лаптем удачу
У меня под столом уже ноги затекли, а от близкого присутствия моего объекта вожделения мне было очень душно, и я не знала, куда мне смотреть, только бы его не видеть. Зачем он под столом оказался – я поняла, а вот зачем ему надо меня выручать было… Ефимов не знает, что я – та самая Вика, а значит, даже если бы он меня и увидел, то я бы взяла конверт со стола секретарши и курьером назвалась, возможно, меня бы тогда выгнали. Вот и всё. Вскоре послышались шаги, и вошла секретарша Ефимова. Она направилась в кабинет директора.
– Пусечка, ты расстроен? Ничего не получилось?
От её голоса у меня скривилось лицо, и я молча её передразнила, совсем забыв про сидящего рядом Высоковского, который смотрел на меня и тихо смеялся.
– Ты вызвала «крота»? – спросил секретаршу «пусечка».
– Будет через час.
Секретарша держалась молодцом. Я бы на её месте, побив такого начальника, с чистой совестью искала себе другое рабочее место. Ефимов прошёл в секретарскую комнату и на выходе из кабинета обратился к своей помощнице.
– Здесь должна быть папка с последними договорами. Найди мне фирму ООО «Альбрус». Там два договора. Поняла?
– Да.
Секретарша пошла в нашу сторону. Я так и ждала, когда она нас заметит и заорёт громче сирены скорой помощи. Но она отвернулась от нас к шкафу. Финансовый директор вышел. А я до обморока боялась, что она нас вот-вот заметит. Интересно, Миша тоже боится, или нет? Это же его кабинет… Ему даже вопросы задавать никто не будет, что он здесь делает? И почему под столом?
Взгляд мой упал на лицо Высоковского. Он, такой паршивец, смотрел под мизерную юбку секретарши Ефимова! Блин, но неужели им так интересно знать, какое носят их сотрудницы нижние белье?! Я не выдержала и руками насильно повернула его голову ко мне, показав кулак. Он засмеялся и покраснел. Мне казалось, эта секретарша будет рыться в папках целую вечность, и я скоро завою от того, что спина и ноги – в неудобном положении, а шевелиться нельзя. И вот эта «нерасторопа» вышла из кабинета, и мы сначала услышали уходящее цоканье её каблуков, а потом – как дверь кабинета финансового директора захлопнулась. Миша быстро вылез из-под стола, закрылся на замок и набрал чей-то номер.
– Василич, зови всех на пост. Пусть никого в здание не пускают. Даже по моему приказу от третьих лиц. И устрой проверку в кабинете нашего финансового. Да, и никого оттуда не выпускай, пока я не позвоню.
Я удивлялась, неужели у него ничего не затекло, ведь он сидел под столом дольше меня. Миша прошел в свой кабинет, а я за ним еле ковыляла, прихрамывая на одну ногу.
– Как ты меня узнал? И прошлый раз, когда я в парике была, и сейчас, когда я одета, как парень?
Миша, снимая картину, обнажил сейф в стене и, не смотря в мою сторону, ответил:
– По запаху.
Он достал барсетку Павла и вытащил мой листочек, который лежал не в барсетке, а в моем кошельке!
– Как, по запаху?
Что он гонит? Миша, улыбаясь, мягко ответил:
– От тебя за три версты пахнет дымком «Юбилейной». И от твоего журналиста тоже.
Миша стал набирать код по порядку, а я за ним наблюдала. «Как дымком? Я только в первый день нашего знакомства не переодевалась и не мылась после смены… Да и Гущин был заядлый чистюля. У него даже спортивный костюм накрахмален!» Я себя обнюхала. Да нет же! Я на сменах почти неделю не была! Бред!
У Миши так и не получилось открыть сейф, и он отошёл, задумавшись, к окну. Я сказала:
– Это шифр. Значит, он набирается не полностью или слагается. Надо перепробовать варианты. Я забрала у него бумажку.
– Давай для начала наберём первую букву и две первых цифры?
– Там только восемь знаков. Я с утра пробовал. Везде по два знака букв и четыре цифры. Я пробовал из каждого брать по одной, и пополам, и по две… Я не знаю, что это… Может не этот листок или код?
– Этот. Там другого не было.
Я смотрела и смотрела на эти записи Павла. У меня было ощущение, что здесь что-то не так. А что?
– Дай барсетку.
Миша мне её протянул. Я вытащила все карточки и взяла стикеры. И стала присваивать карточкам пин-коды. И две записи стали лишними. Мне всё стало понятно. Последняя запись была не из двух букв, а из четырех! «FINE 2280». Этой карточки точно не было! А еще одна запись была стандартной – «IB 1172». Именно той карточки, что лежала в моём кошельке. Я достала её и стикером присвоила пин-код.
– Так, финн – это конец. Миша набрал «fine2280», но ничего не вышло.
– Не тот.
– «Финн» – это не код, а подсказка. Получается, надо взять предпоследнюю запись и соединить с цифрами от «fine».
Миша набрал две буквы и первые две цифры от пин-кода карточки, добавил цифры 2280 – снова не получилось.
– Номер первой машины, которую купил Пашка на свои деньги, что заработал при первой крупной сделке. – Миша улыбнулся. – Я понял.
Я смотрела, как он набирает шифр.
– Это номер машины и последние две буквы.
– Семь знаков? – не поняла я.
Но дверца открылась. Там лежала толстая черная папка и ключи. Миша их взял в руки и с горечью посмотрел на потолок. Сейчас я увидела его боль, которую он скрывал за спокойствием на похоронах брата.
– Он бросал нас, оставляя всё.
– Кроме денег, – сказала я.
– Деньги – дело наживное. – Миша сел в кресло и стал просматривать документы. – Все поставщики, договора, сметы, акты… Всё, что я искал!
– Неужели!
Мне стало обидно. Это значит, что документы, которые я украла у финансового, ему уже не нужны? И то, что за панелями игрушечной кухни, тоже не требуется? Вике пора на утиль?
Пока Миша просматривал папку, я себе заварила кофе и ждала, пока он прочитает эти листочки, а потом пошлёт меня далеко и надолго. Отпив три глотка, меня передернуло от неожиданности, потому что в наш кабинет кто-то ломился.
– Он заперт! – сообщил неизвестный мужской голос.
– Так открой!
Голос принадлежал тому человеку, который приходил полчаса назад вместе с Ефимовым.
– Я за ключами схожу, – ответил неизвестный, и послышались торопливые шаги.
Миша резко захлопнул папку и обратился ко мне:
– Нам надо уходить.
Миша быстро собрал карточки в барсетку и, прихватив её вместе с папкой, направился к шкафу. Он открыл одну из его дверей, отодвинул висевший на вешалке плащ ближе к пиджакам, и за ним я увидела еще один выход. Миша быстро подобрал ключи от этой двери, и мы очутились на узкой лестничной площадке. Высоковский задвинул проход одеждой и запер дверку.
– Стой здесь. Мне надо спрятать папку, – и он завернул в узкий проход.
Я начала нервничать. Мне было страшно, и за себя, и за него. Меня впервые осенило, что я вижу пророческие сны. Вот, например, мне снилось, что Маша звала меня и просила о помощи. В итоге я ее еле спасла. Потом мне приснился бал, где я танцую с Высоковским в золотом платье. Я попала на банкет с Мишей, и он мне вручил золотое платье. Теперь мне приснилось, что Мишу убили. Получается, Миша опаснее для преступников, чем я? Нет-нет! Это всего лишь сон! Я не верю в эту чушь! Я в существовании Бога-то сомневаюсь, а верить в вещие сны – не про меня! Это, как верить одному гороскопу, написанному для миллионов людей с разными профессиями и с разными социальными условиями жизни, а про моральные устои – я вообще молчу. Бред! Бред! Никогда еще мой гороскоп не совпадал с моей жизнью. А сон – это совпадение. Это мой мозг так сработал. Я переживала за Машу, и она мне приснилась, а просила о помощи потому, что накануне она это делала наяву. Высоковский на балу мне приснился потому, что я о нём много думать стала, и я сама при первой встрече решила, что он похож на принца! Вот и приснился мне бал, принц Высоковский и я, как принцесса, в золотом. Как в моей любимой диснеевской сказке «Красавица и чудовище». А то, что меня пригласили на фуршет – это тоже совпадение! Чистое совпадение.
Вскоре появился Миша, и я облегчённо вздохнула.
– Идём! Нам надо живыми добраться до места, на которое намекнул Паша.
– Тебе. Тебе надо добраться, а мне живой остаться, так? Тебя же не хотят убить?
– Я уже давно в этом сомневаюсь.
Мы спустились в подвальный этаж и оказались в гаражном помещении. Там стоял Мишин «байк». Он его осмотрел и проверил тормоза. К моему удивлению, мы благополучно выехали. Ехали мы долго. Я так поняла, в Подмосковье.
Пока ехали, я даже не заметила, как крепко в него вцепилась, словно не хотела его отпускать. Наверное, это сон сыграл свою роль. «Неужели и Михаила серьезно хотят убить. Я думала, он стал мишенью, только лишь из-за меня…». Всё намного серьезнее, чем я представляла. Только непонятно, если Паша оставлял намеки только тому, кто его хорошо знал, знал его ценности и часть биографии, то зачем он Мишку грязью обливал?
К моему ужасу мы проезжали заброшенное место, заросшее ещё не пожелтевшей травой, и оно было похоже на помойку. Невдалеке виднелись крыши старых гаражей. У меня было страшное предчувствие. И посильнее, чем когда Маша уезжала от меня с чемоданами. Мне так и хотелась закричать в ухо Высоковскому, чтобы он валил куда подальше от этого места и никогда не приезжал сюда. Но я не могла. Потому что сама логически в это не верила. Это сон. Всего лишь сон. У меня даже пистолета нет. Убить я никого не смогу. И здесь никого нет.
Это было большой ошибкой, так себя убеждать. На въезде в гаражи нас поджидала машина, из-за которой я, вместо ресторана, поехала к Высоковскому ночевать. Миша её тоже узнал и остановился, чтобы осмотреться, куда ехать. Сзади к нам двигалась еще машина. Миша рванул в поворот налево, по гаражной улице.
– Это единственный выезд. Если там нас ждут, то бери пистолет у меня за спиной…, – кричал он мне. И остановился, бросив ключи в кусты. Я поняла, что он тоже думает, что нас убьют, поэтому не хочет, чтобы преступники имели его личные вещи. Он достал мобильник, нажал всего одну кнопку и сказал:
– Гаражи. Наши гаражи, помнишь? Да. В засаде.
С кем он говорил? Только с тем, с кем есть общее прошлое. Наверное, это его брат подполковник Петров.
Доехав до прямой дороги на выезд, мы поняли, что окружены и остановились. Я нащупала рукоятку своего травматика и достала его из-за пояса Михаила. Сколько у меня патронов осталось? Один я потратила при нападении ещё до переезда к Маше. Потом стреляла в чашечку ноги в гаражах, в Москве. Дальше – в руку…
Итого, пять патронов есть. Надеюсь, Михаил не тренировался стрелять? Я осмотрелась. Семь человек! Пять патронов…
Двое останутся по-любому, как во сне…
Я выстрелила одному парню в чашечку ноги. Тот сразу упал, грязно ругаясь матом
– Не подходите! У нас ничего нет! – крикнула я, выстрелив в другого нападавшего.
– А нам и не надо! Бросай оружие!
Один из мужчин направил на меня пистолет, и я вновь выстрелила, попав ему в руку. Пистолет он выронил, но его поднял другой. Миша стал с этим парнем драться, отбивая оружие. А у меня оставалось два патрона, если Высоковский их не тратил. Я выстрелила в раненого в ногу мужчину, на этот раз, попав ему в руку. Потом ранила ещё одного, который направлялся ко мне, остальные два убежали. Миша выбил пистолет и бросил его мне. Один из лежащих ребят достал наган, но Миша наступил ему ботинком на руку и забрал оружие себе.
– Вам не уйти, – смеялся тот. – А ты считай покойник! Тебя сразу трое заказали.
– И кто? – спросил его Миша.
– Так я тебе и сказал!
Мы хотели уже уехать на «байке», как нас окружили ещё семь человек, и тут меня прорвало. Я чувствовала себя, как во сне. Я стреляла во всех подряд, пока не увидела, что все лежат. Меня трясло, и слёзы полились из глаз, я упала на колени.
– Нет… Всё не как во сне…, – повторяла я.
Миша поднял оброненное мной оружие, вытер его носовым платком и сунул в руки одному из ребят, в которого я стреляла из травматика. Он, видимо, потерял сознание, когда я стала стрелять во всех без разбора. У Миши зазвонил телефон.
– Направо. У нас ЧП. Давай, я тебя встречу. – Потом он посмотрел на меня и сказал: – Ты никого не убивала. Запомни. И ни в чём никому не признавайся. Ты меня слышишь?
Я утвердительно кивнула. А он меня, быстро поцеловав, отвёл от места, где я стреляла, а туда перетащил того парня, кому сунул оружие, а сам завернул за угол. Дальше я увидела людей в черных масках, меня схватили и, нацепив наручники, посадили в машину. А я всё плакала и не могла успокоиться.
Вот так, из-за глупого сна, я превратилась из обычной гражданки с воронежской пропиской в хладнокровную убийцу. Я не помнила, куда и в кого я стреляла. Но я и близко им не давала к нам подойти. Наверное, стрелок с такой психикой, как у меня, становится очень опасным для обычных граждан. А вдруг это были обычные люди, и я их убила только потому, что они захотели нам помочь? Мне стало ещё хуже от этой мысли.
Дальше всё было, как в моём страшном сне. Меня привели на допрос, и я говорила только одно:
– У Высоковского спросите. Я ничего не поняла.
Они решили, что у меня шок. Возможно, это так и было. Меня посадили в обезьянник. Там сидел, то ли наркоман, то ли бомж, ещё совсем молодой. Он пытался со мной говорить, но я молчала. Сколько я так бессмысленно сидела – я не помню. Но к вечеру, я почувствовала, что хочу есть и спросила у парня.
– Здесь кормят?
– Когда как. Смотря, кто дежурит. А ты девушка – тебя накормят. За что сидишь, планшет подрезала?
– Нет. Я сама не знаю за что.
Всё. Я включилась. А, правда, за что? Группа захвата и меня повязала. Что стало с теми людьми, в которых я стреляла – я не знаю, хоть убей! Неужели меня Высоковский подставил?! Через меня отделался от своих врагов! Нет, я не сдамся! Я еще рассчитаюсь с ним.
Вместо ужина меня повели на допрос. В этот раз допрашивал очень красивый молодой человек. Мне он показался очень похожим на Алена Делона в молодости. Тёмно синие глаза, брутальный брюнет. Если бы не мое ужасное состояние, и не голод – я бы в него влюбилась. Он относился ко мне с уважением и участием, даже не допрашивал, а разговаривал со мной.
– Вика, как вы себя чувствуете? Чаю не хотите?
– Кофе. И сливок двойную порцию.
Следователь велел своему напарнику принести заказ и вновь обратился ко мне:
– Что вы делали в гаражах?
– Я не знаю. Я ехала с Высоковским. Михаилом, – уточнила я.
– Какие у вас с ним отношения?
– Это имеет значение? – возмутилась я.
– Имеет.
– Партнёрские! После того, как Павел разбился с моей подругой в автокатастрофе, мою квартиру дважды вскрывали, в меня трижды стреляли, в Михаила тоже. Поэтому мы держались вместе.
– А причина? Ваше мнение, почему в вас стреляли?
– Павел со своим финансовым директором вёл грязный бизнес, а потом решил под чужим именем скрыться с моей подругой. Он вывел деньги из фирм, этим подставив родственников и коллег по темному бизнесу. За это его и убили. Теперь всем нужно, чтобы деньги и документация Павла не попали в руки Михаилу. Михаила они тоже прощупывали и поняли, что их тёмному бизнесу конец, вот и решили его убрать с дороги. Я думаю, что так всё и было. Доказательства темного бизнеса у меня есть. Ну, а плёнка с записью убийства Павла – у подполковника Петрова из ФСБ. – Всё, как на духу, ответила я.
– Хорошо. Что случилось в гаражах?
Меня немного забило. Главное не выдать себя. Что там говорил Высоковский? Я не виновата. Я никого не убивала. И он сунул пистолет какому-то парню в руку…
Так, строим на ходу версию.
– Нас окружили. Я стреляла из травматика. А потом, выстрелом, у одного я выбила из руки пистолет. Его подобрал парень и стал стрелять по всем подряд. Я выстрелила ему в колено, он упал и потерял сознание. Наверное, он наркоман, – заключила я.
Бред! Бред! Неужели он поверит?
– Хорошо. Разберёмся.
Нам принесли кофе, и я жадно стала его пить.
– Меня выпустят? – поинтересовалась я.
– Как будет готова экспертиза, и проведено следствие.
– А в чём я виновата?
Такой хороший мент и… тупит! Следователь широко улыбнулся, и его лицо стало еще обольстительнее.
– Вика, не буду вам врать – вы подозреваемая, до тех пор, пока мы не допросим Михаила.
– Так допросите!
– Не можем.
– Это как?!
Они что, издеваются? Он что, в Кремле, что до него добраться нельзя, как до президента!
– Мы не можем найти его, – ответил полицейский, и у меня защемило сердце, мне не хватало воздуха.
– Вика, вам нехорошо?
Я, пытаясь успокоиться, взяла остывающую чашку в руки.
– Нормально… Он звонил, – сказала я, пытаясь потихоньку дышать.
– Когда? Вам? Разве у вас был телефон?
– Нет, – ответила я. – Тогда. В гаражах. Он звонил. И ему звонили, потом он пошел кого-то встречать, завернул налево…
У меня потекли слёзы. Только бы он остался жив! Я из-за него столько людей завалила, а он исчез. Может он, как Паша – кинуть всех решил? Забрал карточки с пин-кодами – и за границу…
Нет, он не может…
Дальше, я помню, что от следователя получила валокордин, и меня снова посадили в обезьянник. У меня не было четких ответов на все вопросы.
К ночи у дежурного постоянно звонил телефон, и этим меня достал до невроза. Я же очень надеялась, что меня найдет Гущин. Ну, если он действительно журналист, то найдёт. И хотя бы принесет поесть. А я его попрошу найти этого сбежавшего Высоковского, главное, чтобы он вытащил меня из этого вонючего места. Часам к трём ночи пришли на дежурство ещё трое полицейских, они смеялись между собой.
– Да, как наша смена – так всегда нам не спать!
– А что в этот раз? – поинтересовался дежурный.
– На труп Высоковского вызвали…
Дальше я оглохла. Меня мой сосед по камере тряс, но я его не слышала, я съехала по стенке, и свет в моих глазах погас.
Проснулась я в больнице. Я её сразу узнала, хотя это была не обычная палата: окно с нежно-салатовыми занавесками, много живых цветов, телевизор, стол и два стула, кресло…
В моей руке – капельница. Я стала понемногу всё вспоминать…
И нет! Лучше бы я это не делала! Не знаю, сколько я хлюпала и кусала губы, раскаиваясь, что, может, вообще зря людей поубивала…
Лучше самой быть убитой, чем столько людей завалить зря…
Ко мне зашла медсестра и тут же убежала. Пришли еще два человека в белых халатах. Они между собой что-то обсудили и сделали мне укол. Я опять провалилась в сон. Когда я очнулась, со мной сидела медсестра.
– Вам лучше? Как спалось? – спросила она, мило улыбаясь.
– Хорошо.
– Я позову следователя. Он каждый день к вам ходит. И жених ваш приходил!
– Кто из них? – спросила я, имея в виду Гущина и Высоковского, но потом вспомнила. – Хотя, знаю.
Через несколько минут вошёл тот красавчик, что допрашивал меня.
– Добрый день. Вы можете говорить?
– Да.
– Тогда вам вопрос: откуда у вас травматическое оружие? Где вы научились стрелять?
Я стала беспристрастно отвечать. Он заставил меня всё вспомнить до мельчайших подробностей, даже пришлось рассказать, что мы с Высоковским целовались. Но на рассказе о событиях в гараже – меня словно заклинило. Я начала плакать. Следователь ушёл. Позже пришла медсестра и принесла букет цветов и записку. В ней было очень аккуратным, разборчивым, почти печатным, почерком написано: «Ты умница. Не сдавайся. P. S. Спасибо».
Гущин? По характеру записки – так бы написал Гущин, но и приписал бы вроде этого: «Я знаю, ты сейчас страдаешь, без моей чертовской улыбки!».
Да… Без Гущина грустно. У Гущина почерк другой. Неразборчивые каракули в сумасшедшем порядке. Может это Маша? Какой почерк у Маши? Я не помню! Возможно, это Маша и Кристина наняли курьера, а медсестра подумала, что это мой жених.
Когда я смогла вставать, то поняла, что ещё нахожусь под следствием, и с меня обвинение не снято. Хотя, я толком не могла понять, в чём меня обвиняли, и почему я под стражей до сих пор. В больнице я узнала, что мне лечат сердце и нервы, что у меня, мол, полностью изношенный организм, и после лечения, если меня не посадят в тюрьму – от работы меня ждет санаторий. Я слышала, что от моего завода действительно отправляли в санаторий… Но не думаю, что простых рядовых. Именно в больнице, чтобы не сойти с ума, я стала строить планы на новую жизнь. Если меня не посадят в тюрьму – я поеду в деревню и останусь там навсегда! Буду жить в бабушкином доме, засажу клубникой весь её огород (а это пятьдесят соток), в июне продам клубнику, всю зиму буду рисовать картины, а осенью организую выставку и буду их тоже продавать. И не будет мне одиноко. Мне нельзя жить в обществе. Я – смертельно-опасная.
Так прошло две недели. Если бы не телевизор с видеомагнитофоном, и принесённая для меня электронная книга – я бы завыла от тоски. Конечно, я задумывалась: почему у меня отличное питание, личная санитарка и барские условия заточения. На ум приходила только Кристина. Я с горечью думала, что с ней я смогу полностью рассчитаться только года через три.
И вот однажды в палату медсестра принесла знакомую мне одежду и велела переодеться. У меня тряслись руки. Это джинсы и джемпер, которые я оставила в своём кабинете в офисе Высоковских перед фуршетом. Мне не хотелось это снова надевать. Это всё равно, как дважды прожить один и тот же день. Как будто жизнь старая возвращается…
Когда я переоделась, в палату вошли следователь и Гущин. Я на Серёжке повисла от счастья.
– Я знала, что ты не оставишь меня! Я знала, что найдешь…
– Видал? – спросил Гущин у следователя. – А ты говоришь – о Высоковском думает…
Я не понимаю, какая разница ему, о ком я думаю? Я встала буквой «Ф» и гневно пилила глазами Гущина.
– Вик, успокойся! Это мой друг Женька Енисеев. Твой следователь и покровитель. Он охрану тебе организовал.
– Ну, скажем не только я. Была команда сверху, что мне было на руку.
– Зачем меня охранять, если я и так под арестом? – не поняла я.
– Ты не была под арестом, – ответил Женя.
– Ну, под следствием. Без разницы. Мне – так, всё равно.
– Вик, под следствием человек живет свободно. Ну, я имею в виду, под подпиской о невыезде, – объяснил мне Гущин. – А у тебя была личная охрана, пока не посадили вашего убийцу.
– Его посадили? – У меня впервые за последнее время появился интерес к жизни. – И кто он?
– Финансовый директор. Ефимов. Сначала нашли труп киллера и взяли ребят, ну тех, что ты недозавалила. – Гущин осекся. – Тех, кому ты колени перебила. Вот они и дали показания на финансового. Его долго не могли найти. А потом он сам пришел и сдался. Вот такие сказки.
– Нет, – я сморщилась, почувствовав тошноту, но сказала: – Это не он.
– А он говорит – что он! – перебил меня Гущин.
– Он – не он, в этом будет следствие разбираться, – перебил нас Евгений.
– А сколько было в гаражах людей убито? –спросила я, а сама себя тут же выругала.
Гущин с другом переглянулись и Женя ответил:
– Наркоман, что всех перестрелял – вот он мёртв. Умер от шока. У него было слабое сердце, а еще и передозировка… И еще один – ударился головой, когда падал. Остальные живы.
– И что говорят? – мне стало, право, интересно.
– Это тайна следствия, – нахмурился Евгений, а Гущин, обняв меня, сказал:
– Да разное, и все по-разному. Вик, что тебе до них? Ты свободна, вышла с больничного, скоро на работу. Своих проблем хватает…
– С какого больничного? – не поняла я.
– Вик, ты лежала под нашей охраной в больнице, а теперь вылечилась. Всё! Пора домой, – объяснял мне Гущин.
– Подожди, это разве не тюрьма? Не тюремная больница?
– Нет. Эта частная клиника, – ответил Евгений.
– О, нет! – Я схватилась за голову. – Теперь мне еще за неё платить…
– Не дрейфь, за тебя уже заплатили!
– И кто?
– У подруг спроси.
В обнимку с Гущиным я вышла из палаты. Как легко всё для Гущина. А мне теперь не только отдельную палату оплачивать, но и частное лечение, и сиделку! Уж лучше бы была тюрьма!
У входа больницы стояла зеленая машина Кристины, а около неё я заметила хозяйку и Машу. Я их крепко обняла и закричала:
– Вы сума сошли! Я не в тюрьме была, а вы меня бросили и даже не навестили!
– Я говорила, что она так и отреагирует? – сказала Кристи Маше.
– Но…, – только и сказала Маша и замерла, смотря мимо меня.
Я обернулась. И чуть не упала. Недалеко на знакомом «байке» сидел Михаил. В одной руке у него был букет с цветами. У меня кругом пошла голова. «Труп Высоковского». Это ошибка? Или ложное значение? Труп – самого Высоковского, или труп – сделанный Высоковским? Он жив! Он не сбежал. Это он писал мне единственную записку. Что ж так мало? Почему не подписался? А я же за упокой молиться стала! Идиот!
Я почти бегом пошла к нему – он едва успел слезть с «байка». Я сначала его крепко обняла, потом поцеловала, а потом…
А дальше мне так обидно стало, что всё это время я жила, как в тюрьме, когда сам он был на свободе, и я думала, что я совершила столько убийств, и всё зря…
Я его оплакивала и винила себя во всём, а он написал мне три предложения и не подписался даже.
Я не сдержала своих эмоций и дала ему пощёчину, потом отвернулась, чтобы уйти. Но вспомнила про цветы, и отобрала их. Не хватало, чтобы он их сиделке моей подарил.
Обиженная, я села в машину к Кристине на заднее сиденье, а голову положила на переднее. Я слышала, как Гущин мне крикнул: «Пока! Я тебе позвоню, любимая!». Это, наверное, было им сделано для Михаила. А Маша с Кристиной сели впереди. Всю дорогу Кристинка внушала мне: что это ненормальная семья, что она нам с Машкой таких ребят найдет! А Маша утверждала, что всегда знала – что Миша хороший, и Паша его, оказывается, очень любил. Я их не слушала. Дома меня ждала новость. Миша по завещанию Павла отдал Маше рекламное агентство и деньги, которые тот незаконно перевел на её имя.
Маша на самом деле не знала, что он собирался поменять им имена и остаться жить в Америке. Квартиру, купленную на имя Маши, он тоже оставил ей, а вот организации забрал, так было прописано в просьбе Павла, в случае, если его план даст сбой. Маша ничего не знала о делах своего любовника и была поражена, что он столько для неё готов был сделать.
Я долго просила прощение у Маши за то, что использовала её одежду, но когда принесла пакет с джемпером и джинсами, то Маша сказала:
– А это не мое, Вик.
– Как не твоё, Маш? Это Гущин принёс. Ты просто забыла! У тебя вещей много!
– Я не ношу джинсы этой марки. И мне такой покрой свитера не идёт. А вот на тебе – круто смотрится.
У меня в голове будто что-то щёлкнуло, и я принесла ботинки.
– Это твоё? – спросила я Машу.
– Нет. – Маша уже смеялась. – Вик, вы магазин ограбили?
– И туфли в офисе тоже не твои, – заключила я. – Я убью этого Гущина!
Не хватало мне еще и у него в должниках ходить!
Потом выяснилось, что моё и Машино лечение оплачивал Высоковский. Но на этом мои познания не закончилось. Оказывается, Высоковский меня сам уволил с завода, дав понять, что я работаю на него. Мне было грустно и радостно одновременно.
Как-то вечером, Маша уехала с Кристиной, а я уложила Инночку спать. И услышала, как мою дверь кто-то открывает. В голове родилось два варианта и, как оказалось, – оба неправильных. Первый: Маша вернулась, потому что забыла взять деньги или карточку. Второй: к нам лезет вор.
Я взяла швабру и стояла за шкафом, чтобы оглушить лазутчика. Но включился свет, и я увидела Гущина.
– А позвонить? А предупредить?
– Счастье заглядывает без предупреждения – на то оно и счастье! – ответил Сергей, разуваясь. – Поесть что-нибудь есть?
– Есть.
Сережа на меня подозрительно посмотрел.
– Не я готовила – Маша.
– Тогда давай!
Когда я накрыла на стол, выяснилось, что Гущин заходил сказать мне, что уволился с завода. Ну, и это.
– Вик, я теперь завидный жених, премию получил за криминальную статью с отличным сюжетом и фотографиями. Материал супер! – Гущин чмокнул пальчики, как будто про блюдо говорил, а не про свою писанину. – Так что я готов жениться.
– А я тут причём? Женись себе на здоровье!
А саму меня разбирал смех.
– Так ты согласна?
– Согласна.
Гущин стоял, как вкопанный, словно он робот, а я его нечаянно выключила. Через минуту он сказал:
– Это хорошо.
– Я тоже думаю, хорошо. Не всю же тебе жизнь свободным ходить.
– Ага. А ты не передумаешь?
Я, все прекрасно понимая, решила прикинутся дурочкой, и, заодно, отплатить ему той же монетой за все его предыдущие подколки.
– С чего я должна передумать?
Гущин побежал в коридор, принес куртку и достал из внутреннего кармана бумаги.
– Подписывай! Здесь я внёс пункт, что ты не будешь пить мартини.
Я (вроде как!) обомлела.
– Гущин! А какое отношение имею к твоей женитьбе я?
– Так я тебя спрашивал, согласна ты или нет?
– Я согласна, чтобы ты женился… Но не на мне! Да как я могу за тебя замуж выйти, когда вы все меня оставили одну почти на месяц?! Ни ты, ни девочки – вообще никто ко мне не пришел, и не навестил меня!
– Это ты скажи спасибо тому, кто такую охрану нанял.
Я задумалась.
– Высоковский?
– Я ментов только просил. А эти – никого, кроме сиделки и медперсонала к тебе не пускали, даже передачи не принимали.
Я ещё больше на Михаила разозлилась и стукнула со всей силы по столу, но не рассчитала.
– Ой!
– А ты думала – поймала лаптем удачу?! – Гущин засмеялся. – Вика, ты подумай сто раз – я не спешу. Я вообще ПОКА жениться не хотел.
Я засмеялась.
– По тебе видно. Чуть не поседел!
