Марат Байпаков
Эрис. Фила всадников
Всадники неохотно покидают весеннюю сисситию. Прощаются. Тучи исчезли, солнце радует летним теплом. К пинии выстраивается очередь. К Полидаму, принимающему поздравления с удачной сисситией и примирительной свадьбой между древними родами, подходят Мирон и Граник. Три десятка мужей, стоящих позади предводителя рода, замолкают. Старик обиженно смотрит на подошедших, останавливает взгляд на руках Мирона.
– Только попробуй показать мне кулаки, засранец.
Громадный Мирон демонстрирует Полидаму открытые ладони. Теперь колючие глаза Полидама встречаются с глазами Граника, который быстро отводит взгляд и тоже показывает ладони.
– Отец… – бубнит под нос атлет Мирон, но Полидам не слышит его. Воспитатель «полирует» взглядом покрасневшего Граника.
– Прости нас, – тянет виновато Граник. – У тебя такой крутой нрав! Ты бы никогда не дал разрешения на брак…
– Отец?! Крутой нрав?! – язвительно перебивает Граника Полидам. Несмотря на тон, заметно, что старик доволен унижением обидчиков. – Вы слышали филу? Вам обоим назначили литургию. А разрешение отеческое вам всё равно придётся спросить у меня. Я ещё подумаю, дать его или нет. Память у меня о-очень крепкая. Крутой нрав? Да неужели? Я же сама доброта! – Полидам обернулся к мужам, стоящим позади него, те сдержанно улыбнулись: «крутой нрав» Полидама – это ещё мягко сказано.
– Думайте теперь, нечестивцы, днями и ночами, как задобрить меня. Ведь вашему преданному другу удалось меня уговорить! – надменно бросает воспитатель.
Мирон и Граник удаляются под сочувственными взглядами мужей рода. Два друга спешат к воротам поместья, там их ожидает одиноко стоящий Протагор.
– Гермократ, ты где спрятался? – Полидам вновь оборачивается к окружению. Мужи выводят к Полидаму юношу, снимают с его рта руки-кляпы. – Твои друзья повинились предо мной, уезжают с афинянином. Тебя бросили и лошадь тебе не оставили. Дружбе вашей, никак, конец подошёл?
Вокруг раздаются саркастические смешки. Гермократ смотрит в спины Мирона и Граника.
– Видишь, какие у тебя друзья – убегают, поджав хвосты, и даже не ищут тебя! Я твой отец, и я твоя мать. Только мне одному ты и нужен! – зло сквозь зубы цедит воспитатель. Конечно, старик перегнул, но никто из мужей рода не хочет перечить опасному ревнивцу. И Полидам надевает маску веселья – победа одержана, разве не к этому он стремился? К нему подходят представители других родов. Им, верным соратникам по спорам в филе, Полидам выдаёт припасённую шутку:
– Ты, безлошадный, не уходи, я лошадь тебе займу. Так и быть, под хорошие проценты.
Смешки перерастают в раскатистый хохот. Но Полидам не унижает Гермократа. Напротив, старик нежно стискивает любимца в объятиях. Шепчет ласково на ухо: «Кое-кто из моих домашних хочет поздравить тебя с женитьбой».
Глава 5. Горгоны Ксантиклов
Напрасно Мегиста пытается разглядеть что-либо сквозь покрывало невесты: ткань хоть и неплотная, но верный союзник Ксантиклов – хитрые узоры плетения – радуют только сторонних наблюдателей. Невесте, увы, видна лишь посыпанная песком ровная дорога под ногами. Голоса вокруг незнакомые. Разговоры звучат непонятные – о литургии двух всадников… Имена наказанных не называются. Пятеро спорщиков оценивают стоимость театральных постановок. Расходятся в оценках затрат.
– Мой Проксен, им придётся нанимать хор! – звенит позади юношеский голос. – Актёров искать издалека, задорого, по соседним полисам.
– В сорок дней предписано уложиться! – откуда-то спереди звучит удивлённый басок подростка. – Это же надо же! Придумать за сорок дней огромную трагедию, длиной от восхода до заката! В певческих-то стихах!
– Тяжкие труды предстоят! – грустно отвечает ему голос постарше. И уверенно заключает: – Деркелид, им, нечастным, втроём не осилить литургию.
– Ещё и надзор судебный установили. Капкан это, а не литургия! А если постановка провалится? Денежным штрафом тогда бедняги не отделаются. Может, кто им поможет? – угрюмо заключает солидным басом, возможно, тот самый Деркелид.
– Агис, дорогой ты мой, да никто из гаморов не согласится пособлять несчастным, – вступает приятный голос зрелого мужа. И пренебрежительным тоном, вполголоса: – Стоило ли так рисковать? Ради кого?..
Неожиданно позади идущих раздаётся громкий, сердитый хлопок в ладоши. Возможно, шествие невесты нагоняет ещё один муж? Спорщики тут же замолкают. Мегиста вдруг отчётливо понимает, что неведомые собеседники говорили о ней и о её подругах. Хотя девушка под тканым покрывалом не видит взглядов, но кожей ощущает их осуждение. После резкого хлопка сопровождающие идут молча.
Дорога приводит не к парадным воротам поместья, через которые гостья прибыла на сисситию. Храп лошадей, запах навоза и сена, суета рабов, скрип повозки – возможно, конюшни Полидама? Процессия останавливается. Мужчины по обеим сторонам бережно поднимают и усаживают Мегисту в телегу, на белые шкуры коз. Кто-то вложил ей в руки пышный букет цветов и на ушко вкрадчиво шепчет:
– До свадьбы двадцать дней. Двадцать дней будешь жить у меня. – Это знакомый голос Полиника. – В почёте. В гинекейоне с моей женой и дочерями.
Голос Полиника радостен, но слова его звучат как суровый приговор. Мегиста под покрывалом тяжело вздыхает, кивает головой. Телега тут же трогается в путь на Сиракузы.
Просторный двухэтажный дом предводителя Ксантиклов в Ортигии имеет два входа. Почётным, с резными вратами на бронзовых накладках, обращён к храму Афины. Повседневным, попроще, выходит на улицу торжественных шествий; эти ворота без бронзы и резьбы, собраны из отслуживших свой век частей боевых кораблей. Мегисту подводят к повседневным воротам, изъеденным червём и волнами. Полиник берёт правую руку девушки, прикладывает её пальцы к пёстрым лоскутам обшивки некогда грозных боевых бортов.
– Коринфская дева, знай: ворота в мой дом – память о героической славе рода Ксантиклов. Архий, что командовал первыми переселенцами, из нашего рода. Потрогай его славу. Ты же наша, родная! Боги помогли тебе в правильном выборе спутника жизни. На первом корабле с Архием прибыли и предки Гермократа, что из рода Мискелла, основателя италийского Кротона. Многие, кого ты видела сегодня на сисситии, не бакхиады вовсе, хоть и всадники. Только две сотни семей полиса настоящие бакхиады. Половина филы гаморов – потомки селян Тенеи24.
Полиник, накрыв своею ладонью руку девушки, водит её пальцами слева направо.
– Свирепая засуха и чёрный мор заставили нас покинуть родной Коринф. Хвала богам-покровителям! Вас же, оставшихся, покосили тираны Кипселы. Нам, на Сицилии, повезло больше вашего. Расскажу тебе о золотых венках и о слезах, здесь, на Сицилии, обретённых. Ты, дева-бакхиад, обязана песни сложить о родственниках – колонистах-переселенцах. У тебя же, как говорят, дар от богов песни слагать?
– Выучу имена славных сицилийских бакхиадов, мой отец. Запомню, что скажешь, о предках. Песни-молитвы сложу о Ксантиклах. – Мегиста благодарно склоняет голову. – Обещаю, почтенный Полиник!
Полиник тянет на себя массивную створку ворот – смазанные ворота неслышно открываются, и удивлённый глава рода застаёт на пороге дома «непобедимую армию»: перед ним восседает, стоит, ест и пьёт женская часть семьи, ближайшая родня, тоже из женщин, и прислуга. Мегиста, как и положено, правой ногой переступает порог дома. Полиник снимает покрывало невесты и держит его в руках с гордым видом скульптора, являющего своё творение.
Мегиста осматривается. Внутренний дворик дома занят женщинами. Их очень много, не меньше ста пятидесяти! Они разных возрастов – от двенадцати до пятидесяти лет, в праздничных ярких, узорчатых одеждах, у некоторых и высокие сложные причёски. Те дамы, что в первых рядах, сложили на животах руки и критически, не стесняясь, рассматривают гостью. Служанки, что в дальних рядах, сжимают дорогую чёрного лака посуду с напитками и едой, откровенно враждебны. Словно поле с лесом сошлись в рядах хозяек благородного дома – нет единства среди них. У гостьи перехватывает дыхание. Глаза наполняются слезами. Мегиста кланяется женщинам Ксантиклов. Слёзы остаются в глазах. Губы плотно сжаты – она готова принять удар.
– Коринфская дева-бакхиад из рода Ксантиклов, по имени Мегиста! – громко, на всю улицу объявляет Полиник. В ответ – звонкая тишина. Тишина подозрительно-зловещая. Женщины рода Ксантиклов не намерены соблюдать даже видимость приличий. Полиник подталкивает Мегисту к недружелюбным хозяйкам, пятится назад к настороженным мужам, ожидающим у ворот.
– Никак мятеж кровавый назревает, – серьёзным тоном шепчет сыну дальновидный глава рода. – Надо покинуть дом, пока нас не подмяли… заодно. Пойдём к Гермократу сговариваться о приданом.
Сын согласно кивает отцу и прикрывает створки ворот. Полиник, будучи не в силах сдержать любопытство, приникает к узкой щёлке.
– Как ты, убийца-отравительница, посмела к нам явиться? – раздаётся гневный голос из рядов встречающих женщин. Гостья не успевает ответить на вопрос, слышится властный окрик:
– Да подожди ты!
Осуждающая не смеет перечить старшей по рангу.
– Ходят слухи, что вас троих за отказ принять свадебное предложение… отвергнутые женихи наказали? – новый голос, девичий, наполнен задушевной жалостью.
– Наказали за отказ. Избивали. Насиловали. Душили. У нас троих не было защитников, – звучит печальный ответ. Отлетает чей-то скорбный вскрик. Дослушать женский разговор Полинику не удаётся. Кто-то с той стороны твёрдым, решительным шагом подходит к воротам, закрывает их плотно на неподъёмный засов из корабельной мачты. Из-за ворот дружным хором раздаются сочные проклятия и пожелания судьбы в адрес убогих ионийских ублюдков.
Полидам, нежно распрощавшись с последним участником сисситии, в окружении мужей рода уводит потерянного Гермократа в дом. Гермократ, идя следом за довольным Полидамом, что-то невнятно напевающим, часто оглядывается в надежде увидеть силуэты друзей. Но надежды юноши тщетны.
– Да-да, уехали… уехали твои друзья. Уехали и не попрощались с тобой. – Полидам оборачивается к любимцу. Улыбается во весь рот, полный ровных зубов. – Можешь не искать их.
И то верно. Гермократ оставляет напрасные поиски, под взглядами окружения Полидама напускает на себя равнодушный вид. Мужи входят в хозяйский дом.
– Помнишь, как ты тут в прятки со мной играл? Прятался ловко за колоннами? – довольно молвит воспитатель. Смеётся от приятных воспоминаний. – Ну иди, шалун, в кухню, там тебя ждут.
Гермократ выполняет поручение Полидама и нежданным продолжением слышит в спину:
– Слышь, сынок? – Гермократ оборачивается с середины внутреннего двора. – Потом возвращайся к нам в андронитид. Вином отметим успешную сисситию!
Гермократ согласно поднимает правую руку и входит в приятно пахнущую пирогами кухню. После заманчивых запахов Гермократ ожидает увидеть занятых кухарок или поваров, но вместительная, всегда занятая кухня пуста. На столе выставлен огромный, благоухающий, только что испечённый пирог. Вид у пирога нарочито свадебный – румяный верх украшен узорами в виде пар птиц, то целующихся, то летящих вместе, то сидящих на гнезде с яйцами. Юноша разглядывает искусные узоры и, казалось бы, не замечает юной девочки-подростка, что приближается к нему со спины с ножом в руке. Девочка бесшумно крадётся на цыпочках. Нож острый, поблёскивает наполированной бронзой в лучах весеннего солнца.
Гермократ наклоняется к пирогу, осторожно кончиками пальцев касается гнезда воркующих птиц. Неизвестный мастер искусно сплёл ветви в гнезде. На ветках – листочки, в листочках прожилки. Кажется, ветки шевелятся под весом птиц и их потомства. Какая тонкая работа! Тесто удержало форму в печном жару… Юноша восхищённо цокает языком. О чём-то своём задумывается, низко склонившись над пирогом. Девочка тем временем беззвучно приближается. Длинный тяжёлый нож, почти кинжал, остриём касается ткани плаща.
– Что же ты медлишь? – Гермократ вдыхает запах свадебного пирога, словно бы это его последний вдох. Шепчет румяному пирогу: – Доводи до конца задумку!
– Хочу угостить праздничным пирогом… тебя… – наивным голосом сладко поёт девочка, – дорогой мой человек!
– Угощай. – Юноша не отрывает взгляда от птиц, не спешит обернуться. Девочка изящно огибает стол и встаёт ровно напротив юноши. Их взгляды встречаются. Высокий тринадцатилетний подросток насмешливо оглядывает венок гостя. Подросток обещает превратиться, уже очень скоро, в утончённую красавицу-аристократку. Длинные, до пояса, волосы белокуры, цвета исключительно редкого и оттого ценимого среди эллинов.
– Что-то не так, Оливия?
– Венок потрепался. Хочешь, ножом поправлю, мой муж?
Гермократ распрямляется. Закрывает ладонью глаза. Нож приходит в движение. Бронза красиво режет свадебный пирог, разделяя птиц в гнезде, старательно огибая яйца-потомство. Солидный кусок мясного пирога клубится парами на ладони девочки. Пирог ещё горячий, но Оливия упрямо терпит жар. Юноша принимает угощение с благодарностью во взгляде. Надкусывает аппетитный ломоть…
– Я в пирог ядовитой крошки подмешала, – блаженно улыбаясь, напевно молвит девочка. – Точь-в-точь как твоя новая подруга, беглянка с Коринфа.
– Ух ты! Да ты что! Как моя Мегиста? – Гермократ от души смеётся. Оливия передразнивает его смех. – Острой-преострой крошки? Чтобы подольше помучился животом? Перед смертью? Так? Да?
Девочка, довольная оглашением своей коварной задумки, часто кивает головой. Юноша жадно поглощает «отравленный» пирог.
– Что-то не почувствовал пыточной крошки. А яд-то где ужасный? – Гермократ улыбается. Вкуснейший, свежайший свадебный пирог исчез без последствий.
– Поэты говорят, что за весной приходит лето, за летом осень, за осенью зима. Я люблю тебя, как любят первый раз. Моя любовь весенняя. За ней должна прийти иная любовь, летняя. Поэты говорят, что летняя любовь, возможно, будет совсем к другому человеку. Будет яркой, как сочные летние ягоды. А осень одарит женщину страстью урожая. Но я не хочу летней любви. Я страшусь осени. Я весна. Хочу всегда остаться весной. Хочу любить по-весеннему. Пусть я ещё наивный цветок, в цветке есть очарование весны. Я люблю тебя! – Оливия укладывает нож на место отрезанного куска. – И в отличие от тебя… подлого предателя… я тебя дождусь! – С теми взрослыми словами свадебной клятвы подросток гордо покидает кухню.
– Спасибо за угощение, Оливия, – едва успевает сказать ей вслед восхищённый юноша. – Друзья с тобой по любви или враги по любви?..
– Не за что, предатель! Друзья по любви! – нежно доносится из глубины кухни. Гермократу не видно, как в темноте утирает слёзы горькой обиды юная Оливия.
Мужи Ксантиклов во главе с Полиником, облачённым в свадебное покрывало невесты поверх нарядного плаща, не найдя Гермократа у него дома, отправляются по домам друзей в кварталах состоятельной Ахрадины. По дороге в Ахрадину мужи отвечают на расспросы паломников и знакомых, принимают положенные для свадеб поздравления и вальяжно шествуют, напевая песни богам, к агоре.
Поздний вечер теплит ранние звёзды. В ворота дома Гермократа долго и упрямо настукивают кулаком.
– Хозяин дома? – В проём заглянул опрятного вида юноша в оливковом венке. От уст вопрошающего явственно веет вином. Поздний гость налегает на ворота, гамор плохо держится на ногах.
– Дома. – Бритоголовый раб-страж ворот, того же возраста, что и гость, услужливо предлагает гамору левую руку. Правой опирается на тяжёлую дубину, окованную бронзой. Гость оборачивается назад, в темноту, и с почтением в голосе говорит:
– Отец! Архонт-фермосфет Гермократ ожидает нас.
Ворота настежь распахиваются, два десятка нетрезвых мужей, среди которых видны не только Ксантиклы, но и известные трапезиты с гражданством, вваливаются во внутренний двор. Прямо посредине двора, сидя в кресле, в окружении вольноотпущенных скифянок, хмурый хозяин предаётся возлияниям. На грустных девушках варварская одежда: кремовые штаны из тонкой шерсти, с начатой узорной вышивкой, белые просторные рубашки чуть не до средины бёдер, сапожки со звериной аппликацией, нашитой поверх кожи собственными стараниями. Девушки поднимаются с кресел, освобождая их для вечерних гостей.
«Где, когда и, самое главное, на какие деньги скифянки обзавелись дорогой одеждой?» – угадывается немой вопрос в глазах гостей.
– Да позаботятся боги о Ксантиклах! – трезвым голосом приветствует вошедших Гермократ и прикладывает правую руку к груди. Завидев и трапезитов, хозяин вслед за скифянками покидает кресло, покрытое медвежьими шкурами. Хищно оскаленные морды медведей блестят жёлтыми зубами в огнях масляных ламп, что держат у бёдер скифянки. Хозяйское кресло грузно занимает уставший Полиник. Ксантиклы, трапезиты выстраиваются полумесяцем вокруг стоящего Гермократа и сидящего Полиника.
– Определились с приданым, жених! – оглашает довольный Полиник и важно поправляет на голове венок.
А вот у хозяина, возможно, двоится в глазах. Гермократ тихо спрашивает юношу-привратника, точно ли пред ним Полиник, а не Полидам. В ответ неслышно, одними губами: «Да, мой хозяин, Полиник, точно он».
– Крепко стой на ногах, гамор Гермократ! Трапезиты подкинули богатств к нашим накоплениям. Мало тебе не покажется. – Только сейчас пьяный Полиник замечает, что и жених серьёзно пьян. – А чего это ты такой невесёлый?
– Достойный Полиник, как там любовь моя в твоём… гостеприимном доме поживает? – Вопрос встречает дружное понимание буквально у всех присутствующих. Трапезиты поминают женское злословие, забыв про завидные имущественные пополнения жениха. Разом покидают дом Гермократа и… осторожно тенями пробираются, скользя вдоль стен, к дому Полиника. Уже в пяти домах от него разведчики наблюдают шумную толпу женщин у ворот. Слышится скорбное невольничье пение…
– У тебя дома удобная кровать найдётся для меня? Выдержанное вино в достатке? – тихо спросил «призрак Полиник» у «призрака Гермократа». – Основательный мятеж в моём доме. Родные женщины сбились в тяжеловооружённую филу и отложились в независимости, фалангой, от нас. Нам сейчас туда нельзя. Тут напором… не одолеть. Осторожностью будем действовать. Пусть выгорит… тогда и вернёмся. Поживу у тебя, жених, дня два?
Гермократ в знак согласия жмёт руку предводителю рода Ксантиклов. Трапезиты, Ксантиклы и Гермократ тихо покидают чрезвычайно опасную ночную улицу.
…Едва тяжёлый засов запер корабельные ворота, как женщины Ксантиклов за руки повели Мегисту в центр внутреннего двора. Словно разноцветные цветы Сицилии, окружили плачущую девушку. Вихрем сменяются перед Мегистой глаза разных красок.
– Аглая… – Карий цвет, их обладательница властная, умная, энергичная дама в годах. Морщины не портят её, а лишь подчёркивают непростой и твёрдый характер.
– Мирра… – Чёрные глаза, яркая замужняя красавица лет тридцати.
– Ананке… – Серые… Милая и восхитительная девушка, непоседа лет шестнадцати, на выданье.
– Ариста… – Насмешливы зелёные глаза, правильны черты, чуть вздёрнут носик, замужняя очаровательная женщина лет двадцати пяти.
– Деметра… – Оливковые серьёзные глаза, печальная, утончённо-прекрасная задумчивая девушка лет восемнадцати, на выданье.
– Аттида! – Звонкий голос, янтарные глаза, проницательный взгляд, чарующей улыбкой одаряет гостью прелестная замужняя женщина лет двадцати восьми.
– Ксантиклы, не так быстро! По одной подходите. Она не запомнит всех сразу. Обряд знакомства кто помнит? – командует Аглая, подмигивая Мегисте. – Знаешь, дева Мегиста, многое мы претерпели, всё в страданиях незаслуженных, как и ты. Нам тоже есть что вспомнить… наша невеста!
Глава 6. Лавка духов Писандра
– Просыпайся, архонт-фермосфет! Слышишь, тебе, жених, говорю! – Гермократа кто-то тормошит грубо за плечи. Юноша неохотно открыл глаза, голос кажется очень знакомым. Вчерашний венок мешает смотреть. Юноша сбрасывает с себя жухлые листья. Будят его… Мирон и Граник. Гермократ резко вскакивает на ложе в андроне своего дома, шумно выдыхает от изумления:
– Не может быть!
– Удивился! – Граник протянул руку проснувшемуся хозяину. – Думал, что дружба закончилась?
– Я так рад вас видеть! – Голос едва проснувшегося похож на полубезумный хрип.
– А неплохо вы тут вчера вина полили за нашу невесту! – Мирон оглядел пустые амфоры. – По-скифски, не разбавляя, я смотрю, выпивали!
– Тихо ты! Разбудишь! – прошептал Мирону Гермократ и осторожно покинул ложе. Мирон всмотрелся в лица спящих и опознал в них Ксантиклов. Басовитый храп Полиника заставил замолчать. Трое друзей на цыпочках покинули андрон. На кресле, что в центре внутреннего двора, покоилось аккуратно сложенное свадебное покрывало невесты. Гермократ улыбнулся, взял его в руки и прижал к губам.
– Полидама не боюсь! – вынес смелое суждение Мирон. – Происки его вчетвером одолеем. Гений Протагор уже работает над трагедией. Раскола унизительного не вышло.
– Конечно, одолеем! Наш софист так воспрянул от поручения! Сияет, смеётся, танцует, стихами с нами говорит, – подхватил довольным тоном Граник. – Расставил колышки в твоём поместье и ходит между ними. Непреложный закон трагедий, говорит, составить нужное настроение зрителей от акта к акту. В финале же драмы обрушить пением хора зрителей в катарсис!
Гермократ передал сложенное покрывало скифянкам, незаметно появившимся из-за деревянных колонн, жадно выпил воду из керамического ярко-красного ритона25, услужливо протянутого Сибарис. Приял свежий белый хитон из рук Сикании. Облачившись, накинул небрежно на плечи синий плащ-хламис. Сикания застегнула бронзовую застёжку ему на плаще. Юноша поблагодарил суровых видом скифянок за заботу, и три друга покинули дом, как и прежде, вступая в новый день в совместных замыслах. За их спинами Сибарис поцеловала его грязные одежды, что-то шепча на непонятном языке. Сикания с улыбкой допила остатки воды из ритона, подолгу держа воду за щеками.
– Куда идём? – спросил с недоумением Гермократ, ожидавший поворота на агору Ахрадины. – Нам разве не туда?
Друзья вели его к верфи Ортигии.
– Пошли-пошли. Тебе подарок, – заговорщически усмехнулся Мирон.
– Какой подарок? Протагору же надо помогать. Он же там один с ритмами музыки в словах борется. Хор искать! Музыкантов! Актёров! Реквизит! – шумно запротестовал на ходу Гермократ. – У нас так мало времени, а вы…
Меж тем друзья хитро обошли дом главы Ксантиклов, миновали улицу, ведущую к источнику Аретузы, и вышли к шумной верфи.
– Так, встанем-ка здесь. – Мирон указал на каменный угол здания верфи. – Гермократ, пригнись. Ага, вот так, правильно.
– Я вас не пойму! Будем помогать плотникам?
– Друг… – таинственным голосом обратился к нему Граник, но звук чьей-то пилы заглушил его дальнейшие слова.
– Что-что? – переспросил юноша, но в этот момент вновь вступил чавкающий шум пилы. Тогда Мирон подтянул к себе недоумевающего Гермократа и зашептал ему что-то на ухо. С каждым словом серое, не выспавшееся после ночных возлияний лицо Гермократа просветлялось и наконец расцвело красками весны. Пила замолкла.
– Спасибо! – только и успел сказать Гермократ, как принялся за работу тяжёлый топор.
Трое друзей внимательно наблюдали за посетителями, входящими в скромную лавку духов через узкую улицу от верфи. Писандр, владелец заведения, умащённый до блеска оливковым маслом, опершись на резную трость, явно кого-то ждал на пороге лавки. Рядом с ним стоял невозмутимый управляющий-ливиец. Мимо праздных аристократов пронесли оструганные доски, новые снасти, камни со сквозными отверстиями для якорей. Никто из занятых работников верфи, жителей кварталов Тихе и не пытался узнать, что в полдень буднего дня у верфи Ортигии делают молодые люди.
Ожидания гаморов оказались не напрасны. Группа богато одетых женщин приблизилась к лавке. Их четыре, в длинных, до пола, светлых узорчатых платьях из египетских тканей, платья эти облегают тела, красиво обтекают изящные щиколотки при каждом шаге. На головах у женщин, ах-ах, роскошные, мягко струящимися складками, заговорённые милетские платки. Платки ниспадают на плечи – яркие, с поблёскивающей в лучах солнца золотой вышивкой! Благородные цвета – красный, сине-фиолетовый, пурпурный – сочны, как спелые ягоды. На улице не многолюдно. Дамы ведут спокойную беседу меж собой. Писандр, отставив в сторону трость, низко поклонился клиенткам издалека. Управляющий-ливиец исчез в лавке. Четыре женщины, закрыв лица платками, подошли к лавке духов. Две из них, постарше, сразу скользнули внутрь. Две юные остановились у входа, видимо ожидая своей очереди.
Писандр оглянулся на гаморов-друзей. Каким-то дивным образом опытный торговец знал, кто стоит у стен верфи. Одна из девушек – Мегиста. Она, счастливая, с улыбкой, уже нашла взглядом жениха. Её собеседница, красавица лет шестнадцати, из Ксантиклов, бдительно поглядывая в проём лавки, мельком улыбнулась – сдержанно и очень мило. У Мегисты мелькнул в пальцах краешек белого лоскутка, девушка Ксантиклов прикоснулась рукой к локтю Мегисты, и они вдвоём вошли в лавку духов. Писандр приложил руки к груди и тоже исчез в недрах лавки.
Гермократ навалился всем телом на угол главного строения верфи. Прижался виском к тёплому камню, поднял лицо к весеннему небу, жадно вдохнул запах сосны и клея и благодарно зашептал молитву. Какое же блаженство найти то, что казалось потерянным! Длинный, мучительно долгий день утрат сменился чудесным полднем обретений. Море приятно шумит волнами позади, ласковое солнце припекает, как летом. Возлюбленная Мегиста рядом. Рядом и преданные друзья. Юноша смежил веки. Дрёма накрыла его пеленой почти сбывшихся грёз.
Трое друзей не заметили, что позади них появился ещё один наблюдатель за лавкой Писандра. Нерадивый работник верфи, что нёс в огромной плетёной корзине кисти и краску для бортов торгового судна, забыл о своих обязанностях! Мастеровому лет двадцать, он худощавого сложения, с чёрным густым кудрявым волосом, нос с горбинкой, ростом как и гаморы. Одет юноша в грубый короткий подвыцветший чёрный экзомис. Руки, лицо мастерового перепачканы синей краской. Парень, набравшись смелости, кашлянул, Граник и Мирон оглянулись.
– Гаморы! Тисамен я. Эллин, гражданин Сиракуз, – робко проговорил работник.
– Хайре, Тисамен, – лениво прозвучало в ответ. Мирон и Граник хотели уже отвернуться от незнакомца, но тот торопливо заговорил:
– Хочу обсудить вашу литургию – трагедию в честь богини Эрис.
Брови Мирона удивлённо поднялись.
– Конечно, гражданин Тисамен. Не откажемся от твоей помощи. Приходи сегодня вечером. Знаешь, где я живу? Обсудим литургию, – миролюбиво отозвался Граник, и Тисамен поспешил к кораблю, стоявшему на стапелях.
– Кто бы мог подумать, что Тихе интересна наша литургия! – поиграл бровями Мирон. Двое друзей недоумённо переглянулись и тут же забыли о странном юноше. Что-то женщины Ксантиклов долго не появляются…
А в лавке тем временем хлопотали Писандр, управляющий и слуга. Управляющий-ливиец, надев на лицо подобострастную серьёзность, стоял с масляной лампой наготове, чтобы вовремя подсветить товар. Писандр отличный торговец: в лавке, пусть она и скромных размеров, царит строгий порядок. Помещение с небольшим окном на восток выкрашено в белый цвет. Крепкие, из корабельной сосны, стеллажи, их три, заставлены до ровных потолков расписными сосудами. Чего тут только нет! Глаза разбегаются от изобилия.
Вот полка справа, на ней духи в расписных разноцветных алабастронах26. Их, наверное, несколько сотен? А сколько узнаваемых клейм! Изделию каждой известной фабрики благовоний Эллады нашлось место на полке справа. Стараниями торговца расположение алабастронов подчинено логике, понятной покупателям. Сперва очень известные и популярные ароматы, за ними, словно солдаты, выстроились схожие нотками, но малоизвестные или только появившиеся духи.
На правых полках среди пёстрых алабастронов с причудливыми узорами и рисунками – ряд скромных арибалов27. Всё больше умащения для атлетов. Ряд помечен керамическими фигурками мужских божеств.
Полка напротив входа, под самым потолком, с бежевыми лидионами28, в них запечатаны нежные египетские и волнующие персидские ароматические масла. За лидионами следуют чёрные племохойи29. Там яркие и даже броские ароматические масла Эллады. За племохойями выстроились расписанные цветами по черни эпихизисы30. Эпихизисы прибыли от соседей-этрусков, изящные сосуды для косметических процедур заполнены по голышки секретными ингредиентами. К сосудам подвязаны дополнительные кожаные мешочки с сухими смесями благовоний. Осталось только развести кипятком, прочесть молитвы и дать настояться.
Под эпихизисами – свадебные ряды. На них красуются обязательные лебес гамикос31. Художники постарались на славу. Грандиозное событие необходимо наполнить подобающей красотой. Лебес гамикос в волнующих картинках свадебных ритуалов. Каждая деталь священных обрядов выверенно точна. Изысканные сосуды достойны стать дарами для невесты. Перед сосудами камешки, с помощью них опытный торговец распознаёт, где свадебные душистые масла, а где дорогое жертвенное свадебное вино для богов.
На полу выставлены разнообразные калафы32. Каких тут только нет калафов! Писандр постарался, вкус у торговца тонкий: бронзовые, керамические простые, керамические расписные, из дерева и даже из тонкостенного серебра! Достойные цветочные корзины Персефоны найдут место на свадьбах, празднествах Афины и Деметры. Торговец не жаден – в калафы вложены бронзовые серпы под женскую руку для сбора цветов и душистых трав.
Полки слева тоже не пустуют – уже утомлённый взгляд посетительницы оживится и найдёт на них необходимые пиксиды33 – из слоновой кости, из самшита, из бронзы и алебастра. Шкатулки расписаны сценами любовных признаний, проводов невесты, подготовки к свадьбе. Среди традиционных пиксид есть и новомодные – круглые и плоские, с ручками в виде танцующих бронзовых лошадей на крышках. Да-а-а, в таких вместительных пиксидах найдётся место для египетских карандашей, перстней, браслетов… В иных, с гордыми боками, можно и диадему с удобством разместить, при случае прихвастнуть перед подругами. А вот и сами египетские карандаши – в стопках, связаны бечёвкой, рядом кисти, сухие краски для лица в холщовых мешочках и расчёски. На полу бесчисленные аскосы34 и ольпы35, в них заколдованное благовонное масло из Афин и Фив для свадебных светильников.
– Откупорьте этот алабастрон, – указывает Аглая. Писандр уже готов был открыть известные коринфские духи с тяжёлым ароматом цветов и древесными нотками, как вошедшая Мегиста произнесла нежным голосом:
– А может, стоит попробовать вот эти?
Аглая оглянулась на девушку. Управляющий с лампой поспешил за Мегистой. Невеста указала на ряд с духами из Афин и в нём – на ярко-красный алабастрон с фиолетовой полосой-зигзагом.
