Максимилиан Борисович Жирнов
Рассказы мыла и веревки
Черные птицы
Где-то наверху завыл электромотор лифта, вознося меня на последний этаж. Словно затвор автомата, щелкнул замок, и я вошел в квартиру, стирая с лица ледяные капли осеннего дождя. Моя любовь и краса, благоверная супруга, бросилась на шею, дождавшись, впрочем, пока я сниму мокрый плащ.
– Привет, папа! – донесся из комнаты серебристый голос дочери. – Я гулять! Математику сделала.
– Оденься хорошо, – сказал я. – На улице дождь!
Дочь выскочила из комнаты. Я вздохнул. Почти девушка. Как быстро бежит время… Она чмокнула меня в щечку, хлестнув по щеке тугой косичкой. Зашуршала одежда, хлопнула дверь. Наверное, побежала к очередному жениху.
– Дорогой, глотни кофею, – улыбнулась жена, намазывая ножом масло на кусок хлеба. Глаза ее заблестели. – Я пока разогрею обед.
На кухне послышался звон посуды, пыхнул газ. Сколько можно говорить, чтобы она сначала нажимала на кнопку поджига, и только потом поворачивала кран? Женский ум короток. Зато какие у нее волосы. Светлые, пышные, рассыпаются по плечам. Я люблю уткнуться в них лицом, и вдыхать неповторимый аромат. Давно ли мне доводилось делать это после того, как меня повысили?
Я отпил глоток ароматного терпкого напитка. Под блюдцем лежал пакетик с остатками белого порошка. Наверное, заменитель сахара. Я пригубил еще раз. Странный вкус. Дверь на кухню открылась, от неожиданности я вздрогнул и выронил чашку себе на ногу. Зашипел, схватившись за ошпаренное место. На лице жены я увидел неописуемый ужас. Подумаешь, обжегся? Бывает. Зачем так…
Чудовищная птица стояла прямо передо мной и хлопала крыльями, громко курлыкая и угрожающе сверкая желтыми глазами. Пришел мой черед стать ее пищей. Адское создание клюнуло меня в ногу. Жжет, как огнем – яд? Еще один клевок – и со мной все будет кончено. Нет, не возьмешь, тварь! Я схватил ее за удивительно тонкую шею, черные крылья затрепетали, блестящие перья ударили меня по плечам. Я нажал изо всех сил, ярко-красный загнутый клюв защелкал прямо перед лицом. Курлыканье быстро превратилось в сдавленный клекот и затихло. Я разжал пальцы, и обмякшее перистое тело мешком рухнуло на покрытый серыми потеками каменный пол. Значит, обитателей этого страшного места можно убить. Хорошая новость.
Мне нужно было какое-нибудь оружие. Здесь может водиться что угодно. Я пошарил рукой, нащупал холодный острый металл. Нож. Взялся за рукоятку и притаился. Со скрипом открылась тяжелая дубовая дверь, и еще одна птица, поменьше, влетела в комнату. Я ударил, она пронзительно, почти по-человечески закричала. Мне на руки и в лицо брызнуло что-то мокрое и теплое. Я ударил снова, еще и еще, крик сменился хриплым бульканьем. Что-то блымкнуло. СМС? Откуда здесь, в гнездовище жутких созданий, сотовый телефон? Темные стены сомкнулись, каменный пол превратился в дорогой паркет…
Передо мной лежали два тела. Оборотни? На посиневшем лице женщины написан страх, широко раскрытые глаза уставились в потолок. В них отражалась люстра венецианского стекла. Нам ее подарили на свадьбу? Может быть, не помню. Кто-то негромко всхлипнул. Девочка попыталась превратиться в птицу. Отрастила черные перья, открыла окровавленный клюв. В груди у нее заклокотало, и она замерла. Я безразлично посмотрел на труп. На темном свитере блестели красные пятна, во рту скопилась алая лужица. Ничего общего с моей дочерью. Ее похитили, надо идти на поиски. Я шагнул, что-то попалось мне под ногу: косичка со смешным бантиком зацепилась за ножку стула.
Во мне не было ни жалости, ни сожаления к поверженному врагу. Зато меня терзал зверский голод. На столе лежал бутерброд, на желтой глади нежного сливочного масла расплылись красные капли. Я схватил еду, запихал в рот, прожевал и, давясь, проглотил, запивая остатками чьего-то сладкого, как патока, чая.
Снова блымкнуло. Я пошарил рукой по мертвому телу, достал из кармана сотовый. Сообщения, адресат которых теперь выбыл навсегда, некрологами поплыли перед моими глазами:
«Лапуля, ты как? Твой котик».
«Скоро мы будем вместе».
«Идеально с кофе»
«Обязательно проследи, чтобы бычок съел все сено, не то озвереет!»
Я посмотрел на руку с мобильником – на ней начали отрастать черные перья. Проклятые птицы! Теперь я стану одной из них. Этого не хватало! Я швырнул блымкнувший телефон в угол, пнул безжизненное тело и пошел на кухню. Едва я открыл дверь, странно знакомый запах ударил мне в ноздри. На залитой борщом плите стояла кастрюля, из погасшей конфорки с негромким шипением выходил газ. На улице темнело, я машинально протянул руку к выключателю. Божественный свет сорвал отросшие перья, подхватил огненным потоком, и ласковая теплая река вынесла меня на песчаный берег. Навстречу, одетая во все белое, бежала возлюбленная дочь. Она протягивала ко мне руки и смеялась. Я знал, что найду ее.
Смерть во спасение
Шар из покрытого никелем оружейного плутония рассыпался в бурую горку пыли. Заведующий лабораторией Петр Петрович Никаноров глянул на экран анализатора: адская смесь окислов и гидроксидов. Дрянь, конечно, та еще, зато вряд ли кто сможет восстановить из такой мути чистый плутоний. По крайней мере, за разумное время.
Никаноров нажал похожую на гриб красную кнопку. Взвыли аварийные вентиляторы. Бокс почти мгновенно опустел.
– Летите, мои маленькие друзья! – Никаноров бросил взгляд в окно, на высокую трубу вытяжной системы. – Несите Земле вечный мир.
Петр Петрович запер лабораторию и прошел в раздевалку. Он едва успел надеть пиджак, как дверь с грохотом распахнулась, и в помещение ворвались спецназовцы с автоматами наперевес. Не слишком ли многочисленный караул для одного маленького ученого?
Никаноров медленно повернулся и протянул руки:
– Совсем ваше ведомство не ловит мышей. Я думал, вы за мной раньше явитесь.
***
За полированным столом замер, будто восковая фигура, невзрачный человек в пиджаке. Когда Никанорова усадили перед ним, он будто очнулся, направил на собеседника настольную лампу и представился:
– Майор Панин. Как остановить вашу пакость?
– Никак. Это невозможно. В принципе, – ответил Петр Петрович и пафосно добавил: – Стражник теперь стоит, простите за каламбур, на страже человечества. Он проходит через любые фильтры и барьеры. Ничто ему не помеха.
– А я надеялся на сотрудничество и лояльность, – мягко сказал Панин.
Никаноров повторил:
– Сотрудничество и лояльность? Да! Именно поэтому я сразу вам говорю: не тратьте ресурсы, не пытайтесь остановить Стражника – это бесполезно. Да не переживайте вы так. Ничего плохого не произошло!
– Ничего плохого? Вы спустили с поводка опасный вирус, – Панин только не шипел. – Еще немного, и начнут умирать невинные люди!
– Похоже, у вас на работу набрали клинических идиотов! – резнул Никаноров. – Стражник для человека безвреднее комнатной пыли – это не биологическая сущность, а самореплицирующийся молекулярный механизм. Так что с тем же успехом вы можете подцепить заразу от своего компьютера, пока разглядываете порносайты!
– Надеюсь, вы правы. Но если Стражника станет слишком много…
– Поймите, энергии радиационного фона Земли не хватит для бесконечного размножения. Несколько сотен единиц на кубометр максимум. Но этого достаточно, чтобы проникнуть в любые хранилища ядерного оружия и уничтожить плутониевые триггеры и запальные стержни.
– А заодно и лишить человечество атомной энергетики, – добавил Панин.
Никаноров пожал плечами:
– Для активного размножения Стражнику нужно альфа-излучение определенной интенсивности. Его может дать только оружейный плутоний. Да, теоретически можно сделать урановые бомбы, но это крайне невыгодно.
С минуту Панин сидел с каменным, совершенно непроницаемым лицом. Потом тихо спросил:
– Для чего вы это сделали?
– Ради детей! – ответил Никаноров. – Мне не хочется, чтобы их жизнь зависела от человека с кнопкой. По-моему, здесь и так все ясно. Смиритесь, майор! Человечество лишилось возможности уничтожить себя. Мир, дружба, счастье! Нам остается прекратить войны и заняться чем-нибудь полезным. Я сделал то, о чем мечтали поколения ученых еще со времен Тринити!
– У вас же сын и дочь, насколько мне известно? Взрослые. Вы их вырастили в одиночку?
– Именно так, – Никаноров вздрогнул. Через детей особисты могут надавить на него! Но сделать уже ничего нельзя.
– Уважаю. Не бойтесь – мы же не звери. Сын за отца не отвечает!
Панин нажал на кнопку селектора:
– Сержант!
В комнату влетел часовой с автоматом.
– В девятнадцатую его! И полный пансион!
Никанорова провели длинным коридором. В стенах темнели металлические двери. Сержант громко считал номера:
– Один, два, три… девятнадцать!
Откуда-то появился охранник с ключами. Лязгнул замок, и сержант втолкнул Никанорова внутрь.
Камера, скорее, напоминала гостиничный номер или комнату в общежитии, а не тюремный блок. Здесь не было нар, большую часть свободного места занимала застеленная деревянная кровать. Старый письменный стол притулился в углу. Узкий проход вел в санузел. Матовый свет плафонов ярко, но вместе с тем мягко заливал комнату. О том, что весь этот комфорт лишь предваряет изощренную пытку, стало ясно намного позже.
Никаноров едва успел снять пиджак, как вдруг лампы погасли. Теперь в комнате горел только тусклый синий свет. Наверное, наступила ночь.
Из-за двери не доносилось ни единого звука. Никаноров прилег на кровать. Мягко и удобно. В чем же подвох?
Обычно человек, вырванный из повседневной жизни, не может заснуть в первую ночь заключения. Он думает о потерянной свободе, об оставшихся на воле родных. Но Никаноров, выпуская свое детище, знал, на что идет. И все равно, прежде, чем уснуть, он успел удивиться собственному спокойствию.
Когда Никаноров очнулся, в комнате горели лампы. В стене открылась дверца, в нише за ней поблескивал металлический поднос с привинченными тарелками. Рисовая каша, хлеб и компот – еда нехитрая, но для тюремных поваров просто шикарная. И на том спасибо.
Едва Никаноров подкрепился, лампы снова погасли. Как, уже ночь? Сколько же он спал?
На этот раз время тьмы показалось бесконечностью. Но как только Никаноров начал забываться тяжелым сном, в глаза ударил мягкий, но назойливый свет. Утро? Не может быть! Но часы отобрали особисты, и Никанорову ничего не осталось, как считать секунды.
Через некоторое время он понял: свет включают и выключают как попало, безо всякой последовательности. Надзиратели могли погасить лампы и через три, и через десять часов. Точно так же выдавали еду.
Вскоре жизнь превратилась в беспорядочное мелькание света и тьмы. Несколько раз Никаноров стучал кулаками в дверь, кричал и выл, катаясь по полу, но его мучители остались глухи к отчаянным мольбам. Наверное, он сошел бы с ума, если бы однажды к нему не явилась дочь.
В тот раз свет погасили быстро. Никаноров упал на кровать и увидел на сидящую на краю Аню. Ее лицо оставалось в тени, но хрупкую, утонченную фигуру дочери он узнал бы даже в кромешной тьме.
– Здравствуй, папа! – сказала она.
– Нет… – прошептал он. – Этого не может быть. Как ты сюда попала?
– Через потайную дверь.
– Теперь ясно, – Никаноров хотел взять дочь за руку.
Аня вскочила и прижалась к стене:
– Стой! Нельзя меня трогать – иначе я уйду.
– Хорошо. Я догадываюсь, зачем ты здесь. Но…
– Папа, я соскучилась, – Аня не дала Никанорову договорить. – Места себе не нахожу. Думаю только о тебе.
– Как вы меня нашли?
– Люди из спецслужб сами пришли к нам. Все обыскали. Даже телевизор разобрали по частям. Сказали: если ты раскроешь секрет, тебя отпустят домой.
Никаноров схватился за голову:
– Как же они не поймут? Ничего нельзя сделать. Стражника не остановить: такой возможности просто нет. Не знаю, сколько времени я здесь, но, наверное, все уже кончено. Ядерного оружия на Земле не осталось. Миру – мир!
– Значит, до свидания. Мне пора. Зовут.
– Стой! – закричал Никаноров. – Еще минуту! Как там Илья?
Аня не ответила. Ярко, намного сильнее, чем обычно, вспыхнули лампы. Невыносимый свет резнул по глазам. Никаноров зажмурился, а когда снова обрел способность видеть, дочь исчезла.
С того дня переносить пытку стало легче: от безумия спасала надежда. Скоро, очень скоро он обнимет своих детей, но пока надо терпеть. Никаноров закрывал лицо одеялом, спал на животе и конце концов попросту перестал обращать внимание на беспорядочное моргание ламп. Ему стало все равно. И он дождался.
***
Лязгнул замок, и новый сержант проводил Никанорова в уже знакомый кабинет. За столом сидел осунувшийся и помятый майор Панин. Под его усталыми, налитыми кровью глазами темнели мешки.
Панин заполнил бланк:
– Подпишите! И с вещами на выход!
– На расстрел? – уточнил Никаноров!
– Сейчас не тридцать седьмой! Не хватало нам делать мучеников из ничего! Вперед, на волю! Жаль, совесть у тебя в роддоме украли!
Никаноров подписал бланк и украдкой глянул на календарь на стене: оказывается, он провел в застенках полтора года.
– А я думал, вашу контору закрыли! К чему она сейчас, когда нет смысла воевать?
– Наша работа будет нужна всегда! – отрезал Панин. – Свободен!
– Минуту! – сказал Никаноров уже в дверях. – Я хочу сказать вам спасибо.
– За что?! – Панин изумленно моргнул и подался вперед.
– Как, за что? За свидание с дочерью. Вы ее пустили ко мне через потайную дверь.
Панин покрутил пальцем у виска:
– В девятнадцатой камере нет никакой потайной двери.
Никаноров вышел на улицу. Стояла приятная летняя прохлада. Сквозь тяжелые тучи едва проглядывало солнце.
Со стены дома с укором глядела нарисованная женщина, за ней ощетинилась десятками штыков Красная Армия. «Родина-мать зовет!» Зачем здесь этот плакат? Забыли снять реквизит на День Победы?
На перекрестке Никаноров свернул за угол и остановился: прямо на него указывал пальцем красноармеец в будёновке. «Ты записался добровольцем?» – гневно вопрошал воин. Под плакатом мелким шрифтом было приписано: «Если тебе от шестнадцати до пятидесяти пяти лет, мы ждем тебя в ближайшем призывном пункте по адресу…»
На пустынных улицах встретился лишь патруль: две совсем юных девушки в военной форме. Они неодобрительно, даже презрительно посмотрели на Никанорова и прошли мимо. Укороченные автоматы в их руках покачивались из стороны в сторону, в любую минуту готовые изрешетить нарушителя.
Никаноров шел больше часа, и по дороге ему не попалось ни одного мужчины. Рядом со своим домом он заскочил в супермаркет и несколько раз протер глаза, разглядывая невозможные, невероятные ценники. Остатков его наличности не хватило бы и на коробок спичек.
– Девушка! – крикнул он кассирше. – Вы не ошиблись?
– Это коммерческие цены! – ответила та, разглядывая себя в зеркальце. – По аттестату дешевле. Паек бесплатно.
– По какому аттестату?
– По воинскому.
– Где ж его брать?
– Вы с Луны прилетели, что ли? Зайдите в призывной пункт на втором этаже! Там с вами разберутся. А я не справочное бюро, извините!
Никаноров чертыхнулся, поднялся по лестнице и без стука вошел в кабинет с табличкой «призывная комиссия».
Маленькая женщина в армейской форме что-то усердно набирала на клавиатуре компьютера. Увидев Никанорова, она сверкнула холодными синими глазами и представилась:
– Помощник военкома капитан Жукова! Что у вас?
– Прежде всего, мне нужен аттестат.
– Имя, фамилия?
– Никаноров Петр Петрович. Год рождения…
Жукова только что не уперлась носом в монитор:
– Вы военнослужащий? Работник оборонного предприятия?
– Нет.
– Значит, резервист. Странно. Вас нигде нет. Никаких данных. Откуда вы явились?
– Из тюрьмы, – неосторожно сказал Никаноров.
– Ложь! – реплика прозвучала, как разрыв снаряда. – Всех заключенных отправили на фронт еще в первую волну мобилизации!
– Мобилизации? – растерянно переспросил Никаноров. – И какую пользу могут принести заключенные на фронте?
– Враг израсходовал на них «умное» оружие. Во многом благодаря зекам война перешла в затяжную стадию.
– Не понимаю. Что еще за война? Говорю же: я сидел в тюрьме и ничего не знаю.
Голос Жуковой стал резок и сух:
– Теперь я, кажется, понимаю! Вы ведь политический? Да, политический! Ничем не могу помочь. «Политикам» довольствие не положено.
– Что же мне делать?
– Понятия не имею. У детей спросите. Вы ведь наверняка отмазали их от фронта! Ну-ка, посмотрим!
С минуту Жукова ожесточенно крутила колесико мыши. Потом сухие черты ее лица смягчились, она протерла глаза пальцами:
– Никак не могу привыкнуть, – пробормотала капитан. – Соболезную. Командир танкового взвода лейтенант Никаноров Илья Петрович геройски погиб в бою.
Никанорову показалось, будто его с размаху оглушили дубиной:
– Как… погиб.
– Пал смертью храбрых. Его танковый взвод ценой своей жизни уничтожил ракетные установки противника и этим задержал наступление – так написано в наградном листе.
– Но у него была отсрочка! Он же учился в университете!
– Всех слушателей военных кафедр отправили на фронт во вторую волну мобилизации… стойте! Здесь еще запись!
Жукова молчала целую минуту. Несколько раз она приоткрывала тонкий, чуть накрашенный рот, но каждый раз слова застревали в ее горле. Наконец она прокашлялась:
– Никанорова Анна Петровна, медсестра. Погибла в бою, прикрывая раненого.
Перед глазами поплыло. Никаноров покачнулся. Жукова вскочила, усадила его на стул, налила воды и зашептала:
– Это война! У вас дети – герои. Мои даже не доехали до фронта: всего одна «умная» бомба… их больше нет.
– Почему война? Откуда? Да говорите!
Жукова выпрямилась и, потрясая кулаками, воскликнула:
– Будь проклят тот, кто уничтожил ядерное оружие! Если бы я могла до него добраться! Своими руками бы разорвала!
– Может, надо было сдаться?
– Вы не представляете, что творится на захваченных территориях. Кто будет снабжать чужаков? Зачем? Людей сгоняют в фильтрационные лагеря и оставляют умирать. Потом остается только сжечь тела, и вопрос решен. Не нужно даже тратить патроны. Все происходит само собой. Вроде бы само собой…
В голове щелкнуло. Обломки картины сложились в единое целое: вместе с оружейным плутонием рассыпался в прах стержень, на котором держался хрупкий мир. Чья-то чаша перевесила. И этот кто-то без колебаний воспользовался своим превосходством, не боясь получить фатальный удар от слабого противника. Парадокс: чтобы жить, человечеству нужна смерть. Смерть во спасение.
Никаноров поднялся, смерил Жукову взглядом и решительно произнес:
– Товарищ капитан! Запишите меня добровольцем! За ошибки надо платить!
Домой он так и не попал. Вечером его, командира женского мотострелкового взвода, увез воинский эшелон – тепловоз и два десятка старых вагонов. Никаноров ехал сражаться с теми, кто пришел строить новый, прекрасный и счастливый мир. Только ни ему самому, ни его детям в этом мире не хватило места.
Несправедливое возмездие
Санек приоткрыл дверь в отделанный красным деревом кабинет. Тяжелый взгляд начальника скользнул поверх массивных очков.
– Значится, так, Николаич! – директор сдобрил свою речь отборным ругательством, – Надо срочно отбуксировать грузовик на станцию техобслуживания. Тягач с водителем ихний. Твое дело – сидеть в кабине прицепа и не жужжать. Понял?
Надрывно зазвенел телефон. Пухлая рука подняла трубку:
– Селиванов слушает! Сцепка готова, хрен тебе в ухо? Когда работать научишься, раздолбай? Двадцать минут балду пинаешь!
Трубка со стуком упала на рычаги.
– Николаич! Дуй к проходной! Мухой, туды тебя в качель!
Санек пулей вылетел в коридор и облегченно вздохнул. Близ царя – близ смерти. Особенно, если ты месяц назад нарушил правила дорожного движения и попал в аварию. Пустяковую, конечно, аварию, но все равно директор вывалил на него, Саню, тонны грязи. Хорошо хоть, пожалел – не лишил премиальных. Иначе – труба. А пока можно жить, пусть и отпуск летом ему не светит.
У проходной стоял красно-желтый КрАЗ с прицепленной к нему на жесткой сцепке двухосной «Сканией». Саня бросился проверять крепления. Его остановил грозный окрик из кабины тягача:
– Куда? Думаешь, я вечно ждать буду? У меня еще три ходки!
Санек поднял глаза и увидел знакомое лицо. Над правой бровью водителя белел уродливый шрам.
– Петюня! – заорал Саня. – Ты ли это?
– Николаич? Ну, дела! А тебе годы нипочем – все такой же пацан, как тогда, в автороте! Поехали, потом поговорим!
Едва Саня захлопнул за собой дверь, тягач взревел, вылетел за ворота и покатил по улице, таща за собой неисправную «Сканию». Когда автопоезд выскочил на проспект, тягач замедлил ход и встал. Петюня приоткрыл дверь и замахал рукой.
– Что случилось? – забеспокоился Саня.
– Давай ко мне в кабину! Погутарим! А то скукота! – лицо водителя превратилось в ехидную маску.
– Вроде как не по правилам…
– Да ничего не будет, сцепка жесткая! Я в одну харю такой паровоз водил, и ничего! Ты не мужик, что ли? Ну и вали, тряпка! Баба!
Саня покраснел, выскочил из кабины и открыл дверь тягача.
– Так бы сразу! – Петюня хлопнул его по ладони. – Вижу, что мужик!
Из выхлопной трубы тягача вырвался черный дым. Автопоезд тронулся, быстро набирая ход по крайней правой полосе. За боковыми стеклами поплыли многоэтажки спального района. Стрелка спидометра перевалила за семьдесят.
– Петюня, может, потише? – испугался Саня.
– Да ты сдурел, Николаич? Или струсил? Если я по правилам буду ездить, когда жить-то? Лучше скажи: на охоту давно не ходил? Ружье не заржавело?
Саня поморщился:
– Не до развлечений. Ипотека, да сыну операцию делать надо. Конечно, сделают бесплатно, когда очередь подойдет, но сам понимаешь, расходы немалые.
– А сколько ждать? – Петюня зачем-то проявил заботу.
– Врачи говорят, года два-три. Но пока время терпит. На одни лекарства работаю…
– Сочувствую. Ничего, Николаич. Ты сильный, выкрутишься! – хлопнул Петюня товарища по плечу.
Тягач вылетел на путепровод, не сбавляя хода. Решетка ограждения слилась в сплошную полупрозрачную линию. Чуть впереди, загораживая тягачу дорогу, тащился старый трактор. Черный дым из выхлопной трубы стлался над самой землей.
Петюня выругался и крутнул баранку, перестраиваясь в соседний ряд. Обошел трактор и резко вернулся на свою полосу. Сзади что-то зазвенело. Саня выглянул в окно и обомлел: грузовик сорвался со сцепки, вылетел на тротуар и мчался сам по себе. Случайный пешеход едва успел выскочить прямо из-под колес.
– Стой, Петюня! Тормози! – только и успел крикнуть Саня.
«Скания» пробила ограждение и рухнула на железнодорожные пути. Фыркнула искрами контактная сеть. Из-под моста потянуло дымом.
Тягач остановился. Петюня покачал головой и укоризненно сказал:
– Да, Санек. Влетел ты…
***
Селиванов побарабанил пальцами по столу и крепко выругался:
– Александр Николаевич, твою мать! Тебе же сказали – сидеть в кабине прицепа!
Саня с надеждой посмотрел на Петюню:
– Скажи ему, это же ты меня позвал к себе! И гнал ты под семьдесят!
– Ничего подобного! – отрезал тот. – Ты сам ко мне пересел. И ехал я, как положено, пятьдесят километров в час. Сидел бы ты в кабине – выкрутился бы.
– Как же так? – похолодел Санек.
Директор со всей дури ударил кулаком по столу:
– Хватит! Мне по фене ваши разборки! Николаич, хрен тебе в глотку! Ты все возместишь. До копейки! И за разбитый грузовик, и ущерб железной дороге! Все, понял?
– Откуда же я возьму столько? – попробовал возмутиться Санек.
– А мне пох, откуда! Почку продай! Шлюху свою на панель отправь! В рабство отдайся! Пошел вон!
– Куда?
– В отдел кадров! За расчетом! Марш, сука, из кабинета! А ты, Петро, останься. Поговорить надо. Ты теперь – важный свидетель…
Санек спустился на первый этаж. Начальник отдела кадров – женщина средних лет с маленькими и яркими, как у куклы, губами, швырнула на барьер трудовую книжку.
У Сани потемнело в глазах:
– Анна Павловна, за пьянство? Почему? Я же не пью!
Две девочки-сотрудницы разом подняли птичьи головы и, как по команде, ехидно ухмыльнулись.
– Не моя забота, – равнодушно сказала начальница. – Сидор Андреич лично распорядился.
– А как же акты, экспертиза? Я напишу заявление в прокуратуру!
– Пожалуйста, если деньги лишние! Кого будут слушать – тебя или уважаемого человека со связями? Еще вопросы есть?
– А… нет, все. Спасибо, – почему-то захихикал Саня и осторожно, по миллиметру, закрыл дверь. Вахтера – пожилого мужчину в проволочных очках он едва заметил.
Саня шагал по городу, как во сне, и прохожие шарахались от него, словно от прокаженного. Нещадно палило летнее солнце, тополиный пух неподвижно лежал на тротуарах, словно свежевыпавший снег. Но Саня ничего не видел и не чувствовал – он дрожал, будто на улице стоял лютый мороз.
По дороге Саня заглянул в больницу.
– Сегодня не приемный день, – резко ответила регистратор.
Она встретилась взглядом с Саней и тут же подавилась собственным языком.
– Наденьте халат и поднимитесь на второй этаж, – только и пролепетала испуганная женщина.
Саня поднялся по лестнице с выщербленными ступенями. Какой-то старик в больничной пижаме шарахнулся от него. Медсестра покрутила пальцем у виска.
Саня вошел в палату. На постели лежал ребенок, высохший, как мумия – кожа и кости. Огромные, наполненные болью голубые глаза напряженно смотрели в потолок. На лице застыло выражение невыносимой муки. Саня коснулся хрупкого тельца и позвал: «Миша! Мишенька!» Малыш едва пошевелился и вдруг пронзительно закричал, словно это движение причинило ему нестерпимую боль.
Саня выскочил в коридор:
– Сестра! Сестра!
Ему ответила толстая пожилая женщина в чепце с красным крестом:
– Чего разорался? Сейчас полицию вызову!
Саня указал пальцем на дверь палаты. Ребенок уже утих, но только потому, что сил на крик у него уже не оставалось – он только глухо подвывал, как раненый волчонок. Тонкие, как веточки, пальчики вцепились в простыню.
Медсестра равнодушно пожала плечами:
– И что я могу? Кеторол вколола, все без толку. Наркоты не будет до следующего понедельника. Мать за ней поехала, может, достанет у барыг?
Не в силах более выносить мучительные стоны сына, Саня спустился по лестнице, повесил халат и, размахивая руками, словно развинченный робот, пошел домой.
***
Первым делом Саня открыл оружейный сейф. Достал «Сайгу», загнал в ствол патрон и прижал дуло к подбородку. Обвел последний раз комнату, задержал взгляд на фотографии голубоглазого малыша на коленях маленькой черноволосой женщины и замер…
На столе, возле телевизора, стояла икона. Суровый ангел держал в руке огненный меч. Саня усмехнулся, но вдруг понял, что не может нажать на спуск. Руки не двигались, словно парализованные.
– Ты не можешь уйти просто так, – совсем рядом раздался чей-то ласковый голос.
– Это как? – удивился Саня и покрутил головой. Рядом с ним стоял розовощекий мальчуган в строгом костюме.
– Сам догадайся, – сказал он. – У тебя есть оружие.
– Я не могу! Мой сын…
– Не думай об этом, – размеренно проговорил мальчик. – У тебя больше нет ребенка. Считай, что он мертв.
– Как… мертв? – Саня не поверил своим ушам.
– Врачи дурят тебя, тянут время и деньги. Вряд ли твой сын переживет этот год. Жены у тебя тоже нет. После смерти ребенка она сядет на иглу. Дальше объяснять?
– Не надо. Может, я смогу ее поддержать?
– Чем? У тебя нет даже квартиры. Не пройдет и трех месяцев, и вы окажетесь на улице. Но если ты сделаешь все, как надо, я обещаю: твой сын не будет страдать.
– Кого надо… убрать? – глухо спросил Саня.
– Всех. Иди и воздай каждому по делам их.
Саня достал из шкафа охотничий костюм, полностью снарядил два магазина и связал их изолентой. Оставшиеся патроны рассовал по карманам. Положил «Сайгу» в чехол для удочек и вышел на улицу. Пожилая соседка выскочила на лестничную клетку, с удивлением посмотрела вслед и махнула рукой. Вызвать полицию ей не пришло в голову.
***
На пути Сани стеной встал вахтер:
– Распоряжение Сидор Андреича! Тебя пускать не веле… – Саня двинул прикладом и старик мешком рухнул на пол. Это был первый выживший. Из трех.
Первыми погибли девочки – сотрудницы отдела кадров. Саня дважды выстрелил, и они распластались на полу, точно сломанные куклы. Анна Павловна бросилась к служебному входу. Картечь швырнула женщину через стол, она сбила головой новый монитор и упала на кресло. Юбка задралась, обнажив стройные загорелые ноги. «Она же недавно приехала из Турции!» – промелькнула мысль.
Одна из девушек захрипела и оскалила окровавленные зубы. Что-то забулькало, во рту надулся и лопнул алый пузырь. Из-под стойки растеклась лужа крови. Саня отступил к двери, брезгливо глянул на дело своих рук, поднял ружье и, ступая равномерно, механически, зашагал к лестнице на второй этаж.
По коридору мчался Сидор Андреевич. Увидев перед собой смерть, он попятился, раскрыл рот и бухнулся на колени, умоляюще сложив руки. Выстрел буквально снес ему голову. Кровь и ошметки мозгов брызнули на стену.
В кабинете никого не было. На всякий случай Саня выстрелил в шкаф. Дверца распахнулась, и на пол рухнул Петюня. Его комбинезон словно облили красными чернилами. Не говоря ни слова, Саня добил бывшего друга и двинулся дальше.
Дверь бухгалтерии распахнулась. Из помещения выбежала полная женщина в очках – главный бухгалтер. Выстрел – и она, коротко ахнув, покатилась по ламинату и засучила ногами. Очки так и остались на побелевшем лице. Саня безразлично наблюдал, как она царапает ногтями пол, как грузное тело содрогается в предсмертных конвульсиях. Он тронул ее стволом ружья и открыл следующую дверь.
Серверная оказалась пустой: наверное, системный администратор в отпуске. Лето же. Впрочем, убивать наивного, вечно занятого компьютерными железками тщедушного паренька Сане совсем не хотелось.
Он сменил магазин, без суеты прошел в ремонтный цех и спокойно, как в тире, расстрелял бригаду – трех слесарей и механика. Утром именно эти люди сцепляли грузовик с тягачом. Никто из сильных, здоровых мужчин даже не попытался отобрать у оружие у своего убийцы: все приняли судьбу покорно, будто добровольно приносили себя в жертву.
Кто-то негромко всхлипнул. Саня заглянул под стол: Светка – юная девушка-учетчица, сжалась в комок ужаса. Огромные глазищи, казалось, занимали половину лица.
– Вылезай! – крикнул Саня. – Ну!
Девушка встала, придерживая руками выпирающий живот. Саня ткнул в упругое пузо стволом:
– Зачем он тебе, Светка? На муки адовы? Всю жизнь страдать, а потом сдохнуть от пьянки под забором? Отвечай!
– Я найду себе мужа… Мы дадим ребенку будущее… Я обещаю… Пожалуйста, не надо! – из глаз девушки полились слезы.
