Макс Архандеев
Сорок первый
– Нет?
– Есть. Наверняка есть. Где же ты лес без волков видел? И что теперь, в лес не ходить? И ездить, и ездить в этом автобусе, пока он не развалится? Тело-то твое уже на пределе, наверное.
– Так и есть, – подтвердил водитель. – Уж который год весь исколотый в трубках лежит. И не дышит уж сам. Че ждет – непонятно. И родственники смирились, почти не приходят, а он все ездит да ездит по кругу.
– Простите. – Все оглянулись на Егора Степановича, поднявшего руку, как школьник для вопроса. Глядя прямо в глаза бритоголовому, он спросил: – У вас есть дети?
– У меня? – удивился тот. – Две дочки.
– У меня одна. Раз мы с вами оба пассажиры: я могу дать совет?
Бритоголовый задумался, посмотрев в пол, а затем кивнул.
– Не мучайте их. – Егор смотрел на розовую коробочку. – Моя жена умирала три года. Это было самое тяжелое… – Глаза Егора быстро намокали, а слова с трудом подбирались. – Три самых невыносимых, невозможных года. А моя жена – Люба, ее звали Любовь – она все равно умерла. Она тогда сразу… поняла. Говорит: не надо, не хочу, не запоминайте меня так… такой… А мы… Я не знаю, как мы с дочерью… Все сделали. Распугали все вокруг. Бросили все. Как собаки вцепились в нее и затащили в эту яму! На природу! На воздух…
Егор Степанович вдруг рассмеялся, вытирая слезу.
– Любе здесь сразу не понравилось.
Сорок первый резко остановился. Всех тряхнуло. Водитель, как сапер, ожидающий, сработает ли бомба, в ожидании смотрел в зеркало заднего вида.
Бритоголовый мужчина в дорогом костюме решительно кивнул и встал.
– Моя! – смело объявил он на весь салон и двинулся к выходу.
Все – мужчина в черном, зеленоглазая, водитель автобуса и даже Егора Степанович – аплодировали его смелости и решительности. Двери автобуса с лязгом отворились, и узник по своей воле покинул с таким трудом собственномысленно воздвигнутую им тюрьму.
В отличие от остановки, на которой сошла старушка, за окнами, сквозь туман, Егору Степановичу, к своему изумлению, удалось обнаружить горизонт. В просветах между белыми облаками, напоминающими скорее дым, а не туман, он увидел тянущуюся до бесконечности бесплодную степь, в которой явно не было ни одного волка.
Сорок первый двинулся дальше, а внутри у Егора Степановича была страшная тоска. В отличие от бритоголового, он ни капли не переживал о себе. Все мысли крутились вокруг последнего данного дочери обещания – маленькой помятой розовой коробочке, перетянутой бирюзовой ленточкой.
Ощущая, как холод сковывает его плечи и шею, он до боли зажмурился. Глаза, оказавшись под замершими веками, отозвались больными уколами. Его лицо и душу перекосило от скорби, но заплакать он не смог.
– Далеко едешь?
Егор открыл глаза. Сложив голову на руки, скрещенные на спинке сиденья перед ним, на него смотрела зеленоглазая девушка.
– Да не знаю, – грустно усмехнулся Егор. – Как приедем, посмотрим.
– А что в коробке?
Ком в горле Егора мешал говорить.
– Подарок. Для дочери. У нее сегодня день рождения.
– Ого. Не повезло же вам.
– Представляете? Уходя на работу, обещал вернуться с подарком, а теперь, получается, вообще не вернусь.
– Представляю. Очень даже.
Они молчали какое-то время. Затем девушка хлопнула себя по лбу.
– Вот дура! Я же помочь могу!
– Что? – Егор почему-то сразу проникся доверием. – Как?
– Да как-как, подарок твой передать!
– Правда?
– Конечно! Давай сюда! – зеленоглазая протянула руки. – Ну чего ты? Давай.
Егор снова посмотрел на бесценную помятую коробочку.
– А не обманете?
– Да на кой черт ты мне сдался! Я же даже не знаю, что в коробке.
Егор Степанович нерешительно протянул подарок. Девушка схватила его и радостно подняла над головой как трофей.
– А адрес! – вдруг спохватился Егор Степанович.
– Ха-ха! Обманули дурачка! – радостно заявила зеленоглазая. – Зачем мне адрес? Коробочка-то теперь моя!
Мужчина в черном костюме, наблюдающей за всеми событиями со своего места с перекрещенными на груди руками, закатил глаза и осуждающе покачал головой.
– Но как же? – промолвил недоумевающий Егор Степанович.
Девушка наклонилась к нему и заговорщически шепнула.
– Ни звука.
Затем она высунула свой язык, провела по нему большим пальцем, а затем этим же самым пальцем – по разбитой брови Егора Степановича.
Сначала рану на брови защипало, но постепенно легкое покалывание переросло в жгучую боль. Дышать сделалось труднее, а легкие словно подожгли изнутри. Шею и плечи начало ломить еще сильнее, будто на него взвалили неподъемную ношу. Руки и ноги невыносимо крутило. Замерзшая кожа правой руки почувствовала ритмичные удары. Повращав рукой, Егор Степанович поднес часы к уху. Идут!
– Эй, дядь! – возмутилась зеленоглазая, обращаясь к водителю. – Ты чего живых на своем автобусе катаешь?!
Грустные глаза на секунду мелькнули в зеркале заднего вида, а затем, в следующее же мгновение, до краев наполнились паникой.
– Что?! Как живых?!
– Не-по-ря-док! – строго отчеканил мужчина в черном, явно переигрывая.
– Кто живых?! Нет живых!
– Ну бывает. – Милостиво развела руками зеленоглазая, подмигнув Егору. – Замаялся, поди, да не доглядел. С кем не бывает.
– Да я три раза мимо проехал! Мертвее мертвого!
– Ты не переживай, я никому не скажу. А ты скажешь кому? – спросила она, кивнув в сторону Егора Степановича.
Тот, не понимая, что происходит и глядя на розовую коробочку в руках зеленоглазой, молча помотал головой.
– Ну а ты, Иван Иваныч? – спросила девушка у мужчины в черном. – Чего людям статистику портить, да? И так вот нас согласился подбросить! Давай сделаем исключение да прикроем глаза?
