Патриция Маккиллип
Арфист на ветру
– Я никогда не просил у тебя ничего, кроме правды.
– Ты не понимал, о чем просишь.
– А я вообще ничего не понимаю. Просто прошу.
Огонь меж ними сам вырисовывался в ответ, за который и ухватился разум Моргона. Он внезапно увидел этот ответ и одновременно снова увидел ее – женщину, за которую умирали мужчины в башне Певена, которая настроилась разумом в лад с огнем, которая любила его, во всем ему перечила и тянулась к мощи, способной легко погубить ее. Составляющие этой загадки боролись в его сознании, затем слились, и он увидел лица Меняющих Обличья, которых знал: Эриэл, арфиста Коррига, которого убил, тех, из Исига, которых тоже убил... Холодок изумления и страха пробежал по его телу.
– Если ты видишь... Если ты видишь в них что-то достойное, – прошептал он, – то, во имя Хела, кто они?
Она молчала, вцепившись в него, лицо ее вновь засветилось огненными слезами.
– Я этого не говорила.
– Говорила.
– Нет. В их мощи нет ничего достойного.
– Есть. Ты сама это чувствуешь. И как раз поэтому желаешь этой мощи.
– Моргон...
– Либо ты меняешь облик в моем уме, либо они. Я знаю, кто ты.
Рэдерле медленно выпустила Моргона из объятий. Он ломал голову над вопросом – какие же слова нужно сказать, чтобы вызвать ее доверие. И мало-помалу понял, какие ему нужно привести доводы для того, чтобы она послушалась.
Он вывел из незримости арфу у себя за спиной. Она упала в его руки, словно воспоминание. Под пристальным взглядом Рэдерле он сел на краю огненного круга, не двигаясь и не разговаривая. Звезды на лицевой поверхности арфы – загадочные, непостижимые – встретились с его глазами. Он повернул арфу и начал играть. Первое время он почти ни о чем не думал – ни о чем, кроме той стройной тени на краю светового круга, которую влекла его музыка. Пальцы Моргона вспоминали ритмы и созвучия, неуверенно извлекая из инструмента обрывки песен из года безмолвия. Древний, безупречный голос арфы, откликавшийся его силе, снова тронул его, вновь заворожил. Рэдерле, поглощенная музыкой, придвигалась к нему все ближе и ближе, пока – шаг за шагом – не оказалась совсем рядом с ним. Костер пылал за ее спиной, и Моргону не удавалось разглядеть выражение ее лица.
Арфист отозвался ему из теней, несущихся в памяти, и чем больше играл Моргон, чтобы заглушить то воспоминание, тем настойчивее оно преследовало его: далекая, искусная, восхитительная игра, слышавшаяся сквозь глухую черноту ночи, сквозь запах воды, бегущей в никуда, чтобы пропасть бесследно на тысячи лет. Огонь за спиной Рэдерле сник, стал точечкой света, которая все удалялась и удалялась, пока чернота, словно холодная незнакомая рука, не опустилась ему на глаза. Его заставил вздрогнуть голос, эхом отразившийся от камней, скатившийся с нескольких крутых ступеней и неожиданно угасший. Лица он так и не увидел, протянул во тьме руку, но коснулся лишь камня. Голос всегда раздавался неожиданно, как бы чутко он ни прислушивался. Он снова напряг слух и застыл в ожидании. Голос сопровождался натиском чужого разума, болью, бессчетными вопросами, отвечать на которые он отказывался из ярости и отчаяния, пока внезапно сама ярость не обратилась в ужас, когда он чувствовал, что хрупкое и сложное чутье землезакона начало в нем умирать.
Он услышал собственный голос, отвечавший, взлетавший ввысь и неспособный более отвечать... Он услышал арфу.
Руки его замерли, и он до боли прижался лицом к корпусу арфы. Рэдерле сидела рядом с ним, обняв его за плечи. Обрывки музыки все еще плескались в его сознании, и он неуклюже попробовал отстраниться. Музыка не смолкла. Рэдерле повернула голову, и он понял – да так, что кровь запульсировала во всем теле, – что она тоже слышит арфу.
Затем он распознал все ту же запинающуюся руку. Он встал, заледенев от холодного ужаса, с белым лицом, и выхватил из костра горящий сук. Рэдерле произнесла его имя, но он не смог ответить. Она пыталась идти за ним, прихрамывая, спотыкаясь среди папоротников, но он не стал ждать ее. Он шел на звук сквозь лес, затем – по дороге, шел, всполошив мимоходом торговца, уснувшего под своей телегой, шел через кусты и колючие побеги куманики, а арфа меж тем звучала все громче, и казалось, теперь звук ее доносился до Моргона со всех сторон.
Факел выхватил наконец из мрака чью-то фигуру – фигуру человека, сидящего под деревом и склонившегося над арфой. Моргон замер, прерывисто дыша, выкрики, вопросы, проклятия комком встали в его горле. Арфист медленно поднял голову.
У Моргона перехватило дыхание. Ни звука не было слышно нигде в глубине ночи за пределами отсветов факела. Арфист, взглядом ответив на взгляд Моргона, продолжал играть, мягко и неловко, руки его были искривлены, точно дубовые корни, невообразимо искалечены и почти бесполезны.
– Дет, – едва слышно прошептал Моргон.
Руки арфиста замерли. Лицо его было таким измученным и осунувшимся, что в нем осталось очень мало знакомого, очень мало от того, прежнего Дета, разве что выражение глаз. При нем не было ни лошади, ни тюка, ни каких-нибудь иных пожитков, которые Моргон разглядел бы рядом с темной арфой, вся красота которой заключалась в тонких, изящных очертаниях. Изуродованные руки на миг остановились на струнах, затем соскользнули, чтобы опустить инструмент наземь.
– Моргон, – голос арфиста был глухим от усталости и удивления, – я не хотел беспокоить тебя.
Моргон стоял как вкопанный, даже пламя его факела застыло, поднимаясь вверх в полном безветрии. Гибельная, безупречная музыка арфы, которая всегда струилась в каком-то темном месте за его мыслями, смешалась вдруг с неуверенным звучанием инструмента, тревожащим его последние ночи. Моргон парил на границе света своего факела, желая то ли яростно заорать, то ли, не говоря ни слова, повернуться и уйти. Однако еще больше он желал сделать шаг вперед и задать вопрос. И наконец он шагнул бесшумно и почти не осознавая, что движется.
– Что случилось с тобой?
Голос его был каким-то чужим, незнакомым, с нехарактерными для Моргона интонациями беспокойства. Арфист взглянул на свои руки, безвольно висящие по бокам.
– У меня вышел спор, – ответил он. – Спор с Гистеслухломом.
– Ты никогда не проигрывал в спорах. – Моргон сделал еще шаг к арфисту, по-прежнему напряженный и по-звериному бесшумный.
– Я и в этом не проиграл. Если бы я проиграл, в Обитаемом Мире стало бы на одного арфиста меньше.
– Смерти нелегко тебя взять.
– Нет.
Он следил, как Моргон делает третий шаг, Моргон заметил это и замер. Арфист посмотрел ему в глаза – ясным взглядом, признавая все и ничего не прося. Моргон перехватил свой факел – тот догорел уже почти до самой руки. Моргон уронил его, и тут же под ним вспыхнули сухие листья. Свет теперь падал иначе, и лицо Дета оказалось в тени. Моргон видел его так же, как позади других костров в прежние дни. Он молчал, снова паря мыслью в молчании арфиста, которое повлекло его вперед, точно по мосту, узкому, словно лезвие, переброшенному через бездну его смятения и гнева. Наконец он присел на корточки возле огня и очертил его кругом, силой разума не позволяя ему слишком разгореться в теплой ночи.
– Куда ты идешь? – спросил он немного погодя.
– Назад, туда, где родился. В Лунголд. Больше мне некуда идти.
– Пешком?
Арфист небрежно передернул плечами, руки его вздрогнули.
– Я не могу ехать верхом.
– Что же ты будешь делать в Лунголде? Ты не можешь играть...
– Не знаю. Может быть, просить подаяние.
Моргон молча смотрел на него. Пошарив пальцами, он нашел шапочку желудя и щелчком послал ее в огонь.
– Ты служил Гистеслухлому шесть сотен лет. Ты выдал ему меня. Разве он настолько неблагодарен?
– Нет, – бесстрастно ответил арфист. – Он подозрителен. Ты позволил мне уйти из Ануйна живым.
Рука Моргона замерла среди сухих листьев. Что-то пробежало сквозь него, подобно слабому и своевольному порыву ветра, который просвистел через северные пустоши, через весь Обитаемый Мир, чтобы намеком поведать о своем существовании спокойной летней ночи. Миг спустя Моргон позволил своей руке пошевелиться – прутик треснул в сжавшихся пальцах. Он опустил обломки в огонь и начал расспрашивать – на ощупь, осторожно, словно при первом знакомстве и при первой игре в загадки с тем, чье умение он плохо себе представлял.
– Гистеслухлом был в Ане?
– Он был на Задворках Мира и собирал силы после того, как ты от него вырвался. Он не знал, где ты, но, поскольку мой разум всегда для него открыт, меня он нашел легко. В Хеле.
Моргон поднял глаза.
– Вы все еще мысленно связаны?
– Полагаю, что так. Ему нет от меня больше никакой пользы, но ты, возможно, в опасности.
– Он не явился в Ануйн искать меня.
– Мы с ним встретились через семь дней после того, как я покинул Ануйн. Казалось маловероятным, что ты все еще там.
– Я там был.
Моргон добавил в огонь еще пригоршню прутиков и следил за тем, как ярко они вспыхивали, а затем свертывались и откатывались от жаркого места. Внезапно его взгляд скользнул по изуродованным пальцам арфиста.
– Во имя Хела, что он с тобой сделал?
– Он сделал для меня арфу, поскольку мою ты уничтожил. – Свет промелькнул в глазах Дета, словно воспоминание о боли или о чем-то давно минувшем и затаенном. Пламя угасало, арфист наклонил голову, и лицо его снова оказалось в тени. – Арфа была из черного огня, – бесстрастно продолжал он. – И на ее лицевой стороне пылали три раскаленные добела звезды.
У Моргона перехватило дыхание.
– Ты играл на ней, – прошептал он.
– Он заставил меня. Пока я был еще в сознании, я чувствовал, как его разум черпает из моих воспоминаний то, что случилось в Ануйне, то, как мы с тобой несколько месяцев странствовали, то, что происходило за годы и века, на протяжении которых я служил ему, и прежде... У той арфы был странный, полный муки голос, вроде голосов, которые я слышал в ночи, когда скакал через Хел.
– Он оставил тебя в живых.
Дет прислонился головой к дереву и встретил взгляд Моргона.
– Он не нашел причин лишить меня жизни.
Моргон безмолвствовал. Пламя ломало прутики, словно мелкие косточки. Внезапно, несмотря на теплую пору, ему стало холодно, и он пересел поближе к огню. Какой-то зверек, вынырнувший из кустарника, обратил к нему ярко светящиеся глаза, затем быстро моргнул и пропал в темноте. Молчание вокруг изобиловало загадками, которые следовало бы загадать, но он знал, что арфист станет отвечать на каждую его загадку собственной. На миг он задержался в пустоте безмолвия, собирая свет в горсти.
– Скудная плата за шесть столетий, – сказал он наконец. – А чего ты в первую очередь ожидал от него, когда поступил к нему на службу?
– Я сказал ему, что мне нужен господин и что ни один король, обманутый его ложью, меня не устраивает. Мы подходили друг другу – он создавал наваждения, а я придавал им убедительность.
– Это была опасная затея. И он никогда не боялся Высшего?
– А какой повод бояться дал ему Высший?
Моргон подтолкнул в огонь сухой лист.
– Никакого. – Он положил раскрытую ладонь в гущу пламени и не убирал до тех пор, пока не разложил в своем сознании все свои воспоминания, словно книги на полках библиотеки. – Никакого.
Внезапно бесшумный огонь взметнулся под его руками – сосредоточенность его ослабла. Он отпрянул от костра, и слезы набежали на его глаза. Сквозь их пелену он видел руки арфиста, узловатые, озаренные пляшущим пламенем, приникающие даже в муке к его молчанию. Он ссутулился над своей ладонью, глотая проклятия.
– Надо же, угораздило...
– Моргон, у меня нет воды.
– Я заметил, – сказал Моргон сдавленным от боли голосом. – У тебя нет пищи, у тебя нет воды, у тебя нет власти или богатства, нет даже чародейского умения, которое помогло бы тебе не сжечь руки. Ты не можешь больше играть на арфе. Для человека, который дважды спасся от смерти за семь дней, ты поразительно ловко прикидываешься беспомощным.
Он подтянул к себе колени и уткнулся в них лицом. Некоторое время он так и сидел – тихо, не ожидая, что арфист заговорит с ним, да и не очень этим озабоченный. Огонь, горевший меж ними, что-то вещал на своем древнем языке, в котором не было места загадкам, Моргон подумал о Рэдерле и понял, что пора уходить, однако не тронулся с места. Арфист сидел, по-прежнему храня скопившееся за века молчание, подобное молчанию кривых корней или выветренного камня. Огонь, которым Моргон больше не управлял, еле теплился. Моргон следил, как тускнеет свет на сгибах его локтей, потом наконец шевельнулся и поднял голову. Угольки в золе совсем потускнели; лица арфиста почти не было видно.
Моргон встал и услышал слабый шорох – это задвигался арфист. Тогда он понял, что если бы просидел хоть всю ночь у этого огня, то на заре увидел бы арфиста в той же позе, безмолвного и бодрствующего. И он молча покачал головой, поразившись своему смятению.
– Ты тревожишь мои сны своей игрой, и вот я, как собака, прибегаю и ложусь у твоих ног, а ты молчишь. Хотел бы я знать, доверять ли тебе, убить тебя или бежать от тебя, ибо ты ведешь игру более искусную и гибельную, чем любой Мастер Загадок, которого я встречал в своей жизни. Тебе нужна еда? Мы могли бы с тобой поделиться.
Прошло много времени, прежде чем Дет ответил ему; и ответ его прозвучал едва слышно:
– Нет.
– Отлично.
Моргон помедлил, все еще надеясь, вопреки всему, хоть на одну треснувшую, лишенную логики косточку истины. И наконец он резко повернулся – дым от прогоревших угольев ударил ему в глаза. Три шага он сделал во тьме, а четвертый – среди синего пламени, которое вдруг вырвалось из ничего со всех сторон и пылало все ярче и ярче; языки этого пламени проносились сквозь него, пока он не рухнул прямо в центр адского, неземного костра.
5
Очнулся Моргон только на заре, распростертый там, где упал. Лицо его было измазано подсохшей грязью. Чья-то нога скользнула под его плечо и перевернула на спину. Он снова увидел арфиста, по-прежнему сидящего под деревом, – перед ним вместо костра был теперь круг черной золы. А затем увидел он и того, кто наклонился, чтобы схватить его за шиворот и рывком поставить на ноги.
Он набрал в легкие воздуха, готовый заорать в муке и ярости, но рука Гистеслухлома резко шлепнула его по губам. Моргон увидел глаза арфиста, мрачные, как прошлая ночь, и спокойные, словно черная вода в недрах горы Эрленстар. Что-то в них послужило вызовом, оказалось сильнее жжения в горле Моргона. Арфист поднялся – и гибко и неловко, что естественно было для человека, просидевшего всю ночь на земле в одной позе. Он с нарочитой небрежностью положил свою арфу в золу кострища, повернул голову, и Моргон проследовал за ним взглядом туда, где стояла Рэдерле – белая и онемевшая, повернувшаяся лицом к восходящему солнцу.
Полный невыразимой муки стон поднялся и замер в груди Моргона. Она услышала – и ответила ему взглядом, полным такого же отчаяния. Волосы девушки были растрепаны, Рэдерле выглядела страшно уставшей, но была целой и невредимой.
– Если ты коснешься моего разума, я убью ее, – грубо предупредил Гистеслухлом. – Понятно? – Он сильно отряхнул Моргона. – Понятно?!
– Да, – ответил Моргон и внезапно ринулся на врага. Белый огонь ударил по нему, иссушив самые его кости, и Моргон покатился по земле, смаргивая пот, хватаясь за камни и прутики, пытаясь сдержать крик боли. Рэдерле бросилась к нему, и он почувствовал, как его обвивает рука любимой, помогая ему подняться на ноги.
Он замотал головой, пытаясь отпихнуть ее туда, где не достал бы ее чародейский огонь, но она лишь сильнее прижалась к нему.
– Перестань, – сказала Рэдерле.
– Здравый совет, – заметил Основатель. – Последуй ему.
Он выглядел усталым в жарком, неожиданном свете. Моргон видел впадины и острые углы, вдавившиеся в маску безмятежности, которую Основатель носил несколько сотен лет. Одет он был убого – в грубый, бесформенный балахон, придающий ему жалкий и дряхлый вид. Балахон здорово запылился, как будто чародей проделал в нем длинный путь пешком по Торговой дороге.
Моргон, одолевая боль и ярость, наконец смог произнести первые слова:
– Или ты не слышал, как играет твой арфист, так что пришлось гадать, как далеко я шел по этой дороге?
– Ты оставил по всему Обитаемому Миру след, с которого бы и слепец не сбился. Я подозревал, что ты отправишься на Хед, и даже выследил тебя там, но...
Он воздел руку, предупреждая Моргона, чтобы тот не вздумал двинуться с места.
– Ты привел на Хед призраков Ана. Как тебе это удалось?
– А ты как думаешь? Ты же научил меня основам землезакона.
– Не настолько.
Моргон внезапно почувствовал, что в его разуме ищут знание. Прикосновение это ослепило его, вернуло к воспоминаниям об ужасе беспомощности. Он опять был во власти врага, но теперь рядом с ним была Рэдерле, и слезы отчаяния и гнева переполнили его. Волшебник, исследовав мысленное звено, которое Моргон установил между собою и мертвецами Ануйна, негромко хмыкнул и отпустил его. Моргон заметил на обугленных листьях тень арфиста и уставился на нее. Тут же его затянуло в воронку безмолвия, даже изумление его превратилось в немоту. Слова Гистеслухлома зазвучали в его сознании, и он поднял глаза.
– Что ты имеешь в виду? Всему, что я знаю, я научился у тебя.
Волшебник испытующе посмотрел на Моргона, как если бы тот был загадкой, написанной на каком-нибудь запыленном пергаменте, и не ответил. Вместо этого он неожиданно обратился к Рэдерле:
– Ты умеешь оборачиваться?
Она подобралась на шаг поближе к Моргону и покачала головой:
– Нет.
– Половина королей в истории Ана в тот или иной миг принимали образ вороны, а я узнал у Дета, что ты унаследовала могущество Меняющего Обличья. Ты быстро научишься.
Кровь бросилась ей в лицо, но она даже не посмотрела в сторону арфиста.
– Я не стану оборачиваться, – тихо сказала Рэдерле и добавила, столь мало изменив тон, что это поразило и Моргона, и волшебника: – Я проклинаю тебя моим именем и во имя Мадир, чтобы глаза твои стали маленькими и злобными и не смотрели бы выше людского колена и ниже, чем грязь под...
Волшебник накрыл ее рот ладонью, и девушка замолчала. Он моргнул, словно что-то на миг расплылось перед его глазами, и рука его соскользнула на горло Рэдерле. Что-то начало натягиваться в Моргоне, угрожая оборваться, точно слишком высоко настроенная струна арфы, но волшебник только сказал брезгливо:
– Избавь меня от остальных девяноста восьми проклятий.
Он убрал руку, и Рэдерле, закашлявшись, начала дрожать.
– Я не собираюсь оборачиваться, – снова сказала Рэдерле. – Я скорее умру. Клянусь в этом моим...
Чародей снова не дал ей договорить. Он рассматривал ее с кротким любопытством, затем бросил Дету через плечо:
– Возьми ее с собой и Задворками Мира доставь на гору Эрленстар. У меня на это нет времени. Я свяжу ее разум: она не будет пытаться бежать. Звездоносец отправится со мной в Лунголд, а оттуда – на Эрленстар. – Похоже, он что-то почуял в неподвижной черной тени, пересекавшей папоротники. – Я найду людей, чтобы следовали за тобой и охраняли ее.
– Нет.
Волшебник развернулся, не упуская из виду Моргона, так что тот не мог незаметно для него пошевелиться. Сдвинув брови, Гистеслухлом смотрел в глаза Дету до тех пор, пока арфист не заговорил снова:
– Я у нее в долгу. В Ануйне она позволила мне свободно уйти, прежде чем появился Моргон. Она защитила меня, сама о том не ведая, с помощью небольшого воинства, состоящего из призраков. Я больше не служу тебе, а ты мне должен за шесть сотен лет. Отпусти ее.
– Она нужна мне.
– Можешь взять любого из лунголдских чародеев, и Моргон будет бессилен.
– Чародеи Лунголда непредсказуемы и слишком могущественны. Они также слишком склонны идти на смерть из непонятных мне побуждений. Сут это подтвердил. Да, я тебе должен, хотя бы за одну твою сбивчивую игру на арфе, которая поставила Звездоносца на колени у твоих ног. Но проси у меня чего-нибудь другого.
– Я не желаю ничего другого. Разве что арфу со струнами-ветрами, на которой мог бы играть и безрукий арфист.
Гистеслухлом хранил молчание. Моргон, в памяти которого эхом отозвались мотивы какой-то старой загадки, медленно поднял голову и взглянул на арфиста. Голос Дета звучал, как всегда, бесстрастно, но никогда прежде Моргон не видел в его взгляде такой твердости. Гистеслухлом, казалось, прислушивался с минуту к чему-то невнятному: к некоему голосу, который трудно было разобрать в шуме утреннего ветерка. Наконец он произнес почти с любопытством:
– Ага. Далее твое терпение имеет пределы. Я могу исцелить твои руки.
– Не нужно.
– Дет, ты ведешь себя неразумно. Ты не хуже моего знаешь, каковы ставки в этой игре. Моргон, наделенный неслыханной мощью, спотыкается на дороге, словно слепец. Мне нужно, чтобы он был в Эрленстаре, и я не желаю биться с ним, чтобы доставить его туда.
– Я не собираюсь обратно к горе Эрленстар, – невольно вырвалось у Моргона.
Чародей не обратил на его слова никакого внимания. Его сосредоточенные глаза немного сузились, впившись в Дета.
– Я стар, – мягко произнес Дет. – Я искалечен и утомлен. Ты оставил мне в Хеле лишь чуточку больше, чем жизнь. А знаешь, что я после этого сделал? Отвел своего коня в Кэйтнард и нашел торговца, который не сплюнул, когда я заговорил с ним. И я уступил ему коня за последнюю арфу, которой мне когда-либо придется владеть. И пытался играть на ней.
– Я сказал, что...
– Нет королевского двора, открытого для меня во всем Обитаемом Мире, где я мог бы играть, даже если ты исцелишь мои руки.
– Ты должен был все взвесить шесть столетий назад, – сказал маг и повысил голос: – Ты мог бы явиться со своей арфой ко двору поскромнее моего, к какому-нибудь невинному и бессильному правителишке, невинность которого не пережила бы последнего боя. Ты это прекрасно знаешь. Ты слишком мудр для взаимных обвинений, и в тебе никогда не было утраченной чистоты, чтобы сожалеть о ней. Можешь остаться здесь и околеть от голода или отвести Рэдерле Анскую в Эрленстар и помочь мне завершить игру. Затем можешь принять у меня любую, на свой выбор, награду за труды. Из всего, что есть в Обитаемом Мире. – Он немного выждал, затем жестоко добавил: – Или Звездоносцу ты тоже успел задолжать?
– Я ничем не обязан Звездоносцу.
– Это не то, о чем я тебя спросил.
– Ты и раньше задавал мне этот вопрос. В Хеле. Тебе нужен другой ответ? – Он остановился, как если бы внезапный гнев в его голосе был неожиданностью для него самого, затем продолжил, уже спокойнее: – Звездоносец – это ключевая фигура в игре. Я знал не больше тебя, что им окажется юный князь Хеда, к которому я привязался за время наших совместных странствий. Только это и есть между нами, и вряд ли это так уж и важно. Я дважды предавал его. Но тебе придется поискать кого-то другого, кто предаст Рэдерле Анскую. Перед ней я в долгу. Опять же, все это сущие пустяки – она не угроза для тебя, и любой землеправитель Обитаемого Мира сошел бы вместо нее...
– И Моргол?
Дет не шевелился и почти не дышал, как если бы он был скалой, которую обточили ветер и буря. Моргон, следя за ними, смахнул что-то с лица тыльной стороной ладони; и тут же с удивлением обнаружил, что плачет. Дет очень тихо, но решительно произнес:
– Нет.
– Ага. – Волшебник смерил его взглядом с ног до головы. – Здесь какая-то отнюдь не пустячная подоплека. Ну ты меня и огорошил. Если я не могу снова нанять тебя на службу, может быть, я могу тебя убедить. Моргол Херунская с двумя сотнями стражи стоит лагерем близ Лунголда. Стража там, как я полагаю, находится для того, чтобы защитить город. Моргол, движимая каким-то непонятным побуждением, ждет тебя. Предлагаю тебе выбор. Если ты предпочитаешь оставить Рэдерле здесь, я заберу Моргол на гору Эрленстар после того, как покорю, с помощью Моргона, последних из лунголдских волшебников. Выбирай.
Он ждал. Арфист снова застыл на месте. Искривленные кисти его рук казались ломкими. Голос чародея хлестнул его, и арфист отпрянул в сторону.
– Выбирай!!!
– Дет, я пойду, – тихо сказала Рэдерле. – Я последую за Моргоном повсюду – или буду проклята навеки.
Арфист молчал. Он наконец двинулся к ним, очень медленно, не сводя глаз с лица чародея. Остановился в шаге от него и набрал в грудь воздуха, словно для того, чтобы заговорить, и неожиданно быстро ударил Основателя по лицу своей искалеченной рукой.
Гистеслухлом отступил на шаг, вцепившись в плечо Моргона, но мог бы и не двигаться. Арфист рухнул на колени и скорчился над своей сломанной рукой. Он поднял лицо, белое, искаженное страданием, и смотрел на Гистеслухлома, ни о чем не прося. С минуту маг молча взирал на него сверху, и Моргон заметил в его глазах то, что могло быть разрозненными воспоминаниями многих веков. Затем взметнулась рука чародея, и огненный хлыст ударил арфиста по глазам, опрокинув его в папоротники. Дет распростерся на спине без движения, устремив к солнцу невидящие глаза.
Волшебник удерживал Моргона и рукой, и взглядом. Мало-помалу Моргон понял, что содрогается от сухих, бесслезных рыданий, что мышцы его напряжены, словно в преддверии драки. Волшебник на миг коснулся своих глаз, как если бы огненный поток, который он исторг из глубин разума, стоил ему головной боли.
– Во имя Хела, – поразился он. – Почему ты так сокрушаешься о нем? Взгляни на меня. Взгляни!
– Не знаю! – заорал в ответ Моргон.
И увидел, как новые огненные языки полоснули по телу арфиста. Огонь задел темную арфу, и она тут же запылала. Воздух застонал от лопающихся струн. Рэдерле внезапно рассыпалась огненными брызгами, чародей силой мысли стал упорно навязывать ей прежний облик. Она все еще была наполовину огнем, а Моргон боролся с побуждением обрушиться на волшебника, которое могло бы оказаться роковым для Рэдерле, – и тут его проняло холодом. Он резко обернулся и увидел, что из-за деревьев за ними с любопытством наблюдает дюжина всадников. Кони у них были цвета ночи, а одеяния, мокрые насквозь, – изменчивого цвета морских волн.
– Этот мир, – провозгласил один из них среди внезапно повисшей тишины, – небезопасное место для арфистов. – И всадник склонил голову перед Моргоном. – Звездоносец. – Его бледное, лишенное выражения лицо, казалось, немного колеблется от легкого ветерка. От всадника исходил солоновато-йодистый запах. – Дитя Илона. – Светящиеся глаза всадника устремились на Гистеслухлома. – Высший.
Моргон стоял, открыв рот от удивления. Разум его, только что проигрывавший все возможные действия, внезапно опустел. У всадников не было оружия, черные их скакуны словно окаменели, но он чувствовал, что любое движение, изменение освещения, неожиданный птичий крик могли вызвать безжалостное нападение. Они казались обездвиженными, точно морская поверхность в штиль. Из-за любопытства или неуверенности, как им поступить, – Моргон не мог угадать. Он почувствовал, как хватка волшебника, не выпускавшего его плечо, стала жестче, и вновь поразился: зачем же он нужен чародею живым?
Меняющий Обличья заговорил вновь, с легкой насмешкой в голосе:
– Вот уже тысячи лет, как мы ждем встречи с Высшим.
Моргон услышал, как ноздри волшебника втянули воздух.
– Вот, значит, как. Вы – отродье морей Имриса и Ана...
– Нет, мы – не от моря. Мы настроились на звуки его арфы. Ты дурно обошелся со своим арфистом.
– Это мое дело.
– Он хорошо служил тебе. Мы столетиями следили, как он выполняет твои повеления, носит твою маску, ждет... Как ждали и мы задолго до того, как твоя нога ступила на землю Высшего, Гистеслухлом. Где Высший?
Лошадь под всадником бесшумно, словно тень, скользнула вперед и замерла в трех шагах от Моргона. Моргон совладал с желанием попятиться.
Голос Основателя, утомленный и нетерпеливый, заставил его вздрогнуть:
– У меня нет настроения играть в загадки. Или биться. Вы берете для себя обличья у мертвецов и морских водорослей. Вы дышите, вы играете на арфе, вы умираете. Это все, что я знаю и что хотел бы знать о вас. Убери своего скакуна или будешь разъезжать на горе сухой морской травы.
Меняющий Обличья оказался на шаг дальше, не двинув ни одним мускулом. Глаза его улавливали свет, который отражался в них, словно в воде. На миг показалось, что они улыбаются.
– Мастер Ом, – сказал он. – Ведома ли тебе загадка о человеке, который отворил дверь в полуночный час и обнаружил, что не черное небо заполняет дверной проем, но черный-черный глаз некоего создания, заполнившего собой весь мир? Взгляни на нас повнимательней. Затем иди себе. Тихо. И оставь Звездоносца и нашу родственницу.
– Это вы на меня взгляните, – прорычал Основатель.
Моргон, все еще оставаясь в его тисках, ощутил бешеный толчок: могучая сила вырвалась и ударила по Меняющим Обличья, сплющив по дороге дуб, с которого едва успели вспорхнуть перепуганные птицы. Ослепительная молния беззвучно ударила, метя каждому из дюжины прямо в мозг, – Моргон наблюдай за этим словно издалека, поскольку волшебник запер его разум.
Когда деревья раскололись и обломки их осыпались на землю, Меняющие Обличья медленно выплыли из стайки птиц, кружащей в воздухе. Число волшебников удвоилось, ибо половина их ранее изображала неподвижных коней. Они неторопливо вернули себе прежний облик, в то время как Гистеслухлом смотрел на них, ошеломленный, как почувствовал Моргон, мерой их возможностей. Хватка его ослабла. Прошелестели без видимой причины листья на ближайшем кусте, и Меняющие Обличья ринулись вперед.
Волна блестящих черных шкур и похожих на раковины копыт накатывала беззвучно и так быстро, что Моргон едва успел скрыться. Он стал невидим с помощью наваждения, которое, как он подозревал, заметила только Рэдерле, – она вздрогнула, когда Моргон схватил ее за руку. Что-то задело его – копыто или рукоять призрачного меча, и один длинный миг он колебался между видимостью и невидимостью. Он ощутил, что мышцы его напряглись для смертельного удара, но ничто не коснулось его – ничто, кроме ветра. Он устремился мыслью вперед, на Торговую дорогу. Какой-то проезжий сидел на козлах возка, груженного тканями, посвистывая, чтобы разогнать скуку. Моргон вызвал такую же картину в мозгу у Рэдерле и, покрепче ухватив ее, потянул туда.
Миг спустя оба лежали в глубине большого крытого возка, и кровь их стекала на рулон полотна с искусной вышивкой.
Она рыдала, Моргон обнимал и пытался успокоить ее, одновременно прислушиваясь. Рэдерле не могла остановиться. Сквозь всхлипывания он слышал скрип колес в пыли и посвистывание возницы, приглушенное рулонами тканей, громоздившихся за его спиной, и холщовой обшивкой возка. На дороге было тихо; никакого подозрительного шума сзади Моргон не улавливал. Голова у него раскалывалась, и он прилег на один из рулонов. Глаза его закрылись, и вновь на него, беззвучно громыхая, наползла темнота. Колесо повозки ухнуло во впадину, возок тряхнуло, Рэдерле высвободилась из объятий Моргона и, откинув волосы со лба, села.
