М. Л. Гаспаров
Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках
СОНЕТЫ
Переводя Донна, нужно было добиться двух мешающих друг другу целей. Во-первых, сонет – строгая форма, в напоминание об этом хотелось сохранить более ровную длину строк, единство окончаний, твердый ритм. Во-вторых, сонет Донна – это барокко, пафос диалектической связности, ради этого хотелось сохранить громоздкие сложносочиненные предложения, не рассыпая их в романтическую дробность. Когда эти тенденции сталкивались, вторая пересиливала, синтаксис сминал ритм. Заглавия сонетам даны условно, чтобы легче было следить, как Донн искусно перетасовывает три большие темы: внешнюю (смерть и Суд: 2, 4, 6, 7, 9, 10), внутреннюю (грех и покаяние: 1, 3, 5, 8), разрешающую (любовь и Христос: 11–16); последние сонеты, 17–19, добавлены к циклу позднее.
ДЖОН ДОНН
Священные сонеты
1 <Бог>
Ты меня создал – Ты ли и сокрушишь?
Восставь меня, ибо близок мой конец:
Я к смерти мчусь, смерть мчится ко мне,
А все мои радости – как вчерашний день.
Страшно мне поднять помутившийся взгляд:
Отчаянье за спиной моей, а предо мною – смерть,
В них – ужас, и точит мою слабую плоть
Грех, и груз его – тяга в ад.
Ты один – в выси, и когда хватает сил
Взглянуть в Твою высь, я выпрямляюсь вновь;
Но пытает меня старый лукавый враг,
И ни часа не в силах я быть тем, чем есть.
Окрыли меня благодатью во спасенье от ков
И сталь сердца моего обрати в алмаз.
2 <Плен>
По всем статьям я отписан Тебе,
Ибо, Господи, сотворил меня Ты,
Сотворил для Себя, а когда я изгнил насквозь,
Ты кровью Своей откупил Свое же добро.
Я – сын Твой, и отблеск Твой – на мне;
Слуга Твой, которому плачено вперед;
Овца Твоя; образ Твой; и пока я – Твой,
Я – храм Твой, в котором Твой божественный дух.
Почему же на меня посягает враг?
Почему идет на кражу, идет на взлом?
О, встань, поборая за право Творца,
И да не отчаюсь я, вдруг узрев,
Что Ты любишь нас, но не выберешь меня,
А дьявол ненавидит, но не выпустит меня.
3 <Жизнь>
О, воротить бы мне в глаза и в грудь
Каждую траченую слезу и вздох,
Чтобы я в святой тревоге сменил
Праздную скорбь на плодную скорбь!
Идолам служа, сколько мук я окупил
Сердцем, сколько ливней излил из глаз!
Страдание было моим грехом,
И вот за страданье я страдаю вновь.
Жаждущий, пропойца, неспящий вор,
Зудный блудодей, щекотливый гордец
Умягчают памятью былых отрад
Наставшее горе; и только мне
Вызволенья нет: безмерная боль —
И причина, и следствие, и грех, и казнь.
4 <Душа>
Душа моя черная! На тебя встает
Вестник и поборник смерти, недуг.
Ты – как странник, бежавший от вины
И которому нет обратного пути;
Ты – как вор, что рвется вон из тюрьмы,
Пока не прочитан последний приговор;
Но как названа смерть и назначен срок,
Он ищет защиты у тех же стен.
Покайся – и не минет тебя благодать;
Но без благодати – и каянья нет.
О, будь черна, но черна святой тоской
И красна стыдом, как была – грехом;
Или нет: омойся в Христовой крови,
И из красной купели выйдешь бела.
5 <Мир>
Я – малый мир; и во мне свились
Четыре стихии и ангельский дух;
Но черный грех и его, и их
Предает на смерть в бесконечную ночь.
Вы, открывшие за высью небес
Новые сферы и новый простор,
Влейте мне в очи ваши новые моря,
Чтобы я потопом оплакал мой мир
Или потоком его омыл.
Но нет: его ждет не потоп, а пожар,
А он уже выжжен сквозь похоть и злость
И стал лишь скверней. Отгони же их огни
И сожги меня, Господи, в ревнительном пылу
О Тебе и Твоем доме, – ибо жар сей целит.
6 <Грань>
Последний акт моей драмы; верста
Последняя странничьего пути;
Тщетной скачки последний прыжок,
Последний вершок; минуты последний миг, —
И расторгнет во мне пожирающая смерть
Душу и плоть, и настанет дальний сон,
А бдящая часть моя узрит тот Лик,
Пред которым и днесь сотрясает меня страх.
И когда душа возлетит в родную высь,
А земная часть в земной воротится дом,
Будь каждому свое: вы, давящие грехи,
Исчадия ада, ниспадите в ад.
Чаю оправдания, избывши зло —
Ибо «нет» говорю я вам: мир, плоть, бес.
7 <Суд>
По мнимым углам округлой Земли
Трубят ваши трубы, о ангелы, и встают
Из смерти несчетные тьмы и тьмы
Душ, облекаясь в прах своих тел.
Вы, кого пожар и кого потоп,
Голод, годы, горе, война, тиран,
Кого случай скосил и кого закон,
Вы узрите Господа, и смерти вам нет.
Но продли им, Боже, сон, и продли мне плач,
Ибо больше греха на мне, чем на них,
И поздно молить о благодати Твоей
В тот час неземной; научи же меня здесь
Покаянью; и будь на прощенье моем
Твоя, Господи, кровь, как красная печать.
8 <Отец>
Если праведные души во славе своей
Ангелам равны, то и мой Отец
Видит с небес и блаженствует вдвойне,
Как смело я шагаю над жерлом твоим, ад.
Но если даже им раскрывается наш дух
Лишь косвенными знаками и видима в нас
Наружная явь, а не мгновенная суть, —
Белизну моей правды постигнут ли они?
Они видят: любовник о идоле своем
Источает слезы, богохульник зовет
Господа в свидетели, фарисей
Лицемерно набожничает. О, душа,
Обратись же ко Господу: лишь Ему твоя скорбь
Зрима, – ибо Сам Он вложил ее мне в грудь.
9 <Грех>
Ядовитый камень, древесный плод
Нас, еще несмертных, бросающий в смерть,
Похотливый козел, завистливый змей —
Все бессудны пред Тобою, а я – судим?
Разум ли мой или воля моя
Делает неравным мой равный грех?
Милость легка, и ею славен Господь;
Почто же на мне Его грозный гнев?
Но кто я, кто, что дерзаю во спор,
Господи, с Тобою? Не Твоя ли кровь
И не слезы ли мои слились, чтобы смыть
Небесною Летою мой черный грех?
«Помни!» – как о долге, Тебе твердят;
А я, как о милости, молю: «Забудь!»
10 <Смерть>
Смерть, не гордись, что тебя зовут
Страшной и мощной: ты не такова.
Те, кого тщеславишься ты попрать,
Бессмертны, жалкая; и бессмертен – я.
Твои подобия, покой и сон,
Источают отрады, а ты – вдвойне;
Все лучшие наши спешат к тебе:
Ты – отдых плоти их и воля душе.
Над тобой – рок и случай, злодей и царь,
Дом твой – отрава, война, болезнь;
Но и мак и наговор усыпят нас верней,
Чем твой удар; так о чем же твоя спесь?
Ненадолго наш сон, а бдение – навек;
Там – не будет смерти: там – смерть тебе, Смерть.
11 <Христос>
Плюйте в лицо мое, пронзайте мне бок,
Избичуйте, осмейте, взгвоздите на крест, —
Ибо грех – на мне, грех – на мне, а Он,
Не умевший неправды, умер за меня.
Но и смерти мало для моей вины:
Нечестивее мой грех, чем жидовский грех:
Ими – бесславный единожды, а мной —
Воссиявший во славе повседневно казним.
Дайте надивиться мне чудной Его любви!
Царь лишь милует нас, а Он принял нашу казнь.
Так Иаков облекся в косматый мех, —
Но его в заемный облик влекла корысть;
А Господь облекся в бренную плоть,
Лишь чтоб слабостью подпасть под смертную боль.
12 <Тварь>
Почему нам, малым, служит всякая тварь?
Почему все стихии мне и жизнь и корм
Расточают вволю? Ведь они меня
И чище, и проще, и святей!
Зачем ты клонишься, незнающий конь?
Зачем так бессмысленно, кабан и бык,
Ваша мнимая слабость дается под удар
Тем, чья вся порода – на один ваш глоток?
Я слабей вас (горе мне!) и хуже вас —
Ибо вы не грешили и страх вам чужд;
Но есть чудо чудеснее, чем то, что нам
Тварная природа покоряет тварь, —
Ибо сам безгрешный и бессмертный Творец
За нас, тварей, нас, врагов Своих, принял смерть.
13 <Срок>
А вдруг эта ночь – последняя в бытии?
О душа моя! В сердце, где твое жилье,
Выпечатлей образ распятого Христа
И скажи, ужасен ли этот Лик,
Чьи слезные очи источают дивный свет,
Чей лоб в струях крови от терновых ран:
Этот ли язык тебя аду обречет,
Моливший о прощеньи злобе лютых врагов?
Нет, как каждой подруге твердил я встарь,
Идолопоклонствуя земной любви:
«Красота – знак милосердия, мерзость – знак
Бессердечия», – так я ныне Тебе
Твержу: злые силы – и на вид темны,
А где светел Лик – там милостив Дух.
14 <Борьба>
Бей в мое сердце, трехликий Бог!
Этот взлом, вздох, свет, – он вольет мне сил
Восстать над собой и попрать себя,
Чтоб Твой горн, мех, млат вжег мне новую жизнь.
Я – как город, в котором враг,
Я рвусь впустить Тебя, но нет, не могу:
Разум, Твой наместник, был мне оплот;
Но он – в плену, он – неверен, он – слаб.
Я Тебя люблю, я хочу Твоей любви,
Но я отдан в обет Твоему врагу;
Разлучи нас, разорви, разруби нашу связь
И похить меня к Себе, в небесный острог,
Ибо в узах Твоих – свобода моя,
И моя чистота – под насилием Твоим.
15 <Выкуп>
Рвешься ль ты о Господе, как Он – о тебе?
Уясни тогда, душа моя, целебную мысль:
Бог-Дух, кого ангелы небесные поют,
Свой храм утвердил в твоей земной груди;
Бог-Отец, от кого рожден блаженный Сын
(И вечно рождается, ибо начала Им нет),
Снизошел избрать тебя Себе в сыновья,
Сонаследником славе и субботе Своей;
И как обокраденный свое добро
Должен, сыскав, потерять или откупить,
Так Сын Его славы сошел на казнь
Вызволить нас, тварь Свою, из краж Сатаны.
Дивно, что был человек как Бог;
Но пуще – что Бог стал как человек.
16 <Завет>
Отче! долей прав на царствие Твое
Сын Твой делится с малым мной:
Он, совместник Троицы, тройного узла,
Дарит мне победу, поправшую смерть.
Агнец, чья смерть даровала миру жизнь,
Он, закалаемый от начала веков,
Двумя Заветами отписал свое
И Твое наследство Твоим сынам.
Но строг Твой устав, и не молкнет спор:
Посильны ли условия людским трудам?
Пусть и нет, – но кого буквой убил Закон,
Духом воскрешает целящая Благодать.
Твой краткий закон, твой последний завет
Есть рубеж любви; о, да властвует любовь!
17 <Любовь>
С тех пор как та, кого я любил,
Роду и природе отдала последний долг,
И добро мое – в гробу, и душа ее – в раю,
Мой ум вперяется лишь в небесную высь.
Обожает он – ее, а рвется – к Тебе,
Господи, к Тебе как к истоку струй;
И я Тебя нашел, и Ты меня напоил,
Но святая жажда меня плавит вновь и вновь.
Можно ли искать полнейшей любви?
Ты сосватал наши души, все приданое – Твое;
Но Ты боишься, что расточу
Я любовь мою вышним ангелам и святым;
И больше: Ты тревожно и нежно ревнив,
Что Тебя теснят из нас – мир, плоть, бес.
18 <Церковь>
Яви мне, Иисусе, невесту Свою
В свете и блеске! На чужом берегу
Не она ли красна? Не она ли в нищете
Страждет и стонет в Германии и здесь?
Спит тысячу лет и пробуждается в год?
Истинная – и блуждает? Новая – вдруг стара?
Прежде, ныне, после – явлена ли она
На холме? на семи? или вовсе не на холмах?
С нами она? или мы ее должны,
Рыцарски странствуя, доискаться для любви?
Добрый супруг, открой нам лик жены,
К горлице Твоей влюбленную мою душу взвей, —
К той, что тем вернее и милее Тебе,
Чем боле отдается в объятия всех.
19 <Покаяние>
Два несходства сходятся меня терзать:
В непостоянстве зачато постоянство мое.
Против естества и воле вопреки
Переменчива моя благость, переменчив обет.
Покаянье мое – как мирская моя любовь,
Забавно и забвенно в недолгий час:
В нем ни веса, ни меры; в нем холод и жар;
Мольба и немота; бесконечность и ничто.
Вчера я не взглядывал в небо; а теперь
Обхаживаю Господа в лести и мольбе;
А завтра трясусь пред Его жезлом.
Эти приступы веры – как прибой и отбой
Вздорной горячки; но знаю я одно:
Тем лучше мне день, чем больнее во мне страх.
ЭЛЕГИИ, 1
Это переводы с русского на русский. Когда-то мне пришлось писать статью о композиции элегий пушкинского времени. Это оказалось очень трудно по неожиданной причине. Я перечитывал по многу раз давно знакомые стихи и ловил себя на том, что, дочитав до середины страницы, не могу вспомнить, о чем была речь в начале: стихи были так плавны и благозвучны, что убаюкивали сознание. Чтобы удержать их в уме, я стал, читая, пересказывать их про себя верлибром. Верлибр не заглушал, а подчеркивал содержание: можно стало запомнить последовательность тем и представить себе план лирического стихотворения. Когда через много лет я задумался о возможности конспективных переводов, я вспомнил это мысленное упражнение и попробовал сделать его письменно. Пусть это не покажется только литературным хулиганством. Во-первых, мне хотелось проверить: что остается от стихотворения, если вычесть из него то, что называется «музыкой»? Мы читаем мировую поэзию в переводах, о которых нас честно предупреждают, что передать музыку подлинника они бессильны; как относится то, что мы читаем, к тому, что было написано на самом деле? Вот так, как предлагаемые стихотворения к тем, которые мы читаем в собраниях сочинений русских романтиков. Во-вторых, мне хотелось дать себе отчет: что я сохраняю из подлинника XIX века, что мне кажется художественно живым и выразительным, а что вялым, многословным и надоевшим? Мы любим притворяться, что нам близко и дорого все, все, все, – а на самом деле? Нам говорят: переводы нужно делать так, чтобы они вызывали у нас те же художественные эмоции, какие оригинал вызывал у своих первых читателей. Я попробовал придать этому переложению такую степень формальной новизны, какую, по моему представлению, имели романтические элегии для первых читателей. Я получил картину своего художественного вкуса: как мало я вмещаю из того, что мне оставлено поэтами. Одну четвертую или шестую часть – как если я читаю на малознакомом языке без словаря. Картина эта мне показалась очень непривлекательной, и мне это было полезно. Было бы интересно сверить ее с картиной вкуса моих ближних и решить, что здесь от общего нашего времени, а что от моей личной душевной кривизны. При всех сделанных сокращениях я ничего не вносил от себя и пытался сохранить, не огрубляя, стиль подлинника – настолько, насколько я им владел. Это оммаж поэтам, которых я люблю, но без того панибратства, которое было у Эзры Паунда. Я даже старался почти в каждом переводе сохранить дословно строку или полторы из подлинника – чтобы легче было сравнивать. Заглавия этих стихотворений в подлинниках – «Мечта», «Вольное подражание св. Григорию Назианзину», «Вечер», «Любовь одна…», «Поверь, мой милый друг…», «Осень», «Гебеджинские развалины», «Гений», «К моему гению», «Уныние», «Уныние», «Элегия». Цифры на полях, как везде, показывают, сколько строчек получилось из скольких.
Мечта 35/211
Где ты ищешь счастья, моя богиня?
Грозные скалы, шумные бури,
Задумчивые закаты,
Благоуханные рощи над воспетыми берегами.
Воротись, я жду
Ночью, в тишине, у лампады, горестный,
Уносясь мечтою
В дикий север, к туману и океану:
Скалы, лес, луна в облаках,
Пышущие костры,
Хриплым арфам внемлют воины над щитами,
Дух героя над тризной взлетает ввысь
В радужные раздолья храбрых.
Я там был, в тех каменных дебрях,
Ветер, град и дождь били в кровлю хижины, —
Ты спасала меня и там,
Как спасаешь гонимых, скудных, слабых:
Узник, цепи, каменный свод,
Пук соломы, кувшин, бледный свет в решетке,
Но он ясен и тверд:
Кто сердцем прав, того ты не покинешь.
Друг в могиле, но память смыкает души.
Милой нет, но сон ласкает сладострастьем,
И поэт мечтой побеждает смерть.
Тщетны мудрецы меж обломков жизни,
Им весна без радости и лето без цветов, —
Но весне и лету жизни спешит конец,
Отлетают сны и вянут цветы,
Тусклым светом дрожит светильник опытности,
И могила зияет черным ртом.
Пусть!
Слава – дым, и золото – прах,
Драгоценны сердцу – покой и воля,
И кому их осенила мечта —
Ночью, в хижине, у лампады, – счастлив.
Батюшков
Жизнь 33/62
Целительно беседовать с душою.
Дремлет тишина,
Дышит весна,
Лес, журчанье ручья, цветы и птицы,
Догорающий пламень дня
Утоляют меня,
Но я медлю рассеять мое горе:
Печаль дорога душе.
Что я есмь? что я был? что я буду? – Не знаю:
Я лечу ниоткуда в никуда
В дымном облаке обманчивых чувств,
В лживом сне,
В безысходном круге.
Та волна, что била в лицо пловцу, —
За его спиною уже не та.
С кем я встретился и расстался на пути, —
В новой встрече мне будет как чужой.
Как далек вчерашний день и вчерашний я!
Доживу ли я до ближнего утра,
И кем проснусь?
Я – как та волна:
Льюсь – стремлюсь – исчезну навсегда —
Навсегда ли?
Нынче – жив, завтра – прах, а после завтра?
Тайна скрыта,
Но душа трепещет надеждою —
От кого?
Кто облек тебя, душа моя, в мой труп?
Сбрось цепь,
Слей свой пламень с небесным пламенем,
И не станет тайн.
Страх исчез —
Смерклась ночь, но просветлело сердце.
Козлов
Дружба 39/92
Вечер,
Поля уже в тени,
В багряном блеске лес над зеркалом воды,
С золотых холмов стада бегут к реке,
К дому гребет рыбак,
По неровным бороздам отъезжает пахарь,
Меркнут облака, угасают струи,
В тростнике последний плещет ручей,
Дышат травы и колышутся листья,
Из дубравы всплакался соловей.
Встал полумесяц,
Искрами осыпался в волны,
Бледным блеском рассеялся по листве
Над моей печалью.
Отошла весна моих дней,
Иссякают струи юной радости,
Расточается дружный круг:
Песни и пиры, огнь души, клятвы братства.
Погибли призраки волшебных заблуждений:
Всяк своей тропой, со своей печалью,
И уже один отцвел, как минутный цвет,
И безвременный гроб его оплакан,
И уже другой – но ни слова…
Каждому свой путь,
Честь, и лесть, и улыбка света,
Но в памяти живут
Дружба, любовь и Музы:
Дерзнем ли мы друг другу чужды быть?
Мне брести неведомою стезей,
Мне любить тишину природы,
Сумрак рощ, плеск струй и дыханье Муз,
Чтобы петь Творца, друзей, любовь и счастье.
И когда за вечером встанет утро,
И туман в полях,
Голубые рощи под первым солнцем,
Пусть поэт до птиц,
Лиру согласив с свирелью пастухов,
Поет светила возрожденье, —
Но долго ль, и когда мой час?
Жуковский
Любовь 12/56
В розах любви – счастье,
В терниях любви – песня:
Будьте блаженны, будьте бессмертны —
Я любуюсь вами, любовники и певцы.
Я любуюсь вами из сумрака,
Из седого шума дубрав и волн,
Из холодного сна души, —
Слишком много боли:
В мертвом сердце мертва и песня,
Слабый дар отлетает, как легкий дым.
А любовь —
Пусть поет ее любящий и любимый.
Пушкин
Ободрение 7/36
Несчастливцы – мы богаче счастливцев.
Счастье – лень, счастье – праздность, счастье – скука.
Лишь в ненастье волна узнает берег,
Где опора – друг,
И целенье, пусть краткое, – подруга.
Не равняйте нас: праведные боги
Им дали чувственность, а чувство дали нам.
Баратынский
Разочарование 16/68
Яркою бороздою прорезать время,
Пожать золотые колосья бессмертья —
Нет мне славы на этой меже,
Порастет забвеньем моя могила.
Быть врагом тирану и братом жертве,
Пировать любовью и ласкаться дружбой —
Нет мне счастья на этой стезе,
Чашу отрад отравляют слезы.
Недозревши отцвели наслаждения,
Светлые сокровища расточились,
Грядущее с прошедшим разочлось,
Где бесчестен бой, там не радует победа.
В сумраке уныния гаснет юность,
Минули обманы, уснули раны,
Полдень крадется в тишине,
Труд мне благо, и Муза – моя надежда.
Вяземский
Осень 8/36
Рощи, ручьи, цветы, переклички птичьи —
Где вы?
Ветер сквозь вечер, и зима приходит, как старость,
Молча.
Я не печалюсь: утро взойдет, и весна откроет очи,
Вспыхнет цветок, блеснет мотылек, и душа взовьется
В небо.
У Бога мертвых нет.
Гнедич
Уныние 23/98
Меркнет день,
Молкнет шум,
Низлетает сон,
Незримый журчит ручей,
Незримые веют цветы,
И тесно душе в мироздании.
Лунный свет
Пал на кладбищенский дерн,
И под ним земля из нашего праха.
Церковь,
Жилище немых молитв,
Роща,
Одряхлевшая под шумящим холодом,
Волны,
И над мутным брегом – ни утр, ни полдней.
День на склоне,
Год на склоне,
Жизнь на склоне.
Молчание летит под маковым венком.
Грудь —
плачем облегченная, Дух —
скорбию ободренный, Смерть —
Мыслью укрощенная.
Милонов
Руины 31/209
Руины,
Каменные столбы,
Высящиеся над рухнувшими,
Как несжатые колосья над сжатыми,
Как раненые бойцы над мертвыми,
Заветы предпотопных племен,
Теменами подпиравших созвездия, —
Эти кости, изглоданные временем.
Но меж павшими перевивается плющ,
Но на каменных туловищах зеленый плащ,
Но из раненых глыб цветут душистые
Поросли, и на месте колонн
Острый тополь устремляется ввысь,
И звенит соловей, и льются ящерицы.
Дайте мне свить венок из ваших листьев.
Выцвело вечернее золото,
В яхонтовой мгле небосклон,
И луна – как челн по эфиру.
Тени зыблются меж седых камней,
Словно мертвые веют над мертвым городом:
Где мечты их? Для всех – единый круг:
Вольность, слава, роскошь, порок, ничтожество.
Я изведал восторг, тоску, гонение:
Юный жар застыл, как черный металл.
Меркнет ночь,
Утро трепещет в листьях,
Стоном к свету вздохнули камни.
Просыпается спутник, бьет копытом конь:
В путь —
Все равно куда:
Прах былого, прости мое пристанище.
Тепляков
Гений 23/100+37
Свищет буря, бушует море:
Челн меж волн,
Вихрь,
Ни звезды приветной во мраке.
Страждет сердце,
Просит душа покоя,
Жаркие мои мольбы фимиамом в небо —
Кто мне скажет: воскресни и живи?
Нет:
Он забыл меня, мой путеводный
Метеор,
Он, одетый клубящейся лазурью,
Из праха без страха
Бившийся крылами в эфир,
и когда Господь
радужным перстом извлек вселенную из бездны,
в голубом пространстве рассеял ночь и день,
слил в гармонии громы и вздохи,
Заронившийся искрою в меня.
Угасает моя душа —
Одинокое звено в цепи творений:
Появись же, мой прихотливый,
Выведи плавателя из пучин.
Полежаев
Конец 10/32
Берег, ночь, скала, одиночество.
Вдалеке – рыбаки вокруг костра.
В черной памяти – блеск и пляска города,
И сквозь боль – незабытый светлый взор.
Жить бы мне здесь —
Как много был бы я судьбою одолжен, —
А теперь у ней нет прав на благодарность.
Это юность стала раскаяньем,
Опыт – пустотой,
И желанья мои – изгнанием.
Лермонтов
