М. Л. Гаспаров
Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

ПИНДАР
Первая пифийская ода («Этна») ²

ПЬЕР РОНСАР
Канцлеру Лопиталю

 
1^с На Диркейских берегах, на лугах
Харит, расцвечивающих стихи мои,
Я сбираю краснейшие цветы,
Чтобы свить из них тщательными перстами
Троекруглый фивский венок
В честь и славу божественного любимца,
Сведшего к нам с небес
Девять дщерей Элевферийской Памяти —
 
 
1^а Мать же Память их понесла
Девятью же лобзаниями Юпитера,
А когда скиталица Луна двенадцать раз
На кругу своем выгнулась, двулобая,
Светом в тьму, то под Олимпийской горой,
Вскрикнув болью к Луцине,
Родила она девятерых сестер
Единым чревом —
 
 
1^э И небо в них впело
     Вечную песню,
     Приласкав их губы
     Аттическим медом,
     Чтоб пеклись вовеки
     О льстящих слуху
     Стихах, в которых
     Чары божеские и людские.
 
 
2^с А когда прокатилось семь лет,
Обуяло юных кровное желание
Лицезреть их природного отца —
И обвивши в девять и девять
Нежных рук
Горделивую шею матери,
Умолили светлые голоса
Предвести их пред лицо их родителя.
 
 
2^а Мать же Память, расплетя их объятия
И лобзая их одну за другой,
Прилелеивает их на груди,
Выдыхая томное слово,
Ибо волновалась ее душа,
Скорое их предведая счастье
Изблизи узреть мощь
Бога, возвышенного их сеятеля.
 
 
2^э И увив их кудри
     Фьялковыми венками,
     Препоясав ткани
     Над легким шагом,
     Повела она юных
     Быстрым сонмом
     Сквозь дни и ночи
     Ко святым брегам Эфиопии.
 
 
3^с А как девы, в путевом труде
Неискусные,
Увидевши ярый океан,
В страхе отпрянули,
Как под ветром береговой тростник,
То любящая их мать
Трепещущую их грудь
Обнадежила окрыленным словом:
 
 
3^a «Смелей,
Дочери мои и всесильного
Бога, в чьей бессмертной деснице
Рдяный перун:
Над хребтами ревущих волн
Еще грянут ваши укрощающие песни,
И над пучинным царством
Встретит вас державный отец».
 
 
3^э И длинным взлетом
     Скользнула в пену,
     Как белый лебедь
     Пред орлиным взмахом
     И как радуга с высей,
     Когда Юнона
     Устремляет Ириду
     С вестью для смертных.
 
 
4^с И вслед пролагавшей след
По гребням вздувшихся вод,
Потупив лбы, окунувши взор
В соленое лоно зыбей,
Пустились юные
Меж смерчей, взметавшихся до небес,
В рыкающую пасть
Алчущей их пучины.
 
 
4^а Распростерши белые руки,
Взрыли они зеленые
Пажити океана,
И как свинец тянет невод вглубь,
Так желание зреть отца
Низвело их к подводным вратам
Тех обителей, где отец Океан
Пировал в честь их вышнего родителя.
 
 
4^э У тех вечных врат,
     У тех больших столпов,
     В шелесте вод
     Высилась колесница
     О зеленой финифти,
     В ночь и в день
     Дважды обегающая мир
     Водным приливом и отливом.
 
 
5^с В тех водах запечатлела Природа
В тысячах тысяч сосудцев
Семена всего сущего на свете;
Из тех вод Тритоны
Гонят реки в земные русла;
К тем чертогам и притекли пришелицы
В час, когда Портумн на пиру
Оплеснул уже стол второю скатертью.
 
 
5^а И уже за тем столом Аполлон
Разгонял заботы бессмертных,
Сопрягая смычок с отрадным пением,
Когда вышний Отец оборотил
Взор на сонм, засиявший у порога,
Благородством, прелестью и красой
Изъявлявший знак
Своего высокого порождения.
 
 
5^э И радуясь видеть
     Свою породу,
     Он простер к ним длани,
     Он объял их лобзаньем
     И в усладу пиру
     Повелел грянуть
     Девяти устам
     Светлую песню.
 
 
6^с И девять, дохнувши в воздух
Ароматами ста Аравий,
По тончайшей струне Делийца
Повели одушевленную песню
О Минерве и о Кроновом сыне:
Как она явила миру оливу,
А он – ржущего коня,
Знаменье грядущей войны;
 
 
6^а И об адамантовой наковальне,
Девять и девять дней
Измерявшей путь от неба до ада,
Чтобы обомкнуть Тартар
Медным оплотом стен
На три полета ночи,
Над которыми высится Атлант,
Выгнув выю под гнетом тверди.
 
 
6^э А в зеве той бездны
     Мятутся сонмы
     Бунта, битого
     Гигантоборцем,
     Которого перун
     Злых бьет влёт,
     Как ярое копье
     Витязя на скаку.
     ……………………..
 
 
10^а И Юпитер, склоняя слух
К несравненному пению поющих,
Посмеявшись шумному сну
Поникшего у копья
Очарованного песнями Марса, —
Чередой облобызав дочерей, —
Повелел им просить любого дара
По достоинству петых песен.
 
 
10^э Припали девы
     Правыми к его коленям,
     Левыми к его бороде,
     Но были немы
     Пред отчим суровым ликом;
     И тогда Каллиопа
     Одна за всех
     Молвила к нему слово.
 
 
11^c Молвила: «Даруй, отче, песням
Сладости превыше, чем сладость,
Даруй, чтобы нимфы полей,
Гор, и рек, и рощ, и скал, и гротов
Ликовали на наших тропах;
Даруй в нашу власть
Божественный сонм пророков —
Песнопевцев, вещателей, прорицателей.
 
 
11^а Даруй нашим песням
Чудотворство и чарование,
Даруй им гласить божью волю,
Осени нас двойною благодатью:
Дай попрать ненавистный ад
И провидеть круги небесных светочей,
Дай исхитить души из смрадных тел
И родить их вновь в их обителях.
 
 
11^э Даруй: пусть
     Цари и князья,
     Чтящие нас,
     Чтимые нами,
     Будут, как боги
     В своих народах,
     Шествуя ли в триумфе,
     Над скрижалями ли законов».
 
 
12^c Таково было их моление,
Коленопреклоненное,
И единым наклоном головы
Внял ему великий Юпитер,
И прорек: «Когда бы от всех
Жен мне были такие всходы,
Я вменил бы в ничто Юнонин гнев,
Мне родивший и хромого, и буйного,
 
 
12^а Ибо вы мне любезней моих зениц,
А посеял я вас на радость
Смертным и богам,
Чтобы вы возвестили миру
Мою славу и вашу честь:
Ваше дело выше всякого дела,
И оно
Да не рабствует тщетному научению:
 
 
12^э Правит наука
     Плавателем в море,
     Витией в преньи,
     Царем во брани,
     Кователем у горна,
     Но кто от нее волен, —
     Лишь на том почиет
     Святое мое безумье!
 
 
13^c Как магнитный дарует адамант
Свою силу тронутому железу,
А оно другому, другое третьему, —
Так мой взвевается дух
В Фебе, а Фебов в вас,
А ваш в боговдохновенных
Певцах, и восторженные они
Восторгают внемлющие им толпы.
 
 
13^а И да не помыслят неразумные,
Что и впрямь
Не восторгом, а низменным научением
Ваше движимо горнее ремесло,
На четыре разъятое неистовства —
Тайновидческое, пророческое, любовное
И творящее, в четверной черед
Сотрясающие людские умы:
 
 
13^э От силы моей,
     Как вышний перун,
     Святое летит
     Безумье в сердца
     Отрясших порок,
     Облекшихся в чистоту:
     Божьи дары
     Не для скаредных душ.
 
 
14^c И когда на вас низлетит
Восторгающее мое безумье, —
Встрепещите, покорные сердца,
Телом и духом,
Возликуйте,
Как Святая Дева во храме,
Исполняясь божеских тайн
Без науки, и труда, и усилья.
 
 
14^a Но блюдите выше всего
Те вместилища моих дарований,
Те сосуды смертных сердец,
От греховной нечистоты
Омывая их сладкою водою,
Чтобы восторгаемый дух
Ярую вспел песнь,
Зароняя ее в людские души.
 
 
14^э Кто поет без бога,
     Того песнь вдовеет
     Красой и величьем,
     У того родятся
     Насильной волей
     Выкидышные строки,
     Ибо стих – от бога,
     А не от людских тщаний.
 
 
15^c Милостию моею
Быть моим песнетворцам
Толкователями божеской воли;
Ославят их невегласы
Безумцами и глупцами;
Но вечно их лику предыдет
Некий помощный демон,
Встречную отстраняя неправду.
 
 
15^а В путь же, о моя поросль,
Вечная хвала моя и слава,
Пенные попирая просторы,
Буйному навстречу невежеству!
В путь под водительную руку
Того, чья мудрость
Эллинским ужасом и римским
Расточит непросвещенное полчище!»
 
 
15^э Это промолвив,
     Круглым вздохом
     Бог в них вдунул
     Божеский дух,
     Бог им вверил
     Меркуриеву лютню,
     И по ревущим водам
     Прянули девы прочь.
     ……………………….
 
 
19^c Отчий окруживши престол,
В лад единокровному Фебу
Пели они Юпитерову мощь,
И не было без них у богов
Ни чинной свадьбы, ни пляски.
Когда же настал им срок
В подлунный воротиться мир,
То нисшел Юпитер
 
 
19^а С горнего своего престола
И низвел их в важный покой,
Где Парки, дочери Ночи,
Препоясанные под грудь,
Белую осеняя
Седину додонской листвой,
Пряли в кругу,
Восседая на трех квадратах.
 
 
19^э Были остры
     Медным жалом
     Их веретена,
     Была пред ними
     Кудель людских
     Жизненных дней,
     Долгих и недолгих,
     Вверенных Судьбам.
 
 
20^c Выпрядали трое сестер
Под шепот заклинающих чар
Грядущего пряжу Лопиталя,
И Клото девять раз пролепетала:
«Лучшей жизни
Не свивали персты мои вовек!» —
И Судьба вручила ту жизнь
Отпрыску Сатурна и Реи.
 
 
20^а Радостной Юпитер рукой
Изваял из кома земли
Лик, и тело, и ноги, и очи,
Две руки, два бока и грудь,
И вдохнул в него дух из божьих уст,
И ста тысячами одарил добродетелей,
И воззвал к девяти певицам,
Обставшим новозданный образ:
 
 
20^э «Избудьте страх,
     Ибо сей – вам вождь,
     Которого длань
     Вас хранит от бедств,
     И в нем зарок
     Ученых побед
     Над ратным станом
     Невежества».
 
 
21^c И рассекши морскую хлябь,
Указуя путь,
Устремился к большой он земле,
А они, в выси, вслед за ним,
Лебединой, журавлиной станицею.
И когда низошли они на сушу,
Грянул слева огненный знак
Добрым вестником их прибытия…
 
 
21^а Но, Муза моя,
Что за ветер сбил с пути мой корабль?
Правь ко брегу, моя питательница,
Там простер к тебе очи наш Морель,
Ждущий тебя приветить,
Там тебя призывает к верной пристани
Нимфа Антуанетта,
Чей взор как счастливая звезда.
 
 
21^э Поторопись же
     Сложить мне песню,
     Чтобы смолкла Зависть,
     Которая рвется
     В морской бездне
     Потопить мое имя,
     Но оно всплывает
     Над зыбью к свету!
 
 
22^c Не склоню чела перед злобою:
Горько внушать презренье —
Но радостно внушать зависть!
Ведаю, что твои труды,
Вкованные у порога Счастья,
Освятятся в веках бессмертием, —
А выкидыши самоснедающей
Зависти не выживут и трех солнц!
 
 
22^а Выплети же, моя лира,
Песню сладкому твоему заботнику!
Ни горы не помеха, ни море
Гласящему почесть честным!
Дерзкою хочу я рукою
Гимн устремить, как дрот,
О том, кто премудр и доблестен
Во славу моим стихам!
 
 
22^э Семь языков
     У лиры моей:
     Нелжив их звон,
     Высока их песнь
     Тому, кто светом,
     Верой и правдой
     Опередил
     Былые века.
 
 
23^c Вновь он вывел пред миром
Благодатный хор Пиерид,
Своим украсив их словом,
То в мерных, то в вольных стопах;
Кто любит девятерых сестер,
Тем истинный от него почет,
Их сладости ему в сладость,
Их подвиги в его деснице.
 
 
23^а Краса французских небес,
Над суровыми он законами
Лелеет аттический мед;
Святые в руке его весы,
И на них сомненная тяга —
Не выше и не ниже, чем должно;
Незыбким и некорыстным оком
Над правыми он бдит и неправыми.
 
 
23^э Франция видит:
     Стрела моя метит
     В достохвальную цель.
     Предам ли доблесть,
     Умолчав его славу
     И не простерши
     Имя его
     Над широким миром?
 
 
24^c Каждому своя забота,
А твоя – лишь правда и благо;
Не это ли уследив,
Царская сестра Маргарита
Доброго возвысила к доброй?
Франциск, озлативший Францию
Златом латинским и эллинским,
Державный усмиритель гельветов,
 
 
24^а Лучшего не посеял сева,
Нежели бессмертный цветок
Той, на кого дивится
Круглое небо
Очами возвышенного свода,
Той, для которой
Мой дерзкий стих
Воспрославит ее троянский корень!
 
 
24^э Но песенный завет
     Гласит певцу:
     Слишком долго
     Тянутся складки
     Гордой песни,
     И вот я рвусь
     К тебе, твой слух
     Этою усладить
     Одой.
 

ДЖОН МИЛЬТОН
Ликид

В этой монодии сочинитель оплакивает ученого друга, несчастным образом утонувшего в плавании из Честера через Ирландское море в год 1637. По сему случаю предсказывается конечное крушение развращенного клира, бывшего тогда в силе.

 

 
     Вновь, о лавры,
Вновь, о темные мирты
И ты, неопалимый плющ,
Я срываю плоды ваши, терпкие и горькие,
И негнущимися пальцами
До срока отрясаю вашу листву.
Едкая нужда,
Драгоценная мне скорбь
Не в пору гонит меня смять ваш расцвет:
Умер Ликид,
До полудня своего умер юный Ликид,
Умер, не оставив подобных себе,
¹⁰ И как мне о нем не петь?
Он сам был певец, он высокий строил стих,
Он не смеет уплыть на водном ложе своем,
Не оплаканный певучею слезою.
 
 
     Начните же, сестры,
Чей источник звенит от Юпитерова трона,
Начните, скользните по гулким струнам!
Мнимо-уклончиво, женски-отговорчиво
Так да осенит удавшимся словом
Нежная Муза
²⁰ Урну, назначенную и мне!
Пусть оглянется он в своем пути
И овеет миром черный мой покров,
Ибо вскормлены мы с ним на одном холме,
И одно у нас было стадо, и ручей, и сень, и ключ;
С ним вдвоем, когда вышние пажити
Открывались разомкнутым векам солнца,
Шли мы в поля и слышали вдвоем
Знойный рог кружащего шмеля
И свежею росою нагуливали стада
³⁰ Подчас до поры, когда вечернюю звезду
Взносил поворот убегающих небес,
А в сверленом стволе
Не молкли луговые напевы,
И сатир шел в пляс, и двухкопытный фавн
На ликующий тянулся звук,
И старик Дамет любил наши песни.
 
 
     Но все уже не так. Тебя нет, тебя нет
И больше не будет никогда.
О тебе пастухи, о тебе леса, о тебе
⁴⁰ Опустелые пещеры, заросшие тимьяном и лозой,
Плачут глухими отголосками.
Ива и зеленый орешник
Больше твоим
Не повеют нежным песням радостными листьями.
Как розе тля,
Как ягненку на пастбище язвящий клещ,
Как мороз цветам в наряде их красы
Той порой, когда белеет боярышник, —
Такова, Ликид,
Пришлась пастухам твоя утрата.
 
 
⁵⁰ Где вы были, нимфы, когда невнемлющая глубь
Обомкнула любимого Ликида?
Не играли вы на той крутизне,
Где покоятся былые барды и друиды,
Ни на вздыбленных высях Моны,
Ни у Дэвы, плещущей вещей волной, —
Но к чему мечта?
Разве были бы вы сильны помочь ему?
Нет, – как Муза, как Орфеева мать,
Не сильна была чародеющему сыну
⁶⁰ В час вселенского плача природы,
Когда с черным ревом неистовый сонм
Бросил вплавь окровавленный его лик
Вниз по Гебру и к Лесбийскому берегу.
 
 
     Зачем он неутомимо
Правил пастушью свою недолю,
Острый ум устремляя к нещедрым Музам,
А не так, как все,
Под сенью резвился с Амариллидою
Или с прядями кудрявой Неэры?
⁷⁰ Слава,
Последняя слабость возвышенного ума,
Шпорит ввысь благородный дух
От услад к трудам,
Но когда уже светлая награда впереди
Ждет взорваться стремительным сиянием, —
Слепая Фурия постылым резаком
Рассекает тонкую пряжу жизни.
Но нет —
(Это Феб звучит в трепетном слухе моем) —
Слава – цветок не для смертных почв:
⁸⁰ Не в мишуре идет она в мир, не в молве она стелется вширь,
А живет в выси
В знаке ясных очей всерассудного Юпитера,
И каков его последний обо всем приговор,
Такова и слава ждет тебя в небесной мзде.
 
 
     Верь, чтимая Аретуза
И тихий Минций в венце певчих тростников:
Это высочайшая прозвенела мне струна!
Но дальше, моя свирель!
⁹⁰ Вот морской трубач предстал во имя Нептуново
Вопросить волны, вопросить преступные ветры:
Что за невзгода
Нежному была погибелью пастуху?
И каждый из крутокрылых,
Дующих с каждого острия суши,
Ответил ему: «Не знаем!»
Мудрый Гиппотад
Принес их ответ, что ни единый порыв
Не вырвался из его узилища,
Что тих был воздух
И скользящая Панопея
С сестрами играла на кромке песка.
¹⁰⁰ Это челн,
Роковой и вероломный,
В час затменья сколоченный, черными проклятьями снащенный,
В бездну погрузил священное твое чело.
 
 
     Следом медленной стопой притекает чтимый Кэм,
Плащ его космат, из осоки его колпак,
Смутные образы на нем, а по краям
Выписана скорбь, как на том кровавом цветке;
«Кто отнял, – воззвал он, – лучшую надежду мою?»
И последним шел и пришел
Галилейский кормчий,
¹¹⁰ Ключарь о двух мощных ключах, —
(Отворяет золотой, замыкает железный) —
Он сотряс свои увенчанные кудри,
Он сказал:
«Рад бы я сберечь тебе юного,
Видя тех, кто чрева ради вкрадывается в стадо,
Кто рвется к пиру стригущих,
Оттирая званых и достойных,
Чьи губы слепы,
¹²⁰ Кто не знает ни держать пастуший посох,
Ни иного, что довлеет верному пастырю!
Что нужды им и до чего нужда им?
Песни их, скудные и нарядные,
Чуть скребутся сквозь кривые их свирели,
Овцы их, голодные, смотрят в небо,
Пухнут от ветра и гнилого тумана,
И зараза, выедая их, расходится вширь,
А черный волк о скрытых когтях
Походя пожирает их день за днем,
¹³⁰ И двурукое оружие у двери
Готово разить, но никого не разит!»
 
 
     Воротись, Алфей,
Грозный глас, претивший тебе, умолк.
Воротись, Сицилийская Муза:
Воззови к долинам, и пусть они принесут
Цветы в стоцветных венчиках лепестков.
Вы, низины, нежным полные шепотом
Листьев, непутевых ветров, льющихся ручьев,
Свежих, редко зримых смуглой звезде, —
Бросьте сюда
Ваши очи, яркие, как финифть,
¹⁴⁰ Из зеленой травы пьющие медовый дождь,
Вешним цветом обагряющие землю:
Торопливый первоцвет, умирающий забытым,
Хохлатый лютик и бледный ясмин,
Белую гвоздику и сияющую фьялку,
В черной ряби анютин глазок,
Душистую розу и нарядную жимолость,
Томные буквицы с поникшей головой,
Каждый цветик в своем пестром трауре.
Пусть померкнет амарант,
¹⁵⁰ Пусть наполнится слезами нарцисс,
Устилая лавровое ложе Ликида,
Пока тщетная наша мысль
Меж неверных отдыхает догадок:
Где прах твой,
Дальними омываемый морями, гремящими в берега?
У бурных ли Гебрид
В отымающей волне
Нисшел ты к глубинным чудам,
Спишь ли, неподвластный слезным зовам,
¹⁶⁰ Под древним сказочным Беллером,
Где мощный лик с хранимой им горы
Взирает туда, где Наманка и Байонна?
О архангел, оборотись и тронься!
О дельфины, вынесите злополучного на свет!
 
 
     Не плачьте, скорбные пастыри, не плачьте!
Он не умер, Ликид, наша горесть,
Он скрылся под гладью вод,
Как солнце скрывается в океане,
Чтобы вскинуть вновь поникшую голову,
¹⁷⁰ Просветлеть лучами и в новом золоте
Запылать на челе заревых небес, —
Так и Ликид
Доброй мощью Грядущего по волнам,
Опустясь на дно, вознесся в ту высь,
Где иные рощи, иные реки,
Где чистый нектар смоет ил с его кудрей,
И невыразимо зазвучит ему брачная песнь
Во блаженном царстве радости и любви.
Там приветил его чтимый строй угодников,
¹⁸⁰ Там певучие сонмы движутся во славе своей,
И в очах навек высыхают слезы.
Не плачьте же, пастыри, о Ликиде:
Щедрая тебе мзда,
Дух твой отныне
Будет блюсти этот берег,
Осеняя странников опасных пучин.
 
 
     Так пел неумелый пастух
Дубам и ручьям
В час, когда рассвет шел ввысь в седых сандалиях.
На тонких скважинах свирельных стволов
Страстной думой ладил он дорийский лад;
¹⁹⁰ И вот солнце простерлось по холмам,
И вот кануло в западные моря,
И он встал, окинувшись в синий плащ:
С новым утром к новым рощам и новым пажитям.
 

ФРИДРИХ ГЁЛЬДЕРЛИН
Патмос

Ландграфу Гомбургскому

 

 
Близок
Бог, и неуловим.
Но где опасность,
Там и спасенье.
Во мраке
Гнездятся орлы, и без страха
Над бездною шагает альпиец
По легкозданным мосткам.
Дыбятся вкруг нас горы времени,
¹⁰ И возлюбленные нами вблизи
Томятся в разлучных высях.
Так излей же нам девственные воды,
Дай нам крылья,
Чтобы верным сердцем
Ниспуститься к ним и воротиться!
 
 
Так сказал я, и вот умчал меня
Нечаемо быстро и негаданно далеко
Гений
²⁰ Из обители моей. На лету
Брезжились в рассветных сумерках
Темный лес и страждущие потоки
Родины моей, и потом неведомые
Земли, и наконец
В свежем блеске,
Полная тайны,
Расцвела в золотом дыму
Солнечных шагов
Распускающимися лепестками
³⁰ С тысячи благоухающих гор
Азия, и мой ослепленный
Тщетно взор искал знакомого места,
Ибо новы были мне широкие русла,
По которым с Тмола
Златоубранный катится Пактол,
И стоят Мессогис и Тавр,
И цветистый пышет сад, как застывший огнь,
И в небесном свете серебряный
Расцветает снег,
⁴⁰ И в знак жизни, не ведающей смерти,
По невступным скалам
Вековечный взвивается плющ,
И на кедрах зиждутся и на лаврах,
Как живых столпах,
Богозданные торжественные палаты.
 
 
От порога Азии
Разбегаются вдаль и вширь
По неверным морским равнинам
Распростертые солнечные пути,
⁵⁰ Но знакомы пловцам их острова —
И когда уведал я,
Что единому из недальних
Имя – Патмос,
Обуяло меня желание
Обратиться туда и там
К темному приблизиться гроту,
Ибо не в блеске —
Как влагообильный Кипр или как иные
Острова —
⁶⁰ Обитает гордый Патмос средину моря,
 
 
Но гостеприимствует под смиренными
Кровами, и когда
Изверженный ли судокрушением,
Томящийся ли по отечеству
Или по отъятому другу
Приближается к нему чужестранник, —
Остров преклоняет к нему слух,
И сыны его, голоса
Жаркой рощи, и сыпучего песка,
⁷⁰ И взрезанных трещинами равнин,
Любовным откликаются отзвуком
На стенанья страждущего.
Так некогда
Остров оберег боговозлюбленного
Прозорливца, который в светлой юности
 
 
Неотлучен был
Сыну Господа Всевышнего, ибо
Возлюбил простодушного Громовержец,
И взирал он внемлющими очами
⁸⁰ Изблизи в Божий лик,
Когда к таинству винной лозы
Восседали они в пору трапезы,
И в величии спокойной души
Возвещал им Господь Свою смерть и всевышнюю Любовь,
Ибо неустанны были добрые Его слова
Взвеселять души
Перед зримой яростью мира.
Все есть благо. И Он умер. Сколь многое
Можно вымолвить о том. И с победным
⁹⁰ Взором, радостного, зрели Его в тот миг
 
 
Те друзья, но печалились и дивились,
Ибо вечер был, и скорбели души,
Величайшим обремененные свершением, —
А мила им была жизнь под солнцем,
И сердца их не волили отрешиться
От Господнего лика
И родного края. Это в них вожглось,
Как огонь в железо:
Их Любимый истаивал с ними об руку.
¹⁰⁰ И тогда ниспослал Он им
Духа, и воистину дрогнул
Дом, и Господня буря
Дальним громом грянула над зрячими
Лбами и тяжкими сердцами
Совокупных подвижников смерти,
 
 
И с прощальным словом
Он предстал им в последний раз,
И померк день солнца,
Царственный, богоскорбный,
¹¹⁰ Преломив
Светлый скиптр о прямых лучах,
Чтобы вновь восставиться ему
В должный срок. Недобрая настала пора
И неверная, преломилось человечье
Дело, и единая оттоле
Пребывала радость —
В чистом взоре сквозь ласковую ночь
Дозирать глубины
Мудрости, меж тем как живою
¹²⁰ Зеленью зеленели горные впадины.
 
 
Но страшно, когда по всем путям
Расточает Господь живущих Господом,
Страшно отрешиться от лика
Дорогих друзей
И уйти одинокому в загорные
Дали. Но где встретились двое,
Там единосердный
Их живил небесный Дух в непредреченной
Той внезапности, когда, удаляясь,
¹³⁰ Оборотился Бог,
И схватил их за волосы, и они
Соплелись руками и поклялись,
Зло назвавши злом,
Словно золотыми канатами
Удержать Его во веки веков, —
 
 
Но когда умирает Тот,
В Ком жила превысочайшая
Красота, Чье тело
Было чудом, начертанным небесными
¹⁴⁰ Силами, и те, кто единой
Жили памятью, делаются друг другу
Непонятною навеки загадкою,
Когда время не только сметает прах,
И корчует дерево, и крушит
Капища, когда полубожеская
Слава и тех, кто с Ним,
Избывается, и Всевышний сам
Обращает лик,
Да не узрит
¹⁵⁰ Ничего отныне несмертного
В небесах и на зеленой земле, – что это?
 
 
Это сеятель на току,
Взвеивая жито,
В ясный воздух мечет его лопатою,
И мякина шелушится у ног,
Но конец трудов вылегает зернами:
Если нечто сгинет и если
Отзвенит живой голос слова, —
Это не горе,
¹⁶⁰ Ибо дело Божье подобно нашему,
Ибо воля Божья волит не всё и не вдруг.
Как недра таят железо
И Этна – пылающие смолы,
Так мне затаить бы дар
Узреть очами моими
Образ, каким он был —
Христос.
 
 
Но когда кто себя взъярит
Злою речью и на меня в расплохе
Грянет, на безоружного,
¹⁷⁰ В Божьем образе скрытый раб, —
В гневе зрится мне небесная сила,
Чтобы я не взрос, но познал,
Что всего ненавистней добрым властная
Ложь,
В человеках истребляющая человеческое,
Ибо правят не они, а бессмертный
Рок, и преображается сам собою
Труд их, и спешит к своему концу.
Когда всходит к высям небесный
¹⁸⁰ Триумфатор, и солнцеподобным славят сильные
Ликующего Сына Всевышнего —
 
 
Знак избранничества! – и жезл
Песнопенья клонится, указуя,
Что не всё для всех. Он подъемлет
Мертвых, которых еще не тронул
Тлен. Но медлят
Робкие людские очи
Взвидеть свет, и медлят
Расцвести на острие луча,
¹⁹⁰ Золотою взнузданные уздою.
Лишь когда из-под нависших бровей,
От Святого ниспав Писания,
Тихим светом вспыхнет
Сила позабыть мир, —
Радуясь благодати,
Прозревают их кроткие взоры.
 
 
И если небесные силы
Возлюбили меня в меру моего чаянья,
То сколь более возлюбили тебя!
²⁰⁰ Ибо знаю:
Воля Предвечного Отца
Для тебя превыше всего.
Тих Его знак
На гремящем небе. И некто
Встал под ним на всю жизнь. Ибо жив Христос.
Пусть герои, Его сыны,
К нам пришли, и гласят о Нем Писания,
И земные деянья в неудержном
Беге суть лишь изъяснение молнии.
²¹⁰ Но Он здесь. Ибо все, что сотворил Он,
Изначально Ему предведомо.
Долго, слишком долго
 
 
Нам не зрелись небесные силы:
Как на поводе, должны они
Нас вести по нашим путям и силою
Восхищать постыдное наше сердце.
Ибо каждый из небесных желает жертвы,
И забыть кого из них – не к добру.
²²⁰ Испокон мы служим матери земле
И невдавне – солнцеву свету,
Невегласные, но хочет Отец
Всемогущий, чтобы превыше чтилась
Твердая буква
И чтоб внятно означала бы сущее.
И немецкая песня Ему покорствует.