Моему любимому сыну Денису посвящается
До недавнего времени людям, живущим на Западе, Россия виделась загадочным заснеженным краем из американского фильма «Доктор Живаго», вышедшего в 1965 году. В глазах многих иностранцев советский гражданин был врагом, а страна Советов – ядерной угрозой миру.
Мои незрелые, наивные представления о русском народе были основаны на именах и названиях: «Спутник», Юрий Гагарин, Лев Яшин, Ольга Корбут, Александр Солженицын (и его «Архипелаг Гулаг»), Карибский кризис и Сибирь – место, куда ссылали так называемых врагов народа и их семьи.
Помню, ходили слухи – хотя и не уверен, что сейчас это кому-то интересно, – что русские не могут купить себе американские джинсы, красивое нижнее белье и многое другое. И если турист с Запада приедет в Москву в джинсах, где-нибудь в переходе метро ему предложат их продать за наличные. А если дефицитный товар привозили в советскую страну из-за границы и продавали за доллары, продавца и покупателя арестовывали. Во время моей командировки в Советский Союз в восьмидесятые годы я на собственном опыте убедился, что это чистая правда. Но, как я уже сказал, мои представления о русских и их культуре были удручающе скудны.
Несмотря на то что Советский Союз якобы был изолирован от западной культуры, эта огромная страна шла в ногу с Западом, развиваясь параллельным путем, и это неоспоримый факт. У нас и у них была схожая музыка, мода, прически, танцы, но при этом они сохраняли свое уникальное культурное наследие в литературе, кинематографе, опере, балете и других видах искусства.
И вот за поразительно короткий период в преддверии 1991 года советская Россия претерпела невероятные, неслыханные изменения в области политики. Был снят железный занавес, рухнула Берлинская стена…
Буквально за одну ночь некогда загадочный, таинственный и непонятный Советский Союз начал распадаться, и оказалось, что русские, вопреки представлениям Запада, вовсе не угроза жизни на Земле, а дружелюбный народ, стремящийся присоединиться к мировому сообществу. Мы обнаружили, что Россия – это процветающая культура и почти неисчерпаемые природные богатства.
После многих лет репрессий коммунистического строя Ленина, Троцкого и Сталина новое правительство Горбачева провозгласило «гласность и перестройку» и взяло курс на демократию. Прошли времена тотального контроля и угнетения, началась новая жизнь под знаком открытости, перемен и свободы.
Эта книга – о жизни простой русской девочки, родившейся в советской России в 1945 году, вскоре после разгрома фашистской Германии. Она подробно, с гордостью и ностальгией рассказывает о десятилетиях, проведенных в России, и, несмотря на тернистый путь, который ей пришлось преодолеть, особенно дорожит своей родиной. Ей довелось жить в пяти странах, претерпеть немало превратностей судьбы, потерять любимого сына и приобрести бесценный жизненный опыт и большую любящую семью.
Повествование так затягивает, переживания героини такие искренние, что читатель невольно задумывается, а правда ли все описанное в книге, или же перед ним романтизированное собрание историй и опыта нескольких знакомых автору людей. И он может сделать вывод, что это талантливо сплетенный вымысел, ведь трудно поверить, что все это случилось с Людмилой на самом деле, что один человек пережил столько трагедий, боли и радости. Если же ее история и в самом деле такова, она заслуживает восхищения, и героиню романа без преувеличений можно назвать дочерью ее любимой России.
Как бы то ни было, вас ждет интереснейшее путешествие длиною в жизнь.
Джон Логан
2023 г.
Жили они в промышленном уральском городе, в рабочем районе одинаковых серых четырехэтажек. Простая семья: маленькая девочка Людмила, Люсик, родившаяся через месяц после Победы – в июне 1945-го – ее мама, три тетки и бабушка. Занимали вшестером одну небольшую комнатку в трехкомнатной коммунальной квартире. Четырнадцать квадратных метров, на которых приходилось умещать все нехитрое имущество… Четверо спали на полу, у старших была привилегия – кровати. Первая, самая шикарная – с панцирной сеткой и высокой пуховой периной – конечно же, полагалась бабушке. Вторая, с досками и ватным матрацем – Старшей, тете Тане.
Пол мыли каждый день, ведь вечером две перины с кроватей перекладывали на пол, стелили на них простыни, клали подушки – и вчетвером укладывались спать. А утром все возвращали на место. Очень часто Людмила оказывалась у порога, на голом полу.
Эти кровати с перинами, письменный стол с льняной скатертью, сундук с вещами, накрытый половичком, несколько платьев, висящих на гвоздях под простынкой, да стол на общей кухне – вот все, что у них было.
Так они и будут жить все вместе и спать на полу, пока мама не получит отдельную двухкомнатную квартиру и они с бабушкой не переедут. Людмиле будет уже четырнадцать.
После революции, в конце 1920-х годов, в стране началась массовая коллективизация, сопровождавшаяся разорением крестьянских хозяйств, изгнанием «кулаков», изъятием у них имущества. И под лозунгом: «Кто был никем – тот станет всем» советская власть развернула репрессии.
Дедушка Людмилы был младшим сыном в большой семье сибирского крестьянина. У его отца была мельница, трудились все от зари до заката. Были у них и наемные работники – словом, хозяйство солидное. Когда дедушке исполнился двадцать один год, его отец решил, что пора ему жениться. Поехали по окрестным деревням – искать невесту. И вот в одной бедной многодетной семье приметили шестнадцатилетнюю красавицу с русой косой до пояса. Она понравилась сыну, да и отец одобрил. Так дедушка женился на бабушке. Бабушка часто рассказывала, какой он был добрый и как ее любил. У них родилось шестеро детей. И тут нагрянула беда: двадцать девятый год! Раскулачивание. Крестьян, имеющих отдельное хозяйство, стали называть «кулаками». И что?.. Родственники-завистники, положившие глаз на мельницу и нажитое добро, хорошенько выпив, написали донос, что дедушка кулак.
От репрессий страдали миллионы «кулаков»: и действительно богатые, и люди со средним достатком, и просто те, кто способен был вести хозяйство и зарабатывать какие-никакие деньги, те, кто умел и хотел работать. Их ждал расстрел или каторжный труд в лагерях… Так в одночасье бабушка лишилась и мужа, и дома, оставшись на улице с шестью детьми, младшему из которых было всего несколько месяцев. Дедушку забрали из дома вечером, больше его никто не видел. Позднее узнали, что в 1931 году его расстреляли. Было ему тридцать три года…
За работу пришлось взяться даже старшим детям, и мама Людмилы с десяти лет батрачила на пьяницу-доносчика. Семья репрессированного и расстрелянного крестьянина жила в постоянном страхе, что их вышлют на свободные земли куда-то в самые отдаленные районы Сибири. Страх этот был почти осязаем, он проникал в душу, отравлял каждое мгновение, заставлял ругаться по пустякам и вздрагивать от резких звуков, а по ночам насылал дурные, липкие сны.
Неудивительно, что это время никто не любил вспоминать.
Валентина, мама Людмилы, работала на тракторном заводе товароведом, тетя Таня, ее старшая сестра – ум семьи, – бухгалтером в страховой компании. Это она в 1936 году в свои двадцать два года смогла вывезти сестер из Сибири, где на них показывали пальцем и обзывали «кулаками», на Урал. Дядька Миша, старший брат, остался в деревне с семьей, не захотел никуда уезжать с родной земли… Людмила, когда подрастет, будет приезжать к нему в гости с мамой – другие сестры очень уж не любили его жену и совсем их не навещали. О деревне у нее останутся самые теплые воспоминания: здесь мама научила ее кататься на велосипеде!
Галя, самая младшая, покинула их рано: пока мыкались по углам, с ней случилось несчастье – упала с печки, повредила позвоночник и вскоре после этой травмы умерла, не дожив даже до года.
Из четырех выживших сестер тетя Зоя была самой веселой и талантливой. Работала она в воинской части телефонисткой. На всех концертах пела и танцевала: голос у нее был красивый. Тетя Нина, младшая, тоже работала бухгалтером, как тетя Таня. Радости в ней не было, и она любила всех поучать.
Соседи называли их семью «бабьим царством». Детей у сестер не было, вся их нерастраченная любовь выплеснулась на Людмилу, и та, задыхаясь от чрезмерного внимания, часто убегала на улицу, чтобы отдохнуть от них.
Жизнь у всех женщин бабьего царства сложилась печально. Тетя Таня умерла от рака прямой кишки в пятьдесят три года. За всю жизнь у нее не было ни одного мужчины. Преданная семье, она заботилась обо всех, забывая о себе.
Мама Людмилы так любила ее отца, что не искала больше близких отношений, а тетя Зоя вышла замуж очень поздно и родила сына, но муж ее пил и счастья в семье не было. Тетя Нина тоже вышла замуж поздно, в сорок пять лет, и тоже неудачно. Ее муж был очень умный человек, но алкоголик. Очень часто тети говорили Людмиле: «Женская доля в нашей семье у всех несчастная. Пусть не доставшееся нам счастье будет у тебя, может, хоть ты будешь счастливой за всех нас!»
Бабушка, потеряв мужа и оставшись с шестью детьми в двадцать семь лет, прожила всю жизнь с дочерями. В семьдесят лет ее парализовало и она почти два года лежала в квартире, которую бесплатно получила мама Людмилы, и та ухаживала за ней. И только последние десять лет жизни Валентины, когда она будет приезжать к ним в Краснодар, а потом в Вену к Денису, и уже не будет у нее финансовых проблем, она сможет вздохнуть свободно и немного порадоваться жизни.
Людмила росла серьезным, взрослым ребенком, смеялась она редко, ей были чужды детские забавы, игры. Да, большую часть свободного времени она проводила во дворе, но в играх чаще просто наблюдала за всем, что происходит вокруг, изучая мир. Несмотря на то что тетки ее безумно любили, проявления нежности в их семье были редкостью, никто никого не хвалил, не обнимал, не целовал, не говорил по несколько раз в день «Я тебя люблю», как на Западе… Впрочем, суровое детство было у многих послевоенных детей.
***
Себя Людмила помнит с пяти лет, когда тетя Таня уехала по бесплатной путевке в санаторий Цхалтубо в Грузии. Помнит, как все радовались за нее. Серый Челябинск и солнечная Грузия! Она ждала ее возвращения с нетерпением, отмечая каждый день в отрывном календаре. Впервые в семье кто-то уехал из города. Тетя обещала подарки и в письме написала, что уже купила туфельки и «еще кое-что».
И вот наконец-то дождалась! Все собрались дома, наварили картошки, купили по случаю встречи копченой колбасы, которую тетя Таня очень любила, открыли банку квашеной капусты. Пир на весь мир! Праздник!
– Люсик, как же я по тебе соскучилась!
Таня открывает свой маленький чемоданчик и достает белую коробочку.
– Это тебе, Люсик!
Туфельки! Красные, лаковые, блестящие – чудо какое-то!
Она плюхается прямо на полосатый половичок и пытается запихнуть ногу в правую туфельку. Нога не лезет. Лицо пылает, и она, наклонившись, чтобы никто не видел, что туфельки малы, продолжает с упорством натягивать вторую туфельку, левую. Мама тут же оглашает пессимистический приговор:
– Таня! Ну зачем же ты тратилась? На эти деньги здесь можно две пары купить! Малы они ей! Продать надо кому-то.
– Да, Золушка, не носить тебе хрустальных башмачков! – подливает масла в огонь тетя Нина.
Все-таки впихнув ноги в туфельки, девочка делает пару шагов, снимает и кладет в коробку. Слезки закапали, но она их быстро смахнула. Правильно мама говорила – «Не повезло тебе, Люська, с пятками, толстые, хохляцкие!».
Все тети с бабушкой причитают – как жаль, что туфельки оказались малы. А тетя Таня достает из чемоданчика что-то еще.
– Смотри, Люсик, у меня еще есть для тебя подарок.
Из чемодана появляется сумочка – такая же красная и лаковая, как туфельки, с маленькой защелкой.
– Ты там из платья своего не выросла еще? Нет? Вот и славно! Жаль, конечно, туфли, но и без них нарядная будешь.
Девочка не согласна, но возражать тете не решается. И, крепко зажмурившись, чтобы загнать обратно предательские слезы, мысленно обещает – то ли себе, то ли еще кому-то – что однажды будут у нее и туфли. Все будет.
…А сумочка и правда хороша, как у взрослой! Девочка бережно несет сокровище в свой уголок, аккуратно кладет у стенки рядом с подушкой. Тряпичной куколке, сшитой бабушкой, придется потесниться.
***
– Людмилка, иди скорей к третьему, там Маша с Лизой вышли!
Девочка мчится к третьему подъезду что есть духу. Маша с Лизой вышли – это значит, можно увидеть немецкую куколку, а если очень, очень повезет, даже потрогать! Но перед подъездом уже толпа детворы.
Какое же чудо эта куколка! Маленькая, ладненькая, в красивом синем платьице, с лентой в светлых волосах, с румяными щечками и черными ресницами. Просто картинка.
– Лиза, дай, пожалуйста, подержать!
Лиза сжимает куколку крепче.
– Не дам! У тебя руки грязные, еще испачкаешь!
– Не очень-то и хотелось!
Людмила отходит в сторону, гордо вздернув голову. Хотелось ей, конечно, хотя бы подержать в руках это чудо, но не показывать же задаваке Лизке, как она мечтает о такой куколке. Они приехали из Германии! У них есть машина «Победа», и большой металлический гараж, и квартира отдельная, а не коммуналка, с балконом на втором этаже!
Девочка никому не признавалась, даже себе самой, что завидовала сестрам – не столько из-за куколки, сколько из-за того, что их всегда двое. Как было бы здорово, если бы и у нее была сестра! Когда кто-то расспрашивал ее о семье, она заявляла: «У меня есть сестра, у нас красивый дом в деревне – с узорчатыми ставнями – а мама работает завучем в школе».
Но вот куколку уносят домой. Ребятня бросается врассыпную по двору – играть в прятки. Девочка проскальзывает между рядами сараек из фанеры и досок, забивается поглубже в узкий пыльный проход, замирает, почти не дыша. Из щелей пахнет затхлостью, землей и картошкой – они недавно ездили на заводское поле, все вместе копали и ссыпа́ли картошку в мешки, а потом развезли по домам на большом грузовике. Их семье в этот раз досталось шесть больших мешков – еле поместились в сарайку, забитую всяким барахлом почти до крыши. Осенью их нужно будет успеть перетащить в дом, пока не ударили морозы. На зиму картошкой они обеспечены.
И огурцы в этом году уродились! От завода им выделили грядку, она часто туда ездила с мамой – поливать и собирать колорадских жуков. Теперь можно есть картошку с солеными огурцами, а еще солянку по праздникам, м-м-м! Девочка и не заметила, как успела проголодаться, но в животе у нее так громко урчит, что она испуганно прижимает к нему руки: а ну как кто-нибудь услышит и найдет ее? Где-то рядом, почти у нее над головой, и правда раздается скрип и грохот, стенки шатаются, летит труха. Кто-то из мальчишек скачет по сарайкам в поисках девочек.
Тишина. Не нашли! Но тут вдруг сверху слышится журчание, по голове начинает течь теплая вонючая жидкость, она льется с косичек на ситцевое платье… Девочка, сжавшись в комок от омерзения, беззвучно рыдая, ждет, пока мальчишка не закончит дело и не уберется подальше, чтобы никто не заметил ее позора.
Домой, скорее домой! Каким-то чудом ей удается добежать до подъезда незамеченной, любимое, единственное платьице все мокрое и противно липнет к плечам и спине, девочку тошнит от этого запаха. Оказавшись у себя в комнате, она тут же сдирает его с себя, бросает комом на пол. Тетки, ахая и охая, спешно греют чайник на плите, принимаются поливать ей голову над тазиком. По коже бегут мурашки от отвращения, слезы катятся по щекам и смешиваются с мыльной водой, глаза щиплет…
– Людмилка, это кто сделал?! Людмилка! Чего ты молчишь, дурочка?..
Она молчит, но она не дурочка. Если скажет – житья ей во дворе не будет. Задразнят. Нет, лучше молчать… И вообще забыть об этой пакости. А платье – что платье? Отстирается.
***
Детство живет в памяти образами, красками, запахами, короткими эпизодами. Как старый семейный альбом с вложенными в него письмами и обрывочными заметками на тетрадных листках. Начнешь перелистывать, всматриваться – и заметишь ускользавшие раньше или забытые детали.
…Утро, солнечный свет заливает маленькую комнату, врываясь в большие окна. Бабушка встряхивает белое вязаное покрывало, и в лучах пляшут крошечные пылинки. Бережно разглаживает все морщинки и складочки, выравнивает уголки, проводит рукой по вензелям. Она гордится своей работой, и тут и впрямь есть чем гордиться. Расправив покрывало, она тщательно взбивает подушку, сначала одну, потом другую, кладет друг на друга ровно-ровно и, наконец, накрывает кружевной накидочкой с таким же вензелем, что и на покрывале. Тот же ритуал повторяется и со второй кроватью. И вот уже обе нарядные, все в белом, точно две юные невесты.
Полосатые розово-голубые половички-дорожки бабушка несет во двор и долго, сосредоточенно вытрясает, чтобы ни единой соринки не осталось. В их комнатке всегда безупречно чисто. Островок надежности в сложном изменчивом мире. На этом островке – хижина, маленькое убежище: однотумбовый стол с льняной скатертью, под которой она прячется, когда взрослые ругаются, когда ей грустно и хочется побыть одной.
Длинная скатерть свисает со стола до самого пола и отгораживает ее от реального мира. В этом уголке, где она никого не видит, она мечтает о чем-то своем и твердо знает, что так жить она не будет.
На кухне три стола и раковина с холодной водой. У каждой семьи свой стол, еду готовят на примусе. В первой комнате живет мать с девятнадцатилетней дочерью, во второй – милиционер с женой и двумя мальчишками примерно того же возраста, что и Людмилка. Ну а в третьей комнате, четырнадцать квадратных метров, живут они – шесть человек. Вместе они никогда не едят. В комнате только три стула, перехватывают на ходу. Тети ссорятся между собой: одна потратила на еду больше, другая меньше.
– Людмилка, ты не ешь у тети Тани (или у тети Нины, или у тети Зои), – просит ее мама.
Одним словом – бедность! Людмилка, конечно, ест у всех, не обращая внимания на их перебранки. Да и что там особенного есть – жареная картошка и белый суп с хлебом, иногда вареная колбаса, сыр, масло, но это уже лакомство, а еще яблоки два-три раза в месяц…
…Ванной у них нет, нет даже горячей воды в квартире. Раз в неделю – в баню. Бесконечная очередь, девочка устала ждать, ноги уже болят от стояния на месте. В бане толкучка. Молодые, старые, красивые, уродливые мокрые тела, смех, ругань, пар, пот, все мокрое, пол под ногами скользит. Мыло выпрыгивает из пальцев, приходится искать его на полу, лавируя между моющимися женщинами, которые толкутся у широкой полки с тазами. Как бы самой не упасть! Душно до ужаса, хочется выбраться на улицу побыстрее, хочется домой, но вымыться надо, ведь следующий раз только через неделю… Поменять воду еще раз, и еще, и еще, а теперь собраться с духом – и облиться холодненькой. С гуся вода, с лебедя вода, а с Людмилки вся худоба! И вот наконец банный обряд закончен. Теперь на распаренное, влажное тело – бр-р-р – надо натянуть чулки, рейтузы, несколько слоев, как у капусты, напялить пальто, замотать мокрую голову шалью. Не оденешься как следует – простудишься, неделю будешь валяться!
…На улице мороз под минус тридцать, из труб тянутся вверх столбы белого дыма, а рассветное небо такое прозрачное и почти бесцветное, будто хрустальное. Все идут в школу и на работу как ни в чем не бывало, снег оглушительно скрипит под валенками, на вдохе ноздри склеиваются даже под пуховым платком, а на выдохе оттаивают. Все ветки превратились в белое кружево, и на ресницах тоже нарос иней. Девочке кажется, что она в сказке про Морозко, и вот-вот выскочит откуда ни возьмись старичок-волшебник: «Тепло ли тебе, девица?» – «Тепло, батюшка!»…
В один из таких морозных дней Людмила, вернувшись домой, обнаружила в прихожей подсунутый под дверь конверт.
– Бабушка, бабушка!
Не слышит. Совсем плохо слышать стала, да и глаза уже не те, ниткой в иголку не попадает, читает еле-еле, только если очень крупно. Людмила подходит поближе.
– Да бабушка же! Я пришла! – кричит она ей в ухо.
– О, Людмилушка, вернулась уже? Как в школе? Я тут прикорнула немножко после обеда…
– В школе нормально, бабушка, а что это за конверт под дверью?
– Какой конверт?.. Я не слышала ничего, видать, приходил кто. Что написано-то?
– Вале.
– Ну, мама вернется, прочтет. Не открывай без нее.
Она и не собиралась – мама наругает, хоть и любопытно ужасно, что там внутри. От кого письмо? Почему не почтой?.. Чтобы скоротать время, садится рисовать. Домик, дым идет. Забор, деревце, цветочки, солнце и она с мамой. Хочется нарисовать папу, как на рисунке подружки. И она придумывает его и ставит в середину, он держит за руки ее и маму. Ну конечно, думает она, папа у нее есть. Просто здесь ему спать негде. Мама говорила, он живет далеко, в городе Киеве. Почему не с ними? Да ты посмотри, Людмилка, какая у нас комнатка маленькая, где бы он спал? – Я бы подвинулась, сама говоришь – в тесноте, да не в обиде. Мама молча гладит ее по голове и не отвечает, а глаза у нее грустные-грустные.
Наконец мама возвращается с работы, за окном уже темень. Мамино пальто холодное, и руки тоже, даже под варежками.
– Мама, смотри, тут письмо тебе!
Заледеневшими с мороза, негнущимися пальцами Валентина торопливо распечатывает, разрывает конверт, уже зная, от кого письмо – как не узнать этот почерк? Маленькие аккуратные буковки, «В» с петелькой в нижней половинке…
Прочитав записку – всего несколько строчек на половине тетрадного листка – мама тащит ее одеваться, спешно закутывает в пуховый платок.
– Поехали скорей, может, успеем!
Людмила ничего не понимает, но послушно следует за матерью.
На улице в свете редких фонарей сугробы посверкивают, как будто кто-то рассыпал в них блестки. Тропка к автобусной остановке раскатана подошвами до льда. Автобус уже полупустой и холодный, стекла обледенели, покрылись сказочными узорами – перья, листочки, завитки… Сквозь них почти ничего не видно, только желтые пятна там, где стоят фонари или светятся окна. Девочка протирает стекло варежкой, соскребая иней, но это помогает ненадолго, проталина быстро запотевает и снова начинает замерзать. Садиться холодно.
Они едут долго-долго, так долго, что ноги у Людмилы коченеют, несмотря на шерстяные носки поверх обычных и валенки.
Наконец выходят из автобуса. Впереди – огромное здание, в шесть этажей, первые два – с серой колоннадой. Как дворец! На самом верху светятся большие буквы: «Гостиница ‘‘Южный Урал’’». Мама идет быстро, почти бежит, и Людмиле приходится бежать за ней. Врывается в гостиницу, спешит к администратору.
– Здравствуйте! Яковенко Николай еще здесь?
Девушка разводит руками:
– Уехал… Двадцать минут назад.
Мама разворачивается и идет к двери, она больше никуда не спешит. Людмила смотрит ей в лицо – по щекам катятся слезы… Девочка ничего не понимает. Кто такой этот Николай? Чего из-за него плакать? Зачем вообще было тащиться на другой конец города, да еще в такую холодину и метель? Что-то тут не так…
Проходит время, может, полтора года, а может, два, и история повторяется. Бабушка не слышит стука в дверь, и Николай, оставив записку, уходит. Девочка подросла: читать письма, адресованные матери, она уже не боится, да и случайно услышанные обрывки взрослых разговоров, которые не предназначались для ее ушей, сложились в смутную картину происходящего. Она разворачивает листок – конверта на сей раз нет, а значит, и вскрывать нечего.
Валюша, я тебя люблю и никогда не забуду!
Николай
– Мама, этот Николай… Он что, мой отец?
Валентине не хочется рассказывать, слезы опять подступают к глазам. Но девочка имеет право знать… И она рассказывает ей всю историю. О том, как в начале войны самовольно записалась на курсы медсестер и их, восемь девчонок, призвали в армию и направили на 2-й Украинский фронт. Но им-то хотелось быть на переднем крае, в самой гуще, защищать Родину! И они подали рапорта. О том, как она с артполком прошла боевой путь от Северного Донца до самого Будапешта. О том, как ей дали медаль за отвагу за взятие Запорожья… О фронтовой любви медсестры и молодого командира, украинца Николая Яковенко, красавца и храбреца. Заговорив про свою любовь, Валентина оживляется. Ей приятно вспомнить, как она была счастлива, невзирая на войну, разрывы снарядов, грязь, холод, убитых и раненых, которых она перевязывала каждый день. Когда они оставались вдвоем, то не могли оторваться друг от друга. Его чувство юмора, смелость и решительность во всем, нежность к ней и слова любви, на которые он не скупился, свели ее с ума. Плод любви не заставил себя долго ждать… Валентина и Николай не знали, радоваться им или плакать. Беременной женщине не место на передовой, а значит, нужно демобилизоваться. Он должен остаться на фронте без нее… Решили, что она уедет в самом начале апреля, но вот уже середина месяца, а она придумывает разные предлоги, чтобы потянуть время, задержаться еще хоть немного.
В конце апреля Николай твердо сказал: «Валюша, дорогая, мы должны думать о нашем сыне». Почему-то он думал, что родится сын, и позже писал ей: «Пусть наш сын растет на славу Родине, на страх врагам». Ни в одной стране, наверное, не было такого патриотизма во время Второй мировой, как в Советском Союзе.
Николай настаивал, чтобы его Валюшка поехала в Киев, к его родителям. Но она случайно прочитала письмо от мамы: та писала, что кацапки – так украинцы называли русских – им не надо. Не сказав любимому ни слова, решила, что поедет к своим.
Быстро собравшись, она двинулась в путь. Дорога была очень тяжелая, добиралась с пересадками, в вагонах – грязь, антисанитария, много раненых… Но она умудрялась помогать и им. В пути слегла с воспалением легких и попала в военный госпиталь в каком-то небольшом городке в Грузии. Там тоже было много раненых и, как только Валентине стало получше, она начала и здесь применять свои медицинские навыки. В больнице так ее полюбили, что, когда она родила, не хотели ее отпускать и обеспечили ей хорошие условия, достойное питание, нашли для малышки одеялко, сделали пеленки из старых простыней… Да, родилась дочь полка, а вовсе не сын, как думал ее отец. Через месяц дали ей грузина в сопровождение, и Валюша отправилась к маме и сестрам с живым кулечком на руках.
Позже, много позже, Людмила узнает, что не только семья Николая была виновата в том, что она росла без отца. Сестры ее мамы были в бешенстве – голод, разруха, а тут еще и Валька «фронтовичку нагуляла». «И каким местом ты думала? Точно не головой! А теперь что? Чем кормить ребенка собираешься?» Валентина предпочитала отмалчиваться и терпеть нападки, глотая слезы. Потиранив вдоволь бессловесную сестру, свой гнев, свой страх перед будущим, неизбывную свою тревогу женщины обрушили на виновника – дескать, совратил молодую чистую девушку. Угрожали написать в партийные органы… В то время это была самая страшная угроза для человека, занимающего приличную должность. Николай пытался увидеть свою фронтовую любовь, называл ее женой, выбил для нее льготы, и она была на его иждивении с 1945 по 1948 год, но… В 1948 году их связь оборвалась. Об этом Людмила узнает, только когда прочитает автобиографию мамы, написанную в 1987 году, совершенно случайно обнаружив ее в старых бумагах. Мама никогда не рассказывала таких подробностей об их отношениях. Она его любила до конца жизни…
Судьба, однажды их разлучив, упорствовала и раз за разом разводила их пути-дороги. Однажды Валентина даже поехала в Киев – Людмиле тогда уже было двадцать, – но Николай, как назло, уехал с семьей отдыхать, и встреча опять не состоялась.
И сама Людмила отца так никогда и не увидит. В первый раз командировка в Киев сорвется из-за болезни сына, во второй – из-за болезни мужа… Но, уже взрослой, она часто будет говорить маме: «Мам, знаешь, что ты сделала самое главное в жизни?» – «Что?» – каждый раз будет спрашивать та. – «Нашла мне правильного папу». И правда, характером она удалась не в мать, та была слишком мягкой, не умела постоять за себя, из-за чего постоянно страдала. Людмиле же от отца достался боевой нрав, авантюризм – и умение во все всем находить что-то хорошее, а о плохом – не то чтобы забывать совсем, просто извлекать урок и больше не думать. На ее долю выпало много страшных испытаний, и, будь она другой, ей их было бы не выдержать.