Любовь Соколова
В сумерках. Книга первая
– Ты чё? – выдохнул Мишка, потирая ушибленный калиткой лоб. За это стоило дать в челюсть, да сил не осталось для хорошего удара.
Пацан только улыбался и дышал широко открытым ртом. Мяч он выпустил из рук и придерживал ногой сверху.
– А ты чё? – прохрипел в ответ.
Прогрохотал трамвай. Деревянный двухэтажный дом подрожал, прозвенел всеми своими мутными стеклами. Стихло. Наверху хлопнула дверь, скрипнули половицы. По дощатому коробу, пристроенному к задней стене, что-то полилось, затем мягко свалилось вниз. Мишка с интересом поднял голову, принюхался.
– Дядя Федя посрал, видать, знатно. С простокваши, – усмехнулся Кирилл. – Чё, уборную натуральную не видал? У вас там все кафель да титаны, газовая плита. Ванная с душем.
Парень, умыкнувший мяч, будто подначивал Мишку и откуда-то знал про его бытовые условия. Мишка молчал, приглядывался. Парень вдруг предложил:
– Хочешь посмотреть, как народ живет?
– Хочу.
Особенного любопытства Мишка не испытывал, но отказаться после такой тирады не мог. Кирилл, взяв под мышку мяч, повел нового знакомца в гости. Жили они с бабушкой в нижнем этаже. Дом, когда-то принадлежавший зажиточной городской семье, в двадцатых еще годах разделили на «квартиры». Квартира, доставшаяся бабушке Кирилла, состояла из сеней, куда вели со двора две ступеньки вниз, и угловой светелки с двумя окошками. В сени выходило три двери, так что это помещение, очевидно, делилось на разных хозяев. Светелка с очень низким дверным проемом площадью уступала денщиковой комнате в квартире Крайновых. К одной стене пристроена была печь с шестком и подтопком, напротив притулилась тумбочка под чистой клеенкой. Под полотенцем угадывалась небольшая стопка тарелок. В комнате пахло сыростью, бедной едой и лекарствами. Дальше печки располагалась кроватка, узкая и короткая, но прибранная нарядно, с горкой подушек, накрытых кисеей. Впритык к кровати кушетка. Посреди комнаты на свободном пятачке стоял табурет.
– Располагайся, будь как дома, – Кирилл показал на табурет, и Мишка, сняв обувь на потертом половичке у порога, на табурет сел.
– Чай будешь?
Мишка сразу почувствовал пересохшее после пробежки горло, кивнул.
– Сейчас воды принесу.
Кирилл вышел в сени, и вскоре Мишка увидел его ноги, прошагавшие мимо окна. Сырость жилища объяснялась тем, что дом первым этажом наполовину врос в землю. Минут пятнадцать – до колонки и обратно – Кирилл ходил за водой. Потом кипятил чай на плитке в эмалированном зеленом чайнике, приговаривая:
– Так и живем, так и живем.
– Ну, знаешь, это временно. Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Точно. Так в газетах написано!
– Ага, на вашей-то стороне улицы – коммунизм. А мы тут с земляным полом.
– Почему с земляным?
– А ты посмотри в сенках. Выгляни, выгляни. Доски сгнили. И у нас под порогом, под половичком, одна труха. Пока коммунизм построят, у нас пол совсем сгниет.
– Ты один живешь?
– Бабуся в больничке. Астма у нее и сердце.
– Может, лекарства нужны, я спрошу у отца.
– Не надо, блата не признаем. У нас лучшая в мире медицина. Там и лекарства, и кормят от пуза. Да ты не расстраивайся. Нормально у меня всё. Вот, мяч теперь есть. Приходи играть с нашими пацанами. У вас там во дворе команда есть?
– Нету.
– В нашей будешь. Если захочешь.
– Посмотрим.
– А ты почему за мной бежал?
– Не знаю. Прикрыть думал, если что. Все же сдриснули. Кто прикроет?
– А я думал, футболист за мной гонится, боялся оглянуться. Чуть не сдох.
Они расхохотались и хохотали до икоты, как могут смеяться подростки, только что пережившие вместе большой страх, беспричинный стыд и невероятную удачу.
Счастливый мяч исправно служил, пока однажды в мае, когда после экзаменов пошли погонять в футбол на пустыре за трамвайной линией, один пацан выбил мяч из штрафной да так наподдал, что мяч пулей перелетел через ворота и упал точнехонько в кузов проезжавшего мимо грузовика.
Уехал мяч – горевали недолго. На той же неделе оба, Кирилл и Мишка, получили повестки в военкомат.
Мишка отслужил полный срок, а Кирилла комиссовали.
Он все так же жил в сырой комнатушке на противоположной стороне улицы, только уже без бабушки. В футбол они больше не играли, а интересы опять совпали.
Глава четвертая
Партийное строительство
Договорились назвать партию демократической и рабочей. Горячо спорили о порядке букв. ДРП намекало на «драпать», РДП звучало боевито, сухо, как очередь из автомата. Значит, эрдэпэ. Но если первое слово «рабочая», то как привлекать студентов и служащих?
– Надо начинать с «демократической», не надо с рабочих, – настаивал Веник.
Он учился в десятом классе на «четыре» и «пять». Родители надеялись, младший поступит в вуз. Отец настраивал его на медицину, мать рекомендовала высшее военно-политическое либо училище погранвойск в Москве.
– Пээрдэ – будто пернул кто, – обкатывал Михаил аббревиатуру на слух.
Они заблудились в трех буквах, никак не двигались дальше.
– Мы пока не можем создать партию – значит, все одно, дэ-рэ-пэ иди пэ-рэ-дэ, – рассуждал Кирилл. – Трёп один.
Василий и Гришаня, оба работавшие в депо на железной дороге, поддерживали букву «рэ», Рабочую партию, можно даже без демократического уточнения. Эти двое примкнули к подпольщикам на этапе закупок бумаги. Долго ждали настоящего дела и буквально рвались в бой.
– Эр-Пэ? – Михаил покатал буквы языком, подумал.
– Куце получается, – высказался Кирилл. – Против КПСС какая-то эр-пэ. А если демократическая революционная рабочая партия?
– Ленина! – воскликнул Веник. – Дэ-эр-эр-пэ-эл!
– Ленинская партия – это хорошо, – поддержал Гришаня. – Ленина всего переврали нынешние-то. Будем настоящими ленинцами, по ленинскому пути поведем рабочий класс.
– Вот, можно еще добавить «классовая»! – оживился Василий.
– Нет, надо что-то одно – либо революционная, либо демократическая. Мы свергать режим не призываем, мы за демократические преобразования, – возразил Михаил, игнорируя нарочитую «классовость».
– Решительные демократические преобразования! – уточнил Василий.
– Ну, тогда весь алфавит сюда давай, чтобы язык сломать! – махнул рукой Гришаня.
Остановились на РДПЛ – «Рабочая демократическая партия Ленина». Осталось сочинить подходящий текст листовок.
Пришел час Вениамина показать класс: он единственный из только что созданной партии окончил десятилетку, то есть почти окончил. Для начала все согласились, что писать надо тезисно, как Ленин.
– Учиться, учиться и учиться, как завещал… – начал было Михаил вдохновлять брата, но тот перебил его:
– Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения!
– Наболевшие? У нас и движения-то пока нет.
– Но ведь наболело же! – вступился за Веника Василий.
– «Что делать» – роман Чернышевского про женщину, Веру Павловну, – сказал Гришаня.
У него по литературе тройка в табеле кое-как вышла, и вытянула его как раз Вера Павловна, которая мужа к себе в спальню стучаться заставляла. Гришаня с сестрой и родителями проживал в комнате в коммуналке. Сестра – за шкафом, а он на раскладушке возле окна. Он делал вид, будто быстро засыпает, чтобы не смущать батю, когда тот на мамку залезал, да тот и не смущался. Стал бы батя стучаться в спальню и разрешения спрашивать!
– Ленин тоже писал «Что делать», – уточнил Кирилл. – Не роман, а как их… апрельские тезисы, по пунктам перечислил, что надо делать.
– Социалистическое отечество в опасности, – задумчиво произнес Вениамин.
Он решил не обращать внимания на путаницу в голове Кирилла.
– Веня, ты мать попроси, пусть с работы принесет том Ленина или два, у нее в кабинете я видел все собрание сочинений стоит. Надергаем оттуда, – предложил Михаил.
– Пока принесет, пока найдем, чего дергать, – еще неделя, а времени-то в обрез, – засуетился Гришаня.
– Так, слушаем все сюда. Вместо апрельских мы напишем октябрьские тезисы, расскажем, что делать. Коротко, ёмко, хлестко, не рассусоливая. По-ленински. Вверху крупными буквами: «Социалистическое отечество в опасности!» – Михаил взял карандаш и вывел на бумаге крупными печатными буквами, затем, отступив вниз, с подчеркиванием: «ЧТО ДЕЛАТЬ?».
– Это напечатаем с большими пробелами между буквами, – согласился Кирилл. – Дальше текст.
Разошлись по домам после полуночи. Вениамин остался ночевать на оттоманке в квартире брата. В голове метались горячие мысли, он то укладывался, то включал торшер и лежа правил текст, пока не выпал карандаш из рук. Михаил спал крепко, проснулся отдохнувшим, веселым, а Веник совершенно измучился к утру лихорадочными снами из букв. Хотел взять черновик, чтоб доработать текст на переменке, – брат не позволил:
– Ты чё, совсем дурак? Учительница отберет, или пацаны вытащат, решат, будто любовную записку сочиняешь. Дело-то подсудное, расстрельное, можно сказать. Никому ни слова. Всех спалишь. Писатель! Сочинитель! Это же про-кла-ма-ци-я. Про пионеров-героев читал? Валю Котика помнишь?
Портрет Вали Котика висел на втором этаже школы в общей галерее славы. Подробности совершенного им подвига Вениамин забыл. Решил пойти прочитать, освежить знания. Пообещал прокламацию в школе не сочинять, черновиков не выбрасывать.
– Давай шуруй, школьник!
Света насыпала в карман деверя карамелек. Тот благодарно кивнул ей, прощаясь. Побежал на остановку, оскальзываясь и стаптывая чужие следы на влажном слое первого снега.
Вечером Кирилл под диктовку Михаила отпечатал первую закладку листовок с текстом, сочиненным Вениамином, десятиклассником обычной средней школы города Темь на реке Таме:
«ТОВАРИЩИ, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ!
Ч Т О Д Е Л А Т Ь?
Октябрьские тезисы
1 ВСТУПАЙТЕ В РЯДЫ Рабочей демократической партии Ленина (РДПЛ).
1 ГОЛОСУЙТЕ на выборах за кандидатов от РДПЛ.
1 НЕ ДОВЕРЯЙТЕ блоку коммунистов и беспартийных.
1 ДА ЗДРАВСТВУЕТ демократия и политическая конкуренция!
2 ДОЛОЙ блат в торговле и кумовство на производстве! Установим контроль за распределением продуктов питания и промтоваров!
3 ДАЕШЬ всенародные выборы правительства и директоров заводов!
4 КОМСОМОЛ является орудием нажима и подушного сбора!
5 ПРОФСОЮЗЫ нас предали!
6 СОВЕТСКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ – авангард международного пролетариата.
Да здравствует рабочий демократический ИНТЕРНАЦИОНАЛ!
МЕЧ ТЯЖЕЛ, НЕОБХОДИМО ЕДИНСТВО СИЛ!»
В первоисточнике у Веника финал выглядел так: «Лучше умирать в борьбе с угнетателями, чем умирать без борьбы голодною смертью. В. И. Ленин ʺСоветы постороннегоʺ».
Старшие товарищи исключили из текста эту цитату. Никто не собирался умирать в борьбе и, тем более, умирать от голода. Уж хлеба-то купить всегда пятнадцать копеек найдется, а к хлебу кильки в томате или плавленый сырок. Никто еще от голода не умирал. Нечего нагнетать, тем более по совету «постороннего». Посторонних тут нет.
Глава пятая. Пропаганда против агитации
По стечению не связанных между собой обстоятельств как раз в эти дни, 9–12 октября, в Москве шел судебный процесс. В репортажах под рубрикой «Из зала суда» газеты писали о нарушении общественного порядка группой, состоявшей из отбросов советского общества, из тунеядцев, из ранее судимых за хулиганство и спекуляцию, наконец просто психопатов. «Эти лица, заранее сговорившись…», – писали про них в московских газетах. В Темь одну такую газетку занесло случайно: Филипп Георгиевич Крайнов привез из командировки. Не нарочно, а завернул в нее копченую горбушу поверх магазинной упаковки. Рыбину Филипп Георгиевич принес на работу в госпиталь угостить коллег столичными гостинцами. Газетку подобрал санитар, прочитав, оставил в приемном покое, там ее нашел скучающий пациент. Привлек запах, да и вообще интересно провинциалу посмотреть, что в столицах пишут. Пошла газета гулять по рукам.
В палате язвенников, с тоской улавливая дух рыбной копчености, заметку читали вслух.
– Вот ведь нашли как-то друг друга, мрази! – бурчал гражданин с обострением язвы двенадцатиперстной кишки, перегибая пополам газетный лист. – Пришли в святое место, на Красную площадь, и там стали нарушать! Пьяные, конечно… – Далее читал: «…Развернули у Лобного места заранее изготовленные плакаты с оскорбительными для советского народа клеветническими надписями, стали выкрикивать грязные лозунги…».
Палата возмущенно вздыхала, чтец цокал языком, ёрзал на табуретке, желая узнать «грязные» подробности, но содержание лозунгов тонуло где-то между строк. Следующим абзацем газета его успокаивала: «Находившиеся на Красной площади рабочие и служащие, возмущенные действиями этих лиц, окружили крикунов, вырвали у них плакаты и разорвали их. Хулиганы были доставлены в отделение милиции».
– Да я бы их самих разорвал, не только плакатики ихние, – заявил чтец, аккуратно разглаживая затертый газетный лист.
– Надо же! – загомонили язвенники. – Кого только не встретишь на Красной площади!
– В отпуск поедем на будущий год через Москву, пойдем посмотрим на Лобное место. На Кремль, на храм Василия Блаженного посмотрим, в Мавзолей, если повезет, попадем, – мечтал вслух капитан лет тридцати пяти. – А если встретим хулиганов, я им такой отлуп дам – забудут, как тунеядничать и спекулировать.
– И лозунги писать забудут, – погрозил кулаком ветеран с самой дальней койки.
В палате никто не узнал о содержании «клеветнических надписей», о том, что «хулиганы» под лозунгом «За вашу и нашу свободу» выступили против ввода войск в Чехословакию, да если б и узнали…
Год выдался неспокойный. Во всем мире бурлило и клокотало, противилось и требовало, восставало и освобождалось от пут. В городе Темь жили вовсе не дураки, а люди, тщательно просвещенные политинформаторами. На заводах, в научно-исследовательских и проектных институтах, в вузах и школах, в красных уголках ЖЭКов неустанно работали энтузиасты и профессиональные лекторы, разъясняющие международную обстановку и причины ее постоянно нарастающей напряженности. Главной причиной, как и следовало ожидать, служило революционное рабочее движение в странах Запада с одной стороны и противодействие реакционных сил – с другой. Каждая категория советских людей получила свою порцию сведений, приготовленных по особому рецепту и приправленных пропагандистским соусом. Клавдия Федоровна Крайнова знала больше других. Обсуждать оперативную информацию в кругу семьи не считала возможным. За своих не волновалась. Была уверена в чистоте помыслов сыновей. Яшу-музыканта считала уязвимым, так за ним и следила тщательнее, корректировала, предупреждала. Ох, если бы она узнала тогда, что Мишка и Вениамин уже вступили на путь политической борьбы с советским режимом!
Темские подпольщики не задумывались о существовании других ячеек стихийного сопротивления и толком не представляли, какой хотят получить результат. Допустим, прокламация достигла бы цели, и рабочие валом повалили вступать в РДПЛ. Куда им обращаться? На каких выборах голосовать за «партию Ленина»? Процедурные мелочи темских подпольщиков не интересовали. Говорил же Михаил: побузим год-полтора – не схватят, а там на дно заляжем. Всесилие монстра, которого они взялись дразнить, не подвигало на выстраивание долгосрочных планов, стратегий, хватало и тактики. Ребята ровно шли под статью с отягчающими – «группа лиц по предварительному сговору».
Глава шестая. Вброс
Седьмого ноября, как и предсказывал Кирилл, снег в Теми лежал по щиколотку. На вброс пошли парами: Мишка – с Гришаней, Кирилл – с Василием. Один кидает – другой смотрит, как народ реагирует, и если что, уходит, не вмешиваясь.
– А что это – «если что»? – уточнил Вениамин.
– Если схватят кого-то.
Договорились в случае задержания не признаваться, что знакомы. Будто каждый действовал самостоятельно. На машинке подпилили литеру, напечатали два «разных тиража». А то, что текст одинаковый, так пусть опера поищут источник. С ног собьются, землю носом рыть будут – не найдут. Машинку спрятали у Веника под кушеткой в родительской квартире. Самого Веника отправили на демонстрацию с колонной его школы. Он как будто бы ни при чем.
Разбрасывать решили сверху, но не с крыши, потому что на крыше сразу блокируют – и никуда не денешься. Идеальный способ – кидать с железнодорожного моста над улицей. Мостов два. Под одним проходит на праздничную демонстрацию колонна химзавода, под другим – университет. Михаил взял себе заводских, «Студента» отрядили на ученую интеллигенцию и будущих командиров производства.
Диктор говорил при виде студенческой колонны:
– На празднично украшенную площадь Революции вступают будущие командиры производства! Да здравствует советское студенчество! Ура!..
– Видали на заводе этих командиров – горе горькое, – ворчал Кирилл. – Старательные, конечно, а бестолковые. Не о том речь. Ладно, замнем.
– Ты в голову колонны не кидай, там ректорат с деканатом идут, знамена несут, портреты членов в руках, им и поднять-то листовку нечем будет. Разве что зубами поймают. Пропусти, кидай в хвост, – рассудительно наставлял товарища Михаил.
Кирилл кивал, поеживаясь. «Все же холодно ему в этом пальто. Хоть и шарф, а холодно, – подумал Михаил. – Побежит – в полах запутается».
– Ты вот что, полы подвяжи ремнем. Силуэт не такой запоминающийся, если полы подвязать. Потом развяжешь, хрен кто тебя опознает.
Кирилл и с этим наставлением согласился. Разошлись.
Михаила от волнения колотило. Пока ждал колонну, дважды сбегал с насыпи отлить. «С перепугу, видать. Кому расскажешь – засмеют», – думал он вслух, пережидая очередной товарняк. Его обдало воздушной волной от состава – страшно, как бы не затянуло под колеса. Физический страх заглушил на время тот, основной, от которого ныло под ложечкой. Дальше все получилось просто. Когда колонна вошла под мост, Михаил вынул двумя руками заранее разделенные пачки листовок. Швырнул. Перебежал на другую сторону, прыгая через рельсы, и швырнул еще раз с обеих рук. Не глядя вниз, кинулся бежать по рельсам прочь, скатился с насыпи и, петляя между огородами частного сектора, стараясь не срываться на бег, чтобы не привлекать внимания, вышел на центральную улицу. Чисто сработал. На него, кажется, даже собаки не лаяли.
Кирилл поступил точно так же. С той только разницей, что спустился с насыпи прямо к трамвайной остановке, отпустил подвязанные полы пальто, надел кроличью шапку-ушанку и поехал праздновать 51-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
В тот день они нарочно вместе не сходились, даже не созванивались – конспирация. Впрочем, домашний телефон имелся только у Веника, то есть у родителей Крайновых. Ну, допустим, позвонишь, а мать в соседней комнате возьмет трубку и разговор услышит. Зачем рисковать?
На следующий день оперативное совещание на квартире Крайновых проходило в состоянии общего восторга. Наблюдатели – Илюха с Василием – рассказали, как народ охотно расхватывал листовки, полагая, что это праздничное приветствие. Даже читали вслух название про социалистическое отечество.
– Знакомый текст, это ведь с детства учат, как «Отче наш», – смеялся Кирилл.
– Ну, сейчас никто «Отче наш» не учит, – заметил Веник.
– Ну, а потом? Потом что? – торопил Михаил.
– Потом стали по-разному. Одни выбрасывали, комкали, другие комкали и за пазуху прятали, по карманам, – рассказывал Гришаня, дежуривший в колонне химзавода.
– А студенты-то непростые оказались, – сообщил Василий. – Ты прямо на юридический факультет всю пачку высыпал. Они тоже сначала думали, хохма праздничная, но как раскусили, стали сдавать вещественные доказательства преподавателям. А те быстро сообразили, что к чему. Стали высматривать, кто лишний у колонны трется, меня чуть не замели. Обыскали даже, а ничего при мне нет, отпустили. Я фамилию назвал Кузнецов, как у деда по материнской линии, имя-отчество тоже его.
– Зря. Надо было совсем чужое, вымышленное назвать.
– Ну кто ж знал? А придумать быстро не получилось. Замялся бы, так не поверили бы.
– Значит, так: каждому придумать запасное имя, – велел Михаил.
– Псевдоним, – уточнил Вениамин. – Я буду Орлов Аристарх Никодимович.
– Всё бы тебе ха-ха, – раздосадовался брат. – Назовешься Ощепков Павел Иванович. Проще надо быть. А пока заляжем на дно ждать последствий.
Последствия, к полному разочарованию основателей РДПЛ, не наступили. О происшествии с листовками город молчал. Молчала и Клавдия Крайнова. Локтем перекрестилась, что ее дети не учились на том несчастном факультете. Не зря же прокламации рассыпали там: кто-то что-то знал. Там гнездо провокаторов, не иначе. А ведь мечтала она Веника туда устроить, если в военное в Москве не получится.
Оперативники отрабатывали связи вуза с предприятием. Безрезультатно. Сошлись на одной версии: антисоветчики провели атаку не адресно, а исходя из удобства вброса, то есть под мостами могли проходить в тот момент любые колонны. Хороших зацепок по делу эта версия не давала. Следов «партии Ленина» обнаружить не удалось. В городе не нашлось ни одной сколько-нибудь устойчивой молодежной компании, которая подходила на роль этой самозваной политической организации.
Глава седьмая. Нулевые последствия
Отгуляв Ноябрьские, город, давно не знавший солнца, стал готовиться к Новому году. В промтоварных магазинах открылись новогодние базары. Темчане выбирали из коробок, выставленных на прилавки, стеклянные шишки, мелко нарезанный из фольги «дождик», картонных белочек и зайцев. Новинкой сезона стали шары-прожекторы, Михаил купил два. В аптеках спрашивали дефицитную вату – делать из катышков и белых ниток гирлянды, изображающие снег. Белые нитки и вату в Темь давно не завозили, в аптеках объявления висели «Ваты нет», а настоящий снег валил без остановки. Хозяйки принялись копить продукты к празднику. Кое-где на прилавки выбрасывали венгерский зеленый горошек и персики в сиропе. На улице выстраивались хвосты за яйцами, уложенными в тонкую стружку в ящики из легких реек.
На форточках висели в авоськах мертвые длиннолапые куры, их до поры хранили на холоде, упаковав в оберточную бумагу от посягательства живых голодных птиц. Крайновы имели холодильник «Мир», но рядовую птицу мать вывешивала за окно, оставляя место в «Мире» под дефицитные продукты. Михаил нарочно ходил по очередям, слушал. Нарочно ездил в автобусе, прислушивался. Нет! Никто ни слова не говорил о прокламациях. Не сплетничали, не осуждали, не ужасались. Крайнов ощущал себя мороженой курицей, выпотрошенной и вывешенной на холод. С досады его мутило и даже рвало несколько раз. Света говорила, давление надо бы померить, но идти в поликлинику муж отказывался, огрызался и заедал депрессию карамельками.
Зима шла на Темь с гриппом и долгими, без просвета метелями. Первые этажи домов завалило снегом по подоконники. Улицы и дворы огородились высокими сугробами. Дворники окапывали остановки общественного транспорта, нагребая рядом кучи грязного снега. Болел Кирилл. Гришаня с Василием слились куда-то, утратив интерес к подпольной работе. Вениамин готовился к выпускным экзаменам, собирался поступать, может, и в Москву. Мать ему все же намечтала военно-политическую карьеру и рекомендацию обещала с работы взять. Веник соглашался, немного стесняясь брата.
– Тебе в военно-политическое теперь как раз будет. Я еще рекомендацию дам, если потребуется, – мрачно шутил Михаил, качая на ноге хохочущего сына.
Игрушек у наследника хватало, а любил на папкиной ноге покачаться, нахохочется – и спать, никаких сказок не надо. Михаил в эту зиму начал полнеть, сутулиться и брюзжать. Света тоже «поплыла»: лицом, талией, бедрами стала шире. Говорила, мол, от недостатка солнца и витаминов Д и С. Намекала, надо на море поехать летом. Он не замечал в ней изменений. Женщина как женщина, можно и на море.
В начале февраля над городом повисло холодное белое солнце, и задули студеные ветры. Но все же солнце – значит, зиме конец будет. Михаил стал оживать, в обед выходил во двор фабрики на небо посмотреть. Просто так. В марте небо начало иногда синеть. На эту синь тенькала в душе маленькая, как цыпленок, радость. Чему бы радоваться? А в Теми цирк построили. Открыли еще к Новому году. Хороший цирк, билетов не достать. Распределяли по школам, по предприятиям. Кириллу дали два билета от профкома. Что-то он этакое выточил хитрое у себя на часовом. Спирт Кирилл по-прежнему не употреблял, а мотивировать на трудовой подвиг его как-то надо, вот и послали в цирк, но когда пришло время, он свалился с бронхитом – осложнение после гриппа. На представление – не пропадать же билетам – пошли Михаил со Светой.
Света надела новые сапоги и сделала большую прическу «халу». Сначала отправились в буфет, бутерброды с докторской колбасой запивали газировкой. Пузырики щекотали нёбо и стреляли в нос. Настроение приподнялось. И не только настроение, хоть бери такси и гони домой в кровать. Но представление посмотреть надо. «Потерпим», – думал Михаил, поглаживая колено жены. А когда началось представление, на него снизошло. Там, в темноте, включили прожектора, дым пустили, музыка ударила марш, и он прямо вот как воочию увидел, будто разлетаются прокламации в огромном черном небе, подсвеченные прожекторами… Понятно, в цирке разбрасывать листовки он не стал бы. Но где? Где?! Мысль не давала покоя. И решение пришло: следующую акцию устроить ночью возле церкви на Пасху.
Спросил у матери, как добыть пропуск через оцепление, если хочется пройти на крестный ход посмотреть. Она посмеялась затее. Пропусков таких не дают. Посоветовала сделать морду кирпичом, будто воцерковленный, и уверенно идти к храму через все три оцепления:
– Сначала там стоят дружинники, потом милиция, потом уж наши. Ты их и не заметишь, они в штатском.
– А если остановят?
– Остановить могут, побеседовать, на карандаш возьмут, но препятствовать не имеют права. У нас свобода вероисповедания.
– Мам, скажи, я крещеный?
– Еще чего! Кто бы тебя окрестил? – И спохватилась, нахмурилась: – Ты точно в церковь собрался? Надумаешь креститься – смотри у меня!
– Так ведь свобода же вероисповедания?
– Я те покажу свободу! Комсомолец! Светка твоя тебя подбивает? Она? Деревенщина хренова.
–
Да брось, мама. Света про церковь ни сном ни духом, у них в селе в храме машинный двор. Я без нее хотел пойти посмотреть. Просто посмотреть. Не окрестят же меня там ночью-то ненароком!
Глава восьмая. От Пасхи до Первомая
Добыли они с Вениамином дымовую шашку. Проверили – работает, только дым не белый, как в цирке, а черный. Пригласили с собой двух девах: Веня знакомых старшеклассниц из соседней школы позвал. Ближе к ночи двинули к храму. А в Теми только один храм открывали на Пасху. Ну, может, два. Михаил один точно знал – на старом кладбище.
Пришли, никто их не остановил. Прожектора вовсю жарят, светло, как днем, даже ярче. Купили свечки, внутри церкви потолкались, дождались, когда крестный ход пошел, за ним пристроились, но свернули в другую сторону, чтобы навстречу выйти. Встали за апсидой в тени. Веник будто невзначай отлучился. Девушки жмутся к Михаилу. Им обещали, весело будет, а тут пока невесело, холодно и жутко. Только-только священник со свитой и с хоругвями из-за храма вывернул, Михаил девушек с обеих рук стряхнул и кинул ему под ноги шашку. Поп, божий одуванчик, упал на землю, его в дыму и не видно. Паника, суета, и поверх всего этого великолепия летят прокламации – Вениамин забрался на церковную ограду, раскидал с двух рук листовки и дал дёру через кладбище. Михаил заметил: через забор за Веником три-четыре тени метнулись.
Вот это плохо, думает, вот этого не ожидал – засекли. Как там брательник между оградками уходить от них станет? Оградки железные, острые навершия на прутах, худо, если напорется. Сам Михаил спутниц в охапку – и за оцепление, а там на такси по домам развез. Они довольные, никогда такого представления не видали.
– Только не говорите, кто шашку кинул, за хулиганство статья полагается. Хоть и против церкви, а засудят. Не хотелось бы под суд идти за малую шалость.
Девушки обещали братьев не сдавать. Спрашивали про Веника, Михаил отшутился: мол, у братишки не вовремя живот скрутило, все веселье просидел в сортире. Смеется, а у самого от тревоги голос перехватывает.
Обошлось. Вениамин оторвался от погони. Фора у него была, и маршрут выбрал заранее, днем прошел пару раз, запомнил поворотики. Пока петлял между оградок, курточку из болоньи распорол. Жаль куртку. Но ведь того стоило! Хоть какая-то движуха началась.
Началась – и кончилась. В городе опять тишина – ни шепотка, ни слуха о происшествии.
На Первое мая решили не кидать листовки, а расклеивать. Напечатали еще. Подписались «Молодая гвардия», с намеком. Кирилл к тому времени вернулся в строй, даже не кашлял уже, вылечился. Клеили до рассвета. Клей закончился – остатки прокламаций рассовали по почтовым ящикам.
Утром Михаил с женой посадили сына в прогулочную коляску, чин чинарем отправились к месту сбора фабричной колонны. По маршруту ни одной листовки не оказалось на месте. Всё соскоблено. А на каком-то подъезде, видать, не сумели соскрести – так дверь сняли, унесли.
Веник про дверь услышал – предположил, что отпечатки пальцев найдут.
– А нас никого у них в базе нет! – заявил Михаил. – Утрутся. Ты только подумай, сколько на входной двери в подъезд разных отпечатков! Они свои мозги сотрут всех проверять.
И опять никаких последствий не случилось. Эхо событий поглотила глухая Темь. Ни кругов по воде, ни всплеска. А Михаил уже не мог остановиться. Решил дело расширять, наводить мосты с Прибалтикой. Помнил детство. Очень рассчитывал на адекватный и даже горячий отклик прибалтийских товарищей.
Устанавливать связи поехал Кирилл. У него как раз отпуск подошел. Если бы в какое-то другое место, он бы подумал, а в Прибалтику – самое подходящее. Там, он знал, довольно легко разжиться литературой. Кирилла интересовала Библия.
Михаил списался со старым знакомым по военному городку. Тот жил в пригороде Риги. Работал на радиозаводе и учился в институте. Не женат, есть жилье, готов принять у себя Кирилла: как говорится, твой друг – мой друг. Встретил на вокзале, привез домой, сводил гостя в кафе, где кофе со взбитыми сливками подают. На следующий день обещал показать Домский собор с органом. Кирилл от радушия и душевного комфорта утратил всякую бдительность. Вечером того же дня изложил принимающей стороне свою политическую программу. Вместо ожидаемых паролей и явок получил честный, сильно огорчивший его ответ. Ответил хозяин не сразу, а на следующий день. Парень ночь боролся с охватившими его сомнениями. Утром собрался на работу, сказал, что как советский человек и настоящий комсомолец вынужден сообщить об антисоветском эмиссаре куда следует. Запер Кирилла на ключ и ушел сообщать.