Любовь Фёдоровна Ларкина
Пути-дороги гастрольные
Смеходром
Была зима. Стою на остановке, а автобусы битком. Вот, наконец-то, я проталкиваюсь в переднюю дверь. Еле-еле поднялась на верхнюю ступеньку, вернее
протиснулась. Уважая мой возраст, пассажиры, как могли, помогали мне, но все сидения, естественно, были заняты, да ещё и добраться к ним не было никаких сил.
На тумбочке старенького автобуса, которая предназначена для инструмента, что расположена слева, сидели две девчонки-подростки. Одна соскакивает и уступает
мне место. Нужно заметить, что эта тумбочка – мне по грудь. Я посмотрела на эту тумбочку и на девчушку, представила себе, как это будет выглядеть – водружение меня на этот пьедестал, и так расхохоталась, что слёзы брызнули из моих глаз. Рядом стоящие пассажиры всё поняли и тоже стали хохотать, и вскоре весь автобус грохотал от взрыва смеха, по мере узнавания его причины. Вот такие случаи бывают в нашей, хоть и трудной, но весёлой жизни.
08/07 – 2013 г.
Анекдот
Приехали на автобусе в провинцию. На улице ни души.
Стоит прохладное утро. Едет ассенизатор на своей особой машине. Остановили ее и спросили у водителя:
– Скажи, милый, где гостиница?
– Да я не знаю! Я вот вожу и….
– А я вожу то же самое, но другого сорта, – отпарировал водитель автобуса.
Ну и досталось же ему потом от нашей заслуженной сотрудницы: очень уж она обиделась на безответственную реплику нашего водителя-хохмача …
Застава
Как-то приехали с оперой на заставу. Аман пошёл искать туалет. Путь его лежал через стадо баранов. Ходит он между ними, голова его в синей кепке маячит над стадом. На нём ещё был приличный костюм иностранного пошива, симпатичный такой. Вдруг перед ним вырастает патруль:
– Что вы тут делаете?
– Да вот, ищу,.. – но договорить не успел, его перебили:
– Вы кто?
– Артист!
– Да я вижу, что артист. Пройдёмте с нами.
Тут кто-то увидел нашего Аманчика в сопровождении двух
пограничников и скоренько сообщил об этом руководителю группы.
Пришлось идти на выручку нашего товарища. Амана мы встретили серией коварных
вопросов:
– Отпечатки пальцев взяли?
– Нашёл туалет?
– Эй, перебежчик, давай, занимай своё место: у нас по счёту одного не хватает,
поэтому нас не пропускают…
И, конечно же, все эти реплики и еще похлеще, сопровождались
добродушным смехом.
Гаишник
Однажды останавливает наш автобус гаишник и за несущественное
нарушение пытается проколоть талон. Выходит из машины Мурат и говорит: «Что вы делаете? Мы ведь артисты…». То да сё, а милиционер:
– Вы же людей везёте, надо быть предельно внимательным.
– Так я вам говорю, что мы – артисты, а не люди!
– Ну, тогда ладно! – и уехал.
Мы слышали этот разговор и уже смеялись потихоньку, оценив остроумию находчивость нашего товарища.
Поход в магазин
Вчера зашли в магазин. Нас встретили ребятишки шести, семи
лет, чумазые и сопливые, суют свои чумазые ладошки для приветствия, я с радостью и осторожно пожимаю эти ручонки и смотрю в их хитрющие и чёрные глазёнки. Я замети-ла, что они ухитряются подойти по второму разу: так уж были мы, артисты, им в диковинку. Лица их цвели улыбками и сияли сквозь их смуглость и чумазость.
Бывают моменты в спектакле, когда у нас немые сцены, и я в это время могу спокойно разглядывать эту необыкновенную публику: стариков, детей, старух и кормящих матерей с младенцами на руках, с открытой смуглой грудью. Безвинные детские глаза смотрят на нас в упор, не мигая, чутко и бурно реагируя на действие в спектакле.
С природой
А вчера мы были в ближнем колхозе. Зрителей было очень мало: башлык* колхоза не любит спектакли и постарался куда-то уехать. Спектакль шёл своим чередом. Когда в зале стало очень душно, я вышла на воздух. О, Боже! Что за небо! В ближайших зарослях карагача**, в садах на разные голоса щёлкали соловьи. Я так заслушалась, что чуть не опоздала к выходу.
Как только кончился спектакль, я мигом разгримировалась и помчалась на улицу, на свежий воздух и утонула в соловьиных трелях. На такой природе в компании певцов Господних кому нужны наши сиплые и фальшивые голоса?!. Но вокруг становилось шумно от глупой болтовни моих коллег – они не услышали и не приняли этот дар природы! Кто-то включил магнитолу, и совсем стало невмоготу находиться в этом бездушном балагане. Я, рискуя, ушла подальше от клуба, но отдаленный шум всё же сильно мешал впитывать эти поэтические звуки природы и её певцов. Небо сияло своим разноцветным ковром заманчиво и неуёмно. Я очень страдала от того, что люди искусства так далеки от природы, от её простоты и красоты.
___________
*У тюрских народов старейшина, начальник, в данном случае председатель.
** Вяз, или ильм, – род деревьев семейства Вязовые.
Под небом
Что за удовольствие – ставить спектакль прямо на улице! Зрители проникали всюду, как вода сквозь песок: с машин и под машинами, сквозь декорации. Лёжа по грудь в пыли, подставив под подбородки ладошки, с открытыми ртами от удовольствия и наслаждения этой диковинкой. Зрители просто впитывали в себя всё происходящее перед ними, ловили каждый звук, каждое движение актёров, а в сплетении садов и рощ, за пределами импровизированного зала слышалось пенье соловьёв.
Кумыс
Вчера пели оперу в душном кинозале. Весь аул собрался от мала до велика. Вокруг нас располагались красные стены залы, а под ногами вздымался буграми брезент, укрывающий строительный мусор. Много было разговора о крепких напитках, но пили мало, что и говорить – не стоило!
Второй раз подавали кумыс – это замечательно! Пью столько, сколько войдёт в меня. Хозяин приветливый и приятный. Первый раз помощники были у нас взрослыми Сколько хохоту было в зале, когда продавали рабов, т. е. односельчан. Поясню: в аулах рабов набирали из местного населения, и это сильно забавляло односельчан.
Шурочка
В одном колхозе днём был накрыт приличный стол в саду местного башлыка, правда, не стол, а дастархан*. Принимать пищу, сидя на ковре, было очень неудобно непривычному человеку. То ноги мешают, то руки некуда деть, а спина требует подпорки, и полная лажа для полных женщин, да ещё и в коротком платье.
Так с тайными муками сидели мы и трапезничали вместе с хозяином. Всё чинно и благородно. Подали горячий зелёный чай. Сидим и отхлёбываем с пиал ароматный
напиток, и в тот момент, когда на какое-то мгновение установилась полная тишина, было слышно шуршание влаги, поглощающей нашими гортанями. И вот в этот самый момент запела наша хористка Шурочка – плач Шасенем** на туркменском языке. Все замерли от такой наглости хористки, а третий секретарь райкома, который нас сопровождал
по району, послушал немного и спросил вдруг у Маи Кулиевой: «На каком языке она поёт?»… Но не это главное, а то, что сами солисты-туркмены молчали, а русская хористка запела, да ещё на непонятном для многих языке. В театре не было литературоведа.
Конечно, у Шурочки были неприятности, а кто-то и злорадствовал: все мы – люди грешные! Вообще-то, Шурочка была очень странным человеком, и мы её поступку не удивились.
_________
*В Средней Азии, а также у некоторых других народов Востока скатерть, используемая во время трапез.
**Туркменский народный дастан – эпическое произведение в фольклоре или литературе Ближнего и Среднего Востока.
Замочная скважина
Однажды, прилетев в Ташауз, долго добирались до Куня Ургенча, и в этот же вечер пришлось давать спектакль в дальнем колхозе. И до того за день намаялись, что поздно ночью возвращаясь в гостиницу, зашли совсем в другое помещение, которое в конечном итоге оказалось административным корпусом, которое было расположено напротив гостиницы.
Каждый тыкал ключ в замочную скважину, а двери никак не открывались. Слышалось скромное чертыханье от каждой двери на разных языках, и по зданию разносилось тихое шипение и ворчание. Сколько бы это продолжалось и до чего бы это довело уставших артистов, если бы наше шипение и ворчание не разбудили сторожа, который тут же поднял такой крик, что каждый из нас вздрогнул и тут же проснулся и пришёл в себя. Сколько потом было смеха, и спать совсем расхотелось…
Привидения
Однажды, в конце августа, когда уже созрели фрукты и овощи, небольшая группа солистов так же автобусом направлялась в дальний аул через пески ухабистой и пыльной грунтовой дорогой.
Чтобы выйти из машины по месту прибытия чистыми и непомятыми – мы ведь артисты! Люди брали в гостинице простыни со своих кроватей и всю дорогу сидели укутанные ими с ног до головы, только глаза и нос имели право заниматься своими обязанностями: дышать и смотреть!
И вот однажды мы сбились с дороги: проводника у нас не было, а в песках, хоть и мало дорог, они разбегались в разные стороны, и по которой из них дальше продолжать путь – непонятно, а спросить не у кого: на десятки километров – ни души!
Прошло несколько часов. Вдруг в степи показались всадники. Они с гиком помчались в нашу сторону, но, приблизившись, вдруг с диким криком бросились обратно от нас, потом оказалось, что они нас приняли за привидения, или мираж.
Хоть мы и испугали всадников, они своим побегом нам указали точный путь в аул. Теперь уже наши гастролёры не рисковали показываться укутанными в простыни. Но зато сколько было смеха по этому поводу. Много лет с тех пор прошло, но вспомнив, чувствую улыбку у себя на лице.
Пути-дороги гастрольные
Сколько раз ни выезжай, а сборы каждый раз не похожи на предыдущие. Прошло только три месяца, как я вернулась в Ашхабад и в родной оперный театр, а вот уже на гастролях, и первый спектакль, как первый блин, вышел комом, да ещё и в ауле, где отлично знают предание «Шасенем и Гариб»* и чувствуешь себя, как нашкодивший школьник, который, к тому же, и уроки домашние не приготовил.
Благо, что в сопрановой партии есть, из кого выбирать. Возникла дилемма между мной и Шурочкой, которая перед самыми гастролями вернулась с больничного с радикулитом. Оперу она знает лучше, но её тембр голоса слишком выделяется из ансамбля. В свою очередь, я тоже постаралась восстановить в своей памяти партию сопрано, но ещё не усвоила момент вступления и постоянно опаздывала, боясь выскочить вперёд: ни одной спевки за эти три месяца не было и ни одного спектакля на стационаре… Но решили взять нас обеих, чтобы никого не обижать.
Проводила меня матушка за порог с наставлениями и благословлением. Отправилась я в аэропорт троллейбусом: на такси артистам хора не доплачивали, а зарплата была не более, чем у технички. Сели в самолёт, и вот уже замелькали под крылом последние ашхабадские постройки. Летим на Ташауз. Нина очень плохо переносит самолёт: её мутит. Лариса и Нина – бывшие подруги, между которыми оказалось моё кресло, давно уже не разговаривали, наверное, года два, и мне очень захотелось их помирить, ну хотя бы до простого доброжелательства.
С Ларисой уже была проведена ни одна беседа: она – моя соседка по микрорайону и попутчица на работу. С ней больше успехов, но Нина всё ещё холодна, как мартовский снег… Вообще-то, этих женщин так близко я ещё не знала, хотя с Ниной переписывались более восьми лет, уверенно считала её названной сестрой. Но сестричка довольно строптивая и суеверная до фанатизма, хотя то же самое присуще и Ларисе. От этого сильно страдают сами женщины и окружающие, и я уже не в состоянии им помочь, т. к. убедилась в их непробиваемости. Женщины в ссоре зашли очень далеко из-за пустяка; проклиная друг дружку, не могут уже простить и попросить прощения: как же – нужно выдержать характер, хотя для этого было достаточно времени.
Верующие люди посещают церковь, а не знают, что прощение стоит многих молитв!
Самолёт скоро набрал высоту, и полёт пошёл ровно, с мерным жужжанием моторов. Принесли лимонад. За окном сверкало солнце, а под нами, далеко внизу, застыли редкие кучевые облака, порой они сближались и уже казались огромным стадом тонкорунных баранов, чётко подчёркивая желтеющую под облаками пустыню, которая простиралась от края и до края без единой тропинки. Только видны были тёмные капли небольших саксаульных зарослей, как веснушки, на пергаментном лице пустыни.
Но вот появились первые оконца воды, сверкающие на солнце и слепящие глаза, среди безжизненной пустыни. Самолёт ровно пошёл на посадку. Нине опять стало плохо. За оградой аэропорта ждал автобус. Каждый занял своё постоянное место.
Через несколько минут в автобусе запахло гарью, и появился дым в салоне. Остановились. Водители заняли свои места под машиной.
А мы с Гулей отправились в кусты… и вскоре вернулись с шампиньонами. Сколько было восторга наших коллег. А кто-то усомнился в их съедобности. Но я – заядлый грибник, и меня не испугаешь сомнениями дилетантов. Минут через сорок автобус уже был на ходу, и мы продолжили свой путь в сторону Ташауза. Вдоль дороги мелькали азиатские кибитки и современные дома, загромождённые всяким хламом, кривые улочки.
Мелькнула последняя плоская крыша, и перед нами распахнулась казахская полустепь и полупустыня со сверкающим на солнце солончаком вперемежку с культурной
почвой, сплошь залитой водой. Эти ровные квадратики и прямоугольники сверкали своими зеркалами – это всё рисовые плантации. Ташаузский рис крупен и рассыпчат.
Дорога тянулась скучно и однообразно. Всюду были видны следы больших дождей. Наконец, показались предместья Куня Ургенча. Поднялась пыль…
Добрались благополучно до гостиницы, расселились, как положено, по паспортам и пошли по номерам. Ещё в холле нас встретили сырость и затхлый запах. Постели холодные и сырые. Горло сразу перехватило, и всю ночь невозможно было согреться. Всюду грязь и запустение, как в старой России, не хватало только гоголевских клопов. На следующий день весь гостиничный двор пестрел матрасами, подушками и одеялами: шла интенсивная просушка и проветривание нашего временного жилья. Я тоже вытащила всё, что могла унести, и дважды в день всё переворачивала на другую сторону. Вторую ночь я спала, как младенец на русской печке.
Потянулись бесконечные гастрольные будни со всевозможными приключениями, радостями и огорчениями. На третий день у Розы случился приступ аппендицита, и теперь она лежит в местной больнице, такой же допотопной, как и гостиница, и ждёт в муках операции. По дороге в аулы много услышишь рассказов о гастрольных приключениях. И я попробую их пересказать вам, как только сумею.
________________
*Легенда о любви Гариба и Шасенем восходит к третьему сказанию древнейшего огузского эпоса «Китаби деде Коркуд».
