Лухтанов Григорьевич Александр
Бухтарминские кладоискатели
В логове троглодитов
– Вы обещали показать жилище троглодитов, – напомнил Фемистоклу Агафон, когда через неделю они снова встретились.
– Да-да, это очень интересно, хотим посмотреть, – поддержал Егор. – Далеко ли это?
Фома усмехнулся:
– Здесь скорее подойдёт вопрос: сколько времени займёт дорога и трудна ли будет? Это же всё промоины, проложенные грунтовыми водами. Так вот, я рассчитываю, что часа за два мы доберёмся, а путь будет относительно простым, если только можно так сказать про подземные лабиринты. В пещерах не столько ходят, сколько лазят, и никогда не знаешь, что может ожидать на этот раз в пути. Как у вас с освещением?
– Если экономить, должно хватить, свечи можно жечь по очереди, по одной-две на всех.
– Глядите, лбы не расшибите, – несколько неуверенно сказал Фемистокл и добавил: – Боюсь, что вы разочаруетесь, – вряд ли что там может вас заинтересовать.
– Как что! А наскальные рисунки, битва с мамонтами и пещерными львами! – воскликнул Агафон.
– Ах, вот что ты ждёшь: живопись людей каменного века! По-твоему, все троглодиты были художниками и разрисовывали стены? Но это совсем не так. Древняя живопись – это большая редкость, даже редчайшая. Насколько мне известно, такие рисунки только и найдены в пещере Альтамира на Пиренеях в Испании, да вроде бы где-то в Африке. У нас есть наскальные изображения, так называемые петроглифы, но они датируются более поздними периодами. Бронзовым, железным веком, к тому же все они на поверхности, выбиты или процарапаны на камне. Человек, как вылез из пещеры, так больше туда не возвращался. Разве что в землянки, – добавил он, усмехнувшись.
– Всё равно интересно посмотреть и представить себя на их месте, – настаивал Агафон. – Как жили-выживали.
– Жили грязно, в антисанитарных условиях. Да это вы и сами можете представить, зная, что у древнего человека ничего не было из предметов быта. Ни посуды, ни одежды. Спали на кучах хвороста, на соломе, укрывались звериными шкурами, из них и одежду делали. Можно ещё пофантазировать, представить – это не так уж трудно, но не очень приятно. Одним словом, обитали в логовах. Что было хорошего – огонь. Возле него грелись, спасались от холода. Наверное, берегли, хотя тут неясно, возможно, умели его и добывать. А так – сплошные проблемы, проблемы выживания. Где найти пищу, как спасаться от холода, от хищников, от болезней.
– А по какому признаку вы находите жилые пещеры? Как определяете, где жилая, а где нет?
– Самым примитивным образом. Себя ставлю на их место. Что у них было, что можно найти? Почти ничего. Никаких металлических предметов, никакой керамики, ничего этого не было – ещё не изобрели. Было дерево – оно не сохраняется, – кость, обломки камня. Огонь! Надо искать его следы.
– А что оставляет огонь, кроме сажи и закопчённых стен?
– Угольки, кусочки древесного угля! Как ни странно, они могут сохраняться тысячелетиями. Вот их и надо искать. Разумеется, кроме каменных ножей, наконечников копий и стрел, каменных топоров и мотыг. Костёр жгли у входа, чтобы не задохнуться от дыма.
– Ага, сидели, грелись и мясо жарили. Мамонтовое.
– Если бы! Я думаю, они всегда голодные были, а уж когда удавалось добыть какого зверя, то за раз его тут же и съедали. Как волки. Их жизнь и была похожа на жизнь диких зверей и висела на волоске – как говорится, на грани выживания. И сколько погибало, сколько выживало – одному Богу известно. Мне представляется, что выживал один из десяти. И опять, что значит «выживал»? До какого возраста? Логично думать, что надо считать до возраста, когда человек может оставить потомство, то есть до двадцати – двадцати пяти лет. Иначе популяция вымрет.
– Так мало?
– Что поделаешь, жизнь была слишком суровой. Видимо, отдельные индивидуумы доживали до преклонного возраста, но я думаю, их было очень мало. Систематические голодовки, войны, болезни, эпидемии… Кое-где существовала вынужденная традиция освобождаться от ненужных членов общества.
– Убивали?
– Возможно, не убивали, а оставляли на умирание. Изгоняли. Немощных и нахлебников содержать было невмоготу.
– Это одно и то же.
– Что поделаешь, в мире так устроено: главное – сохранить популяцию, род, племя, чтобы оно продолжалось. Например, у хищных птиц, когда наступает голод, съедают самого слабого птенца в гнезде.
– Что, и у человека так было?
– Гоша, ты задаёшь вопрос, на который сам можешь ответить не хуже меня. Здесь можно только гадать. Некоторые исследователи считают, что у древних людей каннибализм был в норме. Ты сам знаешь, что он имел место даже в совсем недалёком прошлом. В любом случае пища, тем более белковая, у человека каменного века была драгоценностью, и он не пренебрегал любой. Сам подумай: вот в нашем суровом климате, чем питался древний человек зимой? Корешками сыт не будешь, даже трава – и та под снегом. Мамонта, оленя попробуй добыть. Если и загонят какого, то это бывает очень редкой такая удача. Вот лось выживает за счёт прутняка. Ивовый молодняк, бывает, подчистую выгрызает. А что человеку остаётся делать, чтобы зимой не умереть от голода? Наверняка и человечинку ели.
– Да, романтики мало.
– О романтике и говорить нечего. Романтика есть только у писателей, изображающих жизнь древних людей. Без романтики никто книгу читать не будет.
– Честно говоря, у меня как-то и интерес к этим троглодитам поуменьшился, – признался Егор. – Больно всё грубо и жестоко.
Роман, до сих пор не принимавший участия в разговоре, не выдержав, наконец, вмешался:
– Жизнь вообще груба и жестока. Это и есть дарвиновская теория эволюции и происхождения видов: слабый погибает, выживает сильнейший. Он же и оставляет потомство, и так из поколения в поколение совершенствуется вид, всё более приспосабливаясь к существованию. Так древний человек совершенствовался, пока не превратился в гомо сапиенс – человека разумного.
– Стойте, стойте! – Сметливый Агафон углядел пробел в дарвиновской теории. – Ты, Роман, говоришь, что выживает сильнейший, умнейший, трудолюбивый, а бедный и ленивый должен погибать?
– В принципе да, – вынужден был признать Роман, – хотя я сомневаюсь, что человек разумный сейчас совершенствуется по этой схеме.
– Вот-вот, я тоже об этом хочу сказать. Получается совсем наоборот, чем по дарвиновской теории, – не унимался Агафон, – самые бедные народы, например многие племена в Африке, усиленно размножаются, имея по десять и более детей в семье, в то время как богатые и успешные европейцы вымирают, имея двух, а то и одного ребёнка. И население в Африке растёт, а в Европе сокращается.
– Что ж тут не понять! – вмешался Стёпа. – Человеческий разум всё перевернул в мире, и прежние законы природы уже не работают. Я имею в виду людей. У нас всё по-другому. И потом, не надо забывать, что видимые изменения происходят через значительный период времени, нужны миллионы лет для этого.
– Осторожней, голову не разбейте! – предупредил Фемистокл, прервав разгоревшийся диспут. – Видите, свод понизился? Здесь в три погибели придётся сгибаться.
– Хорошо, хоть не ползком, – прокомментировал Егор, – шибко не люблю на карачках передвигаться.
Местами проход превращался в узкую наклонную щель, где протискивались боком. Завалы каменных обломков преграждали путь; узкий лаз, извиваясь, уходил в сторону и куда-то вниз. Ручей же, журчащий рядом, вдруг нырнул и с шумом исчез в небольшом отверстии на полу.
– Кстати, Фома, – вдруг перешёл на другую тему Стёпа, – куда уходит вода? Как я понимаю, не вся она выходит на поверхность. Проваливается в тартарары. Куда она девается, не в центр же земли?
– Знаешь, Стёпа, – признался Фемистокл, – я и сам об этом частенько задумываюсь. Ты же видел зимой полыньи вдоль по замёрзшему руслу Хамира. То же и по Бухтарме. Я думаю, это подземные воды пробиваются, выходя на поверхность, не дают замёрзнуть всей реке. Родники, ты это и сам знаешь. Но сколько-то воды действительно уходит куда-то низ. Я вот думаю, что эта вода скапливается где-то в горных породах. Ты же слышал про так называемые подземные моря и озёра? Скорее всего, это просто трещины в породах, заполненные водой. Иногда такие подземные воды даже в пустынях находят. Бурят скважины, качают воду, используют, и её бывает очень много.
– Фу ты, чёрт, чуть башкой не стукнулся! – пожаловался Рома. – Долго нам ещё карабкаться?
– Да вот же, почти пришли.
Своды подземной полости расширились, и путники очутились в обширной сухой камере, в дальнем конце которой слабо засветился выход на поверхность.
– Однако, заросло всё, – сказал Фемистокл, на корточках пробираясь к выходу сквозь густые ветви черёмух и колючей боярки. – Но это и хорошо – меньше любопытных глаз обнаружат лаз. Давненько я тут не был, – добавил он, озираясь и осматриваясь. – Однако, лет пятнадцать.
Щурясь, ослеплённые ярким светом, спелеологи вышли наружу. Конечно, всех интересовал вопрос, где они находятся. Это был сырой и тенистый лог, густо заросший осинником, под сводами которого буйно разрослись папоротник и типично таёжное разнотравье, сплошь закрывающее поверхность земли.
– Не так уж и далеко от вашей штольни, – заявил Фемистокл, – мы находимся в соседнем отщелке. Вот вам запасной выход, о котором я уже вам говорил. Причём гораздо более скрытный, чем штольня. Сюда никто не ходит, и им вполне можно пользоваться.
И он опять повторил то, что уже говорил и раньше:
– А штольню можно бы и замуровать.
Все промолчали, а Фома продолжал:
– Ну вот, я думаю, что здесь могли обитать пещерные люди. Сухо, лес рядом, есть дрова. А что ещё надо для существования людей? Естественно, пища. Летом собирали ягоды, корешки, весной – дикий лук, свежие ростки молодой зелени, осенью – орехи, калину, рябину. Зимой было туго. Делали силки, западни на птицу, зайцев. Конечно, голодали. Обо всём этом можно только догадываться. Охотились и добывали пищу мужчины, а женщины с детьми ждали их, сидя в пещерах, и поддерживали огонь.
– Я думаю, они ели и лягушек, и ящериц, и насекомых, – заявил Агафон.
– Всё возможно, и даже, скорее всего, – согласился Фома, – собирали птичьи яйца – всё шло в дело, всё, что живое. Давайте попробуем покопаться в почве – может, что и найдётся. Каменный обломок какой или уголёк.
Тут только вспомнили, что не догадались взять лопатку или какую другую захудалую ковырялку.
– Вот мы теперь, как те пещерные люди, должны приспосабливаться и придумывать себе инструмент из подручных материалов, – ворчал Роман. – И даже хуже. У тех хотя бы кость была от быка, лопатка, чтобы землю отгребать, а нам разве что палкой придётся её колупать.
Пока рылись – кто ножичком, кто деревянным сучком, – Фемистокл достал своё огниво – кремень, стальное крысало и клочок сухого мха. Молча высек огонь и стал разводить костёр прямо у входа перед гротом. Всем остальным этот способ добычи огня тоже был известен.
– Вот здорово, будем как те дикари, что здесь жили! – обрадовался Агафон.
– Как же, тут сидели. Горевали аль радовались – кто знает.
Егор подсел поближе к Фемистоклу:
– Фома, а куда они все делись? Жили, а от них самих никаких следов. От бронзового века хотя бы курганы с костяками, а от каменного ничего, кроме каменных молотков,
– Так ты сам подумай: полмиллиона лет прошло с тех пор – страшно представить. А может, и миллион.
– Целый миллион, и всё так и сидели, глядя на огонь?
– Сначала голышом бегали без огня – тепло же было. Когда похолодало, тут уж никак: или помирай, или огонь жги. Огонь и помог людьми стать. А уж как оплавился на костре металл – медь то была, – так всё куда быстрее пошло. Одно за другим: бронзовые орудия появились, гончарные изделия, одомашнивание скота, выращивание хлеба…
– Чудно это: в звериных шкурах костёр жгли, теперь мы жгём. И всё на одном месте.
Затея с костром всем понравилась. Раскопки бросили и стали помогать Фоме, подтаскивая кучи хвороста. Пылал жаркий огонь, и дым поднимался выше самой высокой пихты, клубы его и в пещеру норовили валом попасть.
– Мужики, а я нашёл следы троглодитов! – вдруг подал голос Агафон, разглядывающий портал пещеры. – Как вы не заметили: тут же весь вход закопчён!
– Где ты это увидел? – Рома со Стёпой встали со своих мест.
– Вот же: тру, тру – не оттирается, так копоть въелась! Кругом всё серое, а здесь чернота.
– Какая тебе копоть, когда это солнечный загар! Видишь, чернота только на внешней стороне, а дальше её нет.
Гоша со свечкой стал осматривать потолок, но слабый свет не пробивал чёрную тьму подземелья. Обитель вечного мрака не хотела отдавать свои тайны даже у своего выхода. Валы то ли дыма, то ли влажных испарений клубились под потолком, и за ними, высоко в глубине, Агафону что-то почудилось живое, тревожное, непонятное.
– Ой, Рома, кто это?
Две пары глаз огоньками сверкали в темноте, и не успел Агафон что-либо понять, как что-то рыхлое, мохнатое метнулось к выходу, едва его не задев. Груда перьев обдала волной воздуха, однако, бесшумно пронеслось.
– Фу ты, чучело пучеглазое! Пугач! – Как тут было не признать демона ночи – филина?
– Гоша, ты чего там разбушевался?
– Да вот чёрта глазастого гоняю.
– Ты его или он тебя?
– Пусть только попробует! Ишь, полетел, сослепу вот-вот на пень наткнётся!
Вокруг стоял, шумел, звенел и пел на разные голоса лес. Суетились, порхали птицы – всё больше мелкие, резвые и разноцветные. В котелке булькало варево с картошкой, а разведчики земных недр бурно обсуждали жизнь древних обитателей пещер. Фемистокл же, прежде чем расстаться, сказал:
– Как я и предполагал, вы немножко разочарованы, так как ожидали от пещеры троглодитов большего. Нет-нет, не возражайте, я вас понимаю. Но в следующий раз я могу показать вам одну вещь, которая вам обязательно понравится. Это подземный зал, где скопилась целая гора останков животных. Конечно, если вы желаете. Я её называю кладовой чудес, а ещё – палеонтологическим музеем.
– Ещё бы не желать! – возмутился Агафон. – Кто от такого откажется?
– А что за животные и как они там оказались? – удивился Роман. – Вы говорите какие-то фантастические вещи!
– А чёрт его знает, как они туда попали, – отвечал Фома. – Провалились сквозь землю, упали, разбились. Олени, быки. Насчёт носорогов, мамонтов ручаться не могу – не видел. А вот медведь есть, росомаха, рысь. Кости, рога, а некоторые мумифицировались – сохранились с шерстью.
– Получается, там у вас сплошные чудеса, – заметил Егор. – Мне уже хоть сейчас хочется там побывать!
– Чудеса – это верно, – заметил Фемистокл, – но на сегодня хватит, мне надо возвращаться, а в следующий раз – пожалуйста. Но я должен предупредить вас, – продолжал Фемистокл, – что по тому лазу бежит ручей и путь туда нелёгок. Туда ведёт узкий ход, и почти всю дорогу надо идти по воде и пригибаясь, чтобы не разбить голову, а метров пятьдесят придётся лезть на коленках, и всё по воде.
– Ну что ж, можно и сто метров пролезть нагишом, – расхрабрился Егор. – Как, идём?
– Конечно идём! – почти хором, одновременно ответили Роман с Агафоном, а Егор добавил:
– Жаль, что не сейчас и ждать целую неделю.
Кладовая чудес или пирамида жертвоприношений?
Июль – макушка лета и самая жаркая пора у сельского жителя, а у пчеловодов особенно. И не только потому, что температура за 30 градусов, а оттого, что этот месяц кормит пасечника весь год. Как ни в какой другой месяц, трудятся пчёлы, мёд только успевай откачивать, а тут ещё и сено надо накосить и от дождей сохранить. Про заготовку дров можно не упоминать – за это дело можно взяться и в сентябре, и в октябре.
– Не поработаешь летом, – зимой лапу будешь сосать, – не раз говорил Пётр Иванович, но добавлял: – Но и детства нельзя лишать ребят. Детство – оно бывает одно у человека, и каким оно будет, таким этот человек и вырастет: хорошим или плохим. А что такое хороший человек? Не столь важно, образованный он или нет, главное, чтобы жил честно, зарабатывал на жизнь праведным трудом и был порядочным человеком во всём. А корысть, алчность – она до добра не доводит. Душу золотому тельцу никак нельзя продавать – так и мать родную забудешь. Жадность, страсть к обогащению – этот порок не лучше наркомании или алкоголизма, сколько людей он погубил!
Слова есть слова, а собственный пример, тем более родного отца, куда лучше любых нравоучений. Роман со Степаном старались, как могли, помогая отцу на пасеке, но час-полтора перед сном – это их время. Солнце клонится к закату, а оба вместе с Верой бегут на водопады Большой Речки, где успевают и окунуться в ледяные воды хрустальной реки, прыгая с утёса, и половить хариуса в глубоком омуте под скалой. Но есть дни, когда позарез хочется уйти в лес, погрузиться в его объятия и забыться хотя бы на короткое время, отдохнуть от забот и унять эту гонку не только изнуряющего физического труда, но и морального напряжения от гнетущих забот. Теперь же братьев одолевали мысли: а что же сейчас там, в нашем Подземном городе?
Как принято в крестьянских семьях, в летнюю пору в пять утра все уже на ногах. Мать готовит завтрак, отец чинит инвентарь. Роман встал с приподнятым настроением: сегодня Фома обещал сводить их в пещеру, где скопилась целая гора останков животных. Оба они со Стёпой с нетерпением ждали этот день и с родителями договорились загодя. Согласия-то добились, но у Марфы остались сомнения. Частые отлучки сыновей из дома были ей непонятны и вызывали недовольство.
– И что вас туда тянет? То была тайга, теперь какая-то каменоломня. Что там за коврижки с мёдом? Стёпе нынче поступать в институт, а он всё в лес смотрит.
Роман хотел сказать, что с учёбой у них всё в порядке, но его опередил Стёпа, неожиданно заявив:
– Рома, мама права – я остаюсь.
«Странно, – подумал Роман, – для Стёпы это необычно». Но он не привык кому-либо навязывать своё мнение, убеждать или отговаривать и промолчал, согласившись, что, возможно, и мама, и Стёпа правы: поступление в вуз куда важнее всего остального.
Когда Роман с Егором и Гошей спустились в Подземный город, Фемистокл уже ждал их.
– Вещи, одежду можно, как рюкзак, приспособить на спине или на голове, – поучал он. – Раздетым-то в том подземелье будет прохладно. Но это ещё не всё, – добавил он, – в одном месте там вода доходит до живота, и так метров семьдесят надо брести, принимая ванну.
– Что же там, озеро? – спросил Роман.
– Озеро не озеро, а понижение, заполненное водой. Зато там можно идти на ногах, хотя и согнувшись в три погибели.
– Пугайте, не пугайте – нам не привыкать, и мы не откажемся, – изрёк неунывающий Егор. – Подземелья тут везде, и мы сами уже стали почти пещерными людьми.
– Ага, троглодитами, – согласился Гоша, – мне нравится это слово.
– Наоборот, в этом слове слышится какое-то неуважение, – возразил Роман. – Иногда этим словом называют некультурных, грубых и нечистоплотных людей, хотя, думаю, это не совсем правильно. Одно дело – опустившиеся современные люди, и совсем другое – первобытные люди, у которых действительно не было условий для нормальной жизни. Они, эти троглодиты, хоть и жили в антисанитарии, но всё же были людьми, и другого выхода у них не было. Ходили в звериных шкурах, спали на земле или в лучшем случае на куче соломы, и где уж там было мыться, живя в пещере.
– Представляю, какие шли от них ароматы! – не удержался Егор. – Только и искупаться разве что летом на реке, а потом всю зиму трястись от холода, сидя у костра.
– Какое уж тут мытьё, когда одни мысли, чего бы пожрать и как убежать от медведя, чтобы он тебя не съел! – поддакнул Гоша.
Тут они подошли к малоприметному лазу, скрытому в боковой расщелине. Ручей, мимо которого они шли, скрывался в нём, протекая бесшумно и мирно.
– В общем, я вас предупредил, – сказал Фома, прежде чем нырнуть в дыру высотой гораздо меньше человеческого роста. – Не спотыкайтесь, будьте осторожны, и аккуратней со свечками. Не забывайте, что здесь всюду вода. А верхнюю одежду лучше снять, – добавил он, раздеваясь и запихивая брюки в рюкзак. – Так-то лучше будет, потом в сухое переоденемся.
Узкий и тесный ход, похожий на нору, извиваясь то влево, то вправо, уходил куда-то в сторону, а ручей, по руслу которого почти всё время приходилось идти, вдруг превратился в озеро.
– Не бойтесь, здесь неглубоко, – оборачиваясь к своим спутникам, предупредил Фемистокл, шедший первым. – Бывает по-разному, – сказал он, осторожно погружаясь в воду, – то по колено, а иной раз бывает и по пояс. Бр-р – холодна водичка, но куда денешься, любознательность требует жертв. Такие места, когда подземная галерея с водой то ныряет вниз, то, наоборот, поднимается вверх, спелеологи называют сифонами.
– Здесь есть некоторая неточность,– поправил Роман, – сифон – это когда вода, чтобы перелиться в нижний сосуд, должна подняться выше верхнего сосуда.
– Да, такое бывает в карстовых пещерах, – согласился Фемистокл. – Вообще, вода каких только не прокладывает хитроумных лабиринтов под землёй. А безумцы, называющие себя спелеологами, потом лезут во все эти промоины.
– Ага, вроде нас, – поддакнул Агафон. – Не лучше лягушки лезем на карачках.
Преодолев озерко, оказавшееся не более сорока метров длиной и глубиной чуть выше колена, путники вступили в узкий и косой лаз, похожий на щель, где надо было продвигаться, изогнувшись и упираясь руками в одну из стен. Зато ручей скрылся в глубокой промоине и можно было идти, а скорее пробираться посуху.
– Теперь совсем близко, – обнадёжил Фемистокл, когда лаз выпрямился, превратившись в подземный коридор, где можно было распрямиться и стать во весь рост.
Все приободрились, хотя холод давал о себе знать и каждый из друзей мечтал о костре. Пробираясь через завалы каменных глыб, свалившихся с потолка, Егор вдруг понял коварство подземного хода, выразив вполне обоснованное опасение:
– А ведь эта пещера может оказаться ловушкой. Что, если поднимется вода и затопит ход?
– Я думаю, что это не произойдёт так быстро и спелеологи успеют выбраться, – отвечал Фемистокл, добавив: – Хотя надо быть всегда настороже и помнить, что пещеры всегда таят непредвиденные опасности.
Вся операция с проникновением в кладовую чудес заняла не более часа и прошла без заминок и происшествий. Вскоре все очутились в довольно обширном каменном зале, хотя и пыльном, но с почти ровным полом и высоким потолком. Чёрные каменные стены, будто заглаженные, и такой же потолок, сложенный монолитными скалами. Ручей, до сих пор неотступно сопровождавший путешественников, журча, скрывался в небольшой воронке в дальнем конце этой подземной камеры. Увидев это, все стали натягивать на себя одежду, а Егор сказал:
– Жаль, не прихватил с собой ватник. В следующий раз обязательно возьму.
Ничего особенного путники не увидели, лишь вдали чуть проглядывала груда камней в виде пирамиды. Осмотревшись, Агафон спросил:
– Ну и где же богатства вашей кладовки? Пока ничего не видно.
– Тут, тут сокровища, никуда они не делись, – отвечал Фемистокл, – сейчас покажу.
Они прошли с десяток метров и остановились возле той самой кучи, сложенной вперемешку из обломков камней и земли, среди которых кое-где виднелись белевшие кости.
Егор и Гоша разочарованно глядели на этот хлам, так как ожидали увидеть совсем другое.
– Вы не думайте, что здесь останки баранов и лошадей ближайшего колхоза, – заметив равнодушие и недоумение ребят, сказал Фемистокл, – тут всё древнее, поверьте мне. Возможно, времён мамонтов и шерстистых носорогов, хотя, признаться, останков их я не находил. Всё больше лошади-гиппарионы, бизоны, олени. Я смотрю на вас, ребята, – вы, конечно, надеялись увидеть мумии пещерных людей?
– Мумии не мумии, но это скорее кладбище, чем сокровищница, – заметил Егор, – куча останков неведомых зверей, невесть как здесь оказавшихся.
– Выходит, что так, – согласился Фемистокл, – кладбище животных, погибших в результате несчастного случая. Тут, если покопаться, много интересного можно узнать, – продолжал он. – Это как хранилище древностей, животных, обитавших в наших краях тысячи лет назад. Словом, музей в природе.
– Да, на таких останках и вся наука палеонтология построена, – поддержал Роман. – Кости, скелеты, а что ещё может сохраниться за тысячелетия? Костей мамонтов и носорогов мы насмотрелись на РОРе в Зыряновске, – вспомнил он. – Значит, и здесь похожая фауна. Выходит, все они провалились в какую-то дыру с поверхности? Что там было – западня, ловушка?
– Насчёт мамонтов и носорогов утверждать не могу, – сказал Фома. – Все животные, что здесь есть, провалились с поверхности через промоину на земле, а для гигантов воронка, видимо, была мала. Скорее всего, это была небольшая естественная щель-промоина. Такой ход вряд ли мог выкопать древний человек, но, возможно, он пользовался ею как ловушкой.
– А где эта воронка-западня на поверхности? Вы видели её?
– В том-то и дело, что не видел и не нашёл, хотя пытался её найти, – отвечал Фома. – Она непостижимым образом исчезла, а если бы была, охотники бы её знали.
При этих словах все подняли головы и, вытянув вверх свечки, стали разглядывать потолок, где действительно угадывалась воронка и свод поднимался ввысь. Однако слабый свет терялся в непроницаемом мраке подземелья, едва выхватывая из чёрной тьмы ближайшие выступы скальной породы. Никакого света не проглядывалось, на что Фемистокл сказал:
– И не увидите – видимо, эта промоина давно завалилась. Закрылась, так сказать.
– Интересно бы поискать этот коварный провал на горе, – заметил Егор, а Агафон добавил: – И порыться в этом ворохе, груде костей, свалившихся бог знает сколько тысяч лет назад.
На что Роман с неудовольствием заметил:
– Тебе бы только самовольничать! Зачем тебе эти останки, если ты в них не разбираешься? Сходи на РОР – там тебе покажут и мамонта, и носорога. Жаль, Стёпа здесь не побывал.
Фемистокл промолчал, и всем было ясно, что он такого же мнения, как и Роман, но в это время Агафон взволнованным голосом вдруг воскликнул:
– Глядите, что я нашёл! Похоже на человеческий череп, только почему-то очень маленький.
Фома молча и с явной неохотой подошёл к нему:
– Да, есть тут и человеческие останки. Я два черепа находил – думаю, они детские. Лучше не будем их трогать. Я специально их прикрываю землёй – пусть покоятся с богом.
– Трилобиты! – выпалил Агафон. – Пещерные люди!
– Да не трилобиты, а троглодиты, дурья голова! – грубовато оборвал его Роман. – И вообще, мне не нравится, когда неуважительно говорят о древних людях. Трилобиты – это древние морские существа, что-то вроде ракообразных.
Все промолчали, хотя мучительный вопрос возник сразу: откуда здесь взялись человеческие останки и что это было – преступление или несчастный случай? Роман же вспомнил слова алтайца: «Эрлик кушает людей». Не было ли это следами древних жертвоприношений, через которые в далёком прошлом в своих верованиях прошли многие народы? Если это так, то кучу останков можно назвать пирамидой жертвоприношений. Кто-то погиб в результате несчастного случая, провалился в дыру на поверхности, кого-то принесли в жертву. Возможно, не только животных.