Лиза Клейпас
Сладкий папочка
– Все хорошо, – шептал он. – Моя сладкая, сладкая... все хорошо.
Но ничего хорошего не было. Я подумала, что, когда Харди уедет, мне все будет не в радость. Я выжидала некоторое время, пока не почувствовала, что в состоянии удержаться на ногах, затем соскользнула и чуть не упала на землю. Харди протянул руку, чтобы удержать меня, но я отшатнулась от него. Я почти не видела его, такой туман стоял у меня перед глазами.
– Не прощайся со мной навсегда, – сказала я. – Прошу тебя.
Видимо, осознав, что как раз этого-то он для меня сделать не может, Харди промолчал.
Я знала, что позже снова и снова буду вспоминать и проигрывать эту сцену, размышляя, что бы я могла еще сказать и сделать.
Но тогда я просто повернулась и ушла, не оборачиваясь.
Мне часто потом в жизни приходилось сожалеть о брошенных сгоряча словах.
Но никогда я так не жалела о сказанном, как о том, что я тогда так и не высказала.
Глава 10
Угрюмый и замкнутый подросток – явление распространенное. Желания подростков неистовы и чаще всего невыполнимы. А взрослые тем временем подливают масла в огонь, считая твои проблемы ерундой, и все потому, что ты подросток.
Время лечит сердечные раны, говорят они и почти всегда оказываются правы. Но только не в моем случае с Харди. Долгие месяцы – все зимние каникулы и после – я жила по инерции, ходила все время расстроенная и мрачная, так что от меня не было толку ни окружающим, ни мне самой.
Другой причиной моей угрюмости стал мамин бурный роман с Луисом Сэдлеком. Их отношения вызывали у меня бесконечное недоумение и жуткое негодование. Если между ними когда-нибудь устанавливался мир, то я этого не замечала. Чаще всего они вели себя друг с другом как кошки в мешке.
Луис вытащил на свет все самое худшее, что было в маме. Она стала выпивать вместе с ним, хотя никогда раньше и в рот не брала спиртного. Она стала агрессивной, чего раньше за ней не замечалось: она то и дело толкала, раздавала тычки и шлепки – и это мама, которая всегда так трепетно относилась к своему личному пространству. Сэдлек выискивал и культивировал в ней ее животное начало, которого у матерей быть не должно. Я жалела, что она такая красивая и блондинка, мне хотелось, чтобы она, как другие матери, ходила дома в переднике и посещала церковь.
Что меня еще раздражало, так это смутное понимание того, что мамины с Сэдлеком взаимные нападки, ругань, склоки и ревность являлись своего рода любовной игрой. Слава Богу, Луис редко наведывался к нам в трейлер, но я, как и все на ранчо Блубоннет, знала, что мама проводит ночи в его красном кирпичном доме. Иногда она возвращалась домой с синяками на руках, с помятым от недосыпания лицом, с расцарапанными до красноты его щетиной шеей и подбородком. Такое матерям тоже не к лицу.
Не знаю, радостью были для мамы отношения с Луисом Сэдлеком или наказанием. Наверное, Луис казался ей сильным мужчиной. Бог видит, она не первая обманывалась, принимая жестокость за силу. Наверное, женщине, которой так долго, как маме, приходилось заботиться о себе самой, подчинение кому-то, даже если это нехороший человек, приносит облегчение. Я и сама не раз, уже изнемогая под грузом ответственности, мечтала, чтобы хоть кто-нибудь разделил ее со мной.
Луис, надо признать, умел был обаятельным. Даже самый плохонький мужичонка в Техасе обладает тем заманчивым внешним лоском и вкрадчивой манерой в обращении, а также талантом рассказчика, на которые так падки женщины. Сэдлек, казалось, искренне любил маленьких детей: они безоговорочно верили всему, что бы он там им ни наплел. У Каррингтон рядом с ним тоже рот всегда был до ушей, что опровергало расхожее мнение о том, будто дети инстинктивно знают, кому доверять.
Меня, правда, Луис не любил. В этом смысле я была в нашей семье исключением. Я на дух не выносила все то, что так впечатляло в нем маму, – этакую демонстрацию мужественности, бесконечные красивые жесты, имеющие целью показать его безразличное отношение к вещам, к материальной стороне жизни: у него, мол, всего полно. Шкаф у Луиса прямо ломился от сшитой на заказ обуви. У Луиса даже имелась пара сапог за восемьсот долларов из слоновьей кожи из Зимбабве. И сапоги эти стали в Уэлкоме притчей во языцех.
Но однажды, когда Луис с мамой и еще двумя парами отправились на танцы в Хьюстон, ему не разрешили пронести внутрь серебряную фляжку с выпивкой. Тогда он не долго думая отошел в сторонку, вытащил свой складной охотничий нож «Дозье» и прорезал в сапоге длинную узкую полоску, чтобы уместить там фляжку. Позже мама, рассказав мне, как все было, назвала его поступок глупым жестом и нелепой расточительностью. Однако в последующие месяцы она так часто вспоминала об этом, что я догадалась: на самом деле она восхищалась широтой и красотой этого жеста.
Таков был Луис – на все был готов, лишь бы пустить пыль в глаза, показать, что у него денег куры не клюют, хотя в действительности был ничуть не богаче всех остальных. Трепло он был хорошее, этот Луис. Откуда у него брались деньги на расходы, которые, бесспорно, превышали доход от парка жилых трейлеров, никто вроде бы не знал. Говорили, будто он подторговывал наркотиками. Поскольку жили мы у самой границы, для любого, кто желал рискнуть, дело это было нехитрое. Не думаю, чтобы сам Луис курил или нюхал наркотики. Он предпочитал алкоголь. И вряд ли ему докучали угрызения совести из-за того, что он впаривает эту отраву приезжавшим домой на каникулы учащимся колледжей или местным жителям, предпочитавшим бутылке «Джонни Уокер» более действенное средство уйти от реальности.
Когда я не была поглощена мыслями о маме с Луисом, то полностью была занята Каррингтон, которая в то время делала свои первые неуверенные шаги. Ковыляя, как подвыпивший полузащитник из американской футбольной команды, только маленький, она пыталась совать свои крошечные мокрые пальчики в розетки, точилки для карандашей и банки из-под кока-колы. Из травы, словно пинцетом, она вытаскивала жуков и окурки, подбирала с ковра старые заскорузлые кукурузные хлопья и все без разбора тянула в рот. Пытаясь самостоятельно есть ложкой с изогнутой ручкой, она разводила такой свинарник, что мне иногда приходилось вытаскивать ее из-за стола и обливать из шланга. За домом в патио я держала огромную пластмассовую лоханку для мытья посуды из «Уол-марта», в которой Каррингтон играла и плескалась под моим надзором.
Когда она начала говорить, то мое имя в лучшем случае у нее звучало как «Би-Би», и всякий раз, требуя чего-то, она произносила его. Она любила маму и рядом с ней загоралась, как светлячок, но когда болела, капризничала или чего-то боялась, тянулась ко мне, а я к ней. Мы с мамой никогда это не обсуждали и никогда над этим особо не задумывались, просто так было, и все. Каррингтон была моим ребенком.
Мисс Марва просила нас навещать ее как можно чаще, аргументируя это тем, что без нас у нее слишком тихо. Она так и не приняла назад Бобби Рэя. Теперь уж вряд ли у нее кто-нибудь появится, сказала она: все мужчины ее возраста такие, что без слез не взглянешь, либо уж совсем какие-то придурковатые, а иной раз и то, и другое вместе. Каждую среду во второй половине дня я возила ее в «Агнец Божий»: она вызвалась там готовить, участвуя в благотворительной программе «Еда на колесах», а в церкви имелась коммерческая кухня. С Каррингтон на коленях я отмеряла ингредиенты, помешивала в мисках и кастрюлях, а мисс Марва тем временем обучала меня азам техасской кулинарии.
Под ее руководством я лущила початки молочной сахарной кукурузы, обжаривала зерна в свином жире, добавляла туда молоко со сливками и, не переставая помешивать, доводила все это до готовности, когда от запаха начинали течь слюнки. Я научилась готовить куриный стейк под белым соусом и бамию с кукурузной мукой, обжаренную в раскаленном жире, варенную с костью от окорока фасоль и зелень репы под острым соусом, узнала даже секрет торта «Красный бархат» в исполнении мисс Марвы, который она строго-настрого наказала готовить только тому мужчине, от которого я хочу получить предложение.
Сложнее всего было научиться готовить курицу с клецками, как это делала мисс Марва, потому что рецепта этого блюда у нее не имелось. Но оно было таким восхитительным, с таким богатым и насыщенным вкусом, что хоть плачь, так и таяло во рту. Сначала она насыпала горку муки, добавляла к ней соль, яйца и сливочное масло и перемешивала все это руками. Затем раскатывала получившееся тесто в пласт, нарезала его длинными полосками и бросала в кипящий куриный бульон. Едва ли найдется на свете болезнь, которую не могут вылечить курица с клецками. Сразу после отъезда Харди Кейтса из Уэлкома мисс Марва наварила их мне целую кастрюлю, и они на время даже облегчили мою сердечную боль.
Я помогала развозить контейнеры «Еды на колесах», а мисс Марва в это время сидела с Каррингтон.
– Либерти, тебе что, не задали уроков? – спрашивала она меня, на что я неизменно отрицательно мотала головой. Я их теперь почти никогда не делала. Я посещала абсолютный минимум уроков, чтобы только не прослыть конченой прогульщицей, и о своем будущем после окончания средней школы больше не задумывалась. Раз уж маме теперь плевать на мои перспективы и на мое образование, решила я, то и мне тоже на это плевать.
Люк Бишоп какое-то время приглашал меня куда-нибудь, когда приезжал из Бейлора, но я постоянно отказывала, и его звонки постепенно прекратились. Мне казалось, будто после отъезда Харди внутри у меня что-то отключилось, и я не знала, каким образом и когда оно снова включится. Я попробовала секс без любви и любовь без секса – и не хотела ни того, ни другого. Мисс Марва посоветовала мне начать жить, ориентируясь только на свои маячки, но смысла этого выражения я не понимала.
Исполнился почти год маминому роману с Луисом, когда она с ним порвала. Она очень спокойно переносила его буйные выходки, но даже ее терпению пришел конец. Это случилось в дешевом ночном клубе, куда они однажды поехали потанцевать. Когда Луис отлучился в туалет, какой-то подвыпивший ковбой – из настоящих, работавший на маленьком загородном ранчо в десять тысяч акров – угостил маму порцией текилы.
Техасские мужчины имеют отличие от большинства других: они буквально трясутся над своей собственностью. Здесь огораживают свою территорию и спят с дробовиками, прислонив их к ночным тумбочкам, чтобы в случае чего защитить свои дома. Приставание к чужой женщине считается достаточным основанием, чтобы оправдать убийство. Поэтому ковбою, хоть он и был пьян, следовало, конечно, проявить осмотрительность. Многие соглашались с тем, что Луис имел полное право вышибить из него мозги. Однако он набросился на ковбоя с какой-то просто нечеловеческой яростью, превратив его на парковке для машин в кровавое месиво, чуть не забив до смерти своими сапогами на двухдюймовых каблуках. После этого Луис залез в свою машину и достал оттуда пистолет – видно, собирался прикончить беднягу, и только вмешательство пары друзей, которые были с ними, предотвратило смертоубийство. Самое странное, как позже рассказывала мне мама, ковбой тот был гораздо крупнее Луиса, и, по всем расчетам, это он должен был бы отметелить Луиса. Однако подлость порой оказывается сильнее мускулов. Увидев, на что способен Луис, мама с ним порвала. Этот день стал самым счастливым для меня за все время после отъезда Харди.
Долго счастье, однако, не продлилось. Луис никак не желал оставить ее – и нас вместе с ней – в покое. От его непрекращавшихся ни днем, ни ночью звонков у нас гудело в ушах, а Каррингтон капризничала от того, что ей не дают спать. Луис постоянно следовал за мамой на машине, выезжала ли она на работу, куда-нибудь поесть или в магазин. Он часто ставил свой автомобиль перед нашим домом и следил оттуда за нами. Однажды я вошла в спальню переодеться и собралась было уже стянуть с себя футболку, как увидела, что он пялится на меня через заднее окно, выходившее на соседнее фермерское поле.
Удивительно, сколько людей все еще уверены, будто настойчивое преследование – одно из проявлений ухаживания. Некоторые говорили маме, что никакое это не преследование, преследуют только знаменитостей. А когда она в конце концов обратилась с заявлением в полицию, там и слушать ее не захотели. Ситуация, на их взгляд, выглядела так, будто двое просто никак не могут друг с другом поладить. Маме стало стыдно, как будто она была в чем-то виновата.
Хуже всего, что тактика Луиса сработала. Он осаждал маму до тех пор, пока она не сочла, что возвращение к нему – самый простой выход из создавшегося положения. Она даже попыталась убедить себя в том, что хочет быть с ним. А по-моему, это было никакое не ухаживание, а самый обыкновенный шантаж.
Их взаимоотношения сильно изменились. Может, Луис и вернул маму физически, но она уже не принадлежала ему так, как прежде. Он, да и все вокруг знали, что, будь ее воля, будь у нее уверенность, что он не станет ей больше досаждать, она скорее всего сбежала бы от него. Я говорю «скорее всего», потому что, как мне казалось, в ней еще оставался некий ужасный осколок былого, который тянул ее к нему и заставлял ему подчиняться, подобно тому, как язычок замка приводится в движение бородкой ключа.
Однажды вечером – я только что уложила Каррингтон спать – послышался стук в дверь. Мамы не было: они с Луисом уехали в Хьюстон поужинать и посмотреть шоу.
Не знаю почему, но когда полицейские стучат в дверь, сразу понимаешь, что это стучат они, и от удара костяшек их пальцев сводит позвоночник. Услышав этот беспощадный властный стук, я сразу поняла: что-то случилось. Я открыла дверь и увидела на пороге двух мужчин из полиции. Их лиц я не могу вспомнить до сих пор. Помню только их форменную одежду – голубые рубашки, синие брюки и щитообразные эмблемы с вышивкой маленькой планеты Земля с двумя красными полосами поперек.
В памяти мгновенной вспышкой возникла минута, когда я в последний раз видела маму тем вечером. Я молча, но с раздражением наблюдала за тем, как она в джинсах и на высоких каблуках идет к двери. Несколько ничего не значащих замечаний, обещание вернуться скорее всего только под утро. Я, пожав плечами, ответила: «Ради Бога». Заурядность этого разговора потом мучила меня. Ведь когда видишь человека в последний раз, то кажется, должно быть сказано что-то значительное. Но мама ушла из моей жизни с мимолетной улыбкой, напомнив лишь, как следует запереть за ней дверь.
Полицейские сказали, несчастный случай произошел на восточной автостраде (соединявшая штаты магистраль «1-10» тогда еще не была достроена), где фуры ездили как хотели. И днем, и ночью по меньшей мере четверть всех машин на этой дороге составляют грузовики, они возят грузы на пивоваренные и химические заводы и оттуда. Кроме того, полосы на этой дороге были узкие, а поле зрения водителя сильно ограничено.
Луис проехал на красный свет на подъезде к автомагистрали и столкнулся с идущим навстречу грузовиком. Водитель грузовика отделался незначительными ушибами. Луиса пришлось вырезать из машины автогеном. Его отвезли в больницу, где он через час скончался от обширного внутреннего кровотечения.
Мама погибла сразу.
Она и понять ничего не успела, сказал полицейский. Это должно было послужить мне утешением, вот только... на какую-то долю секунды она, я думаю, все поняла. Наверное, все слилось для нее в одно неясное пятно, показалось, что мир раскалывается на куски, – и мгновенная вспышка боли, которую человеческое тело не в состоянии вынести. Не знаю, парила ли она потом в воздухе над местом катастрофы, взирая с высоты на то, что с ней стало. Хотелось верить, что за ней спустились ангелы, что радость в предвкушении встречи с небесами превысила ее печаль от того, что приходится оставить нас с Каррингтон одних, и что мама, когда захочет, всегда сможет выглянуть в щелочку между облаками и посмотреть на нас оттуда, как мы тут без нее. Однако я никогда не была сильна в вере. Точно я знала только одно – моя мать ушла туда, куда я за ней не могу последовать.
Тут я наконец поняла смысл сказанного мисс Марвой о том, что нужно жить, ориентируясь на свои маячки: когда пробираешься в темноте, нельзя ждать, что путь тебе осветит кто-то другой, делать это нужно самой. Нужно полагаться на то, что горит в тебе. Иначе собьешься с пути. Именно это и произошло с мамой.
А я знала: случись такое со мной, у Каррингтон никого больше не останется.
Глава 11
У мамы не было ни страховки, ни каких бы то ни было существенных накоплений. Таким образом, мне оставались: дом на колесах, кое-какая мебель, машина и двухлетняя сестра. Кроме этого, у меня имелось среднее образование, но никакого опыта работы. И со всем этим мне предстояло жить. Предыдущие два лета и все свободное от школы время я проводила с Каррингтон, а это означало, что рекомендации для устройства на работу я могла получить только у той, кого до последнего времени возили в детском креслице на заднем сиденье машины.
Шок в такой ситуации играет положительную роль. Он позволяет справиться с горем, дистанцировавшись от своих переживаний. Мне первым делом нужно было организовать похороны. Я раньше никогда не переступала порога похоронного бюро. Мне всегда представлялось, что в подобных конторах жутковато и печально. Несмотря на мои заявления о том, что я не нуждаюсь в помощи, мисс Марва все же поехала со мной. Сказала, что когда-то встречалась с директором похоронного бюро, мистером Фергусоном, который теперь овдовел, и ей якобы хочется увидеть, сколько волос сохранилось у него с тех пор на голове.
Как выяснилось, немного. Но мистер Фергусон оказался на редкость приятным человеком, а похоронное бюро – желтовато-коричневым кирпичным зданием с белыми колоннами, светлым и чистым, с интерьером, оформленным в виде уютной гостиной. В зоне приема посетителей стояли синие твидовые диваны и журнальные столики, на которых лежали большие альбомы, на стенах были развешаны пейзажи. Мы угощались печеньями из фарфоровой тарелки и пили кофе из большого серебристого кофейника. Когда мы начали разговор, я с благодарностью оценила то, как незаметно мистер Фергусон подвинул нам через стол коробку с носовыми платками. Я не плакала, все мои чувства, кажется, были заморожены, но мисс Марва истратила полкоробки.
У мистера Фергусона было умное, доброе, мягкое лицо с обвисшими, как у бассета, щеками, с карими, похожими по цвету на растопленный шоколад глазами. Он дал мне брошюру под названием «Как пережить горе. Десять правил» и тактично поинтересовался, не упоминала ли когда-нибудь мама о том, что отдала распоряжения относительно своих похорон.
– Нет, сэр, – твердо ответила я. – Она вообще никогда ничего не планировала. Ей, чтобы выбрать еду из меню в кафетерии, и то требовалась целая вечность.
Складки у внешних уголков его глаз стали глубже.
– Моя жена тоже была такая, – сказал он. – Некоторые все всегда планируют, а некоторые просто живут как живется. Ни в том, ни в другом нет ничего дурного. Я сам из тех, что планируют заранее.
– Я тоже, – сказала я, хотя это было вовсе не так. Я всегда брала пример с мамы и жила одним днем. Однако теперь мне хотелось стать другой, я просто обязана была стать другой.
Раскрыв книгу с ламинированными страницами прайс-листов, мистер Фергусон ознакомил меня с основными статьями похоронных расходов.
Последовал длинный перечень всего необходимого, на что требовались деньги: место на кладбище, налог, некролог, бальзамирование, укладка волос и грим, бетонный саркофаг, катафалк, музыка, надгробие.
Господи, как же дорого умирать.
Если отказаться от кредита, то похороны грозили съесть все оставшиеся после мамы деньги. Однако я относилась к долгам с предубеждением. Я видела, что случалось с теми, кто начинал медленно, но верно скатываться в эту пропасть. Выкарабкаться из нее чаще всего уже не удавалось. Мы жили в Техасе, где не существовало какой бы то ни было социальной защиты, которая позволила бы нам как-то сводить концы с концами. Единственная страховка – это родня. Но я была слишком горда, чтобы разыскивать каких-то неизвестных родственников, совершенно чужих мне людей, и обращаться к ним за подаянием. Я поняла, что хоронить маму нужно на те скудные средства, которые у меня были, и от этой мысли в горле у меня защипало, а глаза обожгло слезами.
Я сказала мистеру Фергусону, что мама не ходила в церковь, а стало быть, похороны нужны нерелигиозные.
– Нерелигиозных похорон быть не может, – возразила мисс Марва и от шока, вызванного моими словами, внезапно перестала плакать. – В Уэлкоме такого не бывает.
– Тебя это удивит, Марва, – сказал мистер Фергусон, – но у нас в городе есть атеисты. Просто они не трезвонят об этом на всех перекрестках. Иначе их дома станут осаждать протестанты-фундаменталисты с горшками бегоний и кексами.
– Неужто ты стал безбожником, Артур? – удивилась мисс Марва, на что мистер Фергусон улыбнулся:
– Нет, мэм. Но я пришел к заключению, что некоторым лучше остаться неспасенными.
Обговорив все важные моменты маминых атеистических похорон, мы перешли в демонстрационный зал, где в несколько рядов стояли гробы общим числом штук тридцать. Мне и в голову не приходило, что выбор окажется так велик. Можно было выбирать не только материал для изготовления гроба, но даже обивку – бархат или шелк почти любого цвета. Узнав, что на выбор предлагаются даже разные по жесткости матрасы для постели гроба, я вконец лишилась присутствия духа. Как будто для покойника это имеет какое-то значение.
Более элегантные гробы, например дубовый, во французском провинциальном стиле, ручной отделки, или стальной под бронзу с расшитым подголовником, стоили по четыре-пять тысяч долларов. Гроб в дальнем углу зала оказался самым ярким. Это было что-то невообразимое – расписанный вручную пейзажами в духе Моне с водоемами, мостиком и цветами, в желтых, синих, зеленых и розовых тонах. Внутри лежала стеганая постель из голубого шелка с подушкой и покрывалом в тон.
– Красота, правда? – спросил мистер Фергусон, робко улыбаясь. – Один из наших поставщиков в этом году начал продвигать художественные гробы. Боюсь, только, на вкус жителей нашего маленького городка они уж чересчур затейливы.
Я захотела такой маме. Пусть он на вид чертовски вульгарный и претенциозный, пусть под землей на глубине в шесть футов его никто не увидит, мне не было до этого дела. Если спать вечным сном, то на шелковых подушках в уединенном саду, скрытом под землей.
– Сколько он стоит? – спросила я.
Мистер Фергусон надолго задумался, а когда ответил, голос его прозвучал очень тихо:
– Шесть тысяч пятьсот, мисс Джонс.
Я могла позволить себе потратить, наверное, только десятую долю этой суммы.
У бедных людей выбор в жизни невелик, и обычно об этом редко задумываешься. Просто стремишься получить лучшее из того, что возможно, а если придется, то обходишься без этого и надеешься, что, Бог даст, ты не будешь стерт с лица земли какой-то неподвластной человеку силой. Но случаются моменты, когда становится больно от бессилия, когда чего-то хочешь всем своим существом и знаешь, что никогда не сможешь этого получить. Вот и я, выбирая гроб маме, чувствовала то же. И восприняла это как предзнаменование грядущего. Дом, брекеты и одежда для Каррингтон, образование – все, что поможет нам ползти по глубокой траншее между белой голытьбой и средним классом, требовало денег больше, чем я в состоянии была заработать. Не знаю, почему я никогда раньше, при жизни мамы, не понимала серьезности своего положения. Почему я жила так беспечно и легкомысленно? К горлу подкатила дурнота.
На негнущихся ногах я последовала за мистером Фергусоном туда, где стояли гробы эконом-класса, и выбрала лакированный экземпляр из соснового дерева с обивкой из белой тафты за шестьсот долларов. Потом мы вернулись к ряду памятников и надгробных камней, и я присмотрела на мамину могилу бронзовую прямоугольную табличку. Я поклялась себе, что когда-нибудь я заменю ее большим мраморным памятником.
Как только по городу распространилась новость о нашем горе, во всех домах заработали плиты. Даже незнакомые нам люди и те, с которыми мы поддерживали лишь шапочное знакомство, приносили к нам в фургон какую-нибудь запеканку, пирог или кекс. Все свободные места – кухонные стойки, столы, холодильник и плита – были завалены свертками из фольги. Похороны в Техасе – время извлекать на свет лучшие рецепты. Многие привязывали их к целлофану или фольге, в которые были завернуты их подношения, чего в других случаях не делают, но я догадывалась, что все как один решили оказать мне всю возможную помощь. Ни один из рецептов не содержал более четырех-пяти ингредиентов, все продукты при этом были простые, вроде тех, что часто используются в качестве ингредиентов в домашней выпечке для благотворительных распродаж или для приготовления блюд для потлаков. Кукурузный пирог тамале, кекс, жаркое «Ранчо Кинга», салат-желе.
Я очень жалела, что нам досталось столько продуктов в то время, когда я была не в состоянии есть. Я собрала карточки с рецептами, спрятала их в крафтовый пакет на будущее, а большую часть еды отнесла Кейтсам. Впервые я радовалась сдержанности мисс Джуди. Я знала: как бы она ни сочувствовала, она никогда не даст волю своим эмоциям.
Видеть семью Харди без него, когда я так в нем нуждалась, было тяжело. Хотелось, чтобы Харди приехал и спас меня, чтобы он позаботился обо мне. Хотелось, чтобы он крепко обнял и дал выплакаться на его плече. Однако мисс Джуди, отвечая на мой вопрос, сказала, что вестей от него еще не приходило: первое время ему будет некогда писать или звонить.
Слезы облегчения пришли лишь на вторую ночь после маминой смерти. Мы с Каррингтон забрались в постель, и я прижалась к ее крошечному крепкому тельцу. Она тоже прильнула ко мне во сне и вздохнула, как вздыхают только маленькие дети. Этот вздох сломал печать на моем сердце.
Каррингтон в свои два года не знала, что такое смерть. Ее непоправимость была ей непонятна, и она все продолжала допытываться, когда вернется мама, а когда я пустилась объяснять ей про небеса, она слушала, ничего не понимая, и в конце концов перебила, попросив фруктового мороженого. Я лежала, обнимая ее, полная тревожных мыслей о нашем будущем. Вдруг появится какой-нибудь социальный работник и отнимет у меня Каррингтон, а что делать, если она серьезно заболеет, и как подготовить ее к жизни, когда я сама так мало знаю?
За всю свою жизнь я не оплатила еще ни одного счета. Я не знала, где наши социальные карты. И боялась, что у Каррингтон о маме не сохранится никаких воспоминаний. Лишь подумав о том, что мне не с кем будет вспомнить маму, я почувствовала, как из глаз у меня начинают катиться слезы. Они все лились и лились, пока я не разрыдалась и не ушла в ванную. Там я налила себе воды, села в нее, держа спину прямо, и, как ребенок, продолжала плакать, роняя слезы в воду, пока ко мне не пришло тупое спокойствие.
– Тебе нужны деньги? – без обиняков, напрямик спросила Люси, наблюдая, как я одеваюсь на похороны. Она согласилась посидеть с Каррингтон, пока я не вернусь с похорон. – Мы можем тебе одолжить. А папа говорит, в ломбарде есть работа на неполный рабочий день.
Первые дни после маминой смерти я без Люси не справилась бы. Она спросила, может ли она чем-нибудь мне помочь, я ответила «нет», но она не обратила на это внимания и все равно приступила к действию. Она настояла на том, чтобы я оставила у них Каррингтон на один день, таким образом давая мне возможность спокойно сделать все необходимые звонки и прибраться в доме.
В следующий раз Люси пришла ко мне с матерью, и они сложили все мамины вещи в картонные коробки. Сама бы я не смогла этого сделать. Мамина любимая куртка, ее белое платье в цветочек с запахом, синяя блузка, газовый розовый шарфик, которым она завязывала волосы, – все это и многое другое хранило в каждой своей складочке массу воспоминаний. По ночам я стала надевать мамину еще не выстиранную футболку. От нее пахло мамой и ее духами «Роса юности» oт Эсте Лаудер. Я не знала, как сделать, чтобы запах не выветрился. Придет время, когда мне захочется еще раз почувствовать дыхание маминого запаха, но аромат уже исчезнет, он останется только в моей памяти.
Люси с матерью унесли одежду в камеру хранения, и отдали мне ключ. Миссис Рейз сказала, что ломбард будет оплачивать хранение помесячно и что я могу держать там все, что угодно и сколько угодно.
– Ты сможешь работать, когда захочешь, – не отставала Люси.
В ответ на ее предложение работать неполный рабочий день я отрицательно покачала головой. Надобности в таком работнике, я была уверена, у них в ломбарде нет, и они предложили это, желая поддержать меня. И хотя я была им благодарна за их добросердечие больше, чем они могли бы предположить, я знала, что дружба живет дольше, когда друзей не эксплуатируешь.
– Поблагодари от меня родителей, – сказала я, – но я, пожалуй, поищу какое-нибудь место на полный день. Хотя еще не решила, что делать.
– Я всегда говорила, что тебе следует идти на курсы косметологов. Из тебя выйдет классный стилист по прическам. Я так и вижу тебя в будущем владелицей собственного салона. – Люси слишком хорошо меня знала: мысль о работе в салоне и все, что с этим связано, привлекали меня больше, чем что бы то ни было еще. Но...
– На то, чтобы получить лицензию, уйдет почти девять месяцев, и я при этом буду занята целый день, – сокрушенно сказала я. – Да и денег, чтобы оплатить образование, у меня пет.
– Ты можешь взять в долг...
– Нет. – Я натянула на себя черную акриловую кофточку без рукавов и заправила ее в юбку. – Нельзя начинать с долгов, Люси, не то все так и пойдет дальше. Если у меня нет средств, придется подождать, пока я не скоплю нужную сумму.
– Ты можешь никогда ее не накопить. – Люси смотрела на меня с терпеливым недовольством. – Если ты будешь сидеть и ждать, что к тебе явится фея и подарит платье и карету, на бал точно не успеешь, подруга.
Я взяла с туалетного столика щетку и начала собирать волосы в низкий хвост.
– Я никого не жду. Я сама обойдусь.
– Все, что я тебе предлагаю, – это принять помощь. Еще больше осложнять себе жизнь ни к чему.
– Я знаю. – Стараясь подавить раздражение, я заставила себя приподнять кончики губ в улыбке. Люси была заботливой подругой, и, зная это, терпеть ее командирский тон было немного проще. – А я вовсе не такая упрямая, как ты хочешь меня представить, – ведь я согласилась на предложение мистера Фергусона заменить мамин гроб на более качественный, разве не так?