Лиза Клейпас
Сладкий папочка
Глава 8
Теперь ориентирами во времени мне стали служить события жизни Каррингтон, а вовсе не моей: вот она в первый раз перевернулась, в первый раз сама сидела, в первый раз ела яблочное пюре с рисовой мукой, ее первая стрижка, ее первый зуб. Я была тем человеком, к кому она со слюнявой улыбкой тянула свои ручки в первую очередь. Маму поначалу это забавляло и смущало, а потом все стали воспринимать это как должное.
Связь между Каррингтон и мной была теснее, чем связь между сестрами, и напоминала скорее связь матери и дочери. Я не добивалась этого специально... просто так было, и все тут. То, что я каждый раз сопровождала маму с ребенком к врачу, казалось совершенно естественным: о проблемах и поведении Каррингтон я была осведомлена как никто другой. Когда мы пришли делать прививки, мама отступила в угол кабинета, а я, стоя у стола врача, удерживала ребенка за ручки и ножки.
– Лучше ты, Либерти, – сказала мама. – Никто не сможет успокоить ее так, как ты.
Я смотрела в наполнившиеся слезами глаза Каррингтон, и, когда медсестра ввела иглу в ее пухлую попку, сердце мое сжалось от ее истошного крика. Я прижалась к ней щекой.
– Я с радостью поменялась бы с тобой местами, – прошептала я в ее пунцовое ушко. – С радостью перенесла бы все это вместо тебя. Вытерпела бы сто таких прививок. – А потом я успокаивала ее, крепко прижимая к себе, пока она не перестала плакать. И торжественно наклеила ей на футболку надпись «Я БЫЛА ХОРОШЕЙ ПАЦИЕНТКОЙ».
Никто, в том числе и я, не мог бы сказать, что мама была плохой матерью Каррингтон. Она любила ее и окружала заботой. Она следила за тем, чтобы Каррингтон была как следует одета и ни в чем не нуждалась. Но при этом в ней чувствовалось некое отчуждение от ребенка, которое невозможно было понять. Меня беспокоило, что ее чувство к Каррингтон не так сильно, как мое.
Я поделилась своими тревогами с мисс Марвой, и ее ответ немало меня удивил.
– В этом нет ничего странного, Либерти.
– Разве?
Она помешивала в большой кастрюле на плите что-то пахнущее воском, собираясь разлить содержимое в ряд прозрачных аптекарских банок.
– Неправда, когда говорят, что родители всех своих детей любят одинаково, – сказала она спокойно. – Вовсе нет. Кто-то из детей всегда самый любимый. У твоей мамы любимая ты.
– А я хочу, чтобы ею была Каррингтон.
– Со временем твоя мама к ней привяжется. Любовь не обязательно бывает с первого взгляда. – Она опустила в кастрюлю половник из нержавейки и зачерпнула оттуда голубой воск. – Порой сначала нужно узнать друг друга.
– Но на это не должно уходить так много времени, – возразила я.
Щеки мисс Марвы затряслись от смеха.
– На это может уйти вся жизнь, Либерти.
На сей раз смех ее прозвучал невесело. Я знала без вопросов, что она в эту минуту подумала о своей собственной дочери, женщине по имени Марисоль, которая жила в Далласе и никогда ее не навещала. Мисс Марва однажды описала Марисоль – плод непродолжительного и давнего брака – как мятущуюся душу, склонную к пагубным привычкам, навязчивым идеям и неразборчивым связям.
– Отчего она такая? – задала я вопрос мисс Марве, выслушав рассказ о Марисоль и ожидая, что мисс Марва выложит сейчас передо мной, как песочное тесто для печений на противень, одну за другой все причины.
– Бог такой создал, – ответила мисс Марва просто и без горечи. Кроме этого, были и другие разговоры на эту тему, и я поняла: в вопросе о том, что важнее – природа или воспитание, мисс Марва твердо придерживалась первого. Что до меня, то я не была в этом так уверена.
Всякий раз, как я появлялась вместе с Каррингтон, все вокруг думали, что она моя дочь, не важно, что я черноволосая, с кожей янтарного цвета, а Каррингтон светленькая, точно белая маргаритка.
– Во сколько же они теперь рожают? – услышала я за спиной восклицание какой-то женщины, толкая по залу торгового центра коляску с Каррингтон.
Мужской голос с явной неприязнью ответил:
– Мексиканцы! Что с них взять? К тому времени, как ей исполнится двадцать, она их уже с десяток нарожает. И все будут жить за счет налогоплательщиков.
– Тс, потише, – сделала ему замечание женщина.
Я ускорила шаг и завернула в ближайший отдел. Мое лицо пылало от стыда и гнева. Таков общий стереотип: мексиканские девушки начинают заниматься сексом рано и часто, плодятся как кролики, имеют вулканический темперамент и любят готовить.
На стендах при входе в супермаркет то и дело появлялись рекламные объявления с фотографиями и характеристикой мексиканских невест по почте. «Этим очаровательным девушкам нравится быть женщинами, – говорилось в объявлениях. – Им ни к чему соперничать с мужчинами. У жены-мексиканки с ее традиционными ценностями вы и ваша карьера будете на первом плане. В отличие от эмансипированных американок мексиканские женщины не требуют ничего, кроме доброго к себе отношения».
То же можно сказать и о многих женщинах, живущих с Техасе. Я со своей стороны надеялась, что никому из мужчин никогда не придет в голову, что он со своей карьерой в моей жизни будет занимать первое место.
Время в предпоследнем классе летело стремительно. Мамино настроение благодаря антидепрессантам, которые ей прописал врач, существенно улучшилось. Она обрела прежнюю форму, к ней вернулось ее чувство юмора, и у нас часто звонил телефон. Мама редко приводила мужчин к нам в трейлер и почти никогда не проводила всю ночь вдали от нас с Каррингтон. Но ее странные исчезновения – отъезды на целый день без каких бы то ни было объяснений – по-прежнему продолжались. После них она всегда бывала спокойной и до странности миролюбивой, точно после долгих молитв и поста. Я против ее отъездов не возражала. Они всегда оказывали на нее благотворное воздействие, а позаботиться о Каррингтон для меня не составляло труда.
Обращаться к Харди я старалась как можно реже, поскольку наши встречи приносили нам обоим скорее разочарование и расстройство, чем удовольствие. Харди твердо решил обращаться со мной как со своей младшей сестрой, а я пыталась подыгрывать ему, вот только это притворство плохо удавалось и казалось неуместным.
Харди трудился на расчистке полей и на других тяжелых работах, огрублявших его тело и дух. Озорной блеск его глаз потух, сменившись мутным непокорным взглядом. Его сверстники собирались учиться в колледжах, а он, казалось, застрял здесь навсегда, и это отсутствие перспектив разрушало его изнутри. Выбор перед ребятами вроде Харди после окончания средней школы был невелик – либо иди в нефтехимию в «Стерлинг» или «Валеро», либо горбаться на строительстве дорог.
Мои перспективы после школы были ничуть не радужнее. Никакими особыми талантами, которые позволили бы мне получить стипендию, я не блистала. Я даже и летом-то еще ни разу не работала, чтобы получить опыт, который можно было бы вписать в резюме.
– Ты умеешь нянчиться с малышами, – сказала моя подруга Люси. – Ты можешь работать в детском саду или помощницей учителя начальных классов.
– Я умею нянчиться только с Каррингтон, – отвечала я. – Возиться с чужими детьми мне вряд ли захочется.
Люси погрузилась в безрадостные размышления о моей возможной профессии и в итоге решила, что мне следует выучиться на косметолога.
– Тебе ведь нравится делать макияж и прически, – сказала она. И это было правдой. Но курсы по подготовке косметологов обошлись бы недешево. Я задумалась, как отреагировала бы мама, попроси я у нее несколько тысяч на учебу. А еще мне было интересно, что она думает насчет моего будущего, если она вообще думает об этом. Но она скорее всего не задумывалась о моем будущем. Мама предпочитала жить сегодняшним днем. А потому я отложила этот разговор на потом, решив предложить свою идею, когда мама будет готова обсудить этот вопрос.
Пришла зима, и у меня появился парень по имени Люк Бишоп, сын владельца салона по продаже автомобилей. Люк играл в футбольной команде (если точно, то он занял место защитника вместо Харди, который травмировал колено), но о спортивной карьере и не помышлял. Финансовый статус его семьи позволил бы ему учиться в любом колледже. Это был красивый темноволосый и голубоглазый парень. И его внешнего сходства с Харди хватило, чтобы меня привлечь.
Я познакомилась с Люком на благотворительном вечере «Блу Санта»[9] незадолго до Рождества. Это была ежегодно проводимая местными правоохранительными органами кампания по сбору игрушек для подарков детям из нуждающихся семей. Почти весь декабрь игрушки собирали, складывали и сортировали, а двадцать первого вечером в полицейском участке упаковывали. Участие в этом мог принять любой желающий. Тренер по футболу велел членам своей команды оказать посильную помощь в любом качестве: кто хотел, мог либо собирать игрушки, либо помочь в упаковке подарков на вечере, либо разносить их детям накануне Рождества.
Я отправилась на вечер со своей подругой Мэди и ее парнем Эрлом-младшим, сыном мясника. На вечере собралось по меньшей мере человек сто, повсюду – вдоль длинных столов и возле них – высились горы игрушек. Негромко звучала рождественская музыка. На импровизированной стойке с кофе в углу возвышались большие кофейники из нержавеющей стали и коробки с печеньями, покрытыми, как штукатуркой, белой глазурью. Стоя у стола рядом с другими за упаковкой подарков, я в шапке Санта-Клауса, которую кто-то напялил мне на голову, чувствовала себя каким-то рождественским гномом.
Народу пришло видимо-невидимо, все резали бумагу, завивали ленточки, и ножниц на всех не хватало. Как только они ложились на стол, их тут же хватал очередной претендент. Так вот, стоя у стола с горой неупакованных игрушек и рулоном красно-белой полосатой оберточной бумаги, я с нетерпением ожидала своей минуты. На стол с лязгом упали ножницы. Я было потянулась к ним, но меня опередили. Мои пальцы наткнулись на мужскую руку, уже сомкнувшуюся на ножницах. Я подняла голову и увидела перед собой пару улыбающихся голубых глаз.
– Мои, – сказал парень. Другой рукой он откинул упавший мне на глаза хвост колпака Санта-Клауса и положил его мне на плечо.
Остаток вечера мы провели вместе, весело болтали, смеялись и в шутку подбирали друг другу подарки. Люк выбрал для меня тряпичную куклу с каштановыми кудряшками, а я для него – конструктор модели Х-крылого истребителя из «Звездных войн». В конце вечера Люк назначил мне свидание.
В Люке многое могло нравиться. Он был средним в хорошем смысле этого слова: умный, но не ботаник, физически развитый, но не качок. У него была приятная улыбка, правда, не такая, как у Харди. В его синих глазах не было того огненно-ледяного блеска, какой был в глазах Харди, а его темные волосы в отличие от густых и мягких, как мех норки, волос Харди были кудрявыми и жесткими. Не мог Люк похвастаться и особой значительностью, а также неукротимостью духа, отличавшими Харди. Но многое тем не менее их делало похожими: высокий рост, стать и, безусловно, мужественность.
Я в то время была особенно восприимчива к вниманию мужчин: в маленьком мирке Уэлкома, кажется, все уже имели пару. Да моя собственная мать бегала на свидания чаще, чем я. И вот мне встретился парень, похожий на Харди, без заморочек да к тому же был вполне мне доступен.
Как только мы с Люком стали встречаться чаще, нас стали воспринимать как пару, и другие мальчишки перестали меня донимать. Мне нравилась стабильность моего положения, нравилось быть не одной. Нравилось, что у меня появился тот, с кем можно гулять по школьным коридорам, обедать вместе, тот, кто возил меня поесть пиццу после игры в пятницу вечером.
Когда Люк в первый раз меня поцеловал, я с разочарованием обнаружила, что с поцелуями Харди этот поцелуй не имеет ровно ничего общего. Люк тогда привез меня домой после свидания. И прежде чем выйти из машины, нагнулся и прижался своими губами к моим. Я ответила ему тем же и постаралась пробудить в себе хоть какие-то чувства, однако ничего особенного не ощутила – лишь влагу чужого рта да скользкое касание его языка. Мое сознание оставалось безучастным к тому, что происходило с моим телом. Чувствуя вину и смущаясь своей холодности, я попыталась немного исправить ситуацию, обняв Люка за шею и сильнее прижавшись к нему в поцелуе.
Чем дольше мы встречались, тем больше бывало поцелуев, объятий и робких прикосновений. Со временем я отучилась сравнивать Люка с Харди. Нас не окутывала таинственная магия, что-то не контачило в какой-то невидимой микросхеме ощущений и мыслей. Люк не принадлежал к числу тех, кто стремился во всем дойти до сути, и скрытая территория моего сердца его нисколько не интересовала.
Мама поначалу мои встречи с мальчиком старше меня не одобрила, но когда познакомилась с Люком, он ее очаровал.
– По-моему, он хороший мальчик, – сказала она мне после. – Если хочешь с ним встречаться – пожалуйста, я тебе разрешаю с тем условием, что ты не будешь нарушать комендантский час – будешь возвращаться домой до одиннадцати тридцати.
– Спасибо. – Я была благодарна маме за то, что она позволила мне встречаться с Люком, хотя какой-то затаившийся во мне бес так и подзуживал меня сказать: «А ведь он всего на год младше Харди».
Мама поняла мой немой вопрос.
– Это совсем другое.
Я знаю, почему она так сказала.
В свои девятнадцать Харди был мужчиной в большей степени, чем некоторые взрослые. Живя без отца, он научился нести на своих плечах груз ответственности за семью, обеспечивая мать и сестру с братьями. Он работал на износ, чтобы они и он сам могли выжить. Люка в отличие от Харди холили и лелеяли, и он ни минуты не сомневался, что все в жизни само будет плыть к нему в руки.
Если б я не знала Харди, то, возможно, со временем и стала бы питать к нему чувства. Но на тот момент это уже было невозможно. Все мои чувства приняли форму Харди, как мокрая кожа, которую, натянув на форму, оставили так сохнуть, и она затвердела на солнце до такой степени, что любая попытка изменить ее форму сломала бы ее.
Однажды вечером Люк привез меня к кому-то домой на какую-то вечеринку, устраиваемую в отсутствие родителей, отбывших на уик-энд. Там все были старше меня, и я тщетно высматривала среди гостей хоть одно знакомое лицо. Из динамиков в патио ревел тяжелый блюз-рок Стиви Рэя Воана. В толпе собравшихся тем временем раздавали пластиковые стаканчики с оранжевой жидкостью. Люк и мне принес такой, со смехом советуя не пить это сразу. На вкус содержимое напоминало спиртовой антисептик. Я пила маленькими глоточками, едкий напиток обжигал губы. Пока Люк стоял, разговаривая с друзьями, я, узнав, где туалет, ушла.
Со стаканчиком в руке я вошла внутрь и пошла по дому, делая вид, что не замечаю обжимающихся по темным углам парочек. Отыскав туалет, чудесным образом оказавшийся свободным, я вылила коктейль в унитаз.
Выйдя из туалета, я решила возвращаться другим маршрутом. Попасть на улицу через парадный вход и обогнуть дом снаружи было проще и уж точно куда менее неловко, чем возвращаться сквозь строй влюбленных. Однако, проходя мимо большой лестницы у входа, я заметила обнимающуюся парочку в темном углу.
В мое сердце словно вонзили нож: я узнала Харди. Он обнимал длинноногую белокурую девочку. Та обвивала ногами его бедро, ее черный бархатный топ без бретелек оставлял открытыми верх спины и плечи. Харди удерживал ее волосы сзади, сжимая их в кулаке, и медленно скользил губами по ее шее.
Боль, желание, ревность... Я и предположить не могла, что человек может испытывать столько сильных эмоций одновременно. Чтобы, не обращая внимания на пару, пройти дальше, от меня потребовалось собрать в кулак всю волю. Ноги у меня заплетались, но я прошла, не останавливаясь. Краем глаза я заметила, как голова Харди приподнялась. И когда я поняла, что он меня увидел, мне захотелось умереть. Трясущейся рукой я вцепилась в холодную медь дверной ручки и вышла на улицу.
Я знала, что он не последует за мной, но все ускоряла и ускоряла шаг и в конце уже почти бежала к патио. Воздух с трудом, толчками вырывался из моих легких. Ужасно хотелось забыть увиденное, но образ Харди с девчонкой-блондинкой врезался в мою память навсегда. Вспыхнувший во мне гнев был так силен, что удивил даже меня саму. Словно каленым железом меня обожгло предательство. И не важно, что он ничего мне не обещал и ничего не был мне должен. Он был мой, и все тут. Я чувствовала это каждой клеточкой своего тела.
Еле-еле я разыскала Люка в толпе на патио. Он посмотрел на меня, вопросительно улыбаясь. Горевший на моих щеках румянец едва ли остался им не замеченным.
– Что стряслось, куколка?
– Я уронила свой стаканчик, – хрипло выговорила я.
Он, рассмеявшись, положил мне на плечи свою тяжелую руку.
– Я тебе принесу другой.
– Нет, я... – Я поднялась на цыпочки и прошептала ему на ухо: – Ты не против, если мы сейчас же уедем отсюда?
– Что, прямо сейчас? Да мы же только приехали.
– Я хочу, чтобы мы остались одни, – с отчаянием в голосе шептала я. – Ну, пожалуйста, Люк. Поедем куда-нибудь. Все равно куда.
Он изменился в лице. Я знала: он пытался понять, не значило ли мое внезапное желание остаться с ним наедине то, о чем он подумал.
И он угадал. Мне хотелось его целовать, прижимать к себе, делать с ним все то, что делал Харди в тот самый момент с другой девчонкой. Не из-за разгоревшегося во мне желания, а из-за яростного отчаяния. Мне больше не к кому было обратиться. Моя мать махнула бы на мои чувства рукой, сочтя их ребячеством. И возможно, оказалась бы права, но только мне до этого не было дела. Я никогда прежде не ощущала такой всепоглощающей ярости. Моим единственным якорем была тяжелая рука Люка.
Он привез меня в городской парк с искусственным озером и несколькими островками лесных посадок. На берегу озера располагалась ветхая открытая беседка в окружении деревянных скамеек в зазубринах. Днем люди приезжали сюда семьями на пикники. Теперь погруженная во мрак беседка пустовала. Воздух наполняли ночные шорохи, звучал лягушачий оркестр в камышах, свою песню исполнял пересмешник, хлопала крыльями цапля.
Прямо перед отъездом я опрокинула в себя остатки текилы «Санрайз» из стаканчика Люка. Перед глазами у меня все плыло, и я качалась на волнах головокружения и дурноты. Люк бросил свою куртку на скамейку в беседке и усадил меня к себе на колени. Он поцеловал меня влажными и настойчивыми губами. В его поцелуе я почувствовала целенаправленность, сигнал о том, что сегодня мы пойдем настолько далеко, насколько я это позволю.
Гладкая рука Люка оказалась у меня под футболкой, скользнула по спине к застежке лифчика, и он расстегнулся. Люк тут же перевел руку вперед, положил ее на нежный изгиб моей груди и грубо сжал ее. Я поморщилась от боли. Тогда он немного расслабил руку и, нервно рассмеявшись, сказал:
– Прости, куколка. Просто... ты такая красивая, ты сводишь меня с ума... – Его большой палец потер твердеющий сосок.
Люк настойчиво пощипывал и теребил мои соски, а наши слившиеся губы двигались в долгих, непрерывных поцелуях. Вскоре мои измученные груди стало саднить. Я оставила всякую надежду получить хоть какое-то удовольствие и попыталась его хотя бы изобразить. Если что не так, то это моя вина: Люк, он ведь опытный.
Должно быть, из-за текилы я ощущала себя сторонним наблюдателем, когда Люк поднял меня с колен и положил на покрытую курткой лавочку. Мои лопатки коснулись деревянной поверхности, и откуда-то из солнечного сплетения вдруг начала подниматься паника. Но я, махнув на все рукой, откинулась на спину.
Люк потянул за застежку моих джинсов, спустил их мне на бедра, а затем снял одну штанину. Из-под крыши беседки я видела кусочек неба. Ночь была туманная, беззвездная и безлунная. Единственным светом было голубое сияние тускло мерцавшего уличного фонаря, вокруг которого клубились тучи мотыльков.
Как и любой среднестатистический подросток, Люк почти ничего не знал о скрытых эрогенных зонах женского тела. Я знала еще меньше, и, будучи слишком застенчивой, чтобы высказаться вслух о том, что мне нравится или не нравится, пассивно лежала, позволив ему делать все, что только заблагорассудится. Я не представляла, куда девать руки. Люк запустил руку мне в трусы, туда, где волосы были теплыми и смятыми. Снова начал что-то там теребить, затем несколько грубых касаний чувствительной точки – и я резко дернулась. Люк в возбуждении хохотнул, приняв мой дискомфорт за выражение удовольствия.
Он постепенно опускался на меня – всей тяжестью своего широкого тела, – пока его ноги не оказались плотно зажатыми между моими. Просунув руку между нашими телами, он стал расстегивать джинсы. Потом торопливо обеими руками начал осуществлять какие-то манипуляции. Последовал хруст пластика, какая-то возня, и вот внутренней стороны моего бедра коснулась незнакомая, упругая, покачивающаяся длинная плоть.
Люк задрал на мне футболку и поднял лифчик до самого подбородка. Я подумала, что дело зашло слишком далеко, чтобы сейчас останавливаться, на данном этапе я уже была не вправе сказать «нет». Захотелось, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы он поскорее сделал все, что нужно. Как только в голове у меня промелькнула эта мысль, давление у меня между ног стало болезненным. Я напряглась, стиснув зубы, и подняла на Люка глаза. Но он на меня не смотрел. Он был поглощен самим актом, до меня ему не было дела. Я сейчас играла роль инструмента, посредством которого он получит разрядку, и не более того. Он толкнулся сильнее, еще сильнее в мою неподдающуюся плоть, и я, не удержавшись, вскрикнула от боли.
Несколько болезненно жгучих тычков – и презерватив стал скользким от крови. И вот уже Люк со стоном содрогается на мне всем телом.
– Ох, детка, это было супер.
Мои руки по-прежнему обнимали его. Я почувствовала, что он целует меня в шею, его дыхание паром обдавало мою кожу, и я содрогнулась от отвращения. С меня было довольно – довольно он попользовался мной, – мне нужно было снова принадлежать себе. Когда он поднялся с моего истерзанного и ноющего тела, я ощутила безумное облегчение.
В полном молчании мы приводили себя в порядок. Я все это время находилась в таком напряжении, что теперь, наконец расслабившись, задрожала всем телом. Меня так трясло, что даже зубы стучали.
Люк привлек меня к себе, похлопывая по спине.
– Жалеешь? – спросил он тихим голосом.
На утвердительный ответ он, конечно, не рассчитывал, и я не подвела. Сказать «да» было вроде как невежливо и все равно ничего бы не изменило. Что сделано, то сделано. К тому же мне хотелось домой. Хотелось остаться одной. Лишь тогда я смогла бы отметить произошедшие со мной перемены.
– Нет, – промямлила я в его плечо. Он снова потрепал меня по спине.
– В следующий раз тебе будет лучше. Обещаю. Моя бывшая девчонка была девственницей, и она только через несколько раз начала входить во вкус.
Я окаменела. Ни одной девчонке в такую минуту не захочется слышать о бывшей подружке своего бойфренда. И хоть тот факт, что у Люка уже был когда-то секс с девственницей, меня не удивлял, слышать об этом было больно. Это как бы преуменьшало ценность того, что я ему отдала. Впору было подумать, что лишать девушек девственности для него дело привычное, вроде как на него, на Люка, девственницы так и вешаются гроздьями.
– Отвези меня, пожалуйста, домой, – сказала я. – Я очень устала...
– Конечно, детка.
По дороге на ранчо Блубоннет Люк одной рукой держал руль, а другой мою ладонь, которую то и дело сжимал. Я не знала точно, что это означало – желание ободрить меня или самому получить от меня ободрение, – но каждый раз я тоже на всякий случай отвечала рукопожатием. Он спросил, смогу ли я пойти завтра вечером с ним куда-нибудь поужинать, и я машинально ответила «да».
Мы немного поговорили. Я пребывала в полубессознательном состоянии и поэтому не понимала, что говорю. В голове у меня беспорядочно плачущими горлицами метались обрывки мыслей. Я с ужасом предвидела, как мне будет плохо, когда с меня спадет это оцепенение, и пыталась уговорить себя, что причин для этого никаких нет. Другие девчонки моего возраста уже вовсю спали со своими парнями... а Люси и Мэди всерьез подумывали об этом. Что ж из того, если и я буду? Я ведь по-прежнему та же. Я снова и снова повторяла это себе. Я по-прежнему та же.
Теперь, когда это случилось, будет ли это в дальнейшем повторяться регулярно? Неужели теперь Люк после каждого нашего свидания будет надеяться на секс? Эта мысль привела меня в ужас. Я почувствовала, как у меня закололо и задергалось в самых неожиданных местах, мышцы моих напряженных бедер сжались. С Харди было бы то же самое, сказала я себе. Боль, запахи, весь физический процесс – все было бы то же.
Мы остановились перед нашим трейлером, и Люк проводил меня до ступенек. Ему, видимо, хотелось еще постоять со мной. Отчаянно стремясь поскорее от него отделаться, я, изображая чувство, крепко его обняла, поцеловала в губы, в подбородок и в щеку. Это проявление чувств как будто успокоило его. Он широко улыбнулся и отпустил меня.
– Пока, куколка.
– Пока, Люк.
Лампа в общей комнате горела, но мама и Каррингтон уже спали. Радуясь этому, я взяла пижаму, пошла в душ и включила самую горячую воду, какую только могла вытерпеть. Стоя практически под кипятком, я изо всех сил терла пятна засохшей крови на своих ногах. Жар воды немного размягчил сгустки боли в моем теле. Я обливалась водой до тех пор, пока мне не стало казаться, что все следы, оставленные Люком, смыты с моего тела. Вышла из ванной я почти сварившаяся.
Надев пижаму, я пошла к себе в комнату, где Каррингтон уже ворочалась в своей кроватке. Морщась от саднящей боли между ног, я поспешила приготовить бутылочку. Когда же вернулась, Каррингтон уже проснулась, но в кои-то веки не закричала. Она терпеливо ждала, будто знала, что ко мне требуется быть снисходительной. Я взяла ее на руки и понесла к креслу-качалке, а она протянула ко мне пухленькие ручки и уцепилась за мою шею.
От Каррингтон пахло детским шампунем и кремом. От нее пахло невинностью. Ее маленькое тельце было точно частью моего, и пока я держала бутылочку, она похлопывала по моей руке своей ладошкой. Ее сине-зеленые глаза не отрываясь смотрели в мои. Я медленно качала ее, так, как она любила. С каждым легким движением напряжение у меня в груди, горле и голове постепенно растворялось, пока из уголков моих глаз не стали сочиться слезы. Никто на свете – ни мама, ни даже Харди – не сумел бы меня так утешить, как Каррингтон. Радуясь облегчению, которое приносили слезы, я продолжала тихо плакать, пока кормила ребенка.
Вместо того чтобы положить Каррингтон в кроватку, я взяла ее к себе в постель, устроив у стены. Это было именно то, что мисс Марва советовала никогда не делать. Она сказала, что ребенок потом ни за что не захочет по своей воле спать в своей кроватке.
Мисс Марва, как всегда, оказалась права. С той ночи Каррингтон всегда настойчиво просилась ко мне в постель и, если я игнорировала ее протянутые ко мне руки, выла, словно койот. И если честно, я любила с ней спать. Мы обе прижимались друг к другу под пуховым одеялом с розами. Я решила, что если она мне нужна, а я нужна ей, то мы, как сестры, имеем право дарить друг другу утешение.