bannerbannerbanner
Леди и авантюрист

Лиз Карлайл
Леди и авантюрист

Полная версия

Боже, как прекрасна она в своей страсти! Он все гладил ее, ласково шептал, мешая итальянские и английские слова, сам не очень понимая, что именно он ей говорит, и утопал в карих озерах ее глаз. И, наконец, внезапно Кэтрин откинула голову назад, и рот ее раскрылся в беззвучном крике. От наслаждения ее всю трясло, и она непроизвольно несколько раз опускалась на его руку. Макс поспешил погрузить в зовущий вход два пальца, они проникли глубоко и тут же были стиснуты горячими и узкими ножнами, в которые так сладостно вкладывать мужской меч.

– Боже, Боже, о, Боже мой, о-о-о, – вскрикнула Кэтрин и упала на него, успев упереться руками по обе стороны его головы. – Макс, Макс, Макс!

Макс испытал чувство настоящего триумфа, и тут же его охватило неудержимое желание любовного слияния. Он втянул ноздрями аромат Кэтрин, ощутил под пальцами пушистость ее волос, шелковистость ее кожи, вдохнул дразнящий мускусный запах ее тела, и страсть захлестнула его обжигающим пламенем.

– Милая, любовь моя, – простонал он, – я больше не могу! Если даже я умру, я все равно буду сейчас любить тебя!

Чуть приподнявшись на руках, Кэтрин с умиротворенным лицом посмотрела на Макса и слегка нахмурилась.

– Макс, тебе же нельзя двигаться, – прошептала она и села на колени. На ее губах заиграла лукавая улыбка. – Вообще-то сейчас ты мой пленник, разве не так?

Затем пальцы ее легли ему на грудь и скользнули под укрывавшее его по пояс одеяло. Второй рукой она стала с мучительной медлительностью тянуть одеяло вниз. Прикосновение прохладного воздуха к голой коже приятно холодило живот. Его уже окатывали волны жара, когда он любовался, как Кэтрин содрогается в любовном экстазе, повинуясь поглаживаниям его руки, и сейчас, когда одеяло скользило по его напрягшейся мужской плоти, он не смог сдержать тихого стона наслаждения. Еще одно тянущее усилие, и плоть его, исполненная непреклонности и настойчивости, вознеслась над животом.

У Кэтрин вырвался тихий то ли смешок, то ли вздох, и он тут же схватил ее за запястье.

– На меня, прошу тебя, – умолял он, – сейчас, красавица, пожалуйста, если у тебя есть хоть чуточку сострадания!

Макса просто потрясло, когда Кэтрин отпрянула от него.

– Макс, а если я все еще сержусь на тебя? – прошептала она, водя вверх и вниз горячими ладонями по его напряженным бедрам. Ладони переместились ему на живот, и вскоре Макса просто затрясло. – И потом, мой милый, я вовсе не уверена, что обязана проявлять к тебе сострадание.

Макс, чертыхнувшись, обессиленно уронил голову на подушку. И тут же дернулся, когда ее ладони двинулись ниже и пальцы одной ее руки зарылись в окружающий его плоть кустик жестких и густых курчавых волос, а вторая рука скользнула ему между ног.

– Господи, Кэтрин! Что ты надумала со мной делать?

– Может быть, помучить тебя? – промолвила она и обхватила правой рукой его плоть у самого основания. – Получится?

Получится? Дурацкий вопрос, когда при каждом ее прикосновении по телу его пробегала непроизвольная дрожь. Но Кэтрин, похоже, с ним еще не разобралась. Ладонь, что прижималась ему между ног, была ласковой и прохладной. Второй своей рукой она неторопливо повела сначала вверх, а потом вниз, проделав такое движение еще раз, и еще, и еще.

Макс шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Милая, пощади!

Кэтрин выпустила из пальцев его плоть.

– Тебе не нравится?

Он стремительно схватил ее за руку, чтобы удержать.

– Нравится! Очень нравится! – прошипел он и зажмурился. – Господи, не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся!

Какое-то время он продолжал удерживать ее руку, потом отпустил. И рука Кэтрин возобновила·неторопливое скольжение. Макс шумно выдохнул и в очередной раз откинулся на подушку. Каждая ее ласка доставляла ему острейшее наслаждение. Ничего подобного ему еще не доводилось испытывать, и он весь отдался блаженному чувству. Вдруг что-то мягкое и соблазнительно-юркое коснулось оконечности его напрягшейся плоти.

– О-о-о! – дернулся Макс и раскрыл глаза, чтобы увидеть боязливое прикосновение кончика ее розового языка.

– Макс, не дергайся! – Кэтрин встала на колени, и на ее чувственных полных губах появилась лукавая улыбка. – Дай мне доставить тебе радость, как ты доставил ее мне. Милый, тебе будет хорошо? Ты меня научишь?

Макс почувствовал, что глаза у него потихоньку лезут на лоб. Всего двенадцать часов назад он боялся, что может умереть. Теперь же он не сомневался в этом.

– Всему, что хочешь, любовь моя! – с трудом прохрипел он.

Макс смотрел на ее приближающиеся полуоткрытые губы, замирающие над откровенной обнаженностью его желания, и ему вдруг вспомнились бесстыдные сны, которые так часто смущали его покой и ни один из которых не шел ни в какое сравнение с живой, реальной Кэтрин. А затем рука ее плотно сжала основание плоти, губы соприкоснулись с ней и медленно-медленно вобрали ее в рот. Макс запустил пальцы в густые волосы Кэтрин и не смог сдержать громкого стона наслаждения. Ноги его начала бить мелкая дрожь. В прямом смысле примитивное животное желание распаляло ему кровь, заняло все его мысли. Мужская его доблесть еще сильнее напряглась, если такое вообще возможно, и он непонятно каким чудом удержался от того, чтобы не двинуть бедрами и не погрузиться целиком в жаркий рот Кэтрин.

Так сладострастно его еще никогда не ласкали. Он напрочь позабыл о боли в сломанных ребрах, и лишь неодолимое желание обладать Кэтрин двигало им теперь. Сейчас. Прямо здесь.

Опрокинув Кэтрин на спину, путаясь в одеяле и простынях, он всем телом повалился на нее. В глазах молодой женщины вспыхнула неподдельная тревога.

– Макс, твои ребра! Перестань!

– Господи, Кэтрин! – простонал он.

Не обращая внимания на режущую боль в груди, он вдавил Кэтрин в мягкую постель. Постель, на которой он провел столько одиноких ночей, когда думал о ней и не мог ее коснуться.

Он проник в нее сразу и глубоко, одним сильным, жадным движением. Все окружающее вдруг разом исчезло, перестало существовать. Забыв обо всем, он как безумный с яростью вновь и вновь овладевал Кэтрин, всякий раз стараясь проникнуть еще глубже, не задумываясь о том, что она может ощущать боль, о том, что он сам себе может снова переломать ребра. Кровать, на которой они лежали, заходила ходуном и заскрипела. Кэтрин напряглась, громко вскрикнула, и ее ногти больно вцепились ему в плечи.

– Нет, Кэтрин, нет! – умоляюще просипел он. – Не останавливайся! Нет, нет! Только не ...

– Господи, – горячечно прошептала она. – Я не могу ... не могу ...

Макс уже не мог не овладеть ею. Не мог ее не взять. Он никогда ничего не желал так страстно, как лежавшую под ним женщину. Он устрашился силы и глубины своего чувства, желания и страсти, но лишь еще более остервенело стал овладевать Кэтрин.

– Макс, о, Макс, о-о-о!

Экстаз был неописуемо прекрасным. Долго-долго, на протяжении одного бесконечного мгновения, он парил в немыслимой вышине сияющих звездных небес, и счастье окутывало каждую частичку его тела.

– Дорогая, – хрипло прошептал он. – Я сделал тебе больно?

Кэтрин прижалась щекой к его груди и тронула губами сосок.

– Мне сейчас как-то все равно, – тихо призналась она, – Макс, Боже мой... Я никогда ...

Он поцеловал ее в теплый и влажный от пота лоб.

– Кэтрин, ты никогда – что? – спросил он.

Но она не ответила. Тогда он осторожно еще крепче прижал ее к себе и глубоко вздохнул. Пахла она, как всегда, весной. Чем-то родным. Лежа в ее объятиях, он мог помечтать о весне. Макс открыл глаза. Время перевалило за полдень, в комнате все еще было светло, но у него снова все начало плыть перед глазами. И медленно и неумолимо начала возвращаться боль, сначала режущая в перебитых ребрах, потом пульсирующая в голове. А потом пришла·боль совсем иного рода – боль от осознания реальности, от того, что с ним на самом деле произошло.

Великий Боже, в его жизни просто нет места для любовной связи или, хоть это звучит чуть менее безвкусно, для любовного романа. Ведь он не обольститель, не записной красавец. Чуткости и такта у него тоже не так чтобы много. Он же на самом деле, как однажды ему сказала Кэтрин, бесконечно упрямый, безапелляционный и самоуверенный тип. Вот только без нее он уже не сможет жить. Макс погладил кончиками пальцев ее по щеке и откровенно испугался. А что, если, когда новизна близости с ним начнет ослабевать, она разглядит всю правду их отношений? Что, если в тот самый момент, когда их страсть должна будет превратиться во что-то более нежное, глубокое и постоянное, она поймет, что он всего лишь один из бесчисленных мужчин, что живут вокруг нее? Что тогда?

Ратледж презрительно кривил губы, называя его неджентльменом – унизительное оскорбление в высшем свете Англии. Макс не стал спорить, потому что, в конечном счете, Ратледж прав. Макс снова посмотрел на Кэтрин и удивленно подумал, почему она пришла к нему. Если не ретивым любовником, то кем еще он выглядел в ее глазах, чтобы она решилась заявиться к нему? Макс окинул взглядом Кэтрин и удержался от горького смешка. Вполне может быть, что все именно так и обстоит. Любовные утехи, и больше ничего, в которых, кстати, он пока не ударил в грязь лицом. Он осторожно подвинулся, чтобы Кэтрин было удобнее, и все-таки разбудил ее.

– Макс, – недовольно пробормотала она. – Макс, не уходи. Не надо.

От полусонной мольбы у Макса чуть не разорвалось сердце, и он почувствовал, как глаза его наполняются горячими слезами.

– Милая, милая моя, я тебя никогда не покину, – прошептал он ей по-итальянски и зарылся лицом в ее разметавшиеся по подушке волосы.

Зачем он ей сейчас солгал? Зачем? Гнева и недоверия в их отношениях сейчас, слава Богу, нет, но все остальное ничуть не переменилось. А сможет ли измениться он сам? Пожалуй, кое в чем сможет, если очень постарается. Но он опасался, что этих изменений будет недостаточно. И он продолжал держать задремавшую Кэтрин в объятиях, боясь пошевелиться. Он боялся, что если она сейчас проснется и посмотрит на него своими ангельскими карими глазами, то заметит, что еще немного, и он разрыдается, как ребенок; который страшится потерять то, что он и не чаял когда-нибудь обрести.

 

ГЛАВА 17

Истинный человек света и удовольствий блюдет благопристойность. Такого джентльмена всегда отличает изысканность в одежде.

Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина

Кэтрин проснулась оттого, что ей на лицо упал пробившийся в щель между занавесками луч послеполуденного солнца. Поморгав, она села и сразу вспомнила, где находится. Макс спал рядом с ней на спине и дышал часто и поверхностно, как обычно дышат при сломанных ребрах. Одеяло сбилось комом у него в коленях, как если бы он долго ворочался и, наконец, улегся на спину, потому что не так больно. Она долго не могла оторвать взгляда от его обнаженного тела, которое привлекало настоящей мужской красотой, с мускулистыми руками, широкими плечами, поджарым животом, грудью в курчавых мелких черных волосах.

Однако при свете дня стало особенно заметно, какую травму нанесли обладателю такого красивого тела: одно плечо ему, по-видимому, раскроили чуть ли не до самой кости, потому что на месте грубо зашитой глубокой раны виднелся неприятного вида толстый пятидюймовый шрам. Под ребрами остался узкий след от удара ножом. Кэтрин предположила, что, скорее всего стилетом. Еще на руке сломанный палец, вправленный неаккуратно и оттого плохо сросшийся. Красный шрам сбоку, над бедром, – след глубокого пореза. Кэтрин потеряла терпение и перестала считать. Что заставляет человека подвергаться такому риску? Вероятно, как утверждала София Кастелли, чувство неизбывной вины?

Вздохнув, она оглядела себя, и за свой полураздетый, полурастерзанный вид ей одновременно стало стыдно и радостно. Сожалеть о чем-либо уже поздно, да и нельзя сказать, что такое чувство поселилось у нее в душе. Она, затаив дыхание, осторожно соскользнула с кровати и через всю комнату подошла к умывальнику; пока она шла, струганный деревянный пол легонько цеплялся за чулки. Большой кувшин с прохладной водой стоял наготове, а над полкой орехового дерева на маленьком колышке немного криво висело небольшое зеркало. Положив обе руки на края холодного фаянсового таза, Кэтрин наклонилась чуть вперед, разглядывая, что лежало у Макса на полке. Оказалось, что кисточка для бритья, бритва и кожаный ремень для правки бритв; рядом стояло блюдечко с наструганным мылом, тут же маленькая расческа с тремя обломанными зубьями. Все хозяйство было набором для умывания. Она улыбнулась про себя. Такая непривычная, аскетическая простота пришлась ей по душе.

Она взяла кусок мыла, поднесла к лицу и вдохнула едва различимый знакомый цитрусовый запах, которым так часто пахла его·кожа. Затем она поспешила хоть как-нибудь привести себя в порядок, воспользовавшись его расческой, чтобы причесать растрепавшиеся волосы. Затем на цыпочках вернулась к кровати и увидела, что Макс по-прежнему спит. Она снова окинула его взглядом и, потрясенная синяками и кровоподтеками у него на боках, поразилась тому, как же он умудрился любить ее. Глубокая благодарность окатила ее волной за его страстную и восхитительную любовь к ней. И тут же Кэтрин, будучи женщиной практичной, задумалась: а когда же Макс в последний раз ел? Без хорошей еды он будет выздоравливать очень долго. Кроме того, на улице околачивается тот мальчишка, а ему ведь тоже не мешает иногда кушать. Она ни секунды не сомневалась, что Нейт по-прежнему на своем посту у дверей, и, может быть, на то есть свои причины.

Кэтрин прошла через всю гостиную, подошла к массивному дубовому буфету, стоявшему в углу, и принялась осматривать его содержимое. Заниматься хозяйством для нее было не в новинку – жизнь заставляла. Она подошла к окну, подняла оконную раму и выглянула наружу.

– Нейт! – громким шепотом позвала она мальчика, который стоически продолжал сидеть на ступеньках. – Ты не начистишь картошки?

Макс пробудился от какого-то восхитительного запаха и оттого, что ему показалось, будто живот его прилип от голода к позвоночнику. Ободряющий знак, между прочим. Ему было известно по собственному опыту – голод означает, что он выживет. С осторожностью он приподнялся на локте и оглядел комнату. И тут же почувствовал холод в душе. И сосущую пустоту. Кэтрин. Она ушла. Боль утраты сжала ему сердце. Может, ее появление ему приснилось? Макс окончательно проснулся, услышав, как в гостиной кто-то тихо разговаривает. Нет, ему ничего не приснилось. Он слышал металлическое позвякивание и негромкое шипение. Он потянул носом. Лук? Зачем? Там что, что-то жарится? Господи, еда! И тут он все вспомнил.

Женщины вроде Кэтрин не умеют готовить.

Или все же умеют? Любопытство оказалось сильнее недомогания, и Макс, слегка пошатываясь, все же слез с кровати и с грехом пополам натянул подштанники. С трудом подняв руку, чтобы отбросить с лица волосы, он прошлепал через всю спальню, выбрался в гостиную и застыл на месте. Кэтрин деловито сновала туда-сюда, расставляя на столе тарелки и чайные чашки, успевая что-то ласково сказать Люциферу, который мотался за ней как хвостик. Нейт же – Нейт?! – деловито мешал что-то на скворчащей сковороде с длинной ручкой. Небольшой стол уже почти накрыт, и на него успели водрузить чайник для заварки. Его псина, пыхтя, тыкалась носом в кромку юбки Кэтрин и жалобно поскуливала. По ходу дела Кэтрин, оказавшись рядом с Нейтом, наклонилась над его плечом, подхватила со сковороды какой-то кусок, подула на него несколько раз, остужая, и бросила его прямехонько в разинутую пасть Люцифера. Тот с громким чавканьем вмиг его сжевал и уставился на благодетельницу взглядом, полным безмерного обожания.

Изумленный Макс громко вздохнул. Кэтрин повернулась в его сторону и подарила ему такую улыбку, что он на миг забыл про все свои беды и печали; сердце, казалось, готово было запеть.

– Ты поднялся! – воскликнула она и, поставив посуду, торопливо подошла к нему.

Однако радость Макса быстро сменилась замешательством. Он смущенно провел растопыренной пятерней по своим всклокоченным волосам.

– Сообразил же я выйти в неприличном виде, – пробормотал он и неуклюже начал отступать к спальне. Господи, напялил подштанники и вышел к людям! Придурок! Такая простота нравов кому угодно ясно даст понять – тем более мальчишке! – что они с Кэтрин близки.

Однако Кэтрин уже схватила его за руку и потащила к накрытому столу.

– Глупости, – решительно заявила она, – ты же пока инвалид.

– Никакой я не инвалид! – набычился Макс.

Кэтрин едва заметно усмехнулась.

– Конечно, нет. Но, Макс, ты просто обязан думать о своих ребрах. И жилетка с брюками – самое последнее, что тебе сейчас нужно.

У Макса и тени сомнения не возникло, что усаживаться за обеденный стол в одних подштанниках, да еще в присутствии дамы и ребенка, к чертям собачьим, нарушает все мыслимые и немыслимые правила внешних приличий из дурацкой книжки лорда Честерфилда.

– Надо хоть, черт возьми, рубашку накинуть, – пробурчал он, пока Кэтрин заботливо усаживала его в кресло.

Нейт весело глянул на него, прервав свое занятие по перемешиванию картошки на сковороде.

– По мне, так видок нормальный, сэр, – ободрил он хозяина дома. – Чайку не желаете?

Кэтрин обернулась к Нейту.

– Ты давай мешай, мой дорогой, размешивай хорошенько, – распорядилась она и сняла чайник с кипятком с конфорки. – Забыл, что ли, чай мы еще не заваривали!

Опершись рукой о плечо Макса, Кэтрин перегнулась через него, чтобы налить кипятка в чайник. Она глубоко вдохнула запах его тела, смешанного с уже знакомым цитрусовым ароматом и легким припахиванием лечебного растирания. Такое необычное сочетание не должно, казалось бы, доставить удовольствие, но нет, оно-то как раз ей и понравилось. Да и вид его, стоящего на пороге гостиной, тоже доставил ей радость. Ей нравилось, что его подштанники приспущены и был виден пупок. Она быстро огляделась. Нейт стоял к ним спиной, снова занимаясь картошкой на сковороде. Она быстро обхватила его рукой за плечи, ладонью другой руки провела по его животу, наклонила голову и поцеловала в шею.

– М-м-м, – пробормотала она, – когда поешь, я займусь твоим бритьем.

– Угу, – хмыкнул Макс, – день, когда я не смогу побриться сам, станет днем, когда это за меня сделает гробовщик.

Впрочем, в глазах у него прыгали веселые искорки. Кэтрин улыбнулась ему в ответ и закончила накрывать на стол. Они поели в уютной тишине: жареная картошка, тосты с сыром и чай. Макс пусть медленно, но подчистил со своей тарелки все до последней крошки. А вот Нейт смолотил все в один миг, как не кормленая несколько дней дворняжка.

Кэтрин задумчиво переводила взгляд с одного на другого.

– Макс, а сколько времени Нейт просидел на пороге твоего дома?

Тот нахмурился.

– Пожалуй, с тех пор, как он меня привел домой прошлой ночью.

Кэтрин повернулась к Нейту.

– Ты привел его домой? – начала она и тут же затрясла головой: – Нет, не важно. Не хочу даже об этом слышать! У тебя есть родители? Ну, кто-то, кто будет волноваться за тебя?

Нейт пожал плечами и, подцепив вилкой с тарелки еще картошки отправил ее в рот.

– Мамка, наверное, – прожевав и проглотив, сообщил он. – Да она все с малышней возится.

Макс нахмурился и посмотрел на мальчика.

– Значит, ты и спал на ступеньках, так получается?

Кэтрин, продолжая внимательно разглядывать Нейта, положила салфетку на стол.

– Ну что же, собирайся и немедленно отправляйся домой, – мягко, но решительно сказала она. – Твоя мать должна знать, где ты был.

Нейт ответил ей слегка презрительным взглядом.

– Так я ж могу понадобиться де Роуэну, – заспорил он. – Ему одному никак нельзя оставаться, да еще убивец его лазает вокруг.

Кэтрин упрямо поджала губы.

– Тогда останусь я, – не уступила она. – Нейт, ты же ребенок. И должен идти домой.

Макс с шумом отодвинул кресло от стола.

– Бог ты мой! – раздраженно воскликнул он. – Неужели я так плох, что мой вид ничего, кроме жалости, не может вызвать, а? И теперь женщина и дитя с пеной у рта спорят, кто из них будет за мной ухаживать!

Мальчуган бросил на него насмешливый взгляд.

– Сэр, помнится, прошлой ночью от подмоги вы не очень-то отказывались.

Кэтрин нервно поправила рукой волосы.

– Нейт сходит домой на несколько часов, более спокойно предложила она. – К·вечеру он вернется, а до того времени я побуду здесь.

Макс начал возражать, но она решительно его перебила:

– Макс, ты мне обещал, что я смогу почитать переписку леди Сэндс, – сказала она в надежде, что он не вспомнит о том, что теперь в этом не было никакой необходимости. – Или ты собираешься забрать свои слова обратно?

Макс попробовал мрачно нахмуриться, но в его глазах лишь добавилось теплоты. Кэтрин увидела, что ему тяжело сидеть, настолько он уже устал. Тем не менее, когда Нейт начал убирать со стола, он сумел крепко обнять ее за талию.

– Спасибо за обед, – поблагодарил он, ласково целуя ее в макушку. – Еда была божественной. Само собой, если ты все еще хочешь, то можешь полистать ее письма.

Так что вскоре Нейт с остатками их обеда отбыл в направлении Сент-Джайлса. Кэтрин загнала Макса обратно в постель, прибралась в гостиной и принесла дорожное бюро леди Сэндс в спальню. За окном начинало потихоньку темнеть, и утомившийся Макс уже спал. Кэтрин зажгла настольную лампу и устроилась поудобнее, приготовившись к долгому чтению. Каждый час она откладывала в сторону очередную пачку писем, будила Макса, чтобы дать ему немного настойки опия, которую хирург оставил на ночном столике, и воды, чтобы ее запить, и снова возвращалась к чтению. Бентли, наверное, уже бесился от злости, но любопытство все никак ее не отпускало.

К тому времени, когда вернулся Нейт, сторож уже прокричал десять вечера, а Кэтрин все еще продолжала читать. Она тихонько отправила Нейта на поиски наемного экипажа и расстелила для мальчугана около камина толстый тюфяк. Потом набросала записку Максу и прошла на цыпочках в спальню. Потихоньку уложила обратно всю корреспонденцию леди Сэндс, чтобы потом отвезти ее на Мортимер-стрит. В последний момент она решила еще раз обернуться и посмотреть на Макса. Ее сразу же охватила горячая волна чувства защищенности, да так сильно, что слезы навернулись на глаза. Ей вдруг показалось, что что-то неуловимо изменилось в их отношениях, стало другим, более глубоким, что ли.

Как ни странно, но до сих пор они ни полусловом не обмолвились об ужасах, пережитых им в Эльзасе как если бы условились о том времени не заводить разговора. Да и зачем, собственно говоря? Каких кровей Макс, купеческое происхождение его матери, непроизносимые дворянские имена – все это мало волновало Кэтрин. По правде говоря, ей хотелось лишь от души посмеяться над такими глупостями. Ее покойный и. не слишком горько оплакиваемый родитель преподал ей убедительный урок, что на характер человека его происхождение нисколько не влияет.

 

Кэтрин порывисто протянула руку, чтобы дотронуться до него, а Макс, как бы почувствовав ее движение, прижался щекой к ее ладони и коснулся ее губами. Во сне лицо его было умиротворенным и от этого казалось еще красивее. Похоже, он наконец-то примирился со всем миром, а самое главное – с самим собой.

Каким же он был в шестнадцать лет? Что он чувствовал, когда жизнь заставила его бежать из родных мест, самым жестоким образом лишившись отца и оставив за спиной дымящееся пепелище на месте дома, где он появился на свет и счастливо жил все годы? И что чувствует тот, кто знает, что многие люди убеждены в предательстве его отца, взявшего на душу вопиющий грех в попытке хоть немного сделать жизнь лучше для менее удачливых? Такие жизненные коллизии не могли не затронуть тонкую душу заботливого и легкоранимого юноши, решила Кэтрин. Она знала теперь, что он до сих пор оставался намного более ранимым и заботливым, чем ему самому хотелось. Не в силах устоять перед натиском пронзительной нежности, Кэтрин наклонилась и поцеловала его в лоб, а потом потушила ночник.

В понедельник утром Женевьева Дюрретт вплыла в гостиную лорда Сэндса с непередаваемой французской грацией. Макс не мог не признать, что она была соблазнительной прелестной малышкой, если вести речь о мужчинах, которым нравятся чувственные блондинки небольшого роста. Он теперь понял, что завлечь такого увальня, как Гарри, к себе в постель ей не составило никакого труда.

Но, несмотря на всю свою привлекательность, самообладание едва не оставило мисс Дюрретт, когда она увидела двух дожидавшихся ее мужчин.

– Месье Сиск! – присела она в учтивом реверансе. – Добрый день!

Выпрямившись, она повернулась к Максу и с нескрываемой тревогой окинула его взглядом. Только сейчас он, наконец, признал в ней ту самую служанку, что так безутешно рыдала в то раннее утро, когда нашли труп Джулии. Макс представился и предупредительно отступил в дальний угол гостиной, чтобы не мешать процедуре и наблюдать. Сиск уселся в кресло и принялся не спеша листать свою растрепанную и пухлую записную книжку.

Максу сразу стало ясно, что Женевьева Дюрретт относится к констеблю с нескрываемым подозрением, которое по мере затягивающегося молчания лишь растет. Она сидела, чопорно выпрямившись, на самом краешке кресла и буравила взглядом пуговицы на кителе Сиска.

В результате подробного и нудного допроса, вопросы для которого они с Максом составили заранее, Женевьева признала, что часто сопровождала свою хозяйку за покупками, что хозяйка очень любила заходить в ювелирные лавки. Но служанка категорически утверждала, что никаких других подробностей сообщить не может, потому что ничего не помнит.

После того как Сиск на нее слегка надавил, она заявила, что ничего не знает ни про поддельные драгоценности, ни тем более про имена любовников ее хозяйки. Сиск неумолимо продолжал гнуть свое, и вскоре весь апломб Женевьевы быстро пошел на убыль. Она заметно побледнела и, неестественно выпрямившись, с такой силой вцепилась руками в ручки кресла, что побелели костяшки пальцев. Тем не менее, она ни в чем не хотела признаваться. Становилось ясно, что еще немного – и Сиск останется с пустыми руками. Макс понял, что под своим показным высокомерием Женевьева Дюрретт старательно прятала леденящий душу ужас.

Очень скоро ее громогласные рыдающие протесты начали разноситься по всему дому, и, хотя двери гостиной были плотно притворены, Макс легко представил себе слуг, испуганно столпившихся в коридоре. Когда Сиск припечатал Женевьеву прямым вопросом о ее любовной связи с Гарри, молодая женщина чудом не упала в обморок.

– Нет, нет, месье! – по-французски прорыдала она, в отчаянии стискивая на груди руки.

От волнения она заговорила с немыслимым акцентом.

– Льёжь, льёжь! Это всье льёжь! Я такьими вещьями не заньимаюсь! Я ничьего не знаю про дьела этих англэ! Я хочью домой. Пожалюста, месье, этому ви поверить!

Выглядела она такой юной, такой незащищенной, что неожиданно для самого себя Макс услышал в ее голосе что-то, что сумело отыскать дорогу к его огрубелому за многие годы работы в полиции сердцу. Возможно, откровенное и искреннее отчаяние? Женевьева Дюрретт оказалась совершенно одна в чужой стране; она толком не понимала, что происходит, и не знала, что собираются с ней самой сделать. Судьба отдала ее на милость равнодушных к ее судьбе представителей власти, которые могли поступить с ней, как им заблагорассудится.

В конце концов, Макс вышел из своего угла и присел на кресло рядом с Сиском. Острая боль, пронзившая оба его бока, сразу напомнила ему, отчего он, собственно говоря, простоял все это время. Скрипнув зубами, он ничем не выдал себя и улыбнулся Женевьеве.

– Мисс Дюрретт, – мягко заговорил он, – вы, вероятно, еще не знаете, что лорд Сэндс уже·дал показания о проведенной с вами той роковой ночи. Если потребуется, он принесет присягу перед судом ...

Молодая женщина, глаза которой наполнились животным страхом, перебила его пронзительным криком: «Нет!»

– ... чего каждый из нас желает меньше всего, – спокойно договорил Макс негромким и ободряющим тоном. – Теперь я попробую рассказать вам, что я думаю обо всем этом. Может быть, так будет легче? Я полагаю, что вы легли в постель к его светлости по приказу вашей хозяйки. Скажите, Женевьева, я прав?

Он не сводил с нее непреклонного пристального взгляда, направляя всю свою убедительность на несчастную заплаканную женщину, что сидела перед ним и тряслась от ужаса. Она продолжала молчать, но глаз не опускала, и, наконец, у нее вырвалось:

– Да, – она захлебнулась в рыданиях, – она мнье заплятила ... Сдьелала из менья ... как это ... шльюху, да! Зачьем?! Чтобы ее убьили? Месье, я правда ничьего не знать про это! Ничьего!

Макс осторожно наклонился вперед и ласково положил руку на плечо молодой женщины.

– Успокойтесь, мисс Дюрретт, – попросил он. – На работу вас нанимала ведь она. Может быть, вы почувствовали, что у вас нет другого выбора?

Женевьева жалобно зашмыгала носом.

– Да, месье, – еле слышно призналась она и громко высморкалась в крохотный носовой платок, – так и было. Мадам, она ... с ней было ... тяжело, так?

Макс попытался осторожно подтолкнуть ее к большей откровенности.

– Не переживайте, мисс Дюрретт, спокойно подумайте и расскажите нам, что именно она вам сказала. Что она вам пообещала?

Служанка покойной хозяйки дома отважно подавила очередное рыдание.

– Мадам приказаля мне соблязнить мильорда, сразу, когда он верньется домой, – ответила она и, выпрямившись, даже слегка расправила плечи. – Мадам смеялясь и говорьила, что в ее комнатье может быть ... немнёжко шюмно. Но я дольжна удержать мильорда в постьели. Я дольжна отвлечь его, и тогда она мне обьещаля дать двадцать фунтов и оплятить билет до Кале. Она обьещаля, что я сдьелаю и она меня отпустьит, и я уеду домой.

Макс пытливо наклонился вперед.

– А зачем она хотела, чтобы вы так сделали? Она вам не объяснила?

С несчастным видом Женевьева кивнула.

– Да, месье, она собьиралась приньять своего любовньика.

– Которого именно? – грубовато поинтересовался Сиск, вступая в разговор.

Женевьева в искреннем изумлении округлила глаза.

– Ее едьинственного любовньика, месье, – слегка волнуясь, ответила она. – Да, мадам любьила пофлиртовать и быстро расстаться, но с этьим мужчиной она биля все три года, что я сльюжиля у мадам. Он приходьиль к ней в дом, тайно приходьиль. Часто через окно.

Сиск в сомнении хмыкнул, но Макс тут же сердитым взглядом заставил его замолчать.

– Вы его знаете? Вы знаете, как его зовут?

– Месье Лампкин, – быстро ответила Женевьева. – Мадам его еще называля Тони.

– Лампкин? – Сиск поднял глаза от записной книжки и посмотрел на нее. – Вы его сможете узнать?

Служанка миледи покачала головой.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru