Литтмегалина
Черная вдова
– Папа вообще много чего говорил. Но это не означало, что ему стоит верить, – возразила Делоре и задрожала, внезапно ощутив пронизывающий холод. – Идем в дом.
В голове ворочалась боль. Одно утешало: этот день завершится в любом случае, не требуя для этого каких-либо действий от нее.
Последующие часы походили на блуждание в тумане. Боль усилилась, отчего Делоре чувствовала себя совершенно отупевшей, вымотанной, будто не спала двое суток. В горьком вкусе обезболивающего было что-то отрезвляющее, и Делоре медленно перекатывала таблетки языком, не запивая их водой. Но таблетки не действовали ни на головную боль, ни тем более на ту, что ледяным комом застыла в груди.
В комнатах было холодно. Делоре попыталась почитать книжку, закутавшись в плед, но не смогла сосредоточиться на тексте. С тех пор, как умер Ноэл, она не прочла до конца ни одной книги (не считая тех, что читала дочери, но и их просто проговаривала на автомате, не концентрируясь на содержании), не досмотрела ни одного фильма. Никогда не ощущала покоя. Может быть, ее импульсивное поведение, тревога, эти жуткие навязчивые идеи, иногда тускло поблескивающие среди темноты ее сознания, выдавая себя, – все это вполне нормально в данной ситуации? Ладно, не унывай, Черная Вдова. Чернее быть уже не может.
И все-таки несколько часов спустя она подумал, стоя среди клубов пара, поднимающихся над наполненной чуть ли не кипятком ванной: «Будь ты проклят, Ноэл, за все это. Вот так вот, ты думаешь, лучше для нас? Если бы меня вытошнило всеми твоими словами – и правдивыми, и лживыми, вывернуло бы наизнанку так, чтобы внутри точно ничего не осталось, может, мне стало бы лучше? Я бы хотела забыть даже твое имя».
Горячая вода не смогла растопить лед внутри ее холодного тела.
В постели, уже пребывая на тонкой грани между сном и явью, Делоре ощутила чье-то присутствие. Она почувствовала взгляд на своем лице – так явственно, будто к ней прикоснулись. Делоре не испугалась, нет. Она сразу узнала его.
Она села, завернувшись в одеяло, удобно скрестила ноги и всмотрелась в темноту, пытаясь рассмотреть его – безуспешно. Протянувшаяся между ними нить его взгляда подсказала, что он где-то в левом углу комнаты, может быть, стоит, прижимаясь спиной к стене. Делоре понятия не имела, как ей следует разговаривать с ним, поэтому просто сказала:
– Привет.
Он молчал. Делоре слышала его дыхание, глубокое и частое. Она тоже вдохнула и положила ладони на накрытые одеялом колени.
– Зачем ты убил их? – спросила она без тени смущения. Он такой же инопланетянин, как она. Их только двое в этом чужом мире; Нилус уже потерян, и вот теперь – неизбежно – ее очередь.
– Они не отпускали меня, – у него оказался низкий голос, звучащий неясно и глухо, будто сквозь слои ткани. Кроме голоса, Делоре различила шуршащие фоновые звуки, которые должны были напугать ее своей потусторонностью, но не напугали. – Когда я понял, что они никогда не отпустят меня, я убил их, чтобы сбежать.
– А меня бросили, – безразлично сообщила Делоре – она не могла позволить себе эмоциональность, когда Нилус говорил так спокойно, пусть даже ей было нестерпимо больно произнести эти слова.
– Каждый вечер она визжала: «Не бросай меня, не бросай, и как же наши дети, останься с нами!» Словно вонзала длинные осколки в мои уши.
– Я тоже просила его не уходить от меня, – задумчиво продолжила Делоре. – Во всех ли женщинах есть эта глупая привязчивость?
– Я пытался, трижды. Но она всегда угадывала, что я вознамерился сделать. Она приходила и начинала стучать кулаками в дверь, вопить, вопить и снова вопить, и я думал, что раньше меня прикончат ее крики. Она не могла и представить, каково мне жить с тем, что происходит со мной, как это – когда все в тебе разрывается на мелкие кровоточащие кусочки. Боль внутри, мрак снаружи – больше для меня уже ничего не существовало.
– Поначалу он был добрым, терпеливым, нежным. А затем… с каждым годом его чувства ко мне остывали на градус-два. Совсем ледяными наши отношения не стали, но в них едва ли осталось тепло. Иногда Ноэл ночевал на работе, объясняя это тем, что у него много дел… Сейчас мне даже думается, что те ночи он проводил вовсе не в офисе, но я скорее стремлюсь очернить его, нежели действительно подозреваю в измене.
– В любом случае они не могли помочь мне.
– Он тоже не мог помочь мне. Но мне хотелось, чтобы он просто был рядом. Я была глупая… Это я должна была бросить его, не наоборот. Возможно, тогда я бы не отомстила ему столь жестоко.
Дыхание Нилуса в темноте. И шелест. Будто тысячи мелких камней катятся с насыпи. Он стал ближе на шаг, или ей только кажется?
– Они говорят, что я ведьма, – после секундного сомнения решилась признаться Делоре. – Они меня ненавидят.
– Когда я шел по улице, они отшатывались от меня, будто видели на моем лице проявления какой-то ужасной болезни.
– Меланхолия – это тоже болезнь, – улыбнулась Делоре. – Убивает медленно, но верно. И она заразна.
– А отчаянье?
– Отравляет всех, до кого ты только дотянешься, – длинная прохладная прядь упала ей на лицо. Делоре заправила ее за ухо. – Ты был сумасшедший?
– Нет, я был ошибкой – одной из множества ошибок их безупречных богов. Ты знаешь, фиолетовых глаз ведь не бывает. У моих родителей были серые глаза. Какая-то генетическая мутация придала моим радужкам этот странный, противоестественный цвет. И видимо, в генах моей души тоже произошел сбой. Мне говорили, что я должен обратиться к богам. Но я ненавидел богов, ведь даже они не могли помочь мне. Я остался один на один со своими проблемами.
– Мой отец тоже считал, что боги спасут меня. Он вбивал эту чушь в мою несчастную голову изо дня в день.
– Пока ты не убила его.
– Я не убила его. Меня даже не было там, где он умер. Это просто несчастный случай. Как и с Ноэлом.
Он приближался к ней, она чувствовала. И ждала взволнованно, нетерпеливо.
– Убийца узнает убийцу. У нас особенный запах.
О да, она улавливала: запах гниения, крови. Ей с болезненной силой захотелось, чтобы он дотронулся до нее. Ее ступни вдруг нависли над пустотой, и Делоре осознала, что сползла к самому краю кровати. Из темноты веяло холодом.
– Я не убийца, нет-нет, – возразила она, но вяло, не пытаясь переубедить его. Ее глаза закрылись, хотя и прежде ничего не видели в темноте этой чернейшей ночи.
Делоре протянула руки к Нилусу, и одновременно он приблизился к ней. Ее ладони прижались к его груди. Он был холодным, жестким, как доска, скользким от крови, смрад которой защекотал ноздри. Делоре приподнялась на колени и придвинулась ближе, прижимаясь к Нилусу. А где же отвращение, страх? Даже если она и чувствует их сейчас, как же они приятны… Лучший момент в ее жизни… безболезненное оцепенение… слепота и слияние с тем, кто знает ее суть, ее мрачную тайну… кто не станет винить ее за то, что вся она – злость. Делоре провела по его шее языком, одурманенная невыносимым восторгом принятия. Шероховатая кожа, горечь и солоноватость чужой крови… под ее веками вспыхивали и гасли белые точки.
– Убегай, – предупредил Нилус.
Ей не хотелось слышать. Ей хотелось проглотить его, разжевать, оставить в себе.
– Убегай, здесь вода!
Она попыталась обнять его, удержать, но он отдалялся, и шорох камней, катящихся под уклон, стихал. В первую секунду тишины обожгло язык, во вторую – боль заполнила рот и потоком устремилась вниз, в грудь, в живот. Вскрикнув и зажав рот ладонями, Делоре покачнулась на краю кровати и, потеряв равновесие, упала в воду. Вода была ледяная, плотная, быстро поднималась, заполняя комнату.
Если бы она попыталась кому-то рассказать о своих ощущениях, она бы не сумела. Среди черной воды, окружившей ее, слов не существовало. Она поднялась, почувствовала, как с нее обрушиваются холодные потоки, обвиваются вокруг ее ног, и услышала всхлипы, которые не сразу признала за свои. Хриплые, тоскливые звуки. Боль усилилась, и Делоре представились холодно поблескивающие металлические нити, пропарывающие ее тело насквозь. Душа билась, как в клетке, хотела вырваться из плоти, пребывание в которой стало невыносимым. Делоре зажала рот руками и закричала. В этот момент ей хотелось, чтобы ее просто убили, оборвав все страдания разом и навсегда.
И вдруг резко схлынуло. Вода моментально впиталась в пол, оставив после себя лишь ощущение сырости. Делоре смогла подняться, в косметичке с лекарствами ощупью нашла обезболивающее и проглотила сразу несколько таблеток. Сидя на краю кровати, она приподняла пятки и опустила их. Пол, холод которого ощущается сквозь сухой ворс ковра. Откуда бы взяться воде? Приснилось.
Вскоре ей стало чуть лучше. Она скрестила руки и сгорбилась, покачиваясь вперед-назад. Мысли в голове ползли тяжело, вяло. Все люди разделились для нее на два типа. Есть те, которые кричали в темноте, зажимая себе рот, чтобы никто не услышал, как им плохо. Есть те, которые не кричали. И вторым никогда не понять первых. Так есть ли смысл пытаться что-то объяснить?
Ее жизнь уже никогда не станет прежней. Не вернется к норме. Не очистится.
Кому-то происходящее с ней показалось бы страшным. Но Делоре давно усвоила: многие страшные вещи просты настолько, что даже не можешь испугаться, потому что обнаруживаешь, какими будничными и заурядными они оказались.
ВС. 3 дня до…
«Вчерашний день был немного… странен», – подумалось Делоре прежде, чем она открыла глаза. Возможно, это не больше, чем ощущение? Хотя похороны цветка едва ли вписываются в расписание заурядного дня. А ночью… но это ладно. Сны бывают разные, некоторые из них очень реалистичны.
Что бы там ни снилось, часть сна – боль – была реальной, и с наступлением утра не пожелала рассеяться. Пусть и изрядно присмиревшая, она казалась такой же неотъемлемой от Делоре, как само ее тело. Вероятно, это уже можно считать если не нормальным, то обыденным состоянием. Прожив с болью треть жизни, Делоре, можно сказать, привыкла – насколько это возможно.
Глупая суббота ушла, и сегодня будет Нормальное Воскресенье для Нормальной Женщины – уж точно звучит получше, чем Черное Воскресенье для Черной Вдовы. Слишком много тревожных мыслей в последнее время – никаких оснований забеспокоиться всерьез, но подобные размышления пора гнать из головы.
Одеваясь, Делоре продолжала увещевать себя. К чему цепляться за эти болезненные образы, если можно сосредоточиться на реальных вещах, ее окружающих? Дай разуму отдохнуть. Ее синяя керамическая кружка на тумбочке возле кровати, на дне еще осталась вода. Этой кружке уже десять лет, и на ее стенках появились тонкие трещинки; скоро придется выбросить. Прохладный ковер под ногами, тоже синий (что-то слишком много холодных цветов в ее комнате). Привычные вещи, не опасные, не сводящие с ума. Они составляют реальность, а важно лишь то, что реально. Остальное и замечать не стоит.
Под ее босыми ногами хрустнули пластиковые таблеточные блистеры, которые в истерике прошлой ночи она обронила на ковер. Делоре не уловила момент, когда подняла один из них. Лишь жжение во рту заставило ее осознать, что она разжевала таблетку. Расплывшись, горечь оставила давно привычный и почти приятный холодящий привкус. «Все будет хорошо, – решила Делоре. – Наверное».
Если не обращать внимания на дурное самочувствие, то можно даже забыть о том, что оно дурное, и внушить, что все с тобой в порядке – звучит сомнительно, но иногда срабатывает. И Делоре не обращала – пока поджаривала гренки, разговаривала с Милли искусственно-веселым голосом, резала сыр, варила какао. Если с виду все в порядке, то какая разница, что творится внутри? Твои проблемы, Делоре, и не порть настроение дочери.
Она выпила какао, читая завалявшийся журнал годичной давности – типичный женский журнал, который пытается помочь решить проблемы, которых у Делоре нет, будь она хоть еще дважды женщиной. Затем начала убираться в доме – ну сколько можно хандрить? Пора заняться делами!
Делоре энергично прибралась в спальнях и перешла в гостиную. Когда она протирала телевизор, на котором успел скопиться порядочный слой пыли, с улицы донесся звук подъезжающего автомобиля. Делоре не была склонна к чрезмерному любопытству, но в этот раз что-то заставило ее сдвинуть занавеску и выглянуть в окно. Некоторое время она наблюдала, как Римуш, ее сосед, и какой-то незнакомый парень курсируют от дома Римуша к машине и обратно, загружая коробки в багажник и на заднее сиденье. Поддавшись импульсу, Делоре нервно вытерла ладони о джинсы, обулась в прихожей и вышла, не накинув пальто.
Римуша не было в поле видимости. Незнакомец, сунув руки в карманы, ожидал возле машины. Дверцы машины распахнуты. Делоре прошла через садик и остановилась у калитки. Поежилась. Как же холодно без пальто. Тридцать секунд спустя она совсем было решила вернуться в дом, как показался Римуш, кренящийся на одно плечо под тяжестью дорожной сумки. Не обращая никакого внимания на Делоре, он сбросил сумку в багажник и с шумом захлопнул его.
– Рим! – окликнула Делоре. Она растворила калитку и подошла, старательно изображая улыбку. Несмотря на все ее усилия, улыбка получилась тусклой, как дохлая золотая рыбка.
Римуш замер, сосредоточив взгляд на крышке багажника.
– Ты что, переезжаешь? – спросила Делоре, заставляя свой холодный голос звучать по-доброму, без нот обиды – Рим едва ли с десяток слов сказал ей за все то время, которое прошло с момента ее возвращения.
– А разве это так непонятно, Делоре? – буркнул Римуш в ответ, нехотя скользнув по ней взглядом.
Как всегда, когда Делоре видела его (даже в их детские годы), она не могла не отметить его привлекательность. О, эти прекрасные глаза оттенка темного меда. А вот она сама выглядит не очень-то хорошо с собранными в хвост волосами, которые даже причесать не удосужилась, без макияжа, в мятой футболке и – сконфуженно обнаружила она – с тряпкой для вытирания пыли, свисающей из кармана. Она затолкала тряпку поглубже в карман.
– Но куда? – спросила Делоре, притворившись, что не заметила его грубый тон. – Далеко?
– Подальше, – пробормотал Рим и посмотрел в сторону, явно размышляя, как бы улизнуть.
– Надолго? – спросила Делоре с отчаяньем.
Рим передумал сбегать. Он развернулся к Делоре и впервые с ее приезда уставился прямо на нее. Делоре смутилась и потупилась.
– Ты правда хочешь знать ответ на этот вопрос?
«Нет, не хочу».
– Наверное, – выдавила она.
Ухватив Делоре за локоть, Римуш потащил ее прочь от машины. Когда они отдалились достаточно, чтобы их разговор не был подслушан, Римуш отпустил Делоре и, приглушив голос, отчеканил:
– Так надолго, чтобы, когда мы вернулись, тебя здесь не было.
Делоре отступила на шаг. Все же слышать его ответ не столь мучительно, как могло бы. Она была к нему готова.
– Вот как, – пауза. – Я… я чем-то вам мешаю?
– Нет, Делоре, конечно же, нет! Ведь это так чудесно – жить рядом с тобой! – саркастично воскликнул Рим, и Делоре отступила еще на шаг.
– Странная шутка…
– Шутка? Ну что ты, шутки давно закончились… На днях у моей матери был очередной приступ. Мы не можем оставаться рядом с тобой.
Боль затрепетала в ней, как острые, словно вырезанные из жести, крылья бабочек. Делоре положила ладони на живот.
– Не понимаю, – сказала она тихо. – При чем тут я?
Лицо Рима скривилось.
– Все ты знаешь, Делоре. Не отрицай.
– Но я действительно не понимаю! – запальчиво возразила она. – Как я могу кому-то вредить? Я обычный человек, такой же, как другие. Ничего особенного! Зачем вы распространяете все эти глупые истории обо мне? Какая вам выгода? Или просто захотелось развлечься? Жизнь в этом городишке очень скучная, я помню…
Парень, стоящий возле машины, открыто пялился на нее, но Делоре не замечала его, глядя только на Рима. Римуш потер переносицу и зажмурился, будто от боли. На мгновенье Делоре поверила, что сейчас он согласится с ней, извинится, заберет свои слова обратно. Но он молчал.
– Тем более ты, Рим! Я понимаю, что прошло много лет, многое позабылось, но мы же хорошо дружили в детстве! Ты правда веришь, что я такое зло, каким они пытаются меня представить?
– Хватит, Делоре! – прервал он ее с такой яростью, что Делоре отшатнулась.
«Зачем я вообще начала этот разговор», – подумала она. Хотя нет, у нее была причина: выходя из дома, она надеялась, что Римуш развеет ее мрачные предположения. Ее шансы получить частицу покоя были слишком малы, она рискнула и проиграла.
– Я верю. То есть я знаю, что ты такое зло, какое ты не можешь себе представить. C тех пор, как ты объявилась, потерянная и мрачная, в нашем доме как будто все время темно. Если бы мне рассказали, что кто-то способен омрачать все вокруг себя, я бы не поверил. Но не теперь, когда такой человек рядом со мной. Между нашими домами двадцать шагов, но я ощущаю тебя столь отчетливо, что, уверен, уже способен точно угадывать, в какой комнате ты находишься. Ты холодная… пугающая… удушающая. По ночам, когда я закрываю глаза, мне кажется, я не засыпаю, а погружаюсь во что-то темное и вязкое, и это что-то – твое, Делоре, не мое. Я просыпаюсь с мыслью, что никогда прежде не чувствовал себя таким усталым. А мои мать, отец? У них постоянно что-то болит. Жена внезапно начинает плакать. У нас маленький ребенок, Делоре! Я не могу рисковать его здоровьем. В последние несколько дней… все стало совсем невыносимо. Мать и жена уехали сутками ранее. Если бы у тебя была совесть… если бы…
Он замолчал, и между ними зазвенела тишина. Делоре замерла – руки скрещены на груди, спина ссутулена. Потом выпрямилась и, подняв от земли взгляд, посмотрела Риму прямо в глаза.
– Ты не стесняйся, договаривай. Если бы у меня была совесть, я бы…
Улыбка, вымученная Римом, странно контрастировала с его мрачным, тяжелым взглядом.
– Я понимаю, на что ты напрашиваешься, Делоре. Но я не скажу то, что все остальные говорят. Именно потому, что помню нашу дружбу. Вместо этого я заявлю тебе вот что: если бы у тебя была совесть, ты бы уехала в свою Роану и никогда не возвращалась бы. И отдала бы дочь на воспитание родителям покойного мужа. Пока с ней ничего не случилось, но это пока. Пожалей девочку, Делоре, спаси ее от себя. Я не понимаю, как ей удается выдерживать тебя все это время.
– Тебе как всегда все известно, Римуш, – рассмеялась Делоре. – Но моя дочь останется со мной. Ей вовсе не приходится, как ты выразился, меня «выдерживать». Она меня любит. И я ее люблю.
– Да, но это не помешает тебе погубить ее! – вскрикнул Римуш и, сразу погасив свою вспышку, ровным тоном сказал вышедшему на шум отцу, седому низенькому человеку в очках (в кого только Рим вымахал такой длинный): – Возвращайся в дом, папа. Я позову тебя через десять минут.
– Нет, зачем же, – возразила Делоре. – Я тебя больше не задержу. Продолжайте свои дела. Только один совет: прежде, чем куда-то вселяться, хорошо все осмотрите, загляните в соседние дома, прогуляйтесь по округе – не притаилась ли поблизости еще одна проклятая ведьма! Они же повсюду – ведьмы, ведьмы, ведьмы! – она подняла руки и согнула пальцы, изображая когти. – Параноики безмозглые…
– Не унижайся, Делоре, – перебил ее Рим.
– Я? Унижаться? Вот уж и не думала. С чего бы мне, когда это вы все идиоты!
Рим со злобой ударил ногой по забору.
– Нечего ломать мой забор, – огрызнулась Делоре, удаляясь. Уже растворив калитку, она крикнула, не сдержав гнев: – Я знаю, что нравилась тебе в старших классах, но ты был слишком труслив, чтобы встречаться со мной!
Римуш смотрел на нее, и на его до того бледных щеках расцветали огни.
Войдя в свой дом, Делоре громко хлопнула дверью. В кухне она села за стол, спрятала в ладонях лицо и десять минут не шевелилась, будто даже и не дышала. Она производила впечатление чего-то бесчувственного. Словно была не живым человеком, а предметом декора.
Милли подошла и погладила ее плечо.
– Мамочка…
– Не трогай меня! – закричала Делоре, открыв лицо. Оно было красное, словно она долго плакала, но на щеках ни слезинки.
Глаза Милли округлились. Секунду она рассматривала мать, затем развернулась и убежала.
Когда Делоре вошла в ее комнату, Милли, свернувшись клубком под одеялом, лежала на своей кровати. Делоре встала, обессиленно прислонившись к косяку (одна рука в кармане джинсов, ладонь второй рассеянно похлопывает по бедру). Теперь ее уже не беспокоило, что несчастье потрется о нее, пробираясь мимо с целью всегда быть на шаг впереди – что это соприкосновение, когда оно трахает ее каждую ночь.
– Милли, прости, – сказала она, и прозвучало формально-холодно. «Прошу принять мои извинения за проявленную по отношению к Вам грубость, а также искренние заверения, что подобного не повторится впредь»; ну очень смешно, Делоре, ты отличная мамаша. – Я была неправа.
Делоре подошла к кроватке Милли и села на пол возле. Потянула одеяло, открыв заплаканное лицо дочери.
– Прости меня, – попросила она ласково, проведя по ее щеке. – Я не хотела кричать… не на тебя. Мне просто было… больно.
Взгляд Милли был полон недетской измученности. Даже в дни после смерти Ноэла дочь не выглядела такой несчастной. Чувство вины Делоре усилилось, стало невыносимо острым.
– Мама, ты заболела?
«Нет, не заболела – я больна с самого рождения».
– Я… я не знаю. Может быть, – ответила Делоре, обвивая дочь рукой. Она закрыла глаза, чувствуя, как очередной бутон боли раскрывается в ней пылающим красным цветком.
– Если мы уедем отсюда, ты вылечишься?
Она не вылечится. Только смерть избавит ее от страданий.
– Я не знаю, Милли.
– Мама, давай уедем. Почему мы здесь так долго?
– Мы уедем, – пообещала Делоре – так искренне, что почти сама себе поверила. – Очень скоро, – и она потерлась холодной щекой о мокрую щечку Милли.
У нее есть дочь. Она не может позволять себе делать что вздумается, пугая ребенка. Хватит ныть, Делоре. Не нравится, как день сложился – попытайся его наладить. Представим, что ты нормальная мать, и будем действовать в соответствии с этой ролью. Что делают нормальные матери по воскресеньям? Если исходить из того, что единственной ненормальностью матери Делоре была ее дочь, и, следовательно, с некоторыми допущениями ее можно принять за образец, то – пекут пирог.
Последняя попытка Делоре испечь пирог с треском провалилась – неприглядная поделка отправилась в мусорное ведро. А ведь ей почти тридцать, всего-то без нескольких дней (среди этой путаницы в голове и не отыскать сегодняшнее число). Давно пора научиться печь. На нее вдруг нашло диковатое оживление. Глаза заблестели, тонкие морщинки на лбу разгладились. Ну что за растерянность? Неужели она не сможет хотя бы притвориться нормальной женщиной?
Яркий журнал, брошенный на кухонный стол, привлек ее внимание. Вот журнал для нормальных женщин. Там совершенно точно отыщется рецепт пирога. Делоре улыбнулась, перелистывая гладкие страницы. Вот этот очень даже ничего. Но у нее нет персиков. И муки, по правде сказать, тоже. Делоре дочитала список ингредиентов, мысленно отмечая те, которых ей не хватает. В наличии некоторых она была не уверена и полезла в шкафчик посмотреть. Это сода или крахмал? Она попробовала. На вкус сода.
– Милли, я вернусь через двадцать минут! – крикнула Делоре из прихожей, обнаружив себя застегивающей последнюю пуговицу.
Синей машины возле соседского дома уже не было. Уехали… ну и отлично. Все эти люди только раздражают и злят, без них намного лучше, правда? «Правда», – ответила она себе и улыбалась вполне искренне, уносясь прочь. Она чувствовала себя беспокойной и легкой, как молодая кошка.
Когда Делоре вернулась с пакетами, Милли все еще отсиживалась в своей комнате. «Ничего, – подумала Делоре. – Проголодаешься – выйдешь. Ну или выйдешь хотя бы для того, чтобы узнать, что горит». Детская психика адаптивна и способна к быстрой регенерации. Все полученные сегодня царапины затянутся без следа.
Дальше началось какое-то мракобесие. Делоре сама себе удивлялась. Может, она и ведьма, но не идиотка же? (Все же хотелось бы, чтобы нет). Все падало из рук, все шло не так, и брошенная в раковину ложка пролетала через всю кухню. Поначалу это было даже весело. По-настоящему весело. Пару раз Делоре слышала свой смех. Особенно когда миксер вдруг задымился. Наблюдая себя точно со стороны, она заметила, что ее поведение все же несколько сумасбродно. Ну и что? Нормальные женщины бывают разные. Некоторые из них совершенно сумасшедшие.
Делоре пыталась делать все так, как сказано в журнале. «Разбейте яйцо о край миски…» Зачем они пишут такое, если даже и предположить не способны, что может из этого получиться? Руки дрожат… мерзко… Делоре заметила частицы белка даже на непослушной пряди волос, выбившейся из-под резинки и падающей на лицо. Она включила радиоприемник. Все было скучным до боли в зубах, она меняла станции, пока не наткнулась на какую-то дикую песню, которую оставила, увеличив громкость. Ее веселье вскипело, а затем вдруг стало стремительно остывать, превращаясь в раздражение. Может быть, у нее латентная истерика? А такие вообще бывают? Хотя какая разница, бывают или нет, главное, чтобы со стороны все выглядело нормальным (но не выглядит, она это понимала).
В какой-то момент она заметила, что под ногами плещется темная грязная (и холодная, ощутила она с запозданием в секунду) вода. Делоре моргнула, и вода исчезла. Снова серый плиточный пол ее кухни, присыпанный белой пылью муки. Делоре затрясло так, будто ее в зимний день голышом выставили на улицу.
Позади что-то громыхнуло. Она оглянулась и увидела, что банка с солью, опрокинувшись с полочки над столом, теперь лежит на боку, рассыпав соль по столешнице. Странно…. Делоре никак не могла задеть ее. Соль… Среди перешептывания прохожих Делоре слышала что-то о соли… Что именно?
Пытаясь вспомнить, Делоре замерла, но вихрь в ее голове продолжал вращаться. Соль рассыпается… ерунда. Просто банка соскользнула с полки. Возможно, полка висит чуть косо. Зачем придавать значение столь незначительному событию и уж тем более приравнивать его к очередному доказательству?
Доказательству чего? Делоре отвернулась от стола и обхватила себя руками. Помотала головой, пытаясь вытряхнуть неприятные мысли. Однако хаос в ее разуме нарастал. Она была (и остается до сих пор) не в себе после обрушившихся на нее смертей. Пользуясь ее неуравновешенным состоянием, ей навязали эту бредовую идею. В Роане, в окружении здравомыслящих роанцев, ей не могло прийти в голову ничего подобного. Только вдуматься в эту фразу: «Незадолго до своего тридцатилетия я узнала, что я ведьма!» Да просто смешно!
(Тогда что же ты не смеешься?)
Признаться, и в Роане люди не демонстрировали к ней особой симпатии. Впрочем, едва ли это потому, что от нее исходит сверхъестественное зло. Просто она действительно не самый приятный человек, холодный, мрачный.
Но цветы умерли…
Разумеется. Она то начисто забывала о поливе, то устраивала им потоп. Ты ухаживаешь за цветами так же хорошо, как готовишь, Делоре. Такое ощущение, что тебе так часто не было дела ни до чего, кроме своих недомоганий, что ты даже не нашла интереса и времени чему-то научиться.
Пальцы все сильнее вдавливались в предплечья. Рациональность стремительно ускользала от нее. Будь здравомыслие чем-то материальным, Делоре вцепилась бы в него когтями и зубами, лишь бы не отпускать.
Только не говори, что они тебя убедили. Ни во что из того, с чем никогда не сталкивалась и что не испытывала на себе, нельзя верить.
(А как поверить, когда испытываешь это на себе? Вот сейчас – как поверить?)
Тебе кажется, что их россказни звучат убедительно? Психически больные тоже бывают весьма убедительны, несмотря на то что несут страшную ахинею. А вся эта страна погружена в тихое помешательство.
Богов нет! Ведьм не существует! Соль не рассыпается сама по себе!
Делоре инстинктивно развернулась навстречу тихому звуку. Тишайшему; с таким шорохом, должно быть, брюхо ползущей змеи трется о песок. Секунду она пыталась понять, что это. Нечто зависшее в пространстве, похожее формой на медузу, собранное из мельчайших белых точек.
– Соль? – удивленно выдохнула Делоре, и затем белые кристаллики устремились к ней, как тысячи крошечных пуль. На лицо и шею будто кипятком плеснули. Зажмурившись, Делоре бросилась вон из кухни, сослепу сбив табуретку.
В ванной, ополаскивая лицо, Делоре была испугана, но гораздо меньше, чем могла бы после случившегося. Она слизывала с губ соленую воду и не ощущала даже удивления. Видимо, на каком-то этапе оно вообще перестает возникать. Кожу щипало. Делоре поморгала, успокаивая раздраженные глаза, и попыталась понять, если ли среди потоков соленой воды, сбегающих по ее щекам, хоть одна слезинка. Вряд ли.
Она выключила воду и выпрямилась. Посмотрела на себя, отраженную зеркалом. Да уж, отличный вид у нее – бледное лицо с красными пятнами, влажные пряди волос прилипли ко лбу, выражение глаз отсутствующее, будто ей уже совсем безразлично, что с ней творится.
Только опустив взгляд, Делоре заметила белые крупицы, застрявшие в волокнах ее свитера. Она облизала рукав. Солено. В зеркале соли на своей одежде она рассмотреть не могла. Делоре приблизилась к стеклу – отражение немного размыто и затемнено. Эти зеркала всегда портятся, раз в пару лет Делоре приходится заменять их. Но это пришло в негодность как-то слишком быстро…
Делоре нахмурилась. Нет ничего настораживающего. Все вещи портятся, в том числе зеркала. Просто раньше она не обращала внимания, как часто это происходит… Взяв тяжелый керамический стакан с зубными щетками, она отступила в коридор и бросила стакан в зеркало. Щетки полетели на пол, осколки зеркала – тоже. Зачем она это сделала? Да просто так. Захотелось.
В россыпи осколков она отразилась как что-то темное и неузнаваемое. На секунду в голове совсем прояснилось, и Делоре стало стыдно. Она присела на корточки. Подняла осколок, второй, положила его на первый, в левую руку. Один из осколков был в форме почти равнобедренного треугольника. На ладони стекляшки быстро нагревались. Делоре сжала их в кулаке, дожидаясь, когда закапает кровь.
Снова. Она закрыла глаза…
***
Сложно сказать, когда идея поранить себя впервые возникла в ее голове. Но к одиннадцати годам Делоре успела сдаться этому навязчивому влечению. Понимая, что родители осудят такие действия, она выдавала свои синяки и ссадины за последствия неосторожности. Она падала; обращалась с ножом неаккуратно; хваталась за горячие предметы в кухне – с ней все время случались какие-то несчастья. Но чем чаще она причиняла себе боль, тем чаще ей этого хотелось.
Сама по себе боль не была приятна, хотя, стоило Делоре попривыкнуть, уже не казалась такой уж мучительной. Делоре нравилось состояние, которое возникало после. Оно походило на опьянение, но затрагивало только душу. Счастливый покой, освобождение, недоверчивая радость, как будто после тяжелого проступка наконец-то получено прощение.
