Литтмегалина
Черная вдова
А Делоре досталась беспокойная ночь. Лучше не становилось, а только еще хуже. Она довела общий счет таблеток до дюжины, запивая их вином. Она куталась в одеяло или сбрасывала его на пол; открывала и закрывала окно; выключала свет, потому что он жег ее усталые глаза, а затем снова щелкала по кнопке, испугавшись темноты. Ей было жарко, а затем вдруг становилось холодно, и ее лицо то краснело и увлажнялось от пота, то белело, как мел. Она пила вино прямо из горлышка бутылки, в чем было какое-то болезненное удовольствие. Ей хотелось быть сейчас где-нибудь, в каком-нибудь ужасном месте, с каким-нибудь ужасным татуированным мужчиной и делать ужасные вещи, которые совершенно не похожи на нее. Впрочем, ей было вполне ужасно и здесь.
После полуночи она направилась в кухню в надежде отыскать еще одну бутылку и в процессе поисков устроила настоящий разгром. До нее доносился смех Милли. «Наверное, по телевизору показывают что-то смешное, – подумала Делоре. – Или она тупо смеется просто так». Она вернулась в комнату.
В какой-то момент ей показалось, что она пьяна как никогда в жизни, но уже в следующий она обнаружила, что трезва как самое чистое стеклышко в мире – омерзительно чистое и тошнотворно прозрачное. Ей вспомнилась песенка, что некогда так раздражала ее, доносясь из каждого утюга в Льеде: «Сдохни, неудачник, сдохниии!» Сейчас эта песня звучала бы просто прекрасно.
К четырем часам утра у нее кончилось вино. Делоре попыталась поставить бутылку на пол, но та упала, глухо стукнув по ковру. Но это был не единственный звук, который услышала Делоре. Ему вторил раскат грома.
***
Однажды Делоре попыталась попросить помощи у матери. Но мать лишь отмахнулась – мол, ты всегда была склонна к меланхолии. Меланхолия? В том возрасте Делоре даже не знала значения этого слова.
Это всегда начиналось одинаково – с постепенного затемнения. Как будто небо ее души затягивается тучами. Делоре еще могла улыбаться и вести себя так, будто ничего не происходит, но уже слышала первые раскаты грома. К тому времени, как начиналась гроза, она уже сильно ослабевала, извещала родителей, что хочет спать, и отправлялась в кровать. И отец провожал ее мрачным недоверчивым взглядом…
Делоре сворачивалась клубком под одеялом, и ее глаза оставались открытыми всю ночь. В ее голове было холодно, и мокро, и темным-темно. Нет даже серебристых вспышек молний. Нет радости. Нет надежды. Только мрак.
К утру ей становилось лучше. На какое-то время она могла расслабиться, но знала: следующая гроза приближается. «Что со мной не так?» – спрашивала себя Делоре. Она повторяла этот вопрос изо дня в день, из года в год… каждый раз, когда смотрела в фиолетовые, как смородина, глаза своего отражения… Но ее отражение не могло ей ответить.
«Что со мной? ЧТО? Все, что я знаю, – что-то не так».
В четырнадцать лет Делоре решила убить себя. Конечно, не прямо сейчас. Дать себе время. Убедиться, что все погублено окончательно.
«Тридцать, – думала она. Хорошее, круглое число. С приятными округлыми линиями. – Это будет даже не самоубийство. Скорее уж эфтаназия», – Делоре много читала и знала разные умные слова.
«Я убью себя в тридцать, – напоминала она себе в худшие ночи. – Гроза закончится. Навсегда».
Делоре периодически обдумывала, как именно она сделает это – если ей придется, конечно. Но ни один из доступных способов не казался достаточно надежным. Она предпочла бы застрелиться, просунув дуло пистолета в рот (что может быть вернее, чем крупнокалиберная пуля, разрывающая мозг?). Однако пистолета у нее не было. Повешение казалось грязным и отвратительным. В древности вешали преступников, а она – не преступница. Да и завязывать скользящий узел она не умела и не имела понятия, кто мог бы ее научить.
Вскрыть вены было самым очевидным решением, и Делоре не сомневалась, что ей хватит на это духу – просто полосни чуть глубже, чем обычно. Правда, потом она вычитала в одной книжке, что покончить с собой таким образом та еще морока, потому что кровь свертывается и приходится резать снова и снова. Не хотелось бы растягивать процесс надолго.
В конце концов она решила, что лучше наполнить ванну до краев и, наглотавшись снотворного, утонуть во сне. Но не раньше тридцати. Нет, не раньше тридцати.
В семнадцать она встретила Ноэла. Ее захлестнула любовь. Несколько последующих лет она была почти счастлива. Ее состояние значительно улучшилось: «грозы» прекратились, физические боли возникали все реже. О своем плане она позабыла. Но это не значит, что она отказалась от него.
***
Делоре лежала на спине, запрокинув голову. В ее голове шел ливень. Ее тело пылало, как летний лес. И только прохлада и гладкость собственных волос, их запах, такой чистый и успокаивающий, смешанный с цветочным ароматом шампуня, утешали ее, ничего больше.
Делоре вспоминала свои подростковые размышления и поражалась их наивности. В те годы казалось, что тридцать – это почти старость. Если все не наладилось, так куда дольше ждать. Сдавайся.
Но все же в таких рассуждениях был резон. Если в жизни больше страдания, чем, собственно, жизни, так прекрати ее и не мучайся. Это просто… логично. Как закрыть нудную книгу. Как вылить в раковину молоко, чей вкус показался подозрительным. Почему же люди так отчаянно хватаются за жизнь? Узники тюрем, жертвы домашнего насилия, смертельно больные – они едва терпят свою мучительное существование, а умирать все равно не хотят.
Вот и Делоре, несмотря на все ее проблемы, было сложно назвать суицидальной. Даже в подростковые годы, когда она резала себя и ненавидела всех вокруг, у нее и мысли не закрадывалось, чтобы убить себя из-за несчастной любви; для того, чтобы одноклассники осознали, как жестоко они ее изводили; для того, чтобы испугать отца и огорчить мать; нет. Она всего лишь хотела избавить себя от страданий. Мечтала о смерти как об избавлении, лежа на своей кровати в детской, той, на которой сейчас спит Милли. Мечтает и теперь, на кровати родителей, где когда-то ее зачали… и в этом что-то есть… очередное подтверждение тесной связи жизни и смерти.
Делоре перевернулась на бок и застонала от боли.
Вот ей почти тридцать, а жизнь не исправилась. Но у нее еще есть время. Как минимум один день.
ВТ. 1 день до…
В шесть утра Делоре, одетая в белую шелковистую пижаму, сидела на подоконнике возле открытого окна и дрожала всем телом. Холод заполнял ее тело. Она всхлипывала, но слез не было.
Полчаса спустя она уже стояла у зеркала и, сгорбившись, аккуратно обводила черной подводкой свои фиолетовые глаза. Они смотрели на нее с отчаянной болью. Должно быть, с таким же выражением смотрит вниз, на далекий асфальт, человек, стоящий на краю крыши. Но Делоре знала, что никто не обратит внимания на ее кричащий взгляд. Разве что торикинец? Их вчерашний разговор оставил вихрь противоречивых эмоций и голодное, тоскливое ощущение в животе. Он сказал, что понимает ее ситуацию, что сочувствует ей, что хочет помочь… Ноэл тоже так говорил. И что с того? Весь ее предыдущий опыт учил ее, что доверять людям не стоит.
– Никому нет дела до тебя и того, что с тобой происходит, – сказала Делоре своему отражению. Cлова прозвучали спокойно и холодно, и она заставила свои глаза смотреть так, чтобы между взглядом и голосом исчезло противоречие. – Сдохни, неудачник, сдохни, – пропела она, недовольно поморщилась из-за фальшивой ноты и застегнула под самым горлом последнюю пуговицу черной джинсовой рубашки.
Делоре решила не отводить Милли в садик, даже будить ее не стала, и прежде, чем выйти из дома, перерезала ножницами тонкий провод, тянущийся к кнопке дверного звонка. Шагнув в промозглую осень снаружи, она ощутила непривычное одиночество – странно покидать поутру дом, не сжимая детскую ладошку.
Библиотека оказалась заперта – что довольно странно, ведь Селла имела обыкновение приходить рано. Делоре наклонилась и посмотрела под ковриком, где Селла однажды оставляла ей ключ, отправившись к стоматологу. Действительно, вот он.
Войдя в пустое здание, Делоре только и подумала: «Вот и хорошо». О причинах отсутствия Селлы она размышлять не стала. Чувствуя себя наглым вором, забравшимся в чужой дом, Делоре нагрела чайник и налила чаю. Нервы ее были напряжены… чуть-чуть. Ну придет Селла, и что с того? Они взрослые люди, уж как-нибудь воздержатся от драки.
Отпивая чай, Делоре села за стол (последний раз на этом месте; каким значительным все кажется, когда оно в последний раз) и написала заявление об увольнении, указав причиной скорый отъезд из города. Затем собрала свои немногочисленные вещи (ложка, чашка, сменная обувь, записная книжка, ни одной страницы которой она так и не заполнила). Она была очень рассеянна в это утро. Кроме того, ей было грустно. Как всегда, когда что-то закончилось, а ничего нового нет в перспективе.
Резкая трель телефонного звонка заставила ее вздрогнуть. На третий сигнал она решилась взять трубку.
– Я заболела, – прозвучал хриплый голос Селлы. – Сегодня меня не будет. Я очень надеюсь, что завтра не будет уже тебя.
– Обещаю – не будет. Прощай, – сказала Делоре, но Селла уже бросила трубку. Гудки.
Ладно. Что сейчас имеет значение? Ничего.
Делоре заперла библиотеку и спрятала ключ под коврик.
Она шла домой осторожно, медленно. Боль часто пульсировала. На приготовление завтрака не было ни сил, ни желания, так что Делоре заглянула в магазин, купила печенье, молоко и яблоки.
Покормив Милли, сама Делоре ограничилась чашкой какао – как есть, когда внутри все точно кислотой выжжено? Грея о чашку ледяные пальцы, она устроилась в кресле. Поджала ноги, попыталась принять если и не удобное, то хотя бы наименее мучительное положение. Теперь, вместо джинсовой рубашки, на ней был серо-зеленый полосатый свитер. Делоре носила этот свитер еще в школьные годы и очень удивилась, обнаружив его в шкафу в спальне матери. До сих пор не выбросили… Ее мать была настоящей барахольщицей, а в доме Делоре старые вещи не задерживались. Однако сегодня древний свитер оказался как раз кстати – в доме гулял сквозняк; холодно и неприятно. Так и не принесла обогреватели с чердака, лентяйка…
Свитер снаружи, горячее какао внутри – вскоре она совсем согрелась и немного успокоилась. «А ведь Селла права», – вытянув нитку из обтрепанного рукава, подумала Делоре и сделала очередной глоток. Ей просто следует уехать. В половине ее бед повинны паршивые жители этого паршивого городишки. Стоит распрощаться с ними – и уже станет легче, появятся ресурсы решать прочие проблемы. Немного беспокоит, что до этого она точно так же сбежала из Льеда… Но за прошедшее время что-то могло измениться. Найди в себе оптимизм, Делоре. Собирай по каплям – и к вечеру успешно наберешь на целую чайную ложку.
«А боль?» – уныло напомнила она себе.
Пройдет. Всегда проходила.
(И всегда возвращалась.)
Снова телефон. Ах, сегодня она очень востребована. Обратитесь к моей секретарше, все разговоры со мной по предварительной договоренности. Сжимая в руках уже пустую чашку, Делоре слушала длинные трели. Потом все же подняла трубку.
– Делоре… – глухо донеслось из динамика.
Да, я знаю. Уже двадцать девять лет Делоре. Она нажала на кнопку сброса. Прижала трубку к уху. Короткие гудки. Положила трубку возле телефона и вышла из комнаты.
– Сегодня мы уезжаем, – объявила Делоре, заглянув в спальню дочери.
Милли оглянулась на нее. Непричесанные волосы торчат, в глазах блестит надежда.
Едва Делоре помыла чашки и тарелку, протерла со стола крошки, как в дверь постучались. «Можешь разбить себе костяшки в кровь», – мысленно огрызнулась Делоре, вытирая руки полотенцем.
Какой же все-таки настырный! Между ее бровями возникла морщинка неодобрения. Стук. Она бросила полотенце на стол. Милли не обращала на происходящее никакого внимания, сидя за столом и болтая ногами. Дурак. Я же сказала – мне никто не нужен. С чего ты взял, что станешь исключением? Пауза, и после еще три удара в дверь. Ах вот как… что ж, ты заслужил.
Делоре подошла к двери, но открывать не стала. Только скрестила на груди руки и громко произнесла:
– Убирайтесь, – хотя ее сердце бешено билось, она ощущала себя очень спокойной. Ну прямо ледяная скульптура.
Он тяжело вздохнул.
– Делоре, нам нужно поговорить. Вчера мы расстались как-то…
От его «нам» и «мы» ее губы злобно сжались.
– Как вы сегодня? – спросил торикинец, едва не прижимаясь к двери губами.
Как? Она раскачивается на краю крыши. Когда склоняется вперед, то уверена, что вот-вот рухнет с края. Когда отклоняется назад – надеется, что у нее еще есть шанс удержаться.
Вместо ответа Делоре насмешливо выгнула бровь.
– Я пытаюсь помочь вам, – гнул он свою линию.
– Помочь? – рассеянно отозвалась Делоре и прислонилась к двери спиной. – Помочь – это значит: сделать так, чтобы я избежала какого-то вреда или неудобства?
– Вероятно, – осторожно согласился он после паузы.
«Ага, растерялся», – бесстрастно отметила Делоре.
– Слушайте, – сказала она, – если вы сейчас же не уберетесь, я пойду в кухню и буду резать себе руку, пачкая кровью пол, который мне же потом придется мыть. И так мне будет и вред, и неудобство. Но если вы отступите, мне не придется этого делать. Будем считать, что этим вы мне и поможете. Следовательно, задача выполнена.
– Не смешно.
– Разумеется. Я же о-о-очень серьезна, – заявила Делоре и рассмеялась. Ей было плевать, что нашло на нее. Ей хотелось грубить ему. Насмехаться над ним. Распахнуть дверь так резко, чтобы сломать ему нос. Он заслужил, он один из них, из этих, остальных, нормальных, и у нее полное право ненавидеть его, разве нет?
– Я не знаю, за кого вы меня принимаете… – начал он.
– Не беспокойтесь, – перебила его Делоре. – Я вряд ли в состоянии думать о вас хуже, чем вы есть, – двусмысленность собственной фразы ощущалась на языке сладостью. Подумав немного, она спросила: – Скажите, вы всегда были склонны к набору веса? Как вы выглядели в школьные годы? Одноклассники называли вас толстым? – по правде, он был недостаточно толстым для таких вопросов, но какая разница – любой повод сгодится, лишь бы уколоть. Делоре доставляло особое удовольствие унижать его, понимая, что на самом деле он ей нравится. – Они били ваши очки? Ну же, расскажите мне, и тогда я – вам. Обсудим наши проблемы, наши психологические травмы, всякую такую ерунду.
Он топтался у двери. Делоре рассматривала свои ногти, до сих пор кое-где покрытые остатками светло-бежевого лака, и усмехалась.
– Делоре, вы уверены, что с вами все в порядке? – наконец спросил он примирительным тоном.
«Ну, давай, – подумала Делоре. – Поговори со мной, как добрый доктор. Ты же знаешь, я всегда мечтала об этом. Скажи, что понимаешь, что со мной происходит, и знаешь, кто я, но мое убожество тебе не отвратно – ведь ты любишь меня и хочешь спасти. Позволим себе немного идиотизма, прежде чем все разлетится вдребезги».
– Все отлично, – траурно-язвительно объявила Делоре.
Пауза.
– Хорошо. Но я вернусь. Так и знайте. Я буду возвращаться хоть тысячу раз.
Делоре пожала плечами и только потом осознала, что он не может этого видеть.
– Смотрите, не сбейтесь со счета, считая свои возвращения, – саркастично пожелала она. – То есть я буду ждать вас, дрожа от нетерпения, – поправилась она приторно-ласковым голоском.
– Я вернусь, – повторил он.
– Разумеется, – поддакнула Делоре и снова пожала плечами. «Ты забудешь о своем обещании прежде, чем шагнешь со ступенек и коснешься земли».
Она прислушалась. Тишина. Отперла дверь и выглянула. Он ушел. Делоре стояла на крыльце и отчего-то ужасно злилась, глядя на дорожку, тянущуюся сквозь ее пустой, мертвый сад. Он не вернется, но даже если вернется, ее уже не будет. В этом городе.
Развернувшись к дому, Делоре заметила на крыльце сложенный вчетверо лист бумаги. Хм, интересно…
Заперев за собой дверь, она села на пол в прихожей, прислонилась спиной к стене и развернула листок. Вероятно, его следовало разорвать в клочья, как она однажды поступила с письмом. Но странное сожаление не позволило ей так сделать. У торикинца оказался округлый аккуратный почерк. Как у школьника… Делоре фыркнула.
«Возможно, я совершаю ошибку, но бездействие ошибочно само по себе. Я пишу это заранее, потому что уверен – ты откажешься говорить со мной, и понимаю, почему. Но ты прочитаешь. У тебя уже не осталось сил на упрямство. И что важнее: пусть ты боишься причинить вред мне, но слова – неуязвимы. Ведь так, Делоре?
Должно быть, ты часто задавалась вопросом, что с тобой происходит. Эта женщина знает ответ. Ее зовут Альма Вирита…»
Подробное объяснение, как добраться до этой Вириты. Долгий путь. Делоре только пробежалась по строчкам взглядом.
«Если решишься поехать, пожалуйста, оставь Милли со мной или позволь мне сопровождать вас. Иногда невозможно предсказать даже собственные действия. Не подвергай ее опасности. И себя тоже».
Делоре ухмыльнулась. Скажи уж прямо, дорогой: «Ты не в своем уме, Делоре, от тебя не знаешь, чего ожидать».
«Я проживаю в гостинице. Мой номер телефона 2-28-39. Позвони мне, можно и просто так. Чтобы я знал, что на данную минуту все в порядке.
Не делай ничего, пока не поймешь, что это самый верный из возможных поступков. А понять ты должна сама. Прочувствовать. Удачи тебе, Делоре…»
Пять минут она сидела на полу и задумчиво грызла ноготь – забытая детская привычка, которая вдруг ни с того ни с сего возродилась. Делоре брезгливо поморщилась и заставила себя отстать от ногтя, но почти сразу начала мусолить рукав свитера – то ли пытаясь отвлечься от боли, потоки которой сплетались и извивались в ней, как змеи, то ли просто нервничая.
Любопытство сгубило кошку. Не отклоняйся от плана, Делоре. Ты покидаешь этот город, сегодня.
– Мы уедем, – пообещала себе Делоре. – Мы обязательно уедем. Даже если чуть позже.
Где сейчас торикинец? Наверняка неподалеку, наблюдает за ними. Если они выйдут из дома, нагруженные вещами, это привлечет его внимание. Что ж, тогда ей ничего не остается, кроме как отправиться к этой странной особе с вычурным имечком. Разумеется, вместе с Милли – не оставлять же дочь на милость странного татуированного типа. Нет, ей вовсе не интересно, что ей намерены сообщить. Она просто пытается подыграть надзирателю, усыпить его бдительность. А ночью, когда торикинец с чувством глубокого морального удовлетворения отправится баиньки, они попытаются сбежать. Логично, правда? Только поэтому она намерена поехать к Вирите, только поэтому.
Делоре встала, свернув, сунула листок в задний карман джинсов и прошла в свою комнату. Сгребла с ночного столика коробочку обезболивающего и проглотила сразу три таблетки. Последние… странно. Делоре только недавно открыла новую упаковку. Надо бы расспросить Милли, вдруг это ее проделки. Делоре потянула вверх свитер, поняла, что ей страшно лень переодеваться, и опустила свитер обратно.
– Милли, собирайся.
Милли подскочила к ней, лучась от счастья.
– Мы уезжаем?
– Да-да, – рассеянно кивнула Делоре. – Чуть позже. Только… заедем предварительно кое-куда.
Лицо Милли погасло. Она начала было задавать вопросы, но Делоре их проигнорировала.
Связка с ключами от машины и гаража куда-то задевалась. Пытаясь ее найти, Делоре трижды обошла весь дом. «Это знак, – подумала Делоре. – Знак, что не нужно поддаваться на его провокации. Следует достать чемоданы и начать собирать вещи. Ключи найдутся тогда, когда мы будем полностью готовы к отъезду».
– Милли, помоги мне найти ключи, – приказала она дочери – сухо и категорично, будто отдавала приказ собаке.
В какой-то момент Делоре обнаружила, что пытается высмотреть ключи среди чайных чашек, где их уж точно не может быть. Она замерла, подумала немного, потом подошла к холодильнику, встала на цыпочки, потянулась к стоящей на нем вазочке для мелочей и извлекла ключи, потянув за длинный красный брелок.
В темном гараже она долго нашаривала выключатель, не сумев припомнить, где он находится. Только бы старая развалюшка оставалась на ходу… После смерти отца мать почти не пользовалась машиной – город маленький, можно и пешком дойти, а если пешком не дойти, значит, и идти туда не нужно. Делоре плюхнулась на водительское сиденье и повернула ключ. Ну так что? Милли внимательно наблюдала за каждым ее движением. Завелась!
Они выехали на улицу и остановились. Милли метнулась закрыть ворота гаража, а Делоре, приподнявшись, достала из заднего кармана свернутый листок. Альма Вирита… и что ты мне расскажешь?
Делоре все же сумела покинуть пределы города, никого не зацепив и не сбив, и, оказавшись на широком пустынном загородном шоссе, с облегчением выдохнула. Машину она водила так себе (сказывалась нехватка практики), но все же лучше, чем готовила. О боги, она хоть что-нибудь делает хорошо? Разве что шинкует себя на кусочки…
Реакция у Делоре была явно замедленная – при каждом движении она ощущала, как вязнет в воздухе, точно в липком желе. Милли, сидящая рядом с ней, выглядела поразительно невозмутимой, и Делоре периодически поглядывала на нее с ощущением, что это и вовсе не ее дочь, ну или все-таки ее, но повзрослевшая лет на пять. Приближаясь к развилке, Делоре посмотрела на листок – направо. Свернула.
Полчаса спустя они заехали на заправку. Поблизости был маленький магазинчик, и Милли затребовала мороженое. Делоре сначала удивилась, как Милли вообще может что-то есть, а потом вспомнила, что дети способны есть хоть три раза в день или даже чаще.
– С вами все в порядке? – спросил Делоре парень на заправке.
– Аб-со-лют-но, – ответила она, даже головы не повернув, и вгрызлась в ноготь.
Боль была сверхъестественная: пожирала плоть, царапала кости. Никогда еще Делоре не было так плохо. Она подавила желание закинуться еще парой таблеток. От них толку – ноль. Признай, смирись.
И снова серое шоссе. И небо тоже серое, дождливое. Белые блекло мерцающие вспышки планируют сверху, как хлопья снега. Или же это перья с крыльев какого-нибудь их гребаного бога? Урлак, я помню, как тебя зовут, сука! Альма Вирита, ну что со мной, скажешь? Все хорошо, я думаю. Делоре выжимала из бедной старой машинки всю скорость, на которую та только была способна. На этом шоссе умер ее отец… Однажды, в Льеде, Делоре видела человека, сбитого машиной. Интересно, мозги ее отца так же разлетелись по асфальту?
(Никто из прохожих тогда не улыбнулся, только она. Что поделать – приятные ассоциации.)
Поворот… Делоре немного сбавила скорость. В просвет между тучами внезапно выглянуло солнце.
– Деревья горят, – сказала Милли, глядя в окно.
– Это свет так падает, – хотела возразить Делоре, но получилось только «бу-бу-бу».
Какое все странное сегодня, мрачное и удивленное, как будто обнаружившее, что настал последний час существования мира. Сухая трава цвета красного кирпича, побуревшие сосны… облили кровью и оставили сохнуть. За глазами задергалась металлическая нить, рассекая мозг. Делоре посмотрела на листок, лежащий у нее на коленях. Они не проехали въезд в лес? Нет, вот он.
– Я хочу писать, – прохныкала Милли, напоминая о телесных ощущениях, и Делоре вдруг осознала, что у нее все тело затекло. Спину она вообще не чувствовала.
– Потерпи. Мы почти приехали.
– Неужели та тетя такая интересная, чтобы ехать к ней так долго?
– Очень интересная. Расскажет маме забавную сказку.
Машина подпрыгнула на колдобине, и Делоре уже решила, что вот сейчас они застрянут и останутся здесь навсегда. Мысль особо не пугала. Здесь, там; кого волнует… Тем не менее дребезжащая колымага упорно продвигалась дальше по узкой лесной дороге, по которой, видимо, ездили часто, если продавили такие глубокие колеи.
– Приехали.
Одноэтажный дом, низкий, но широкий. Грубый, некрасивый, похож на гриб-трутовик. Делоре неуклюже выбралась из машины и только пробормотала:
– Хм.
Эта Альма Вирита изображает из себя лесную ведьму или что? Делоре бесили все эти штучки. Колдовство, магия – немыслимая ерунда, в которую ровеннцы склонны верить с наивностью умственно отсталых детишек. Делоре же на любое упоминание подобных вещей реагировала циничной роанской усмешкой.
Милли испуганно озиралась. Делоре взяла ее за руку. Окна, затянутые красными занавесками, создавали тревожное впечатление – несомненно, так оно и задумывалось. Они поднялись на крыльцо по противно скрипящим ступенькам, выкрашенным алой краской, уже изрядно облезшей, и в недоумении застыли возле двери. Ни звонка, ни ручки… «Ни электричества», – поняла Делоре, когда дверь внезапно распахнулась, и из темноты к ним шагнула девушка со свечой в руке.
Девушка улыбалась.
– Альма Вирита знала, что вы приедете, – ее большие кофейного цвета глаза были так густо подведены, что это должно было бы выглядеть вульгарно или даже комично, но почему-то не выглядело. А вот на губах совсем не было помады, но им хватало природной яркости и полноты.
Делоре вымучила насмешливую улыбочку: ага, предсказали ее появление с точностью до секунды, даже стучаться не пришлось. Ну или девушка просто вышла на шум подъезжающего автомобиля… что куда как более вероятно.
– Я хочу писать, – прохныкала Милли, и Делоре нахмурилась.
– Вы не могли бы проводить ее в туалет?
– Конечно, – девушка наклонилась к ребенку, качнулись длинные пряди ее черных, без оттенка каштанового, волос. – Пойдем со мной, милая.
Делоре вдруг осознала, что откровенно любуется девушкой, и отвела взгляд.
Они прошли в дом и оказались в просторной прихожей, освещенной единственной свечой, стоящей на маленьком столике. Со всех сторон на них смотрели закрытые двери.
– Вам в красный коридор, Делоре, – объяснила девушка. – Поспешите. Вирита ненавидит ожидание. А когда она сердится, ее внутренний взор мутнеет.
От заявления про внутренний взор Делоре так и перекосило, но девушка уже не могла этого увидеть – взяв за руку, она уводила Милли прочь.
– А где этот красный коридор? – запоздало уточнила Делоре, оставшись в одиночестве.
Она приоткрыла дверь – темно. Другую – темно. На третьей ей повезло. Вот он, «красный коридор». Стены обтянуты алой тканью. В свечной люстре из десяти свечей горели две. Делоре шагнула вперед и что-то царапнуло ее по макушке – как оказалось, гирлянда из засушенных цветов. В конце коридора бледно-золотистыми полосочками обозначились контуры двери… Когда Делоре толкнула дверь от себя, погружаясь в липкую сладость, ее взгляду предстала Альма Вирита…
Вирита вполне соответствовала обстановке: высокая – на целую голову выше Делоре, полная, одета и накрашена так провокационно, что и роанская проститутка постыдилась бы. Волосы, все еще черные, стянуты в тугой узел. Когда темные, полные блеска глаза вонзились в Делоре, по спине у нее пробежал холодок…
Вместо приветствия Вирита указала на кресло.
– Здравствуйте, – скованно поздоровалась Делоре и села. Она сжала коленки, выпрямила спину, недоумевая, как ее вообще занесло в такое место. Втянула в себя тяжелый приторный воздух, ощущая удушье.
В этой комнате на освещении тоже порядком экономили. Несколько свечей вдоль стен да масляная лампа на круглом столе, таком гладком, что свет отражался в нем, как в зеркале. Пребывая в полумраке, комната, полная вещей, умноженных отбрасываемыми тенями, казалась фантастически захламленной. С потолка, точно лианы, свисали засушенные растения. Это от них исходил этот сладкий запах, такой сильный, что Делоре даже взгрустнулось. Вирита наблюдала за ней.
– Легко дышится?
– Нет.
– Очень плохо.
Делоре пожала плечами.
– Вы сами-то не задыхаетесь? Зачем эти растения?
– Это очень полезные растения. Растения правды, – объяснила Вирита. – Больше всего я не люблю ложь, ожидание, трусость и тминные семена.
Глаза Делоре распахнулись чуть шире.
– А мне не нравится соль.
И взгляд Вириты ей тоже не нравился. Слишком уж… пронзительный.
– Ну-ка посмотрим, – заявила Вирита, поднявшись и решительно потянув за собой Делоре.
Они пробрались через груды мебели («Просто пройди по дивану, девочка, да и все»), и возле окна, сдвинув красную занавеску, Вирита вгляделась в глаза Делоре в сероватом свете пасмурного дня.
– Прекрасные глаза, – голос у Вириты был глубокий, низкий, обволакивающий, словно мягкая ткань. Красивый голос. Такой красивый, какой сама Вирита никогда не была. – Идеальный фиолетовый, глубокий и прохладный, как ночь.
«Пожалуй, она старше, чем показалось поначалу», – подумала Делоре, рассматривая близкое лицо Вириты, покрытое морщинами, как сетью.
Они вернулись к круглому столику (по пути Вирита погасила одну свечу) и сели, что Делоре обрадовало – ее ноги не держали. Она сгорбилась и, пытаясь успокоиться, зажала пальцы между коленями. Пальцы были холодные, влажные.
– Мальчик нашел меня, – объяснила Вирита, в дрожащем свете вглядываясь в глаза Делоре. – Он был честен со мной, поэтому я рассказала ему все. Он хороший… ему приходилось делать плохие вещи, и все же он хороший мальчик.
– Мальчик? – не поняла Делоре.
– Да. Твой мальчик.
– А… – рослый торикинец лет тридцати никак не ассоциировался у нее с «мальчиком», но Делоре оставила это при себе. Со словом «твой» он у нее тем более не ассоциировался.
– Если он отправил тебя ко мне, значит, решил, что ты все-таки должна узнать правду. Даже при том, что само по себе понимание происходящего тебя не остановит.
Делоре нахмурилась.
– Можно приступить к делу? – поинтересовалась она. – Без туманных предисловий и нагнетания мистицизма?
Вирита откинулась на спинку кресла. В сплетении золотистого света и мрака она была загадочной, как красивая вещь неизвестного предназначения, и яркой, как цирковой шатер.
– Да, действительно. Уже достаточно. Ответь мне честно – ты видела его?
– Кого – его? – Делоре могла бы и разозлиться, но сегодня ее чувства были такими же вялыми и негибкими, как и тело.
– Предыдущего. Того, кто жил там до тебя.
– Нилуса? Он… он мне приснился, – созналась Делоре. – Я разговаривала с ним.
– Он всегда с тобой разговаривает. Даже когда ты не слышишь.
– О чем вы? Я просто увидела сон. Это ничего не значит.
– О нет, тебе не приснилось. Тебе явился дух, призрак. Который лишь ты можешь воспринимать, потому что ты, как никто, близка к нему, – Вирита прикрыла глаза. Ее веки покрывали вишневые тени с перламутровым блеском. Делоре подумала, что все эти ведьмовские чудачества шаблонны донельзя, хотя едва ли ей доводилось видеть ведьм – разве что в телевизоре и в зеркале.
– Я расскажу тебе правду… но сможешь ли ты принять ее?
– Я не верю вам заранее.
– Почему? – просто спросила Вирита.
– Ха! Представляю, что вы мне наплетете! Какая-нибудь не очень логичная история с элементами фантастики и бреда, придуманная вами самой или местными… сказочниками. Но я не люблю истории. Зачем привносить в обыденность ненормальность? Зачем искать странности, тем более там, где их нет вовсе?
