Лина Черникова
Воспоминания вперемешку
Встречи
Почему-то мне часто вспоминается маленькая улыбчивая женщина из одинокой землянки на окраине Ачикулака. Соседские дети позвали меня с собой, куда и зачем, я так и не узнала. Незнакомый мальчик, нерешительно улыбаясь, шел впереди нас. Почему он не загорел, как все мы?
Пришли к землянке. Кругом степь. Это была настоящая землянка, крыша поднималась невысоко над землей. Война догнала эту женщину в Ачикулаке. Она, наверное, как все мы, пожила какое-то время у местных жителей, а когда война откатилась от этого степного края, то пора устраиваться самой. Может быть, женщина обжила бывший окоп и сумела соорудить крышу – это мои позднейшие размышления.
– Мама, мы пришли, все пришли! – радостно закричал светловолосый мальчик.
Смеющаяся, сияющая радостью красивая женщина, почти девочка, взбежала по земляным ступенькам, раскинула руки, чтобы обнять и сына, всех детей и повела за собой вниз. А я осталась… Почему? Не знаю до сих пор. Неизвестное всегда пугает? И я еще тогда не знала про дни рождения. Вскоре мама мальчика выскочила наверх ко мне, наверное, дети сказали обо мне, ласково взяла меня за руку, но я покачала головой. Тогда она еще раз вернулась и протянула какое-то угощение, а я спрятала руки за спиной.
Если взрослые делают большие глупости, то что говорить о детях! Сидела я в мягкой шелковистой ковыли и ждала детей, чтобы вернуться с ними домой. Этот случай так задел меня, что даже через несколько лет я думала об этой женщине с мальчиком. Где она взяла угощение для детей? Откладывала по сухарику? Какая же прекрасная и добрая эта мама! Ее сыночек не знает, что такое праздники, он рос в войну, а она показала ему, что так бывает. И так всегда будет!
А позже я устроила жизнь этой маленькой семьи очень даже хорошую. Как мысленно устраивала жизнь Жабиных, которые натыкались на меня в маленькой комнатке, но не прогоняли меня от яркой книжки на стене. А папа этого светлого мальчика живой и уже едет к ним! Мама получила от него письмо и деньги, она от радости устроила праздник. А отец – герой, орденов много-много и прилетит он на этом самолете, который привозит почту в Ачикулак! Они будут радоваться вместе и жить долго,« добра наживать». Как заканчиваются все хорошие сказки!
А почему я « не устроила жизнь» той маме с мальчиком, которые ели у нас суп? Болела что ли тогда? А где они нашли себе жилье без моей помощи, думала я позднее? Почему же я не стала им помогать сразу же, когда они поклонились и ушли? Такая я плохая, ругала я себя.
Иногда подходили к нашему окошку люди с тощими мешочками за спиной и протягивали руку. Мама выносила им хлеба кусочек, если он у нас был. А если ничего не было, то мама отворачивалась от окна и от меня, и я боялась в это время на нее посмотреть. Мама не разрешала никому плакать, и я никому не выдавала ее тайну…
А эту маму с мальчиком такого же роста, как я, она позвала в дом и налила каждому по тарелке супа. И дала им в дорогу по сухарику. Когда наши гости ушли, я спросила:
– Почему так булькало, когда они ели?
– В пустой живот так суп глотается…
И опять отвернулась от меня надолго.
******
… Лето. Каждое утро – радость: опять, как и вчера, и как позавчера, и как неделю назад пойду на целый день к Аркадию Яковлевичу. Ура! А… А Синицына? Снова будет стоять на дороге? Да не просто стоять, пусть бы стояла, жалко, что ли. Так она же будет допрашивать меня! Я уже думала, как ее обойти, но ее дом стоит как раз на моем пути.
Стоит! Неужели ей больше делать нечего? Грядки бы поливала, вон какая жарища с утра… Но надо идти, отвечать на ее вопросы, одни и те же вопросы, потому что моим ответам Любкина мама не верит… Прямо таки ноги заплетаются… Иду нарочно медленно, надеюсь, что ей надоест ждать и пойдет, например, суп варить. Нет, для Синицыной важнее всего какая-то правда.
– Где идешь?
– К Арк… К Клавдии Ивановне.
– А шо ты там делаешь кажный день?
– Работаю… Помогаю…
– Перестань сказать! Такое… и то оно работае?
Вопросы и ответы всегда одни и те же. Наконец, в один счастливый день, даже без этих вступительных вопросов, тетка сама подсказала:
– А може вы земляки?
И в голосе не насмешка – « и то оно работае» – и смотрит тихо-мирно.
– Да,– обрадовано подтвердила я,– земляки!
С этого дня дорога свободна. Ура!
*****
Куда бы бабушка Анна ни шла, наклонялась и подбирала с земли перья, потерянные чьими-то беспечными курами, утками и гусями. Постепенно ее семья обрастала подушечками, не какими-то набитыми соломой, а настоящими перовыми.
А осенью бабушка приносила из леса своим внукам боярышник, лесные маленькие груши, кизил, калину, а то и шишки да еще лесные орешки. Знала она все места, где вдоволь такого добра.
Мы с Галькой тоже носили из леса то, что росло близко. Орешки и шишки попадались нам редко, кизил чаще. Но прослышала я, что соседка знает кизиловые места, где его хоть завались. Варенье из него варили вкусное.
– Бабушка, а не возьмете нас с Галькой в лес за кизилом? Хоть один разок. Мы бы вам ветки наклоняли…
Она легко согласилась. А то все одна да одна.
Мы шли в лес и разговаривали – быстро дошли. Мы с Галькой старательно наклоняли гибкие тонкие ветки деревца. Одна из нас висела на нем, чтобы другие обрывали темно-бордовые ягоды. Бабушка соскучилась по общению и все рассказывала о довоенной жизни, о войне.
Один из ее многочисленных рассказов поразил меня, вспоминала его часто.
Несколько лет Анна служила домработницей у большого начальника. Начальник-то он важный, а человек простой, никого не обидит. Редко дома бывал, все машины строили его рабочие для новых колхозов. А как придет домой пока дети не спят, да как начнет с ними скакать, бороться да смеяться, а то тихо на софе книжки им читать. Радостно становится в доме!
– Я в детстве окончила 4 класса. А у них стала часто читать… Старалась сделать в квартире больше, чем требовали, так он меня пожалеет и похвалит.
Я взглянула сквозь листву на бабушку Анну, когда услышала ее изменившийся голос. Говоря о том человеке, она ласково улыбалась, морщинки разгладились. Подумалось: так ведь она совсем молодая!
– Надо тебя, Аннушка, на учебу отправить. Вот закончу большое дело, подготовимся, да прямо в техникум примут тебя!
Я верю, хоть он и смеется. Он веселый был… А мне-то уже лет 35 было…
Держусь за ветку, ниже гну ее к земле. А почему же наступило молчание? За листьями и ягодами увидела совсем уже другое лицо. По щекам у Анны текут слезы одна за другой так обильно, что даже не задерживаются в морщинках, уже вся шея мокрая, а она быстро перебирает руками, отделяя ягоды от листьев. Холодок заполз в грудь да так и застрял под горлом.
– Какой это год был, бабушка Анна? Ну, когда тот ваш человек хотел вас учить?
–33 год. Раньше, чем других его забрали! Его друзей – позже…
Справилась со слезами, вытерла о плечо глаза и заговорила уже громче, с горечью и обличающим недоумением. Как будто на суде выступала перед своим поколением, говорила то, что вроде бы и так все знали правду, а вот послушайте еще и ее!
–А за что же было его забирать? Такого человека! Да навсегда… А сколько их… На них Россия держалась! Кому же было воевать, когда немец напал на нас?
Сколько их таких рассказов слышано, читано… Это было уже начало 60-х годов. И увидела я лицо моложавой женщины, конечно, не может быть, чтобы Аннушка не полюбила в то время незабываемого человека. Одного из тех, на чьих плечах « Россия держалась». Отблеск той любви так омолодил ее лицо! А потом горестное лицо, постаревшее, оплакивающее не один год прекрасного человека. И свою судьбу тоже.
Через историю одной семьи – вcя история наша.
*****
…Мы не сумели увернуться от глубокой колеи на узкой лесной дороге. Застряли в липкой грязи довольно крепко. Пока наш заслуженный «Москвич» бесполезно фыркал, нас догнал всадник. Хоть и медленно он ехал, поравнялся с нами. Немолодой чеченец, плотный, невысокий и лошадка под стать ему, низкорослая, широкая. Они как будто слились друг с другом, оба неспешные, спокойные.
Не успел Саша выйти из машины, чтобы наломать веток под колеса, старик дал знак ему: сиди, мол, нечего рыпаться. И сразу же даже не поднял руку, а неуловимым движением указал на нас кому-то сзади: вытаскивай этих бедолаг. За какие-то три-четыре минуты мы оказались на твердой дороге: выскочил из машины молодой чеченец, который ехал за нами, привязал трос, вытащил нас на ровное место и тут же умчался. Старик наблюдал, сидя на своей послушной лошадке, а выполнив доброе дело, тут же опять двинулся дальше так же медленно, как и раньше. Я махнула ему рукой, улыбнулась, Сашка посигналил, и он в ответ чуть наклонил голову.
– Меня заинтересовало, знаешь что: не то, что нас вытащили быстро очень и даже не то, что тащили нас двое, всадник как будто тоже. А я думаю, знаешь о чем? Ясно, что дед на лошадке чеченец. Но… Так и представляется, что он едет не по лесной дорожке, а тихонько, размеренно по бесконечной казахской степи. Наверное, он дольше других жил в Казахстане.
Только не хватало пения о том, что он видит по дороге. А может быть, мы не слышали?
*****
Закончилась моя смена в детском саду и надо было, как всегда торопиться, чтобы успеть пораньше домой в Старую Сунжу, ведь ехать-то с тремя пересадками. Дорога не очень тяготила меня, потому что в сумке всегда была книга. Пришла уже к остановке трамвая и только хотела почитать, но не успела, так как все мое внимание привлек человек на остановке. Он смотрел на цветущие вишни. Растут себе группками небольшие деревца и ослепляют белизной все вокруг.
А старый человек не отрывал от них глаз. Такое лицо было у него! Оно светилось таким тихим восторгом, что я постеснялась доставать из сумки книгу и заняться привычным делом. Тоже стала любоваться пушистыми кронами этих храбрецов, не боящихся ни близких химических заводов, ни тряски земли от грохочущих трамваев.
Тайком любовалась и лицом моего попутчика. Такие лица были у интеллигентов еще до революции или … в прошлом веке. Худой, очень прямая спина. С затаенной лаской он смотрел на белое вишневое кружево. Перевел взгляд на меня и вдруг заговорил:
– Простите, девушка, а вы не замечали, как долго цветут вишневые деревья?
– Наверное, 5 – 6 дней, – подумала я вслух.
Он чуть заметно улыбнулся, задумчиво покивал головой.
Цени всю красоту вокруг себя, главное, умей находить ее везде, радуйся ей! Пока живешь. Так я поняла этого необычного удивительного старика. Не решилась, не посмела я поговорить с ним. К сожалению, не решилась. А расспросить бы о его жизни, все равно, что книгу прочитать. Это была бы захватывающая история. И, кажется, печальная… *****
Я упустила случай написать рассказ о пожилой женщине, с которой мы подружились в санатории. « Написать рассказ», образно говоря, это выражение витало в мыслях или воздухе у всех нас кроме Саши. Все писали «Книгу». Какую-то Книгу… Так она и повисла в воздухе…
Когда я на старости лет придумала: не писать же автобиографию, а по заголовкам в одно слово пройтись по всей моей беспокойной и вольной жизни, бесценными были бы воспоминания пожилой, одинокой женщины об ее судьбе.
Она рассказывала, а я слушала. Но не записала даже ее единственное письмо от молодого мужа с фронта. Только отгуляли свадьбу, и ее любимый ушел на войну. Успел до гибели прислать одно письмо. Она жила и старилась одиноко наедине с этим дорогим письмом. Мы сидим в ее комнате, и она бесстрастно читает наизусть это ласковое послание ее мужа, этот единственный подарок, который успел сделать молодой муж своей любимой жене, совсем в недавнем прошлом его девчонке-невесте.
*****
Мне шептала на ухо вездесущая Машка.
– Заметила девчонку, которая кормила нас ужином?
–Еще бы ее не заметить! Стройненькая, белокурая с огромными темно-синими глазищами. А кожа на лице прямо прозрачная, как у принцессы! А миски наполняла – в руках не удержишь! Быстро-быстро управлялась.
– Так вот, слушай: историки говорили о ней, не поверишь, отец у нее очень большой начальник в городе, а она не просто на целину поехала, а испытать себя – выдержит ли самую трудную работу. Взялась кашеварить, потому что все отказались от этой работенки. Мы вчера матрацы и
подушки набили да и завалились спать после ужина. А она только за полночь улеглась прямо на соломе. А утром ее и след простыл… Тогда кто-то помог ей устроить постель.
– Тут главный над сараем-бараком бегает, что, он не дал ей помощников?
– Почему? Дрова ей рубят, дежурные есть, картошку чистят… Но все равно, я бы так не смогла: раньше всех вставать, а ложиться… Да еще, говорят, если ночью с поля приедут, ее будят, чтоб покормила.
Два дня мы любовались этой чудесной девочкой, а потом нас семерых, девчонок из группы «А» да наших мальчишек со школьного чеченского отделения посадили в прицеп трактора и увезли в чисто поле.
*****
Вокруг совхоза – отделения, бригады. Наша бригада – это два вагончика, скелет из веток будущего жилья нам, новоселам, за ним туалет из новых досок, поодаль кухня в землянке да притулившаяся к ней мазанка из дерна. Там жила одинокая казашка, это в угол ее домика въехал позже ночной путешественник Иванушка- Саня.
Вольные шестидесятые годы, что еще скажешь. Каждый хотел оставить свой след на земле. Захлебывались стихами Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной, упивались песнями на стихи Есенина, песнями Окуджавы. Влюблялись в Гагарина, Титова, Олжаса Сулейменова, Вана Клиберна.
Стройотряды, целина – мечта. Но из азартных странников по стране выделялись такие сумасшедшие, как девчушка базового совхоза. Да хотя бы и Санька с талантом в душе артиста и художника.
Наверное, Абу это краткое произнесение его полного имени. Этот длинный и худой – как только не переломится – мальчишка из педучилищного чеченского отделения не мог сидеть без дела. Взял широкую лопату и начал ею чистить огромное поле под будущую пшеницу.
– Будет бульдозер ( или грейдер, забыла название), – на ходу пообещал ему бригадир Иван. А тот и в ус не дует – гребет, скребет, уносит мусор. Бригадир не выдержал и ускорил прибытие нужной машины. Упрямо вцепился в нее Абу, ясно, не оторвешь его от этой работы. И вот началось гудение, рычание, пыль столбом от места работы неутомимого Абу.
Бывало, повариха бьет, бьет железной палкой по листу железа, заругается и бросит. Тогда сам бригадир вытаскивал из кабины Абу. Он шел, пошатываясь, весь черный от пыли, только его длинный нос светлел на лице, Абу приходилось его вытирать время от времени, дышать-то надо. Иван вел его ужинать, полуобняв за пояс, а механизаторы весело скалили зубы, отдыхая у своих вагончиков. Им непривычен был вид ласкового бригадира.
А как прощались Иван и Абу – это надо было видеть! Бригадир бесконечно тряс обеими руками руку Абу, пытался дотянуться до уха парня, кричал ему самые добрые и неуклюже-ласковые слова, которые таил в себе долгие годы. Шофер посигналил в очередной раз.
– Как сына тебя буду помнить Абу!– отчаянно прокричал Иван.
… Виктор Бураков. Есть же такие люди, не разговорчивые, не заметные, не красавцы, а слово скажет – оказывается, он даже очень симпатичный. Правда! Почему-то они считают, что должны работать до седьмого пота, а может быть ничего такого и думать не думают, а все у них получается лучше всех. И копнильщиц не было еще у этого комбайнера, только верный его тракторист дядя Саша да наш Магомед как-то затесался к нему помощником. А на комбайн меня никто и не думал приглашать. Такая худющая, какой с нее толк!
– Бог даст, так и в окно подаст, – говорила мама.
… Лида. Это добродушная спокойная девочка из группы «А», лихая танцорка. Ладненькая фигурка, но на глаза мужикам не лезла и тоже была еще без экипажа. Она училась где-то танцам и, бывало, Машка разыгрывала ее в кухне.
– Лида, тебе письмо!
– Ой, Маша, спасибо, – и тянет руки.
– Ну, Лида, так не пойдет! А станцевать? Ты же мастерица на это дело!
Лида засмеется и спляшет на крохотном пространстве утоптанного земляного пола около двери. Машка не отстает:
– А вот это коленце еще не выдала!
