Лина Черникова
Воспоминания вперемешку
– А на той стороне этой горы Итум – Кале, его видно с того дома наверху.
– А где же живут учителя?
Парень охотно показал вниз:
– На повороте альпийской дороги есть магазинчик и у хозяина на квартире живут две учительницы.
Я не стала спрашивать, зачем же мы ехали так долго, если можно подняться от дороги по той тропинке. Понятно, что надо было оказать учительнице почесть, доставить ее на транспорте, короче, оказать гостеприимство насколько это возможно.
Появился директор школы, и мы прошли в маленькую учительскую. Поговорили. Оказалось, что здесь нужен историк.
– А у меня русский, литература и немецкий…
Директор мягко повторил условия:
– И классное руководство в 6 кассе, это самый старший в нашей школе. Пойдемте, ваш класс внизу.
Оказывается, кроме 2–3 классных комнат наверху были еще два класса в полуподвальном помещении.
– Строимся, строимся, – бодро ответил директор, проследив мой взгляд на неотштукатуренный потолок.
– Говорят, что учителя живут там внизу… Как я буду ходить вверх-вниз?
– Что-нибудь придумаем, – задумался директор. Он видел, как я расстроена.
Отошла немного от школы и сразу затерялась в кустах. Тут журчал, подпрыгивал ручеек. Неизвестно почему обильно полились слезы. А тут, очень некстати пробежал мужчина, гнал теленка. Он появился так неожиданно, что я не только не вытерла лицо, но даже не успела отвернуться. Зато слез, как не бывало, и стало стыдно. Нет, все прекрасно, только бы жить поближе, оправдывала я свои позорные слезы.
Как я теперь выйду к людям, ведь тот человек видел мое зареванное лицо, рассказал другим, а те могут обидеться, подумают, что мне не понравилось в их родном краю. Наконец, решилась выйти. Возле костра у мазанки, что перед школой сидели люди. Я поздоровалась, мне ответили, кто-то подвинулся на бревне, и я уже сидела и держала в руках на каком-то большом листе картофелину из котелка. Придвинули мне соль, я дула на картошку и удивлялась, как я могла расстроиться недавно неизвестно почему. Не успела немного остыть моя картофелина, как мне сказали, что директор договорился вот с этой женщиной, что я буду жить у нее.
– Это же рядом со школой, – вслух порадовалась я.
Мне ответили тоже улыбками. Оказывается, школа будет платить хозяйке так: мне полагалась мука и керосин из магазинчика. И хозяйке обещали то же самое. Бесплатно нам обеим.
Не намекая, что знают о моем недавнем настроении, все дружно и… как бы сказать, бережно, стали утешать меня.
– Чем мы тут дышим, ты почувствовала? Ты тоже будешь пить этот чистый воздух! Когда мы подъезжаем к Грозному, сразу видна над городом…серость, он же лежит в яме, слушай, как там люди могут жить? И зачем… А ты еще не видела, как прямо вот тут будут плавать белые тучи..
И еще много чего хорошего наговорили мне чеченцы.
– Ешь, уже картошка немного остыла…
И вот он, этот запах и вкус здешней картошки! Словами его не опишешь. И не буду. Никто не поймет.
Можно только предположить, как это рассыпчатое душистое чудо увлажняли и тяжелые темные тучи, и легкие светло-прозрачные облака, подпрыгивая, оставляли на каменистой почве принесенные с собой запахи всех горных трав. А вся эта чистая простая еда принимает окружающую красоту, не как подарок, а как обыденную дань. Люди привыкли к потрясающему запаху, а меня тогда впервые поразила и картофелина из котелка, и чай из неизвестной мне пахучей травки.
– Продадим картошку, кукурузу – купим сахарку, а пока.…
А мне и так хорошо и вкусно, и радостно, лучше не бывает.
… 14 лет мы прожили в пустыне на Мангышлаке. С уважением рассказывали о немолодом человеке, который первые саженцы посадил здесь давным-давно. И с тех пор в центре Ералиево существует этот сквер. Как и когда появился тот мечтатель и трудяга в этих местах? Почему я не захотела узнать о нем, живя 14 лет в этом поселке? Хотя радовали эти пахучие кустики. Человек поставил себе памятник при жизни. Такое случается.
То ли этот садовод место такое нужное нашел, то ли очень глубоко долбил песчаник, бывший когда-то дном Каспия, но корни его саженцев не упирались в непробиваемое дно. Человек исчез, а деревца растут. Вечная ему память!
Еще одно "простите". Сейчас я бы с учениками приносила по полведра воду для тех стойких растений. Хоть изредка. А ведь корни их так ждали такого подарка…
К запаху жидкой полыни мы привыкли, но она росла тоже не всюду, а только около чуточку влажных тропинок к морю, к "Ближайке". На ближнее к посёлку побережье ходили купаться дети. А рыбаки могли там набрать кучу раков под скользкими мшистыми плитами или ночью с факелами наколоть бычков и даже кефаль. А если идти полчаса до пирса, то по обе стороны дороги – глубокий и ярко слепящий, как само жгучее солнце песок, и там уже ничего не могло расти. Может быть, подальше, справа от моря, невидимая с дороги росла верблюжья колючка.
Море тоже пахнет горьковатой прекрасной свежестью. Так вот, наше на долгие годы Ералиево – это запах морской полынной свежести. Особенно, если ветер с моря. Но вот запах настоящей российской зелени можно было вдохнуть, только проходя мимо сквера. Идешь со стороны 36-го дома и бараков, где расселились различные конторы, а справа довольно длинная полоска низких кустиков. О, чудо! От них поднимался запах! Тот самый…
Кто не видел, как эти кусты много лет пригибал ветер во время пыльных бурь, раскаленный летом и леденящий зимой, тот не поверит, что эти листочки, даже покрытые вечной пылью, могут так восхитительно пахнуть.
Я не могу забыть недоверчивое удивление мальчика-казаха в нашей русской школе, когда он сказал:
– Как будто и правда такое бывает…
А на картинке был голубой ручей, на берегу его зеленая трава и два-три зеленых куста. Пораженная, я не сразу ему ответила. Я выходила из этого класса и вспомнила свое удивление, когда недавно приехала на Мангышлак: неужели на свете не больше всего зелени, как я думала, живя на Кавказе, а больше всего этой желтизны – солнце, небо и песок одинакового цвета.
Запах слив, огромных абрикос, которые падали с дерева в саду, запах лесных мелких груш, каждую осень приносимые из леса и насыпанные горкой в углу комнаты, всеми этими запахами не удивить. Они росли в их родном краю, на их родной земле.
А вот как могли сохранить свой вековой зеленый аромат те листья в пустыне! Им дан был от рождения такой удел, и они выполняли его. Не смотря ни на какие трудности. Оправдываться, что им трудно, что им невозможно сохранить свой дар, не перед кем. И они держались.
* * *
Запах слив, огромных абрикос, которые падали с дерева в саду, запах лесных мелких груш, каждую осень приносимые из леса и насыпанные горкой в углу комнаты, всеми этими запахами не удивить. Они росли в их родном краю, на их родной земле.
А вот как могли сохранить свой вековой зеленый аромат те листья в пустыне! Им дан был от рождения такой удел, и они выполняли его. Не смотря ни на какие трудности. Оправдываться, что им трудно, что им невозможно сохранить свой дар, не перед кем. И они держались.
Молитва
Ачикулак – это ставропольский край. Но в 45 году немцев там, конечно, уже не было. Их давно уже прогнали от Сталинграда, значит, и от нас.
Лето. Праздник у нас, приходят и приходят дети. Значит, это был Галькин день рождения. Приносили какие-то немыслимые подарочки. Все дети уже за столом, а меня посылают открывать двери опоздавшим. Два подарка помню: мякиш хлеба к детской руке и пообещанный игрушечный чайничек. Райка пообещала его принести « для красоты», а потом забрать.
Я оглядываюсь назад:
– Можно чайничек для красоты?
Взрослые заулыбались, и Райка побежала за своим сокровищем. Она жила рядом, напротив, в такой же мазанке с глиняными полами.
Все готово, а Райки нет. Эмма окинула взглядом стол и подсказала кому-то:
– Убери вилку с мокрого места, а то поржавеет.
Ее успокоили: – Вилка на сухом лежит.
А тут кто-то крикнул:
– Райка Жабина бежит!
Дети засмеялись неожиданной рифмовке и стали хором повторять сочиненный стишок:
– Вилка на сухом лежит,
Райка Жабина бежит!
А Райка стояла у двери столбом и только моргала растерянно. Без чайничка.
Кто-то ахнул: – Разбила!?
Она что-то шептала беззвучно, потом выговорила погромче:
– Отец с войны пришел…
И всех нас как ветром сдуло со стола.
Райкин отец, да все поначалу не знали слова «папа», он был неправдашним отцом. Конечно, если нашему отцу было в то время больше 50 лет, то это да, отец. А этот даже по детским меркам был слишком молодой. Он сидел на самодельной кровати из досок, босоногий, светлый, с тонкой шеей и, молча, смотрел на группу детей. Может быть, выискивал среди нас свою шестилетнюю дочку. Привыкал к ней.
Много раз повторяла моя мама:
– Слава Богу! Вымолила Жабина с войны своего мужа!
А на другой день мы увидели у Райки чудо. Оно появилось на стене – длинная, толстая, очень праздничная книжка, складная, вытянутая во всю длину. Дня два дети прибегали ею полюбоваться, а я осталась около нее почти на все лето. На меня перестали обращать внимание, и я никого не видела, а только бесконечно перечитывала до самого этого конца: – « С этим братцем песни пел»
* * *
…Я была такая дохлая к концу 2 класса и мне теперь кажется, что мама больше всех обо мне молилась. Кашляла и кашляла, но все равно просилась у мамы в школу. Она ругается, а я сделаю паузу, а если кашель начинает раздирать все внутренности, то затыкаю рот углом подушечки и отбегаю подальше. Вытру насухо глаза, красные от борьбы с недугом, и опять начинаю привычное нытье:
– Мама, можно я пойду в школу-у-у? Мо-о-жно?
– Иди, – сердито крикнет мама.
А иногда проверит температуру – прикоснется губами ко лбу и пригрозит:
– Вот я тебе сейчас пойду! – и потрясет приготовленной ладонью.
– Учи дома!
Неделями сотрясает меня вредный мой враг, а потом я вырываюсь на волю. Из холодного дома – в холодную школу. Свободы хватало на недельку…
Интересно: многое помню еще с Ачикулака задолго до школьного возраста, весь 1–2 классы помню, а потом провал до конца 4 класса. Меня приводили дети из школы, буквально тащили, так болела голова. Они уже выдохлись и закричали Шуре в огород:
– Возьмите вашу Линку!
Шура увидела мою повисшую голову, закричала и подхватила любительницу школы.
Рентген не помню и как до города добирались не знаю. Оказалось – затемнение легких.
Каким-то образом находили для меня большую кружку молока со смальцем и, чтобы бы я не вырвала, мама давала мне конфету «Барбарис» из настоящей белой бумаги с яркими красными ягодами. Оказывается, ничего не бывает случайным. Эта кружка молока, чудесным образом, оказавшаяся в нашем доме. Летом Аркадий Яковлевич стал приглашать меня к себе домой, как бы помогать по хозяйству. Мамины молитвы к Богу за меня. И прекратилось распутывание каких-то ниток с проводами по ночам, носившихся надо мною с огромной скоростью. Куда-то ушла болезнь, слава Богу! Мама не раз повторяла:
– Эта учительская семья спасла Линку. Слава Богу! Дай, Гослоди, здоровья всем таким людям!
Да уж, появились бы со своим предложением на два лета мои любимые учителя, если бы по маминым молитвам их Бог не послал…
… Это очень невыносимое понятие – « враг народа». Я знаю. Тата арестовали, как будто за растрату, и то это было так ужасно страшно и стыдно – глаз не поднять. Даже Витька буркнул разок что-то ехидное и потом притих. Тогда посадить могли кого угодно ни за что, ни про что и делали это все друг другу, кому не лень. А боялись-то как! Мама шепотом предупреждала меня не раз:
– Не говори, дочечка, никому, что мы жили в Ачикулаке при немцах…
Хорошо, что никто меня об этом не спросил… Здесь в Грозненской области в нашем селе поселились все семьи бежавшие от войны. Мы с Украины. Одна мама разговаривала, вставляя украинские слова, а дети только одно слово из раннего детства применяли при обращении к отцу: «тато».
А иногда я раздумывала, неужели мы виноваты, что немцы догнали нас, но не перечила маме.
… Колоски на поле собрать после уборки урожая – воровство. Тюрьма.
Но в один прекрасный день народ высыпал на поле собирать обгоревшие колоски. Случайно получилось или кто постарался поджечь стерню после уборки урожая. Мама, Эмма, Люда, я и, наверное, Галька, а то с кем же ее оставлять дома, решились пойти на сгоревший участок поля и ходили, низко наклонившись, и изредка находили горелые колоски.
Вдруг мама ахнула: – Ходит уже! А чтоб тебе!
Да, какой-то мужичок, помощничек «органов» сновал от семьи до семьи.
– Может не подойдет к нам, – надеются старшие.
Мама решает: – Свою фамилию нэ кажить.
Все уставились на меня честную недотепу.
– Нет, нет, – трясу я головой.
И вот, увлекшись работой, я незаметно удалилась от всех. Придумываю себе фамилию. Наконец одна понравилась – Цветкова. Скажу дядьке «Цветкова», – ликую я про себя. Размечталась: была бы правда такая моя фамилия… И Витька не дразнил бы меня: – Расторгуева, что расторговала? А наоборот, завидывал бы… Ой, наступила на огромную колючку! А-а, это «арбузик» – во все стороны толстые шипы. Такие колючки водятся на поле. От них ранка большая, но зато можно вытащить самой. Удалось подцепить верхушку «арбузика» подранными ногтями и вытащить ее. Ура! Еще не перестала дергать ранка, как я заметила почти не обгоревший колосок, а чуточку дальше и другой светленький. Радостно поковыляла за ним. Вот из моих колосочков точно сварим кашу! При мысли о каше противно заныло в животе.
– Нечего думать о глупостях, рано еще, – поругала я себя.
И вдруг над моей головой ласковый такой, слишком ласковый голос:
– Как твоя фамилия, девочка?
Я вытаращила на дядьку глаза. Откуда он взялся? Оглядываюсь на взрослых и прямо чувствую, как там все замерли.
– Расторгуева, – вырвалось у меня после повторного вопроса. Дядька еще более ласково заулыбался:
– А, знаю, знаю… И засеменил дальше.
Мне даже расхотелось каши от этой пшеницы и я, прихрамывая, пошла признаваться. Мама только вздохнула…
На всякий случай я, оправдываясь, успокаивала старших:
– А дядька совсем не страшный, даже добрый.
Так вот, в этот раз обошлось. А может быть, и нет.
Вскоре отец не угодил чем-то оперу, наверное, что-то не дал ему из складика при колонии, где он работал. Мама сокрушалась:
– Пришли, заломили батьке руки… Забрали мучку.
Правда, что не муку, а мучку, маленькая сумочка стояла на припечке. Мама не успела добавить в тесто муки и испекла жидкие оладики.
– Все лето майору корову пасли… и вот тебе, посадил…
Пришли еще раз и переписали наше имущество для конфискации: железную кровать и два низеньких шкафчика. Но соседи Левцовы успели спасти, спрятали у себя единственную ценную вещь, швейную машинку Singer.
Мама настояла, чтобы ее любимой машинке нашли место на телеге среди детей, и она прогромыхала пол страны до Ачикулака, а после войны и до грозненской области.
Забирать наше имущество пришли бы, если бы бедного моего тата посадили в тюрьму. Недавно появилась у нас эта кровать. Ну, что же, будем спать опять на полу. А я спала на лежанке за трубой. Чтобы мне было теплее всех. Но эта с вечера чуть теплая лежанка к утру холодила меня остывшими кирпичами. Но мама думала, что мне тепло и я, конечно, помалкивала.
Да-а, а матрацы? Возьмут вместе с соломой или вытряхнут? Пусть лучше вытряхнут, а то солому попробуй тогда найти… Ну и пусть, на полу спать даже лучше, хоть и холоднее, зато никто не будет скатываться с кровати. Вся семья помещалась на ней.
Я вспоминала, какие мы, оказывается, были богатыми! Я тайком взяла из столика три рубля, большие такие бумажки зеленоватого цвета. Украла или взяла? Некоторое время меня помучил этот вопрос… Но мне казалось, у нас лежит так много денег, а у Таньки пропали в школе 3 рубля. Как она пищала тоненьким голоском: как она скажет об этом маме, как та будет ее ругать…
– Не реви, сбегаем на перемене и я дам тебе денег!
Надо бы сказать кому-то, что я беру для Таньки так много, но мама была где-то далеко, а скорее всего я побоялась, что мама откажет, Танька у нас новенькая, а я ей уже все равно пообещала… На всякий случай оглянулась по сторонам и с мыслью, что я ворую, выхватила из вороха бумажек 3 рубля. Вот именно, из вороха, деньги лежали в беспорядке, поэтому как выяснила позже Эмма, мы и не могли разбогатеть…
