Шел седьмой месяц блокады Ленинграда. В госпитале не оставалось свободных мест, больных было много. В инфекционном отделении больные лежали рядом с умершими, которых не успевали уносить.
По коридору сновали санитарки в белых халатах, старшая медсестра раздавала указания хмурым осунувшимся пожилым мужчинам с носилками: «Из третьей заберете двоих, из пятой еще одного».
До ушей медсестры доносился громкий разговор из-за одной запертых дверей. Вслушиваться она не стала, времени на это не было.
«Я хирург, понимаете хирург», – раздавался в кабинете главного врача возмущенный мужской голос, – «Я не инфекционист, не терапевт. Отправьте меня на фронт, там я большую пользу принесу, чем здесь».
«Дорогой, мой, Николай Сергеевич», – устало ответил ему второй мужской голос, – «Вы, прежде всего врач, а у нас и так специалистов не хватает. Поэтому мы все делаем одно общее дело – спасаем наших пациентов».
«Ну, хорошо», – выдохнул усталый голос, – «Договоримся так. Вы еще пару месяцев здесь поработаете, а потом я дам вам направление».
Дверь резко распахнулась и из кабинета стремительно вышел среднего роста жилистый мужчина лет тридцати с небольшим одетый в белый халат и шапочку, надвинутую до самой переносицы. Широко шагая, он быстро шел по коридору.
На пороге третьей палаты, где лежали больные сыпным тифом, в его рукав вцепилась коротко стриженная девочка-подросток лет двенадцати: «Доктор, пожалуйста, спасите мою маму», – отчаянно молила она, – «Она умирает!»
«Что ты тут делаешь?!» – возмутился он, – «Уходи сейчас же, здесь заразные больные».
«Пожалуйста, помогите ей!» – не отпускала его девочка, по ее перекошенному от горя лицу текли слезы.
«Я делаю все, что могу», – попытался он отцепить ее руки от себя и когда ему это удалось твердо повторил, – «Сейчас же иди домой!»
«Подождите, подождите», – твердила девочка. Она сняла свой заплечный мешок и трясущимися руками развязала его.
«Вот, смотрите», – показала она ему содержимое, – «У меня есть продукты, я отблагодарю. Только вылечите маму!»
Доктор посмотрел на лежащие в мешке консервы, глаза его сузились от злости, и он процедил сквозь зубы: «Немедленно убирайся отсюда! И никому! Слышишь! Никому никогда ЭТО не показывай».
«Настя!» – крикнул он уже находившейся неподалеку медсестре, – «Выведи посторонних! Не место здесь детям!»
Настя немедленно подскочила, заохала и, обняв девочку за плечи, повела в сторону выхода, приговаривая: «Доктор у нас хороший. Он обязательно поможет твоей маме. Его зовут – доктор Савицкий. Николай Сергеевич. Запомни это имя».
Девочка выкрутилась из-под ее руки и с вызовом заявила, что она не маленькая, с ней не надо сюсюкать, она знает, где выход и дойдет туда самостоятельно.
Вечно занятая медсестра, напутствовала ее «надеяться на лучшее» и, развернувшись на каблуках, помчалась по своим делам.
Девочка сделала пару шагов к выходу, огляделась, не увидев никого из персонала, вернулась к больничной палате, где лежала ее мать и заглянула в приоткрытую дверь. У постели ее больной матери стоял тот самый доктор и разговаривал с молоденькой санитаркой.
«Аида Кох у нас во Дворце пионеров хоровой кружок вела», – щебетала санитарка, – «Мы песни пели, как же мне этого сейчас не хватает. Я очень петь люблю».
«И что пели?» – поинтересовался доктор.
«Ну, наши советские песни пели, еще народные. А сама она романсы любила. Какой же у нее хороший голос был. Ее муж в первые же дни войны на фронт ушел и говорят, что без вести пропал».
«На фронт значит ушел… и без вести пропал…», – протянул доктор и сухо сообщил санитарке, – «В общем, допелась она, Наташа. Не жилец больше. Поэтому не смейте тратить на нее лекарство, его и так не хватает. Вам все ясно?»
Наташа понимающе посмотрела на доктора и покивала головой.
Девочка за дверью побледнела от ужаса, залилась слезами и, ничего не видя вокруг себя, опрометью бросилась прочь из больницы.
На улице, пробегая через заснеженный парк, она поскользнулась и упала лицом в рыхлый мартовский снег. В истерике девочка колотила по снегу руками и ногами не переставая твердить при этом «Ненавижу, ненавижу, ненавижу…». Через какое-то время она затихла, утерла снегом опухшее от слез лицо и пошептала: «Будь ты проклят Савицкий Николай Сергеевич. Да я твое имя никогда не забуду!»
-26-
(Наше время)
Несколько дней рыжий стажер Кости Трохова с чрезвычайным усердием и внимательностью следил за зданием, где располагался туристический кружок. Поэтому к концу недели у Константина появилось множество фотографий с изображением людей входящих и выходящих из бывшего детского сада.
Собравшись в кабинете Трохова, Дмитрий с Константином склонились над столом и внимательно разглядывали разложенные на нем снимки, распечатанные на принтере.
«Смотри, вот этот», – ткнул Костя пальцем в одну из фотографий, где был изображен высокий худощавый мужчина лет пятидесяти с острыми чертами лица, в очках и длинном черном пальто», – по описанию Егора похож на Эдуарда Олеговича, руководителя.
«А этот», – перевел он палец на другой снимок с широкоплечим, спортивного вида молодым мужчиной с короткой стрижкой, в темных джинсах и укороченной кожаной куртке, – «возможно Михаил. По наблюдениям моего парня, в дневное время кружок посещает человек восемь подростков от 12 до 14 лет».
Костя сложил вместе несколько фотографий и их протянул Дмитрию: «Вот они все, можешь посмотреть», – произнес он, передавая снимки и продолжая рассказывать, – «А поздно вечером собирается совсем другая публика, с которой даже я не хотел бы оказаться один на один в темном переулке».
Он показал на фотографии, запечатлевшие крепких накаченных парней в темной одежде и спрятанными под капюшонами лицами.
«Может подключить ФСБ», – предложил Дмитрий, внимательно рассматривая снимки один за другим.
«У нас на них пока ничего нет», – возразил ему Костя, – «Те двое, что напали на Митю уверяют, что избили его из-за… не поверишь», – зло усмехнулся он, – «из-за внезапно возникших личных неприязненных отношений. Представляешь?! Вот, уроды»
Трохов выругался и повторил: «Ничего у нас нет, кроме версий и предположений, а этого недостаточно, сам понимаешь…»
«Я возьму эти фотографии?», – спросил Дмитрий.
«Да, конечно! Я себе, если нужно будет, еще распечатаю», – ответил Константин, подавая ему прозрачный пластиковый файл.
Какое-то время они с Костей еще немного обсуждали возможные варианты решений, но внезапно Дмитрий спохватился, что обещал Геле встретить ее с работы и свозить к Мите, который уже выписался из больницы и долечивался дома.
Он спешно попрощался с Троховым и уехал. Ему не терпелось поскорее увидеть Ангелину.
Дмитрий заехал на территорию больничного городка и остановился на стоянке. Пока он ждал Гелю, достал фотографии, полученные от Кости, и начал рассматривал их еще раз, пытаясь запомнить лица, запечатленных на них людей. Время от времени он поднимал голову, посматривая в окно, чтобы не пропустить Ангелину.
Едва увидев ее, неспешно идущую по дорожке, в своем светлом пальто и голубом берете, Дима сунул снимки обратно в файл, небрежно бросил его на пассажирское сидение, вышел из машины и помахал Геле рукой. Она заметила его, заулыбалась и, приблизившись, дружески чмокнула в щеку. Затем открыла пассажирскую дверь автомобиля и, не глядя, села на сидение. Тут же ойкнула и вытащила из-под себя пачку фотографий. Взглянула на верхнюю и удивленно спросила: «Дима, а зачем тебе фотографии Эдика?»
Павлов недоуменно переспросил: «Эдика? Ты имеешь в виду Эдуарда Олеговича? Откуда ты его знаешь?»
«Ну как же?!» – еще больше удивилась Геля, – «Я же рассказывала тебе про него, это сын Ираиды Максимовны, соседки Оленьки».
Дмитрий, став серьезным, строго сказал: «Геля, давай заедем ко мне в отдел. Я должен тебе кое-что показать»
«Да, конечно», – согласилась она.
Дмитрий привез ее в следственный отдел и провел в свой кабинет. Усадив за стол, достал из сейфа телефон Ольги и дал послушать запись разговора.
«Ты узнаешь эти голоса?» – спросил он после того, как воспроизведение записи закончилось.
«Оля с кем-то разговаривает», – констатировала она.
«А с кем именно? Знаешь?» – выжидающе смотрел Дмитрий.
«Я не очень уверена, но, похоже, что она разговаривает с Эдиком», – засомневалась Ангелина, – «Тот тоже немного картавит».
После этой фразы Геля охнула: «Дима, ты, что думаешь, это ОН… ее и Женю?»
«Так, стоп! Я пока не могу этого утверждать», – остановил ее Павлов.
«Но ты же слышал, что она его в чем-то обвиняет, что-то связанное с мальчиком Егором», – не унималась Геля.
Дмитрий объяснил: «Даже, если Эдуард действительно в чем-то виноват, то это нужно доказать. Пока нам нечего ему предъявить. Как и нет прямой связи между ним и убийством».
«Но запись…», – растерянно возразила Геля.
«Это ничего не доказывает», – ответил ей Дмитрий и предложил, – «Давай съездим к Мите в другой раз, а сегодня лучше навестим Ираиду Максимовну, вдруг она расскажет нам что-нибудь интересное».
-27-
Ираида Максимовна сильно удивилась, увидев Гелю и Диму на пороге своей квартиры, растерялась, но, тут же, заохала, засуетилась, провела на опрятную кухоньку и предложила чай.
В кухне у нее была идеальная чистота и порядок: бежевая скатерть без единого пятнышка, тюль накрахмалена, баночки на шкафчике выстроены по размеру, даже мельхиоровые ложки были тщательно начищены.
«Какой у вас образцовый порядок, Ираида Максимовна», – ахнула Геля, присаживаясь за кухонный стол.
«А что мне еще делать, Гелюшка», – улыбнулась Ираида Максимовна, доставая из шкафчика три фарфоровых блюдца и изящные чашки с нежным цветочным узором, – «Целыми днями дома, занимаю себя как могу».
Она стала наливать чай в чашки и передавать их сидящим за столом гостям.
«Ираида Максимовна», – вступил в разговор Дмитрий, принимая из рук пожилой женщины чашку чай, пахнущего чабрецом, – «Я понимаю, что вы уже давали показания, но может вы еще что-то вспомните, что могло бы нам помочь».
«Я постараюсь, молодой человек», – пообещала она. – «Напомните мне еще раз свое имя».
«Дмитрий», – представился он.
«Хорошее имя», – улыбнулась Ираида Максимовна и погрозила пальцем Геле, – «Смотри, Ангелина, не упусти такого парня, видишь, какими глазами он на тебя смотрит. Это ты правильно сделала, что с Иваном развелась. Занудный он был».
Дмитрий не поверил своим ушам, он с радостным удивлением посмотрел на зардевшуюся Гелю, отчего она смущенно отвела глаза.
«Ой, ладно», – отмахнулась она и попыталась вернуть разговор в нужное русло: «Ираида Максимовна, вы же знаете, как я любила Оленьку, помогите нам, пожалуйста. Вспомните, может она вам на что-то жаловалась, что-то рассказывала?»
Ираида Максимовна погладила ее по руке: «Милая моя, я бы рада тебе помочь, только не знаю как», – ласково произнесла она, немного подумала и начала рассказывать: «Оленька в последнее время часто жаловалась, что скучает по Мите. Мальчик вырос, стал жить отдельно. Женечка был занят на работе, и Оля много времени посвящала занятиям с чужими детками. С того дня, как я беседовала с Оленькой в последний раз, не происходило ничего необычного. Все как всегда: утром я хожу за продуктами в гастроном за углом, весь день вяжу перед телевизором, вечером приходит мой Эдичка. Мы ужинаем, и я ложусь спать. В нашем доме очень толстые стены, у меня всегда громко работает телевизор, поэтому я не слышала ничего особенного. Наверно это дело рук каких-то наркоманов».
«Никто от этого не застрахован», – всхлипнула она, достала из кармана кружевной платочек и приложила его к глазам.
«Чем занимается ваш сын?» – спросил Дмитрий.
«Эдичка педагог», – с гордостью произнесла Ираида Максимовна, – раньше он преподавал в строительном техникуме, но на работу было далеко ездить, поэтому он уволился и сейчас руководит туристическим кружком, здесь в нашем районе.
Дима и Геля услышали, как открылась и захлопнулась входная дверь.
«Мамуля, я дома», – раздалось из прихожей, и в коридоре, соединяющим прихожую и кухню, появился сам Эдуард.
Увидев незваных гостей, он изменился в лице, его глаза сузились за стеклами очков, а губы сжались в тонкую полоску.
«Эдичка, дорогой», – нежно проворковала Ираида Максимовна, – «К нам зашла Геля и ее друг Дмитрий, который расследует убийство Оли с Женей. Мы немного поговорили, по-соседски».
«Вы снова допрашиваете мою маму», – сходу накинулся на них Эдуард.
Он действительно произносил букву «р» несколько гортанно и его голос был схож с голосом, слышанным Димой на записи в Олином телефоне.
«Сколько можно издеваться над пожилым человеком», – почти кричал он, – «Не мучайте ее! Уходите! Вы, что не видите, как она устала. Уходите немедленно!» – приказал он, указывая на дверь.
«Простите моего сына», – виновато произнесла Ираида Максимовна, – «В последнее время я плохо себя чувствую. А он просто очень за меня переживает».
Дмитрий с Гелей переглянулись, извинились, поднялись из-за стола и вышли за дверь.
«Да, разговор не удался», – констатировал Дмитрий.
«Я же говорила, что он неприятный тип», – обронила Геля, спускаясь вниз по лестнице.
Но Дима уже думал о другом. Он хитро посмотрел на Гелю и спросил: «Это правда, что ты с мужем в разводе?»
«Да», – нехотя призналась Геля, – «Он влюбился в одну девчонку со своей работы. Скрывал сколько мог, а та однажды нагло заявилась ко мне на работу, сказала, что они любят друг друга и больше не могут и дня прожить порознь, я и отпустила его. Они уже несколько лет счастливо живут вместе».
«А ты?»
«А я уже несколько лет счастливо живу без него», – усмехнулась Геля.
Дима остановился на площадке у почтовых ящиков, развернул Гелю к себе лицом, обнял, прижал к себе и проговорил куда-то ей в висок: «Геленька, какие мы все-таки дураки!»
«Почему?» – шепотом спросила она.
Он нежно поцеловал ее и так же шепотом ответил, продолжая целовать в губы после каждого слова: «Мы… столько… времени… потеряли… напрасно… Но… я… обещаю… мы… все… наверстаем…»
Дима взял ее за руку, вывел на улицу и подвел к автомобилю.
«Поехали ко мне?», – робко предложил он.
«Поехали. К тебе», – согласилась Геля, улыбаясь счастливой улыбкой и не сводя с него блестящих влюбленных глаз.
-28-
За стеной у Диминых соседей громко работало радио, как внезапно диктор сообщил, что наступила полночь и радио умолкло.
«Полночь», – констатировала она.
«Что?», – невнятно отозвался Дима.
Они лежали рядом на Димином диване, уставшие и разомлевшие от счастья.
«Я говорю, по радио сообщили, что наступила полночь», – повторила Геля.
«А-а-а», – протянул он, скидывая остатки дремы, – «За стенкой живут старенькие бабушка с дедушкой, они любят слушать местное радио, но так как немного глуховаты, поэтому слушают его громко. Ну и я иногда слушаю его с ними».
«Я, когда была маленькая, тоже любила слушать радио, особенно радио-спектакли», – поделилась Геля воспоминаниями и улыбнулась сама себе в темноте.
«Ты меня извини, я понимаю, что сейчас не самый удачный момент», – вдруг произнес Дима, приподняв голову с подушки. Он положил ее на согнутую в локте руку и внимательно посмотрел на Ангелину, – «Но раз это ночь откровений, я очень хочу задать тебе этот вопрос. Он мучает меня, и я бы хотел получить честный ответ».
«Спрашивай», – нежно мурлыкнула Геля и перекатилась со спины на бок, чтобы видеть его лицо.
«Ты любила его? Только честно!»
Геля сразу поняла о ком идет речь – Иван. А ведь она уже и забыла о его существовании.
Геля пристально посмотрела в Димины глаза и произнесла резче, чем следовало: «Любила ли я его? Честно? Да, если хочешь знать, любила! Иначе бы не вышла за него замуж»
Затем осознав, что ей не следует так с ним разговаривать и если она не станет подбирать слова тщательнее, то их только-только возобновленные отношения могут снова разладиться, сбавила напряженность в тоне и продолжила уже более тепло и мягко объяснять: «Понимаешь, Дим, тогда мне казалось, что это конец, что нам с тобой уже ничего нельзя исправить и наши пути разошлись навсегда. Я думала, что потеряла тебя навсегда. Мне было очень плохо, мне даже жить не хотелось. Иван очень осторожно и ненавязчиво вернул меня к прежней жизни. Он оказался очень хорошим человеком, внимательным, заботливым и он любил меня. Его было за что любить. А то, что произошло потом, когда у него появилась другая женщина, конечно, это было очень обидно. На тот момент. А сейчас я понимаю, что это было неизбежно. Мы с ним так и не стали друг другу родными людьми».
Геля прижалась к Диме, обняла его и почувствовала, как сильно он напряжен неприятным для него разговором.
«Я хочу тебе признаться», – прошептала она, – «Знаешь, я всегда боялась назвать его ТВОИМ именем».
Геля с облегчением почувствовала, что Дима расслабился. Он снова опустился на подушку и тоже обнял ее.
«Мы начнем сначала», – сказал она, прижимаясь к нему сильнее, – «Теперь все будет по-другому!»
«Нет», – отозвался Дима и Геля чувствовала, что он улыбается, – «Мы продолжим дальше».
Быстрым движением он перевернулся и оказался над ней. С первым же поцелуем, они устремились к взаимному счастью.
-29-
Несмотря на счастливую, но короткую ночь Дима проснулся за несколько минут до того времени, когда должен был прозвенеть будильник.
Он неподвижно лежал с закрытыми глазами, чтобы не разбудить Гелю, тихо посапывающую на его руке и воспроизводил в памяти все услышанные ранее разговоры, еще раз прокучивал в голове информацию, и вопросов у него возникало все больше и больше. Он уже был уверен, что все делает правильно. Оставалось совсем немного, чтобы подтвердить его догадки, но для этого необходимо было плотно поработать с архивными данными и попытаться найти возможность ознакомиться с закрытой информацией.
Будильник заиграл пронзительную мелодию. Дима потянулся к телефону и отключил на нем будильник. От звонка Геля зашевелилась, проснулась, перекатилась через Диму и со словами «я первая» скрылась в ванной комнате.
Дмитрий усмехнулся, отключил навязчивую музыку и продолжил лежать на кровати. «Надо же», – думал он, – «Нет ни удивления, ни раздражения от присутствия другого человека в доме, как бывало раньше». Наоборот, ему казалось, что так и должно быть и никак иначе.
Наскоро выпив кофе и получив выговор от Ангелины, что в доме нет нормальной еды и так жить нельзя, Дима отвез ее на работу в больницу, а сам поехал к себе в отдел.
В кабинете был Крылов, который при взгляде на него хмыкнул и отметил, что тот выглядит подозрительно счастливым. Павлов пропустил его замечание мимо ушей и попросил поделиться номером телефона одного из знакомых Николая, работающего в ФСБ. Дмитрию срочно потребовалось выяснить более детальную информацию о Карле Кох-Кохеле, его аресте и делу. Он подсознательно чувствовал, что это может значительно прояснить непростую ситуацию, а помочь в этом могли только архивы органов госбезопасности.
Крылов, поискал в телефоне номер, продиктовал его Павлову и тот тут же его набрал. Знакомый Николая обещал подумать, чем он может помочь и перезвонить позже.
А сам Дима отправился в городской архив, где его уже узнавали и шутили, что скоро он совсем переберется к ним на работу. В последний раз он проводил столько времени за изучением архивной информацией, еще учась на историческом факультете университета. Большую часть дня он внимательно вчитывался в неровные строки, написанные выцветшими фиолетовыми чернилами, с трудом разбирая подчерк и, по привычке, рисуя в своем блокноте какие-то символы, составляя из них схемы.
В конце рабочего дня перезвонил знакомый Крылова и предложил приехать к нему на службу, потому как дело, которое интересовало Диму, он мог дать только для ознакомления и только у себя на работе. Диму это вполне устроило.
Освободился он только поздним вечером и с удивлением для себя отметил, что ему не терпится поскорее очутиться дома, потому что там его уже ждала любимая Геля.
Дима зашел к себе домой и, почувствовав вкусные запахи, доносящиеся с кухни, осознал, что теперь это не просто квартира – место, где можно переночевать, а именно дом – место, куда хочется возвращаться.
Геля выглянула из кухни, подошла и потерлась носом о его щеку: «Я скучала», – сказала оан, помогая снять ему куртку – «Мой руки и иди ужинать, ты, наверное, голодный».
Дима поцеловал ее в нос и искренне ответил: «Очень!»
Пока он ел, Геля сидела за столом напротив него и с нежностью на него смотрела.
«Я очень счастлива», – откровенно сказала она, – «У меня такое чувство, что без тебя жила не я, а кто-то другой. И все, что было в моей жизни – происходило не со мной. Что я в свои восемнадцать лет провалилась в какую-то временную дыру и появилась уже взрослой тридцативосьмилетней женщиной».
«Прости, Дима, я говорю какие-то глупости», – смутилась она. Затем тяжело вздохнула и добавила, – «Еще я чувствую себя очень скверно от того, что нас с тобой воссоединила такая трагедия».
«Геля», – Дима взял ее за руку, – «Давай считать это прощальным подарком Оленьки».
Он подвинулся к ней на табуретке, обнял за плечи и тихо произнес: «Знаешь, незримо ты была со мной всегда. Когда мне было трудно, я всегда мысленно обращался к тебе за помощью. Я не мог представить свою жизнь без тебя. А сейчас я не могу чувствовать себя полноценно счастливым, пока не расследую это дело. Я должен обязательно найти того, кто это сделал… для Оленьки, для Мити и для тебя».
-30-
(1948 год)
К 1948 году Ленинград практически восстановил свой облик и снова начал жить привычной мирной жизнью. Мужчины все больше сменяли военную форму на классические костюмы, а женщины изо всех сил старались выглядеть красивыми и модными.
Теплый летний день собрал в зоопарке множество посетителей. Гомон стоял несусветный. Со всех сторон доносились обрывки разговоров, веселый смех, детские радостные вскрики и голоса животных.
По одной из дорожек неспешно шла симпатичная молодая девушка в клетчатом платье с белым воротником и ела мороженое. Она останавливалась у каждого вольера и с большим любопытством рассматривала находящихся в них животных. У бассейна с бегемотом девушка задержалась намного дольше. Постояла на одном месте, затем, посмотрев на часы, медленно обошла вольер вокруг. Еще раз взглянула на часы и отошла к соседней клетке. Через некоторое время вернулась и еще долго смотрела на бегемота. Если бы в тот момент кто-то внимательно к ней присмотрелся, то мог бы заметить, что бегемот ее совсем не интересует, в ее глазах был испуг и смятение. Она в очередной раз посмотрела на часы, пробралась сквозь толпу зевак и быстрым шагом направилась на выход.
Оказавшись на улице, дошла до метро, спустилась в подземку и села в вагон поезда. Проехав несколько станций, неожиданно выбежала из вагона и заскочила в поезд, двигающийся в противоположном направлении, проехала на нем еще несколько станций. Выйдя на одной из них, поднялась наверх, села на автобус и долго ехала на окраину города. Сошла на конечной остановке, пересекла заросший высокой травой пустырь и оказалась перед деревянным двухэтажным домом с палисадником, где буйно росли ромашки и высокие фиолетовые колокольчики.
У одного из подъездов этого дома на лавочке сидела сморщенная старушка в темном, несмотря на теплую погоду, шерстяном платке и наблюдала, как на куче песка неподалеку копошиться малыш, играя с консервными банками.
Девушка в нерешительности остановилась перед домом и, задрав голову вверх, скользнула взглядом по окнам.
«Ишшшешь кого?» – прошепелявила старуха.
«Скажите», – обратилась к ней девушка, – «Художник Ефимов в вашем доме проживает или в соседнем?» – кивнула она на стоящую дальше по улице аналогичную постройку.
«Энто тот, который в клубе плакаты малевал?» – переспросила старуха и, не дожидаясь ответа, сообщила, – «В нашем – в нашем. Только больше не живет».
«Как не живет?» – удивилась девушка, – «А где он?»
«А ты ему кто такая будешь? С какой целью ишшшешь?» – прищурив мутные глазки, прошелестела старушка.
«Я… эм-м-м…, – запнулась вначале девушка и затем бойко сообщила, – «Я из художественной самодеятельности нашего училища. Наша комсомольская организация спектакль для детей готовит. Мы договаривались, он нам должен был декорации к постановке нарисовать».
«Э-э-х, девонька», – вздохнула старушка, еще больше кутаясь в свой платок, – «Иди домой и не ишшши его больше».
«Санька, подь сюды», – крикнула она малышу, – «Обедать пора!»
Малыш послушно бросил свои жестянки и первый помчался домой.
Старушка с трудом встала и направилась за ним, но на полпути остановилась, подошла, к все еще неподвижно стоящей, девушке и прошептала ей: «Забрали твоего художника. Сегодня ночью увезли. Сама в окно видела. Уходи!».
И тяжело ступая, медленно скрылась в доме.
Огорошенная этой новостью девушка резко развернулась и опрометью кинулась прочь. Она бежала, не разбирая дороги, просто бежала вперед. Бежала, а по щекам у нее текли слезы. Ей было страшно и горько. Однажды у нее уже было так, теперь снова. Вся ее недолгая жизнь сплошные потери, у нее отобрали все. Все самое ценное, оставили только саму жизнь. Но ее ли это жизнь?!
Она добежала до заросшей камышом речки, упала в густую траву, буйно разросшейся на ее берегу и выла в голос, пока у нее не заболела голова, затем просто лежала долго ничком, ничего не слыша и не видя кругом. Только когда солнце скрылось и похолодало, она поднялась, чуть покачиваясь подошла к реке, умыла ржавой водой лицо и медленно побрела на автобусную остановку, чтобы вернуться домой.
Жизнь, это все что у нее сейчас оставалось и, какая-никакая, это теперь была ее жизнь, другой уже никогда не будет.
Старый пыльный дребезжащий автобус, совершавший свой последний на этот день рейс, привез ее к станции метро, и через некоторое время она добралась до своего дома. Поднимаясь к своей квартире, на лестнице она встретила свою молоденькую соседку по этажу. Та шла с подружкой и весело сообщила ей, что они идут в кино и не хотела бы она составить им компанию.
«Нет, спасибо», – покачала головой девушка, – «Я очень устала»
«Ну как знаешь», – улыбнулись те и прошли мимо.
«А вот еще что», – окрикнула ее с нижнего лестничного пролета соседка, – «Я все забываю тебе сказать: мой муж просит тебя быть более осмотрительной и не открывала дверь кому попало. Помнишь здесь ходил подозрительный незнакомец, который интересовался прежними жильцами. Скорее всего это был преступник. Но ты не волнуйся, мой муж уже сообщил о нем участковому милиционеру».
И весело переговариваясь, молодые женщины продолжили спускаться вниз.
Девушка похолодела, трясущимися руками она открыла входную дверь, зашла внутрь и, закрыв изнутри ключом, прислонилась к ней спиной, закрыла глаза и медленно сползла на пол. В голове пульсировало только одно слово: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу…».
«Уничтожу!» – яростно прошептала она вслух, вскочила, схватила стоящую в прихожей табуретку и с размаху с силой бросила ее об стену. Табуретка отскочила и, не выдержав сильного удара, упала на пол с двумя переломанными ножками.
-31-
(Наше время)
Каждый раз, когда Дима оказывался в том районе, где находился Оленькин дом, то его охватывал острый приступ ностальгии. Очень многое было связано с этим местом. Когда-то неподалеку был сквер с детской площадкой, где он познакомился с Гелей и Олей. Сейчас сквера уже не было, вместо него располагалась автомобильная стоянка.
В этом же районе он сам раньше жил вместе с бабушкой. Дима учился в десятом классе, когда их старый дом снесли и им с бабушкой предоставили новую квартиру в другом районе. Тогда ему казалось, что они переехали на самую окраину. За домом был пустырь, несколько котлованов начатого строительства, а из окон был виден редкий болотистый лес. Теперь же, когда город так сильно разросся, его окраина превратилась в один из спальных районов. А на месте их прежнего дома в настоящее время возвышалось большое безликое офисное здание с зеркальными окнами.
Он проезжал мимо по служебным делам и ему внезапно очень захотелось остановиться и ненадолго окунуться в свои воспоминания. А еще рядом был гастроном, в который когда-то бабушка отправляла его за хлебом и молоком, и там можно было купить банку растворимого кофе в отдел. Потому что с частыми визитами Кости Трохова кофе заканчивался слишком быстро.
Уже расплачиваясь на кассе за покупки, он неожиданно увидел в магазине Ираиду Максимовну. Она была одна и его не заметила.
Дмитрий, что вот он удачный момент, чтобы с ней еще раз поговорить и для этого остался ждать ее на крыльце пока та сделает покупки и выйдет из магазина.
Спустя десять минут ожидания, Ираида Максимовна показалась на крыльце гастронома с пакетом продуктов и медленно, шаркая ногами двинулась по направлению к дому.
«Ираида Максимовна, добрый день!» – окрикнул ее Дима, приближаясь позади нее.
Та остановилась, обернулась, и Диме даже показалось, что, увидев его, на доли секунды в ее глазах мелькнуло раздражение.
Тут же она расплылась в улыбке и благодушно ответила: «Добрый день, молодой человек. Дмитрий, если не ошибаюсь».
«Не ошибаетесь», – улыбнулся в ответ Дмитрий. – «У вас отличная память».
«Для моего возраста, это звучит как комплимент», – пококетничала Ираида Максимовна, – «Память – это то немногое, что у меня осталось».
«Разрешите, я вам помогу», – предложил Павлов и, не дожидаясь ответа, взял у нее из руки пакет, который, несмотря на объемный вид, оказался не слишком тяжелым и зашагал рядом с ней.
«Как дела у Гелюшки?» – поинтересовалось пожилая дама. – «Давно ее не видела».
«У нее все хорошо. Просила передать вам привет», – ответила Дима.
«Хорошая она, славная. Вы уж берегите ее», – попросила она с ласковой улыбкой.
«Как хорошо ваш дом летом отреставрировали. Как новый стал», – продолжил разговор Павлов, подходя ближе к дому, – «Вы давно в нем живете?»
Ираида Максимовна протяжно охнула и засмеялась: «Ох, да почти всю свою жизнь. Наш дом когда-то был ведомственным. Я работала в больнице медсестрой и мне дали здесь квартиру. Живу я здесь аж с начала 1948 года».
«Откуда вы родом?» – поинтересовался Дмитрий.
«Я коренная ленинградка», – с гордостью произнесла она и начала рассказывать, – «В этом городе родилась, прожила, здесь и умру. Когда война началась мне 12 лет было. Мама в блокаду умерла, отец на фронте погиб. А меня с другими детьми отправили в эвакуацию, и я оказалась в Ростове-на-Дону. Закончила там курсы медсестер, а как война закончилась, то вернулась в Ленинград и устроилась на работу в больницу. Дом, где я с родителями жила оказался разрушен, пришлось снимать угол на самой окраине города у одной доброй женщины. Но у той был муж-алкогололик, который, когда не пил, то был тишайшим, добрейшим человеком, а как выпьет и руки распускать начинал, и жену бил, и мебель ломал, и меня на улицу выгонял. Но жена его жалела, говорила, что контуженный. Сама у соседей на время его запоев пряталась, а меня просила на работе ночевать или на вокзале.