Лили Харрис
Девианты

Полная версия

Глава 9 Ярость

Сидевший на краю крыши Килиан сучил ногами, оглядывая окрестности; пустырь перед Айрондейлом медленно холодел в сумерках, местами покрытый островками нетающего из-за мороза снега, слышались короткие реплики часовых, и тенью показывалась на несколько мгновений охранявшая особняк Ракша. Заслышав рычание мотоцикла, музыкант улыбнулся и рассудил, что возвращается к девиантам Рэмрейн, который уехал ещё рано утром.

Его выводы оказались верны; припарковав свой харлей возле крыльца, молодой человек по привычке осмотрелся, рассеянно приласкал прибежавшего за ним следом волка и помахал Килиану. Музыкант кивком пригласил его подняться наверх и проводил взглядом крепко сдружившихся за неделю Ракшу с Фенриром, которые, прыгая и толкаясь, убежали на прогулку.

– Я принёс плед, – послышался голос Рэмрейна.

– Давай, – Килиан поднялся и постелил одеяло поверх того, что принёс сам, – лишним не будет… Куда ездил? – спросил он, когда они устроились на пледе, свесив ноги с края крыши.

– На свою квартиру. Накопились заказы, – пояснил Рэмрейн, – а комп у меня дома.

– Разгрёб кучу? – хмыкнул музыкант.

– Ну, верхушку разобрал, – пошутил молодой человек, оглядывая лохмотья туч с серебристо-жёлтой каймой обозначенных холодным солнцем краев. – Как наш пленник? – тихо спросил он.

Килиан нахмурился и, помолчав, лёгким тоном поведал:

– Сутки ничего не пил… кроме воды. Уже на стены бросаться начал.

– Ничего не говорит?

– Нет… Как бы не сдох от жажды раньше, чем что-то успеет сказать, – равнодушно проговорил музыкант.

Рэмрейн посмотрел на него и слабо усмехнулся: Килиан ему нравился. Даже сейчас, в безразмерной куртке поверх тонкой рубашки и ярких полосатых брюк, с лохматой шевелюрой жёстких белых волос, он напоминал того бомжа-музыканта, которого узнавали на всех улицах Детройта. Молчаливый, наблюдательный, он часто задавал правильные вопросы и умел слушать, как никто. В Айрондейле его любили – за неожиданные концерты, за хорошее настроение, за восхищавшую всех храбрость: Килиан довольно часто играл на гитаре в опасной близости от Убежища.

– Думаешь, не расколется? – щурясь и глядя вдаль, поинтересовался Рэмрейн после недолгого молчания.

– Эти твари умеют стоять на своём до конца, – пожал плечами музыкант.

Рэмрейн вновь взглянул на него, скользнул взглядом к открытой шее, сплошь белой от шрамов; Килиан никогда не скрывал того, что пережил нападение сангвинара, но рождаемое видом многочисленных укусов любопытство обычно сталкивалось с его острым взглядом, который всякому отбивал желание узнать больше. Всякому, но не Рэмрейну.

– Хорошо их знаешь? – молодой человек беззастенчиво кивнул на шрамы.

Килиан автоматически склонил голову, проследив за его взглядом, и невесело усмехнулся:

– Идиотские порывы порой дорого обходятся… а может, и не идиотские, – тихо добавил он, невидяще глядя на занимающийся серо-золотой закат.

– Это из-за Ровены? – вскинул бровь Рэмрейн.

Музыкант подарил ему удивлённый взгляд, и он фыркнул:

– Будет тебе. Не просто же так ты её опекаешь.

– Вообще-то мы женаты, – иронично напомнил Килиан.

– За таких, как ты, не выходят замуж, – с улыбкой заметил Рэмрейн. – С тобой можно махнуть в кругосветное, или устроить карнавал, или поднять революцию… Если только ты не спас ей жизнь, – задумчиво добавил молодой человек и посмотрел на музыканта с подкупающей ухмылкой: – Я прав?

Килиан только хмыкнул в ответ; после долгого безмолвия он вздохнул:

– Я рад, что она тогда смогла убежать. Я отвлёк тех сангов на себя… им было всё равно, кто. Ров просто под руку подвернулась.

– Сангов? – по лицу Рэмрейна пробежала тень. – Он был не один?

Музыкант покачал головой; на молодого человека он не смотрел. Рэмрейн молчал, не вторгаясь в тяжёлые воспоминания собеседника ненужными вопросами, и, поразмыслив, Килиан вдруг потянулся к вороту рубашки. Молодой человек понимал, что он слишком долго держал правду в себе. Правду, о которой, возможно, не знала даже Ровена. Правду, о которой уже перестали спрашивать и которую лишь сейчас пришло время раскрыть.

Грудь Килиана жирными белыми плетьми сплошь покрывали шрамы: неровные, явно оставленные разными лезвиями. Рэмрейн свёл брови на переносице.

– Но это… это не клыки, – он вскинул взгляд, и Килиан горько рассмеялся.

– Странный ты, честное слово, – заключил он, оставив рубашку расстёгнутой. – А как же для начала удивиться, не знаю, посочувствовать?

– Далось тебе моё сочувствие, – фыркнул Рэмрейн. – Что это за твари? – он кивнул на шрамы. – На сангов мало похоже. Вот на шее явно их работа, – нахмурился он, – но здесь точно ножами прошлись.

– Они и прошлись, – как-то болезненно вздохнул Килиан. – Да и на сангов не похожи, как ты говоришь… Понятия не имею, как ты догадался.

Рэмрейн отвёл взгляд:

– Спишем на интуицию. Ты бы застегнулся, холодно всё-таки, – заметил он, – я уже достаточно видел… А кто, раз не санги?

– Чёрные языки, – ответил Килиан. Рэмрейн посмотрел на него в потрясении. – Гляжу, ты о них слышал.

– Только то, что их жертвы погибают от болевого шока, а не от кровопотерь.

Музыкант помолчал, застегивая ворот, затем тихо начал:

– Воплощённые демоны, адовы палачи. Ковены их недавно приняли в Убежище… Жаль, мне седеть дальше некуда, а то поседел бы от этой новости, – криво усмехнулся он и снова смолк.

– Такие страшные?

– Я не от страха поседел, Рэм, – взгляд, который молодому человеку подарил Килиан, мог принадлежать старику. – От боли. Они вроде не совсем садисты, но… они будто питаются болью, – глухо добавил он.

– А почему их называют «чёрные языки», не знаешь? – хмуро спросил Рэмрейн.

– А у них языки чёрные. И губы, да и рты целиком – сплошь чёрные.

– Это наверняка какая-то мутация, – задумался молодой человек. – Похоже на энергов… В смысле, ци-сангвинаров.

– Ци? – переспросил Килиан, скривившись. – Ты же сейчас не про бред о пране, взятый из фен-шуя?

– Нет, хотя этимология китайская, насколько я знаю, – коротко рассмеялся Рэмрейн. – Так магистры называют энергию, которая окружает наши тела, – пояснил он. – В крови её много. Может, оттого эти твари такие сильные, что всю энергию из жертв вытягивают, – добавил он с шумным вздохом.

– Ты думаешь, чёрным языкам именно эта энергия нужна?

– Возможно… Подумай, сколько её выбрасывается в момент шока, – проронил Рэмрейн. – Как ты выбрался, Кил? – вдруг взглянул он на музыканта. – Даже я не уверен, что отбился бы от блэктонгов.

Килиан вдруг тепло улыбнулся:

– Ровена вернулась. С канистрой бензина и зажигалкой. Я уже в отключке валялся, – с сожалением протянул он. – До сих пор жалею, что не видел, как они чешут от огня.

– Находчиво, однако, – Рэмрейн улыбнулся вслед: в глазах музыканта сияло столько нежности, что он отвёл взгляд. – Но… – вздохнул он, поразмыслив. – Кил, ты же уехал тогда, – не глядя на собеседника, вспомнил он.

– Ты о чём? Когда? – Килиан был в недоумении.

– Когда мы впервые встретились, – тихий ответ был безжалостным.

Губы музыканта приоткрылись, он заморгал и виновато отвёл глаза. Затем сдавленно проронил:

– Ты не понимаешь, да? Всё ещё ничего не понял?

– Нет.

– Клан, – вздохнул Килиан. – Мы в ответе за клан. Петра… заставила нас принять это. Мы нужны клану.

– Риск под запретом? – нахмурился Рэмрейн. – В смысле, чуть шухер – сразу в забег?

– На операции, – начал музыкант, – приказы Петры не обсуждаются. Это уже на уровне инстинкта: если она приказала уходить, мы уходим. Бросаем своих, как бы ни хотелось остаться. К счастью, до сих пор обходилось без жертв. И, пожалуй, только поэтому мы до сих пор живы. Петра не допускает безрассудства. Только она сама и ещё Тхи могут задержаться.

– А по-моему, у Петры синдром мамочки, – невинно пошутил молодой человек.

– Гад, – усмехнулся Килиан. – Тебе придётся принять это правило, камикадзе, – так тебя Дэрил называет? А иначе уходи из клана – Петра жалеть не будет.

– Суровая леди, – сокрушенно покачал головой Рэмрейн, забавляясь. – О, госпожа Истерика тут как тут, – отвлёкся он на кошку, застывшую в полной напряжения позе на противоположном краю крыши.

– Эй, её зовут Тошка Насыл! – со смехом поправил его Килиан.

С тёмно-серой шерстью тигровой расцветки, белыми брюшком, грудкой и лапками, с глазами цвета спелых абрикосов, более короткими, чем у обычных кошек, лапками, с мягкой, почти плюшевой шерстью, королевским высокомерием и бандитским характером, с жёлтым ошейником и сопровождавшим её всюду нахальным звоном колокольчика, Тошка была любимицей всех жителей Айрондейла. Породистая лишь наполовину, ленивая, не выносившая никаких прикосновений, не допускавшая в свои владения даже отпетых пушистых хулиганов с соседних кварталов, спавшая дни напролёт и устраивавшая забеги по крыше каждую ночь, будившая всех немалым шумом и грохотом тщетной охоты на летучих мышей, кошка тем не менее снискала благосклонность всех, кроме Луи. Повар не любил Тошку искренне и шумно, безжалостно прогоняя её с кухни громогласными криками всякий раз, когда та заявлялась туда с пронзительным мяуканьем и восхищающим упрямством.

– Кстати, откуда «Насыл»? – перевёл взгляд с Тошки на музыканта Рэмрейн. – Это из тюркского?

– Вроде по-турецки «насыл» значит «как», – свёл брови на переносице Килиан. – Знаешь, Тошку ведь Надия принесла… Ну, наша переводчица из Петербурга,– напомнил он. – Она её в ветклинику понесла на следующий же день, а там доктор был родом из Турции, – продолжил он. – Всё время повторял: «Тошка насыл?», в смысле, спрашивал, как эта хулиганка себя чувствует. Надия потом рассказывала, а Луи ведь на язык не попадайся, тут же припечатал: «Тошка Насыл». Вот мы её с тех пор и величаем по имени и фамилии. О, смотри, к тебе бежит! – хохотнул Килиан.

Рэмрейн едва не застонал: с первого же его появления в особняке кошка начала оказывать ему знаки внимания, ласкаясь и яростно обтираясь об его ноги, а то и залезая подмышку и кусаясь, стоило ему сесть.

– Ты точно её новый кумир, – заметил Килиан, с улыбкой глядя на то, как терпеливо выносит болезненные укусы Тошки Рэмрейн.

– Ага, скоро обзаведусь телохранителем, чтобы защищал от назойливых фанатов, – вымученно усмехнулся молодой человек, подхватывая Тошку на руки, и встал.

– Ты куда?

– Пойду вниз, – Рэмрейн прижал к груди кошку, которая с удобством устроилась у него на руках и довольно замурчала. – Авось получится клыкастого разговорить.

Килиан тотчас подскочил и свернул плед:

– Тогда я с тобой. Это зрелище пропускать нельзя.

Молодой человек только улыбнулся в ответ; спустившись в подвал, они с музыкантом направились к Тхирасаку, Ровене и Петре, которые сидели за компьютерным столом и негромко переговаривались. Треть просторной комнаты отделяла от них прозрачная стена из пуленепробиваемого стекла, почти не пропускавшего звуки. В углу камеры сжавшись сидел сангвинар, смотревший перед собой невидящим взором; на бетоне стен в нескольких местах багровели еле заметные пятна крови, оставленной его разбитыми кулаками, койка была перевёрнута, рядом валялись пустые бутылки из-под воды. Рэмрейн посмотрел на экран, на котором светились данные с датчиков: температура, влажность воздуха в кабине, пульс и давление пленника, считанные браслетом на его руке, который транслировал параметры по внутренней сети.

– Судя по настроению, санг до сих пор молчит, – привлёк внимание присутствующих Килиан.

– Упрямится, – вздохнула Ровена.

– Боится, – поправил Рэмрейн, рассеянно поглаживая головку дремавшей на его руках Тошки. – Он полагает, что сможет вернуться к своим, а там его с распростёртыми объятиями не примут, если расколется.

Тхирасак посмотрел на пленника с презрением:

– Кретин… Кто ему наплёл, что его отпустят живым?

Нервно растирая большим пальцем середину ладони, Петра проронила:

– Может, стоит дать ему пакет крови? Как бы он не умер от жажды.

Рэмрейн оглядел сангвинара: тяжело дыша, тот хватал ртом воздух и тихонько стонал от боли.

– Это единственное, что может его сломать, – бесстрастно заметил молодой человек. – Они любые пытки способны вынести. Но против жажды бессильны. Напоишь его сейчас, – он перевёл взгляд на Петру, – просто отпусти на свободу или убей: толку от него больше не будет.

Девушка бросила взгляд на пленника и вздохнула: она не питала к сангвинарам никаких симпатий, но роль палача была ей непривычна и неприятна. Петра готова была сдаться, хорошо понимая, что сангвинару хватит упрямства довести себя до смерти, но не выдать нужных им сведений; она невольно удивилась, услышав неожиданное:

– Позволь мне поговорить с ним.

– Конечно, – кивнула девушка после секундных раздумий и потянулась к микрофону.

– Я не это имел ввиду, – остановили её резкие слова Рэмрейна.

– А что? – Петра посмотрела на него в недоумении.

– Пусти меня в кабину.

– Ни в коем случае! – гаркнул Тхирасак. – Рэм, ты рехнулся? Эта тварь тебя сразу укокошит!

Рэмрейн не удержался от сарказма:

– Ну, не сразу… Петра, – он подарил девушке пристальный взгляд и, сверкнув глазами, настойчиво проговорил: – Я знаю, что я делаю. Дай мне поговорить с ним.

Петра прищурилась в раздумьях, затем, вспомнив разговор у сеньора Марино, кивнула. Посмотревший на неё в возмущении Тхирасак проглотил возражения и с ворчанием принял у Рэмрейна кошку, которая, протестующе замяукав, выскользнула из его рук и с достоинством затрусила прочь из подвала. Молодой человек схватил висевшие на стене наручники, подошёл к ведшей в кабину тяжелой двери, сплошь обитой металлом, и не раздумывая закрутил огромный вентиль, замыкавший люк в камеру. Петра скрестила руки на груди, унимая тревогу, – Рэмрейну она верила; нервно подалась вперёд Ровена, и сломал от волнения карандаш Тхирасак. Стоявший возле стены Килиан только усмехнулся, наблюдая за происходящим с интересом зрителя, посетившего премьеру блокбастера.

Дверь открылась с немалым грохотом; удобнее перехватив наручники, Рэмрейн вошел в кабину и без промедления закрыл за собой дверь. Вскинув голову, сангвинар замер и как-то вмиг напрягся; встретившись с ним глазами, молодой человек криво усмехнулся: он не раз видел такие взгляды. Дикий голод в глазах сангвинаров появлялся всякий раз, стоило им ощутить его запах, сейчас же реакцию пленника только обостряла длительная жажда.

– Чего тебе? – с трудом выдавил он, разлепив белые от высохшей слюны губы.

Рэмрейн склонил голову к плечу:

– А ты неплохо держишься.

Тихие слова были полны насмешки; застонав, не в силах более бороться с искушением, сангвинар бросился на молодого человека. Измученный жаждой, он был слишком слаб: Рэмрейн с лёгкостью блокировал его атаку, защитив шею локтем, и ударил в грудь. Сангвинар чуть согнулся и, кашляя, рухнул на колени после резкого, точного удара ребром ладони в горло. Схватив пленника за ворот, молодой человек рывком поставил его на ноги и оттолкнул к стене; продолжая кашлять, тот без сил сполз на пол и равнодушно проследил за тем, как его пристегнули наручниками к кольцу, вделанному в бетон.

– Ну, что ж, поговорим, – Рэмрейн присел на корточки, сцепив ладони в замок.

– Пошёл к чёрту, – слабо выругался пленник и вскинул взгляд, услышав обманчиво-мягкое:

– Тиальф… Необычное имя.

Несколько мгновений сангвинар взирал на молодого человека в смеси ужаса и острой жажды, затем приглушённо спросил:

– Кто ты?

– Твой ночной кошмар, – без тени улыбки ответил Рэмрейн.

Тиальф закрыл глаза и затряс головой:

– Не мучай меня. Просто убей.

– Но ты нужен мне живым.

От ухмылки молодого человека сангвинара передёрнуло, он отполз к стене, тщетно дёргая руку и сожалея, что не умер от голода ещё раньше. Рэмрейн не угрожал, взирая всё так же спокойно, но Тиальф хорошо чувствовал его запах – вызывавший у него неконтролируемую жажду восхитительной чистотой аромата, пугавший неожиданно изменившимся настроением, которое, казалось, коснулось самого воздуха чёрной агрессией. Пленник остро осознавал, чем ему грозит этот не видимый никому всплеск ярости, и, с трудом контролируя ответную волну страха, пролепетал:

– Что мы тебе сделали?.. Почему ты мстишь столько лет? Ты столько крови пролил…

– Страшно? – хрипло прошептал Рэмрейн; в глазах его искрились злость и удовлетворение. – А теперь рассказывай, Тиальф. Рассказывай, пока я не рассердился.

– Я не могу, – Тиальф сглотнул.

– Отчего же? – ласково возразил молодой человек. – Конечно, можешь.

Пленник несколько секунд глядел на него с обречённостью, затем покачал головой:

– Вы ведь всё равно меня убьёте. Или ещё раньше я умру от жажды. Мне недолго осталось… Я потерплю.

– Потерпишь, значит? – Рэмрейн вскинул бровь: жалости он не чувствовал.

Тиальф со страхом проследил за тем, как молодой человек поднимается на ноги, отходит на несколько шагов; облизав пересохшие губы, он глухо спросил, когда Рэмрейн выудил из рукава складной нож:

– Что ты делаешь?

Молодой человек не ответил, выкинул лезвие и сжал его в ладони; догадавшись о его намерениях, сангвинар закричал: «Не надо!» и в ужасе проследил за кровью, что багровыми струйками потекла по пальцам Рэмрейна, едва он резко дернул нож вниз, рассекая кожу. Жажда вспыхнула в горле Тиальфа с новой силой, опаляя огнём, он взвыл, больше всего на свете желая впиться своему мучителю клыками в горло. Не отравленный страхом, усиленный сдерживаемыми эмоциями, запах капавшей на пол крови сводил с ума; пленник не вытерпел единственной пытки и сдался тому, с чем не мог бороться ни один сангвинар…

– Хорошо… я всё скажу… – скорчившись на полу, выдохнул он.

Рэмрейн широко улыбнулся:

– Отлично.

Несколькими минутами позднее он вышел из камеры и ответил на вопросительные взгляды неожиданным:

– Вы знаете Вардена?

– Мы встретили его один раз, – протянула Ровена, – на складе.

– Да, было дело, – закивал Тхирасак.

Рэмрейн рассеянно проследил за тем, как взявшая его руку Петра перетягивает его рану носовым платком, и огорошил всех коротким:

– Отпустим этого парня.

– Зачем? – нахмурился Килиан, подходя ближе.

– Он обещал устроить встречу с Варденом, через два дня. Ему немногое известно, – он обернулся на пленника, который лежал на полу без сознания. – А Варден вроде в долгу у Петры, – он посмотрел на девушку с немым вопросом, но она ушла от ответа:

– Сходи в лазарет, пусть Наджат обработает тебе рану.

– Как скажешь, – не стал спорить молодой человек. – И дайте ему попить, – он кивнул на пакетик с донорской кровью, лежавший на столе, – пока он и вправду ласты не склеил.

Петра подняла голову и подарила ему внимательный взгляд: она заметила следы стёртой крови у него над губой и терялась в догадках. Отложив вопросы на потом, девушка только кивнула и приказала напоить сангвинара; многим позднее, поручив Килиану и Ровене оставить пленника в Мидтауне, она поднялась в комнату, которую Рэмрейн занимал вместе с Дэрилом.

В уютной спальне молодой человек был один; Петра оглядела терявшиеся в сумерках полотняной шкаф и две кровати вдоль стен, разделённые окном, и подошла к Рэмрейну. Запустив руки в волосы и упираясь локтями в колени, молодой человек сидел на постели, и, казалось, её присутствия не заметил.

– У тебя болит голова? – тихо спросила девушка, присев на кровать Дэрила.

– Есть немного, – глухо ответил Рэмрейн, выпрямившись.

Вечерние потёмки не скрыли его искажённого от боли лица; он покачал головой, услышав полное тревоги:

– Я принесу болеутоляющие.

– Это не поможет, Петра.

– Почему? Постой… У тебя…

– Это не неврома, Петра, не нужно переживать.

– А что? – негромкий вопрос получился требовательным.

Рэмрейн мгновение просто смотрел на неё, потом отвёл взгляд. Петра вздохнула:

– У тебя тайна на тайне. Я не знаю, могу ли тебе доверять, и всё равно доверяю. Это сводит с ума, Рэм, – призналась она.

В лунном свете лицо молодого человека казалось ещё более бледным, чем обычно, и тем ярче был контраст кожи и падавших на лоб густых волос, тем пронзительнее был глубокий взгляд. Они встретились глазами, и Рэмрейн подался вперёд, заглядывая, казалось, прямо в душу… Петра сдержала порыв тряхнуть головой – не погружаясь в омут наваждения, а осторожно касаясь его манящей глади, словно проверяя, насколько опасно её доверие.

– Петра, – хрипло позвал молодой человек.

– Да, Рэм?

– Клянусь всем, во что ты веришь, я не предам твоего доверия, – просто, без пафоса промолвил Рэмрейн. – Я не могу подвергать тебя опасности, посвящая в свои секреты. Слишком много тех, кто потребует за них непомерную цену.

Петра вновь, как не раз за последние дни, вспомнила слова Гордиана Марино. Воскресила в памяти и напугавшее её: «Если мои сведения верны, на тебя начали охоту все Дома в Детройте». Она была в состоянии защитить и спасти всех, кто вступил в её клан. Всех, кроме Рэмрейна.