Лидия Чарская
Джаваховское гнездо
– Полно, цветочек. Я говорю, как умею. И как умею люблю тебя, Данечка-джан!
Глаза Гемы, темные, карие, с пушистыми ресницами, загнутыми кверху, – поэма. Что для ее брата Сандро «друг», то для нее, сестры его Гемы, – Даня. Бледная, синеглазая, талантливая Даня, три недели назад потерявшая мать, как бы приросла к сердечку Гемы.
Новый удар гонга прерывает болтовню восторженной девочки. Появляется тетя Люда в своем обычном темном платье, с ниточкой ровного пробора в черных, с проседью, волосах.
– Как? Девочки, вы еще не готовы? А где Селтонет? – спрашивает она, заметив, что постель Селтонет пуста. – Где Селтонет, Маро?
– Не знаю, госпожа. Должно быть, побежала за дикими азалиями в горы. Наверное, выпрыгнула в окно. Дверь заперта.
– Безумная девочка! Нет сладу с ней. Она опоздает на урок. Сейчас приходит мулла. Это его часы.
– Он займется пока с Селимом, тетя Люда. А Селтонет подоспеет как раз. Только бы не узнала «друг»: «другу» нельзя сердиться в такие дни. Не правда ли, тетя?
И личико Гемы принимает молящее выражение.
В восемь часов христианские члены гнезда собираются в часовне. Она построена в углу сада усадьбы в память князя Георгия Джаваха, названного отца тети Люды и «друга». С мусульманами, Селимом и Селтонет, молится приходящий для занятий из соседней мечети мулла.
В часовне сама Люда читает молитвы, хор детей поет, и затем все идут в кунацкую на ранний завтрак. В девять – уроки. Тетя Люда и Нина занимаются с детьми всем, что проходят в средне-учебных заведениях. Нина сама преподает мальчикам математику и латынь. Специально ради этого она прошла то и другое в последние два года. Все дети приблизительно одного возраста, от двенадцати до пятнадцати лет.
Мальчики готовятся в гимназию. Только Селим хочет быть военным. С ним отдельно занимается казачий есаул, князь Андрей Кашидзе. Он же учит одинаково мальчиков и девочек стрельбе и верховой езде. Нина готовит Тему и Марусю в средние классы тифлисского института. Судьба дальнейших занятий Селтонет еще не решена. Трудно запереть в четырех стенах вольную кабардинку.
После двух часов едут в горы верхом. Иногда состязаются в скачках в красивых карталинских низинах.
Кроме Вороного, красавца кабардинского коня, еще дюжина других коней стоит на конюшне.
Нина требует от своих питомцев, мальчиков и девочек – безразлично, сидеть в седле, как в кресле, стрелять без промаха, править и грести на лодке во всякую погоду. Она сама с помощью князя Андрея, Михако и Аршака выучила их этому. Когда Кура бушует и ропщет, она берет свой катер, надежный, как библейский Ноев ковчег, и едет туда, где нужна ее помощь. Случится где пожар – она немедля спешит с помощью. Ее мальчики, Селим, Сандро и Валентин, она сама, Аршак и Павле всегда первые там, где опасность грозит людям.
Дане трудно свыкнуться с новой для нее обстановкой.
Когда первые приступы горя стихли, Нина указала Дане, что надо делать, как учиться и чем заниматься в Джаваховском гнезде.
Даня стала отдельно от других брать уроки у Людмилы Александровны Влассовской. Ей это было тяжело, непривычно. Разве она думала когда-нибудь о систематических уроках в пятнадцать лет? Успех, слава, бродячая жизнь артистки, – вот что наполняло до сих пор ее всю, а теперь… Иногда, забывшись, Даня вспыхивала, бросала перо, книгу.
– Я не хочу и не могу учиться! Я не могу быть как все! Оставьте меня! Я не создана для жизни трудовой пчелы, – срывается с ее губ. – Я не хочу такой жизни. Да мне ее и не надо. Я талантливая и не пропаду и без этого вашего ученья. Я буду артисткой!
– Увы! Бродячей арфисткой ты будешь, дитя мое, но не артисткой, нет, – улыбаясь, отвечает тетя Люда. – Пока ты еще дитя, твои импровизированные песенки дадут тебе успех и удовлетворение. Но когда станешь постарше – они уже не будут интересовать людей. Толпа требует школы от артистки. А школы у тебя нет. И чтобы поступить в консерваторию, даже в музыкальные классы, необходимо образование. Только грамотный человек может войти в этот храм.
Голос тети Люды кроткий и тихий. Веет от него искренностью и участием. Но Даня волнуется, едва слушая его. Нет! Нет! Она не понимает ее. Она не может ее понять. Ах, Боже мой! Никто ее здесь не понимает. Она не как все. Спадут чары! И она покажет, покажет им! И зачем умерла мама? Зачем? Зачем? Из синих глаз падают скупые слезы.
* * *
– Где ты была утром, Селтонет?
Сандро спрашивает это таким же тоном, каким спрашивал бы сам «друг» провинившуюся дикарку.
И черные глаза его строги, почти суровы.
Селим, с туго перетянутой талией, со съехавшей на бритой голове папахой, выступает вперед.
– Какое тебе дело, где она была?! Хотя бы в подземной сакле у самого шайтана. Не смей обижать девушку! – отвечает ему Селим.
Сандро пожимает плечами.
– Ты с ума сошел, Селим. «Друг» приказал мне, как старшему, заботиться о всех вас. Тетя Люда беспокоилась все утро. Селтонет опоздала на Урок муллы.
– Ха-ха-ха! Пусть Сандро наденет черную юбку «друга». Пусть заплетет свои кудри в две косы. Пусть сорвет кинжал, пояс и газыри со своего бешмета. Пусть девчонкой сделается Сандро, чтобы каждая баба-осетинка могла тыкать в него пальцем и кричать: вот так джигит!
Селтонет, говоря это, хохочет. Даже Маро, приготовляя у себя в кухне на завтрак любимый детьми бараний шашлык, вздрагивает и говорит сварливо:
– Ну вот, разошлась снова, дикая коза. Опять вселились в девчонку злые духи. И чего это княжна-джан не ушлет куда-нибудь подальше эту дикарку Селтонет. Всех ребят испортит. В одной только разбойничьей Кабарде рождаются такие дети.
Маро права.
Глаза у Селтонет – злые, как у рассерженной кошки, ноздри раздуты. Несмотря на тонкость линий, лицо ее не симпатично, хотя и красиво настоящей восточной красотой.
Она все еще злобно смеется, глядя в самые зрачки Сандро.
– Снимай бешмет, надевай юбку, и хорошая баба будешь! Верно тебе говорю.
Сандро вспыхивает. Горячая кровь его родины бьет в виски.
– Но-но, потише, Селтонет! Полегче!
– Что? Ты никак грозишь? Нет у нас такого адата в Кабарде, чтобы обижать женщин, – вступается Селим, сдвинув на лоб папаху.
– Ты хочешь ссориться, Селим? – спокойно осведомляется Сандро. – Ты забыл, что велит нам постоянно «друг» – жить в мире и согласии между собой?
– Ссору кабардинца с грузином может решить только кинжал, и никакой «друг» не будет тому помехой! – вызывающе бросает мальчик-татарин.
– Эге, приятель! Да у тебя на плечах, я вижу, вместо головы пустая тыква, если ты хочешь драться, когда это строго запрещает «друг».
Это говорит Валентин. Лицо его серьезно, почти строго.
В этих спокойных, смышленых чертах навеки застыло что-то ясное, раз и навсегда понятное. Но глаза Валентина полны затаенного смеха.
– Тебя никто не спрашивает, убирайся к шайтану! – сердито выкрикивает Селим.
– Охотно, если ты пойдешь туда со мною, чтобы показать мне дорогу.
Лицо Валентина невозмутимо-спокойное.
– Ой, молчи, баранья голова! – говорит Селим.
И в одну минуту весь загорается, как порох.
– Не боишься, что забодаю тебя. Ведь бараньи головы украшены рогами, миленький. Правду тебе говорю, – смеясь, роняет Валентин.
– Ах, ты! Не будь я Селим-Али, сын Ахверды-Али из нижней Кабарды, если я…
Селим подскакивает к Валентину.
– Мальчики! Не деритесь! Во имя «друга»! Вы помните завет и ее, и тети Люды: мы должны быть, как братья и сестры – все!
Гема, с полными слез глазами, с мольбою протягивает руки вперед.
– Женщина, молчи! Твое место не там, где сражаются джигиты!
Красный, как пион, Селим, оттолкнув девочку, с поднятыми кулаками кидается на Валентина. Но между ними уже Сандро.
– Ни с места!
Сильными руками обхватывает он молоденького татарина поперек тонкого стана и откидывает назад.
– И ты тоже, Валь! И тебе не стыдно? Так-то вы любите «друга»? Драчуны!
Сандро – весь гроза. Густой румянец кроет его смуглые щеки.
Валентин пожимает плечами.
– Я-то при чем? Чем я виноват, что у татарина пустая тыква вместо башки!
– Опять!
Сандро делает угрожающий жест по направлению Селима, который готов драться до потери сил. В четырнадцать лет он еще совершенный ребенок, непосредственный, не умеющий владеть собою ни на йоту, хотя и мечтает днем и ночью быть джигитом-саибом (офицером).
Селтонет стоит в стороне. Она больше всего любит ссоры и драки, бурю и суету.
«И чего мешается Сандро! Кто его просит! Аллах ведает, как бывает сладко, когда подерутся мальчики, – проносятся мысли в ее голове. – Подерутся из-за нее. Селим – ее верный пес и настоящий джигит по натуре. Удалой, не боится ничего, ее слушает во всем, как ребенок. Немудрено: она старше и умнее его и это верно, как луна всходит ночью, а солнце утром! Он бы и сейчас лихо отдул долговязого Вальку, выколотил бы пыль из его бешмета, а этот Сандро всегда помехой всему».
Внезапно обрывается мысль.
Сандро стоит перед нею.
– Селтонет! – говорит он. – Селтонет, еще раз спрашиваю тебя, где ты была сегодня утром, где? Ты должна мне это сказать, понимаешь, должна!
Селтонет вырывается.
Но черные глаза точно впиваются ей прямо в душу. А сильная рука Сандро сжимает ее пальцы.
Селим не может прийти к ней на помощь. Селим много слабее Сандро, который силен, как молодой барс.
И зачем только «друг» поручил ему приглядывать за ними! Или они дети, что ли? Слава Аллаху, выросла она, Селтонет!
Бессильная злость закипает в груди девочки. Ненавистен ей Сандро и все они, особенно насмешник Валька и та синеглазая кукла, из-за которой ей влетело от «друга» и других в первый же день приезда!
И чтобы удивить их всех, испугать и озадачить, Селтонет швыряет в самое лицо Сандро злые, но правдивые слова:
– Была у зеленой сакли. Слушала под дверьми, как «она» там царапалась и выла. Слушала, да! Час битый ждала. И еще пойду! И еще увижу! И шайтан вас всех возьми! Нет цепей для рук и ног Селтонет. Нет цепей! Да!
– Как?! У зеленой сакли?! – восклицает Сандро. Ужасом полно это восклицание.
Бледнеют молодые лица.
Даже Валентину изменяет его обычное спокойствие, и он отступает назад.
Гема судорожно вздрагивает, повалившись на дерн.
У Маруси Хоменко лицо – сплошной ужас.
Селим широко раскрыл глаза и рот.
Только Даня спокойно смотрит на всех.
– Что это за зеленая сакля? – спрашивает она. – Скажите мне!
И в тот же миг чувствует, как маленькая ручонка ложится ей на губы. В двух вершках от нее личико Гемы. Она шепчет чуть слышно:
– Молчи, цветик, молчи. О зеленой сакле «друг» не позволяет говорить.
* * *
– Пора выходить!
Даня стоит в сторонке. Ее черное платье, с нашитыми на нем креповыми полосами, так мало подходит к сегодняшней праздничной обстановке.
Гема и Маруся в белых легких вечерних костюмах, смесь воздушного тюля и лент, у Селтонет белый суконный бешмет и широкие канаусовые голубые шальвары; красивые звенящие ожерелья на ее смуглой шее; у тети Люды парадное серое шелковое платье. А она, Даня, олицетворение сиротства в этот день!
Чуткая Гема лучше всех понимает подругу. Она ластится к ней, как кошечка, и шепчет то и дело:
– Не печалься, моя роза, улыбнись. За столом ты сядешь между мною и Марусей, и мы не позволим тебе скучать. Правду, Маруся, говорит Гема?
Молоденькая казачка вскидывает свой задорный носик.
– А то как же! Неужто позволим! Ха-ха…
– Что у тебя за манеры, Марусенок? Ну, кто же так дергает носом? – говорит подошедшая Люда.
– Ах, тетя, милая! Ну, чем же я виновата, если мой нос не сводит глаз с Горийской колокольни? Мой нос – тяжелое бремя для меня! Но ничего не поделаешь – переменить нельзя! Тетя Люда! Это выше моих сил!
– Глупенькая! Конечно!
Маруся всегда такая с тех пор, как здесь поселилась. Всегда веселая, резвая хохотушка. Живет, как птичка, беспечная и радостная.
Удар гонга прерывает эту сцену.
– Идем, дети, идем! Даня, бедняжка моя! Тебе очень тяжко?
Голос Люды, упавший до шепота, проникает в самую душу Дани Лариной.
За эти три недели Даня успела привыкнуть к Людмиле Александровне больше, нежели к другим. К «другу» она далеко не привыкла. Суровая Нина Бек-Израил, хозяйка Джаваховского гнезда, «друг», как ее здесь все зовут, не обладает такой кроткой, подкупающей, нежной душой. В ней сила, могучая, мощная мужская сила, рыцарски благородная, но чуждая сентиментальности, чуждая терпимости к чужим, особенно к Даниным, слабостям.
Княжна Нина рождена, чтобы повелевать. Да же не умеет покоряться и смущается ее глазами, зоркими и всевидящими, как у горной орлицы, ее советами учиться – советами, похожими на приказанье. При этом Нина вовсе не считает Даню особенной, отмеченной талантом. Люда куда ласковее и нежнее, мягче Нины.
На вопрос Люды Даня отвечает, забыв свое обычное недовольство судьбой:
– Да, тетя Люда, я вспоминаю маму. Мне тяжело.
– Что делать, крошка! Этот праздник нельзя отменить. Покойным князем Георгием Джаваха был отмечен этот день, и мы с Ниной не имеем права вычеркивать его, детка, – и Люда протягивает руку девочке.
Машинально Даня принимает ее. Все пятеро идут в кунацкую, где уже собрались гости, приехавшие на праздник Нины Бек-Израил.
– При виде этих прекрасных горийских звезд меркнет скромно месяц Востока!
С уст молодого еще красавца-джигита срывается этот возглас.
И взгляды присутствующих обращаются на дверь. Четыре молоденькие девушки, из которых старшей, Селтонет, только шестнадцать лет, невольно останавливаются на пороге. Глаза разбегаются от всей этой пестрой, нарядной толпы.
О, сколько здесь гостей! Здесь и «европейские», и «азиатские» гости, как их называет Валентин.
Все интеллигентные жители Гори с женами и детьми, офицеры ближайших полков с их семьями, холостая молодежь, барышни и не то татары, не то грузины в национальных костюмах, каких еще не встречала до сих пор Даня.
Один из гостей, сидящий около молоденькой красавицы в богатом восточном наряде под кисейной чадрой, приветствует вошедших в кунацкую девочек:
– Будьте так же прекрасны всегда!
– Ага Керим, да будут дарованы тебе и твоей милой Гуль-Гуль долгие годы за то, что приласкал моих деток! – отвечает ему княжна Нина, встает с тахты и низко кланяется молодому джигиту и его красавице – соседке.
– Ага Керим видит, как горный ястреб… Он замечает новую звездочку среди прежних планет, – говорит снова джигит.
Его красивое, умное и смелое лицо улыбается Дане. За ним стоят Сандро и Селим и ловят каждое его слово. В своих белых новых бешметах, ловкие, подвижные, юные, они особенно торжественно – праздничны нынче. Глаза Сандро горят, как факелы. Он издали следит за малейшим движением «друга», стараясь предупредить каждое желание Нины.
– Кузен Андро, – говорит последняя, встав со своего места и взяв под руку есаула, – и ты, ага Керим, мой кунак, и ты, Гуль-Гуль, моя молоденькая тетка, позвольте представить вам мою новую питомицу. Ее зовут Даня Ларина. Даня, дитя мое, не смущайся! Подойди к моим друзьям! Познакомься с ними.
Черная, в траурном скромном платье, фигурка Дани отделяется от дверей. Глаза гостей направлены к ней. Здесь, на Востоке, среди горийских девушек трудно встретить такую белокурую, хрупкую, с синими глазами. От нее веет изяществом. Легкая, как греза, со своими горделиво изогнутыми бровями, она очень хороша собой.
– Прелестная девочка! – говорит, лорнируя ее, княгиня Тамара Саврадзе, родственница княжны Нины, замужняя сестра Андро.
– Она похожа на валькирию! – роняет тучный полковой командир, старый казак из Мцхета.
– Да, на девушку из скандинавской сказки! – вторит его жена, мечтательная маленькая особа.
Гуль-Гуль, жена аги Керима, ровесница хозяйки дома, ее родная тетка, сестра родного отца Нины, со свойственной ей живостью лепечет на ломаном грузинско-русско-татарском языке:
– О, какая красоточка! Джаночка! Светик жизни моей! Изумрудный, алмазный камешек из перстня Аллаха! Поцелуи меня, весенняя лилия Карталинских долин!
И прежде нежели успевает что-либо произнести в ответ Даня, она чмокает ее прямо в губы, а затем, внезапно смутившись, закрывается чадрой.
Керим поднимается с места.
– Если между северными девушками у тебя на родине есть еще хоть одна такая, как богата должна быть ваша прекрасная страна, – говорит он ласковым голосом, улыбаясь, Дане.
Даня привыкла к выражениям восторга. Там, в концертных залах, со своей арфой, она успела их выслушать многократно. Похвалы не новость для нее. Но этот татарин-джигит с величественной осанкой говорит так образно и красиво, с самодовольной улыбкой.
Недовольна только Нина. Ее черные брови сдвигаются близко. Она хмурится и говорит:
– Спасибо за ласку, дорогие гости, но вы совсем мне захвалите девочку. Это не годится.
– Я вполне согласен с вами, кузина: хвалить следует осторожно за личные достоинства, а не за хорошенькое личико, – раздался чей-то голос за плечами Дани.
Это говорит князь Андро – высокий казак-есаул, с черными усами, с задумчивым глубоким взором темных глаз, с серьезным лицом и шрамами вдоль щеки и над бровью.
– Князь Андро верен себе, – отзывается кто-то, – он не любит тратить даром похвалы.
– Вы правы, – отвечает, не сводя глаз с Дани, князь Андро.
По лицу девочки пробегает улыбка.
Он не знает еще, этот грузинский князек, какая она талантливая музыкантша. И она чуть заметным наклонением головы отвечает на его привет.
К князю Андро, или Андрею, как его иногда называют, незаметно подкрадывается Селтонет.
– Ты хорошо сказал это, – говорит она шепотом, поблескивая хитрыми глазами, – ты хорошо сказал. Красота дается самим Творцом и белокурые, как облака на небе, локоны тоже, и очи синие, как Восток и горные цветы. А доброго никто еще не видал от русской. Клянусь! Еще никто не видал!
– Молчи, в тебе говорит зависть, Селтонет! – незаметно шепчет ей Маруся. – Даня – сирота, недавно потеряла мать, не успела еще хорошенько и познакомиться с нами. Ни доброты ее, ни души ее самой ты еще не успела узнать, – добавляет добрая маленькая казачка. Она говорит это тихо, чтобы услышала ее одна только кабардинка. Но Валентин, каким-то чудом очутившийся подле, слышит тоже.
Когда «друг» отходит к гостям, он наклоняется к смуглому личику татарки и шепчет, щуря свои насмешливые глаза, шутливо, без всякой злобы:
– Что, скушала, очаровательная султанша! В другой раз не сунешь куда не надо свой длинный носик! Нет!
– Валь! Валь! И тебе не стыдно! – замечает Гема.
– Ах, ты! И эта теперь запела! Святоша наша плакать собралась! Пожалуйста, не разводите сырости, прелестная Гема! Праздник «друга» мог бы пройти без дождя.
И, пожав плечами, Валь отходит в сторонку, туда, где цветник барышень и молодых людей. Валя особенно здесь любят как сдержанного, всегда остроумного мальчугана. И его всегдашний спокойный вид, делающий его похожим на переодетого принца, и язычок, порой острый, как бритва, – все это влечет к нему сердца. Князь Андро Кашидзе отзывает его в сторону.
– Мой мальчик, как идут твои дела? – спрашивает Андро.
– «Друг», я и Сандро читаем теперь греческую мифологию, – отвечает Валя. – Сандро от нее в восторге, а я нет.
– Почему?
– Греки поклонялись богам, как людям. Их боги были те же люди, почти подобные им. Разве можно поклоняться людям, князь?
– А разве ты бы не мог делать этого, Валя?
– Нет! Поклоняться людям, нет! Ни за что, князь!
– А «другу»? Или ты не поклоняешься княжне Нине, ее уму, сердцу, доброте?
– Я уважаю, ценю и люблю «друга», князь. Она все знает. Но когда я буду такой же взрослый, как она, я постараюсь знать не меньше. Стало быть, я должен буду поклоняться и себе. Хорошо ли это? Скажите!
Замечание Валя вызывает улыбку на лице князя Андро.
– У тебя умная голова, Валь, – говорит он, – я приложу все старания убедить кузину учить тебя дальше. Ты бы хотел, по окончании гимназии, поступить в университет?
– О!
Это «о» сорвалось спокойно и тихо с уст мальчика. Но в нем, в этом «о» – целая гамма тончайших переживаний. Недаром все в Джаваховском гнезде называют Валя «будущим ученым».
Князь Андрей внимательно взглянул на Валя и в душе решил, что должен сделать счастливым этого мальчика, богато одаренного, замкнутого и одинокого по природе.
ГЛАВА 3
Тихий восточный вечер. Пышные гирлянды, свитые из зелени чинар и каштанов вперемешку с розами из сада, оцепляют дом, террасу и сад. На плоской кровле кончается поздний обед.
Князь Андрей провозгласил последние тосты в честь хозяйки дома, ее подруги и наставницы, всеми любимой «тети Люды», и всего гнезда. Потом он отдал какое-то приказание Павле. Тот переглянулся с Аршаком и Михако, прислуживавшим за столом.
– Одним духом, спешу!
На площадку перед садом выводят коней.
Эти кони – гордость Нины и всего Джаваховского гнезда – все тонконогие, нервные, подвижные. Но лучше всех Эльбрус, золотогривый красавец, полудикий, не подпускающий к себе никого.
– Джигитовка будет, джигитовка!
Два молодых хорунжих, два новоиспеченных юнкера, случайно попавших на лето в Гори, да Селим и Сандро выступают вперед.
Как кошка, крадется за ними Селтонет.
– Селим, Селим, слушай: если ты опередишь их всех, я подарю тебе мой пояс с бирюзою. Он стоит полтора тумана. Его сняли с покойной моей матери и отдали мне. Поддержи славу родной Кабарды, Селим!
– Не учи, женщина. Селим лучше тебя знает, что делать!
Обычно покорный словам девочки, Селим теперь весь преобразился. С лихо заломленной набок папахой мальчик первый вскакивает в седло.
– А вы, Валентин, не будете джигитовать? – тоненькая барышня, Лида Марголина, дочь командира казачьего полка, подходит к Валю. Тот пожимает плечами.
– Я предпочитаю джигитовать каждое утро над математикой и латынью. Впрочем, если «друг» пожелает.
Нина улыбается.
– Ступай, Валь. «Друг» этого желает, да. Пусть юный философ не отстает от других.
Нина Бек-Израил гордится ловкостью своих питомцев. Она любит показать обществу своих мальчиков во всей их красе.
У нее в руках венок, свитый из роз и лавра. Он предназначается на голову победителю, герою удалой скачки. Кто первый, описав круг по лужайке и перескочив высокий барьер, наскоро поставленный Павле и Аршаком, примчится к цели, подняв с земли платок, тот получит в награду этот венок.
У Сандро сердце в груди мечется, как птица. Если венок достанется ему, он умрет от счастья у ног обожаемого «друга».
Гема подходит к брату.
– Не садись на Эльбруса, мой голубь! Он дикий, Эльбрус. Он тебя понесет.
Селтонет смеется:
– И сбросит девчонку в шальварах.
Глаза Сандро сверкают, как солнце.
– Молчи, Селтонет! – произносит он и вскакивает как раз на Эльбруса, дикую, невыезженную лошадь.
Маруся тоже горит желанием джигитовать.
– Тетя Люда! «Друг»! Пустите меня. Пустите! Я на Шахе поеду. Он самый тихий. Или возьму себе тетину Тавриду. Пустите!
Ее косы растрепались. Глаза блестят. Тетя Люда в ужасе: девочка в белом платье в мужском седле, верхом – это невозможно!
Ага Керим улыбается.
– Лихая казачка, джигитка, что и говорить! Люблю таких! Смела, орлица! – подзадоривает он.
– Да, это верно! – соглашается с мужем Гуль-Гуль.
Но Нина не согласна. Хотя она требует мужской смелости от своих девочек, но сейчас выдумка Маруси ей не по душе. Пусть джигитуют мальчики. Для нее, Маруси, еще придет пора отличиться.
Павле, Михако и Аршак зажгли просмоленные бочки на поляне, и на ней стало светло, как днем.
Князь Андрей подходит к широкой чинаре. Отсюда начало скачки.
– Джигиты, вперед!
Толпа гостей отхлынула к ограде сада. Всадники строятся в линию.
Два молодых хорунжих, два юнкера, трое мальчиков из «гнезда» и Аршак. Селтонет вьется подле.
– Селим! Селим! Помни, если ты первый – бирюзовый пояс и моя вечная дружба в придачу! Рабой тебе служить буду! Да! Клянусь Кабардой! Клянусь!
Сандро сидит, как выкованный, на пляшущем Эльбрусе. Князь Андрей подходит к нему.
– Если ты не уверен в коне, мой мальчик, бери другого.
– Никогда, батоно, никогда! Сколько в этом «никогда» отваги.
– Ах, Сандро. Зачем? Зачем? – шепчет Гема, но мальчик глух и нем к мольбам сестры.
Даня, непривычная к такому зрелищу, заинтересовывается им.
К ней подходит Маруся.
– Я хотела бы, чтобы Сандро, чтобы именно он вышел победителем.
– Все равно, только бы кто-нибудь из наших, – подхватывает Гема, – это будет приятно «другу», тете Люде, нам всем.
А в душе ее стонет молитва: – «Святая Нина! Благоверная царица Тамара! Помогите моему брату, розану души моей, Сандро, чтобы не быть ему сброшенным конем!»
Маруся берет под руку Даню.
– Взгляни на агу Керима. Как горят у него глаза! Как вздрагивают ноздри! О, он прекраснее всех понимает джигитовку! Он лучший джигит Дагестана. И, ты знаешь, он бывший разбойник – Керим!
– Что?!
– Да. Он грабил в горах тех, кто наживал богатства недобрым путем, притесняя бедных. У него была своя шайка. Потом их поймали. Судили. Он сидел в тюрьме. Говорят, он сам отдался в руки, спасая «друга», нашу княжну Нину. Теперь он мирный джигит…
Маруся не доканчивает своей речи. Внезапно лицо ее озаряется восторгом. Она хлопает в ладоши и кричит:
– Смотрите! Они скачут! Скачут!
Они действительно скачут. Впереди чужие: хорунжий и юнкер, потом Селим. Валь спокойно погоняет своего Ворона, который почему-то не хочет прибавить ходу. Сандро позади всех. Дикий Эльбрус под ним по-прежнему кружится и пляшет. Сандро волнуется. Если так продолжится, он не прилетит первым и не получит из рук «друга» желанного венка.
О, как ему, Сандро, дорога каждая похвала «друга», каждая улыбка одобрения на устах Нины. Он, Сандро, помнит свою мать. Она умерла два года назад. Но «друг» заменил ему ее. Заменил всецело. И нет, кажется, ничего, чего бы не сделал для «друга» Сандро.
А Эльбрус все беснуется, все мечется под ним. С таким конем далеко не ускачешь. Что, если Селим получит венок от «друга»? Что скажет тогда его учитель джигитовки, князь Андрей, и тот, другой, могучий джигит всего Дагестана, герой и отчаянный смельчак, ага Керим?
Пламя вспыхивает и разливается по груди Сандро.
Что бы ни было, он должен опередить всех.
Не помня себя, юноша стискивает ногами крутые бока коня.
Эльбрус вздрагивает под ним. Делает прыжок, скачок и летит. Летит, как вихрь, гонимый бурей.
Хорунжий и юнкер, Валь и Аршак далеко позади. Впереди – Селим. Один Селим. Татарин почти лежит, припав плечами и грудью к седлу. Характерное гиканье срывается с его губ:
– Айда! Гоп! Айда! Гоп! Гоп! Айда!
Венок, очевидно, достанется Селиму.
– Нет! Нет! Ни за что на свете! – мелькает в мыслях Сандро.
Раз! Нагайка изо всей силы ударяет Эльбруса по золотистой шерсти.
Скачок. Еще скачок. Сандро у барьера… Раз! Два! Три!
– Выноси, сердце мое! Выноси!
Теперь Эльбрус смирен, как ягненок. Сила Сандро передается ему. Смуглые, не большие, но крепкие руки юного всадника умеют держать поводья.
Юный всадник обладает властью – это понимает и подчиняется Эльбрус.
Барьер в пяти саженях перед ним.
– Вперед! – Сандро поднимается в стременах, затем быстро опускается всем туловищем, хватает с земли платок и уже почти у самого барьера вскрикивает:
– Гопля! Айда! Айда! Эльбрус!
Конь храпит при виде препятствия, колеблется. Пар валит из его ноздрей.
Сзади слышится характерное горское вскрикивание Селима. Сейчас он настигнет, сейчас! Вот он ближе, ближе…
– Не получить тебе венка! Не получить!
– Лжешь, кабардинец! Лжешь!
И новый взмах нагайки ударяет Эльбруса.
Скачок с места. Скачок перед самым барьером. Ужасный скачок!
Один миг, и Эльбрус стоит по ту сторону, дрожа всем своим гибким телом. Сандро лежит на земле, потеряв сознание на одно мгновение.
Только на одно мгновение!
Вот он опять на ногах. Холодный пот катится по его лицу. Удар о землю ошеломил его. Но глаза горят восторгом, когда он, быстро встав на ноги, подходит к Нине.
– О, «друг»! – говорит он, захлебываясь от счастья, – твой Сандро…
– Мой Сандро заслужил эти лавры и розы, – отвечает гортанный голос. – Ты не ушибся, мой мальчик милый? Не стукнулся? Нет?
Гема стоит тут же, подле, полная гордости за него.
– Ты не больно ушибся? Скажи, не больно?
– Нет. Успокойся, голубка, нет.
Ага Керим подходит к мальчику, кладет руку ему на голову.
– Если бы Творец наградил меня и Гуль-Гуль таким сыном, я не искал бы большего счастья на земле. Обними меня, джигит!
Чуть живой от восторга, Сандро исполняет его приказание.
Потом он подходит к князю Андрею.
– Батоно, ты доволен мной?
– Молодчина!
Селим прискакал вторым.
Его лицо смущенно. Он не слышит ни похвал, ни рукоплесканий. Зависть к Сандро Данадзе гложет мальчика. А тут еще Селтонет стоит перед ним, как ведьма.
– Посрамил Кабарду, Селим, посрамил Кабарду! – шипит злая девчонка.
– Да что же прикажешь делать, когда у того, у Эльбруса, ноги, как у шайтана!
– Молчи! Уж молчи! Не видать тебе пояса Селтонет.
Остальные участники джигитовки подскакали тоже.
– Где же Валь? Я его не вижу, – волнуясь, спрашивает трепетный голос.
– Я здесь, тетя Люда. Пожалуйста, не беспокойся, я здесь.
Валь сидит в сторонке на траве. Подле него, мирно пощипывая траву, пасется Ворон.
– Девочки, на кровлю! Михако привел музыкантов. Идите танцевать! – раздается голос тети Люды, которая вслед за тем обращается к Дане:
– А ты, моя малютка, посмотришь на танцы. Не грусти.
И тетя Люда ведет Даню по лестнице наверх, на крышу сакли.
Впечатлительная натура Дани охватывает всю картину сразу.
На плоской крыше Джаваховского гнезда разостланы пестрые ковры. Восточные, крытые яркими кусками шелковых тканей диваны стоят по краям ее. Между ними – столики с прохладительным питьем. Вдоль парапета – другие, для игры в карты старшим гостям. Музыканты приютились на невысокой башне. Их несколько человек. У них духовые инструменты для бала. Отдельно, в стороне, неизбежные для аккомпанемента зурна, домра и чиангури.
А над кровлей бархатный купол кавказского неба.
Душа Даши пробуждается для восторга. Ах, как хочется Дане нарушить эту торжественную тишину. Нарушить звуками в честь и славу дивной ночи. Хочется песнями зачаровать еще больше эту волшебную ночь.
Со смерти матери Даня не прикасалась к струнам арфы.
Как бы в ответ на ее желание грянул оркестр. Нарушилась дивная, кроткая тишина ночи. Кровля ожила.
Тоненькая Лина Марголина, дочь полкового командира, первая с молоденьким адъютантом открыла бал. Звуки модного вальса полетели к звездам.
О, как Дане тяжело! Одна среди этих чуждых людей, чужого веселья.
Она, забалованная матерью, подругами, привыкшая к поклонению, всеобщему вниманию в юности, к восторгам толпы, она, такая необыкновенная, талантливая, не как все здесь, не ценится всеми этими людьми, забывшими, казалось, о ее существовании. Какое им до нее дело! Разве они ее понимают? Хороша тетя Люда тоже, эта «святая», какой ее считают здесь все! Привезла ее сюда и бросила, точно она просила ее об этом. А «друг»?
Друг ли ей, Дане, та странная, властолюбивая княжна, чересчур уж прямолинейная и как будто резкая? Что она спасла их в ту роковую ночь – так это сделал бы каждый на ее месте. Что приютила, ее, Данину мать, в тяжелую минуту – так это закон человеческой любви к ближнему. Что ее, Даню, взяла к себе, одевает, кормит и поит – так разве она, Даня, этого желала?
