Лидия Чарская
Большая душа
Но тут с последней скамьи неожиданно поднялась с обиженным видом сама Зина.
– Но я, кажется, не просила вас беспокоиться на мой счет, Кудрявцева, – отпустила она колко по адресу Сони. – Зачем же вы суетесь, куда вас не просят?
– Совершенно верно, не просила. Но я без твоей просьбы это сделала. Дай, думаю, помогу, а то пыжится-пыжится, бедняжка, краснеет, бледнеет, а решение – ни тпру, ни ну, ни с места, – с обычным своим юмором комически развела Соня-Наоборот руками.
– Напрасно! – только и могла процедить сквозь зубы взбешенная Зина.
Едва скрывая просившуюся ей на губы усмешку, Ольга Федоровна подошла к последней парте.
– Вы не поняли задачи, Зина? Так дайте же я вам ее объясню, – произнесла она, присаживаясь подле Баранович на краю скамейки. – Э, да я вижу, что и у Мили Шталь дело не идет также. Что же вы молчали до сих пор, друзья мои? Ведь скоро конец урока. – И успевшая уже как будто забыть только что происшедший инцидент с подкинутым решением, Ольга Федоровна стала объяснять задачу обеим девочкам.
Урок кончился.
Отобрав у воспитанниц листки с задачей, Ольга Федоровна вышла за дверь, и едва лишь скрылась она за порогом классной, как в старшем отделении поднялись шум и гам. Девочки повскакали с мест и заговорили все в один голос, горячо и громко, перебивая друг друга.
– Это предательство со стороны Кудрявцевой! Положительное предательство. Безобразие! Мерзость какая! И какое ей дело до меня? Я не просила ее помощи! – возмущалась во всеуслышание Зина Баранович. – А выдавать учительнице – свинство, по меньшей мере!
– Правда, правда! Зиночка права, как всегда.
– Раз никто не просил Кудрявцеву о помощи, нечего ей было и соваться.
Всегда тихонькая, спокойная, Миля Шталь была неузнаваема в эту минуту, ее обычно бело-розовое личико стало багрово-краевым от злости. А маленькие глазки так и сыпали искры возмущения, негодования, гнева.
Две сестрички Павлиновы также поддерживали Милю и Зину.
– Конечно, не следовало Соне-Наоборот называть Зину. Это против правила товарищества, – пищала старшая, Надя.
– Не ожидала я этого от Сони-Наоборот, – вторила ей младшая, Люба.
– Стойте, девочки! Да помолчите же вы, ради Бога! – неожиданно забасила Маша Попо-ва, – дайте хоть слово умному человеку сказать!
– Дайте умному Мишеньке сказать словечко, – улыбаясь, повысила голос и Ася.
И вот толстенькая, неуклюжая Маша взгромоздилась на скамейку и, взмахнув руками, загудела:
– Ей-Богу, бестолочь вы все, девочки, да и только! Ну, посмотрите на себя, чего вы волнуетесь только? Из-за чего спорите и глаза друг другу выцарапать готовы? Стоит тоже! Соня-Наоборот со свойственным ей великодушием пожелала спасти Зину – факт, как видите, достойный умиления. А Зизишу нынче осенняя муха укусила. Послушай, Зина, – обратилась она к Баранович, неуклюже двигаясь на скамейке, – ведь Соня-Наоборот помогла тебе, так?
– И совсем не она, а Ольга Федоровна, – сердито отозвалась та.
– Да ведь если бы не произошло всего того, что произошло из-за Сони и Доси, так, пожалуй, Ольга Федоровна отобрала бы у тебя пустой листок и влепила бы тебе за письменную работу «неудовлетворительно». Так ведь?
– Влепила бы! Какое выражение, фи! – поежилась Зина.
– Ну, положим, оно ничуть не хуже твоего «свинства», которое ты только что изволила произнести, – рассмеялась Соня-Наоборот.
Зина вспыхнула, готовая уже разозлиться не на шутку. Но тут подоспела на выручку Ася.
– Девочки, да полно вам ссориться, право! И чего ты только всполошилась, Зина? Сколько у тебя ложного самолюбия, однако. Ты готова получить неудовлетворительную отметку, лишь бы не признаться в своем бессилии решить задачу. Смешно это, Зина. Ей-Богу, смешно! И еще смешнее злиться на Соню, пожелавшую искренне сделать тебе добро. А что твоя фамилия у нее с языка сорвалась, так, разумеется, это не нарочно у нее вышло. Да и, поверьте мне, Ольга Федоровна такой милый человек, что ни за что не осудит тебя. А вот и бабуся. Бабуся идет к нам, девочки! Добрый день, бабуся, – обращаясь к дверям классной, возвестила Ася.
– Добрый день, бабуся! – хором подхватили остальные воспитанницы, бросаясь навстречу Анастасии Арсеньевне.
* * *
– Добрый день, дети. А я к вам с новостью. И с довольно приятной новостью, – сказала, входя в классную, Зарина. – Видите ли, мои милые, я нынче получила письмо, которое не может не доставить вам всем огромного удовольствия.
– Письмо? Какое письмо, бабуся?
– А вот сейчас узнаете. Соня-Наоборот, у тебя, кажется, самый звонкий голос, насколько мне известно, – улыбнулась Анастасия Арсеньевна Соне и, вынув из ридикюля большой конверт из толстой бумаги с монограммой на оборотной стороне, вручила его Соне.
Воспитанницы теснее придвинулись к Анастасии Арсеньевне, успевшей опуститься в свое любимое кресло рядом с учительским столиком.
– Скорее же читай, Соня – торопили они.
Девочка выхватила письмо из конверта и несколько секунд любовалась им.
Какой красивый и четкий почерк!
Вот если б она, Соня-Наоборот, умела так же писать! И она прочла звонким голоском:
«Глубокоуважаемая Анастасия Арсеньевна. Заранее извиняясь за причиняемое Вам беспокойство, я решаюсь обратиться к Вам с покорнейшею просьбой. Дело в том, что моему младшему сынишке, небезызвестному Вам проказнику Жоржу, десятого октября должно исполниться тринадцать лет от роду. И вот уже около месяца, как он пристает ко мне с просьбой сделать ему довольно оригинальный подарок к этому дню, а именно: пригласить Вас и Ваших старших воспитанниц провести в гостях у нашего новорожденного целый день. Будем Вас ждать запросто. Спешу прибавить, что мы с женой будем счастливы видеть Вас с вашими девочками у нас. С искренним приветом и почтением Виктор Бартемьев».
– Бабуся! Неужели правда? И вы отпустите нас на «розовую дачу»? – едва успев докончить чтение письма, вскричала Соня. – Девочки, да понимаете ли вы, что это такое? Ведь на «розовой даче» – целый рай! Удовольствий и развлечений – не обобраться. Какие, я слышала, там игрушки есть у мальчиков! Какие чудные книги! Целая библиотека. А в саду качели и гигантские шаги. И пруд есть, а на пруду лодки. Одним кататься можно и самим грести. Потом пони и шарабан-плетенка, специально для детей, чтобы без взрослых ездить можно было. И потом кролики. Ручные кролики! Понимаете? Душки такие, беленькие, красноглазые, ну просто восторг!
Соня-Наоборот так вся и горела, спеша изложить товаркам все сведения по поводу «розовой дачи».
И девочки жадно ловили каждое ее слово, не сомневаясь в Сониной искренности: они были осведомлены о знакомстве Сони-Наоборот с мальчиками Бартемьевыми еще летом.
Восхищение Сони передалось и им всем.
– Ты говоришь, лодочка на пруду, и можно самим грести и рулем править? – вырвалось даже у «благоразумной» Аси.
– И гигантские шаги? Я их люблю безумно, – подхватила Надя Павлинова.
– Да, да! Особенно когда тебя заносят! – вторила ей ее сестра, Люба.
– А кролики, девочки? Кролики-то ручные! Подумайте только, что это за восторг, – гудела своим забавным баском Маша Попова.
– Бабуся, ведь мы до вечера там пробудем? – Черные глаза Аси так и впились в лицо бабушки в ожидании ответа.
Даже Марина Райская – и та вышла из своей обычной рассеянной мечтательности и, широко раскрыв и без того огромные глаза, проговорила, обращаясь к Рите:
– Ах, Риточка, вот где мы чудесно проведем время!
Одна только Зина Баранович не разделяла общего оживления. Она то презрительно щурилась, то пожимала плечами: наконец, не вытерпев, шепотом обратилась к стоявшей подле нее Миле:
– Ты, кажется, тоже пришла в дикий восторг от этого приглашения, Эмилия? Есть чему радоваться тоже! Глупые девочки. Подумаешь, каких-то кроликов, гигантских шагов и чужих игрушек не видали! Положим, для тех, кто не бывал в больших аристократических домах, для того, конечно, такое приглашение – огромное счастье. Но мне оно, положительно, безразлично. Хотя, разумеется, я не прочь побывать лишний раз в высшем обществе, к которому принадлежит моя семья, но я не понимаю только одного: чего ради так бесноваться?
Однако Миля Шталь, всегда выслушивавшая речи Зизи, сейчас менее всего была внимательна к словам своего кумира. Ее занимало не менее других девочек предстоящее посещение «розовой дачи». И она казалась сейчас оживленнее, чем когда-либо.
Но больше всех суетилась и радовалась все-таки Соня:
– Бабуся, да ведь нас зовут на 10 октября, а ведь 10-е послезавтра! Так?
Не отвечая девочке, Анастасия Арсеньевна взглянула на нее долгим пристальным взглядом. И что-то дрогнуло вдруг под этим пристальным взглядом в сердечке Сони.
– Бабуся! Что вы? Вы хотите мне что-то сказать? – срывающимся голосом спросила она.
– Да, именно, я хочу тебе сказать что-то. Но об этом после; а пока обсудим, дети, наш послезавтрашний визит к Бартемьевым.
И опять тот же значительный взгляд направился в сторону Сони.
Теперь маленькое сердечко уже забилось сильнее. Что-то было в глазах Зариной, что неясно напомнило девочке о недавнем происшествии, оставившем некоторый след в ее душе.
«Неужели же? Да неужели? Быть этого не может! Бабуся никогда не решится вспоминать старое. Неужели у ней хватит жестокости вернуться к тому, что было месяц назад, и взыскивать за давно прошедший проступок с нее, Сони?» – то вспыхивало, то гасло во взволнованном новыми мыслями мозгу Сони. И тут же девочка успокаивала самое себя:
«Нет, нет, невозможно это», – тут же решила она. И снова томилась через минуту новыми сомненьями. Эти тревожные мысли девочки были прерваны появлением m-lle Алисы, только что окончившей урок французского языка у младших.
А почти следом за швейцаркой-воспитательницей в классную вошла учительница русских предметов Марья Ивановна Иванова.
– Что у вас нынче задано на урок географии, Марья Ивановна? – спросила преподавательницу Зарина.
– Сибирь мы проходим в настоящее время, Анастасия Арсеньевна, – ответила та.
– Сибирь? По твоей части, значит, Марушка? – ласково кивнула Райской бабуся.
Она, как и все здесь в пансионе, знала горячую привязанность Марины к ее родине.
И вот нечто похожее на улыбку осветило и сухое, холодное лицо преподавательницы.
– Любить свою родину – конечно, весьма похвально, я не могу не одобрить такого чувства. А только зачем вы мне вместо книги географии православный катехизис подсунули, девица, вот уж такую рассеянность я никак одобрить не могу! – И суровые глаза учительницы вопросительным взглядом вскинулись на Мару. Девочка совсем сконфузилась.
– Рассеянная она у нас, Марина, – словно оправдывая Райскую перед учительницей, проронила бабуся. – Кажется, это с тобой случилось, Мара, что вместо истории Ветхого завета, рассказа о Товии, ты отцу Якову стала декламировать немецкие стихи?
Увы! Это было на самом деле так. Действительно, был такой случай с Мариной, в прошлом году на уроке закона Божия.
– Но зато уж нынче она не ошибется, – с ободряющей улыбкой в сторону смущенной девочки заметила Анастасия Арсеньевна. – Свою Сибирь, я думаю, Марина знает лучше всех нас. Не правда ли, Марушка?
– Конечно, бабуся.
А Соня-Наоборот в это время думала, сидя за своей партой: «Какая добрая бабуся нынче. Шутит, смеется. Так неужели же она, эта доброта и великодушие, неужели она будет беспощадна к своей любимице Соне?»
И весь урок словно на горячих угольях просидела девочка.
Под самый конец его ей пришлось отвечать заданное. Смело водя линейкой по карте Европейской России, Соня-Наоборот бойко сыпала названиями гор, рек, городов.
Сибирь она выучила назубок, как говорится, и Сибирь должна была, по ее мнению, вывезти ее, Соню. Ведь удачные ответы так всегда радовали бабусю!
– Хорошо, – заметила она и сейчас Соне, одобрительно поглядывая на свою любимицу.
– Хорошо, – подтвердила и редко удостаивавшая кого-либо своими похвалами Марья Ивановна.
Ах, как окрылили они, эти похвалы, сейчас Соню, заронив надежду в ее сердечко.
И когда по окончании урока географии воспитанницы встали парами, чтобы идти ужинать в столовую, она, почти уже спокойная, подошла к подозвавшей ее Анастасии Арсеньевне.
– Вы хотели мне что-то сказать, бабуся?
– Да, моя милая. Сказать или напомнить, вернее, о том, чему изменила на этот раз твоя прекрасная память, девочка.
И глаза Анастасии Арсеньевны снова остановились на лице Сони с тем самым испытующе-внимательным взглядом, каким она уже смотрела на нее по прочтении пригласительного письма. И опять, как давеча, беспокойно дрогнуло Сонино сердце.
«Вот оно, начинается!» – молнией пронеслось в ее мозгу. Увы! На этот раз она не ошиблась.
Всегда добрые глаза бабуси теперь строго смотрели в глаза девочки, в то время как сама Анастасия Арсеньевна не произносила ни слова. Целую минуту, показавшуюся вечностью Соне, длилось это мучительное для нее молчание.
– Итак, ты, надеюсь, вспомнила обещанное тобою, Соня? – спросила Зарина.
– Что именно? – едва нашла в себе силы произнести девочка, хотя отлично понимала, к чему ведет речь Анастасия Арсеньевна. И тут же, под наплывом нового порыва, горячо заговорила:
– Да, да! Я ничего не забыла, бабуся, и все помню хорошо. И то, что я провинилась, помню. И то, что наказание еще не отбыто мною. Я помню также, что, по обоюдному решению с вами, должна лишить себя первого самого приятного для себя удовольствия, которое представится в ближайшем будущем мне. И вот оно представилось, это удовольствие, бабуся. Я понимаю отлично, что должна отказаться от него. И, конечно, откажусь. Ведь это необходимо, не правда ли, бабуся?
В душе своей Соня еще надеялась на благоприятный для себя исход, надеялась на великодушное решение бабуси, на ее прощение.
Но на этот раз бабуся, казалось, была непреклонна. И девочка поняла это.
Низко опустилась черненькая головка, в то время как дрогнувшие губы произнесли через силу едва-едва: «Хорошо, бабуся, я останусь. Я же должна остаться, я знаю».
ГЛАВА 7
– Я останусь с тобою, – решительно заявила Дося в день посещения пансионерками «розовой дачи», глядя в затуманенные глаза подруги. – Право же, мне праздник не в праздник будет без тебя. Ты это знаешь отлично, Соня.
– Не говори вздора, Дося. Неужели же ты думаешь, что я приму твою жертву? Да если бы это и было так, если бы, действительно, тебе было неинтересно идти без меня в гости к Жоржу и Саше, то уже из-за одного Асиного оханья и аханья нужно было бы отказаться от твоего великодушного решения. Ты подумай только: не пойдешь ты – откажется Ася. За Асей Марина Райская с Ритой, для которых Ася является тем же, что пророк Моисей для евреев, выведенных им из Египта. А за этой парою, глядишь, пожелает свеликодушничать и наш Мишенька Косолапый – Маша Попова. И выйдет, как в сказке, – дедка за репку, бабка за дедку, и так далее. А в результате отправятся на праздник две сестрички и наша очаровательная «аристократия» в лице Зизи с ее «тонкой штучкой», Милечкой Шталь. Нечего сказать, приятный сюрприз для новорожденного! Зиночка будет трещать без умолку о своем аристократическом происхождении и о тех несуществующих богатствах, которыми обладают ее родители. Милечка же станет ходить на цыпочках, садиться на кончики стульев и всей своей особой подчеркивать без слов на каждом шагу: «Посмотрите на меня, что я за пай-девочка, воды не замучу». А Надя с Любой разинут рот до ушей и совсем ошалеют от множества разных разностей, которые им предстоит повидать в гостях. Веселый праздничек будет для бедного Жоржа!
– Но ведь сам-то Жорж, уговаривая своих родителей пригласить нас, прежде всего имел в виду тебя. Ведь он одну тебя, в сущности, из нас всех и знает.
– А ты на что? Ты и пойдешь вместо меня. Только не вздумай, чего доброго, еще разбалтывать ему, почему я не явилась. Упаси Бог! Однако ступай, тебе пора одеваться. Гляди, все уже готовы. Ай-ай-ай! Что это с Зиночкой нашей? Батюшки мои! Что она сделала со своей головой, несчастное создание? Баран бараном! Вот так завивка – мое почтение! – неожиданно рассмеялась звонким своим смехом Соня, увидя вертевшуюся у зеркала Зину Баранович.
– Вот уж не понимаю, что тут смешного. – обиделась та. – Ну да, я завивалась на ночь на папильотки и могу сказать откровенно, что вышло совсем недурно, – любуясь на себя в зеркало, цедила сквозь зубы Зиночка. – И вообще завилась я или нет – это мое личное дело и никого не касается. А ты задираешь меня потому только, что сама не идешь, из зависти. А почему не идешь – неизвестно. Разве из-за головной боли можно лишать себя такого удовольствия?
Но Соня-Наоборот только рукой махнула в ответ на эти слова. Говорить она не могла, потому что все еще давилась от хохота.
Действительно, вид завитой мелким барашком головы Зины казался презабавным, а ее круглое, всегда немного надутое лицо сейчас было полно самовлюбленности.
Кроме того, Зина вся благоухала какими-то крепкими духами, чуть ли не на версту дававшими знать о себе.
Зато сама девочка была очень довольна собою.
– Это очень дорогие духи, «Роза Ливана» называются, – пояснила она благоговеющей перед своей великолепной подругой Миле Шталь, – и maman каждую неделю дарит мне по флакону.
– По целому флакону? – замирала Миля.
– Ну да, что ж тут удивительного такого? Я думаю, что при наших средствах можно себе позволить маленькое удовольствие, – докончила она, гордо поглядывая то на Милю, то на сестричек Павлиновых, составлявших ее свиту.
А в это время маленькая Рита Зальцберг в противоположном углу дортуара говорила, волнуясь, своему другу Марине Райской:
– Ну что я буду там делать, Марочка? Ведь ты знаешь мою глупую застенчивость. При чужих людях я сама не своя, и, право же, я так завидую сейчас Соне-Наоборот в том, что она из-за головной боли может остаться дома. Ты уж извини меня, но я ни на шаг не отойду от тебя. Куда ты, туда и я. Можно?
– Никак ты трусишь, Маргарита? – услышав ее последние слова, подоспела к ним Маша Попова. – Да оно, собственно говоря, девочки, и мне самой-то не по себе что-то. И я бы, знаете, охотнее осталась дома. А то дом у них, у Бартемьевых этих, поставлен, говорят, на широкую ногу, по-аристократически. Всякие там церемонии; а я ведь мало в этих церемониях, признаться, смыслю. Еще, не приведи Господь, осрамлю бабусю, и непременно осрамлю, вот увидите. Или растянусь со всею моей медвежьей ловкостью на ровном месте, или уроню что-нибудь и разобью. Уж это как пить дать!
– Ничего, Мишенька, мы тебя поддержим, – успокоила ее подошедшая к девочкам Ася.
Вошла нарядная, в своем сером бархатном платье и белой наколке, Анастасия Арсеньевна и стала торопить детей:
– Готовы? Скорее, скорее, девочки! Соня, а ты не идешь? Мне сказала m-lle Алиса, что у тебя болит голова, и что ты намерена остаться дома? – по заранее решенному уговору с девочкой, как ни в чем не бывало, обратилась к ней Зарина и тотчас же заторопила детей.
– Ну, идем же, идем. Неудобно заставлять себя ждать, детки!
Вдруг взгляд бабуси упал на завитую барашком Зинину голову.
– Господи! Это что за прическа у тебя, Зина? Кто подал тебе мысль обезобразить себя таким образом? Или ты забыла, что я постоянно говорила вам, что простота и естественность красят гораздо больше всяких искусственных украшений? Скорее же пригладь эти ужасные завитки, Зина!
Краснея до ушей, Зина пробормотала:
– Теперь уже поздно перечесываться, бабуся, мы можем опоздать в гости.
– Но я не в праве взять тебя в этом уродливом виде, дитя мое. Скажут: хорошо же следит за своими девочками старуха-Зарина, выводит их в гости какими-то уродами. Осудят прежде всего меня, вашу воспитательницу. Возьми щетку и пригладь, по крайней мере, эти ужасные вихры.
Увы! Зине не оставалось ничего другого, как исполнить приказание Анастасии Арсеньевны.
И вот, наконец, пансионерки тронулись в путь. Дортуар опустел, лишь только последняя пара вышла за дверь. И крепившаяся до этой минуты Соня-Наоборот снова перестала владеть собою.
Теперь, когда никто не видел ее, девочка вдруг бросилась на свою кровать, зарылась лицом в подушки и пролежала так вплоть до ужина, пока оставшаяся с нею m-lle Алиса не пришла звать ее к столу.
* * *
– Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогие гостьи. Надо ли говорить, как порадовали вы своим посещением моих сорванцов! Жорж, Саша, встречайте же ваших милых гостей.
Высокий, худощавый, с барской осанкой Виктор Петрович Бартемьев, стоя подле кресла-самоката, в котором сидела болезненного вида дама, радушно приветствовал Анастасию Арсеньевну и ее пансионерок.
Одетые в коричневые форменные платья и белые передники, девочки мало подходили к окружающей их роскошной обстановке.
Скромно подходила каждая из них к креслу-коляске хозяйки и низко приседала перед четой Бартемьевых. Те же радушно пожимали руки своим юным гостям, пока представлявшая девочек бабуся называла каждую из них по имени.
А из-за кресла-самоката Анны Вадимовны Бартемьевой и из-за спины ее мужа бойко выглядывала лукавая, смеющаяся физиономия Жоржа, то и дело подталкивавшего стоящего с ним рядом старшего брата.
Вдруг эта сияющая рожица омрачилась.
– А Сони-Наоборот-то как раз и нет, – успел он шепнуть Саше.
Флегматичный толстячок пожал плечами.
– Ну нет, так и нет. А не пришла – насильно на аркане не притащишь.
– Мы не будем мешать детям знакомиться. Не правда ли? Пройдем в мой будуар, – любезно предложила хозяйка дома Анастасии Арсеньевне и тотчас же покатила свое кресло по гостиной.
– Бедняжечка! Какая молодая и лишена возможности двигаться! – шепнула Рита, прижимаясь к Марине Райской.
– Только не вздумай еще разрюмиться. Этого только недоставало! – прошипела, наклоняясь к ее уху, Зина и, выждав минуту, когда старшие покинули гостиную, развязно подошла к Саше и произнесла на французском языке длиннейшее и витиеватое поздравление, которое она приготовила, по-видимому, еще заранее дома.
– Я счастлива, что могу поздравить вас с днем вашего ангела; примите мои самые искренние пожелания. Я думаю, вам не надо перечислять их, так как мы с вами люди одного круга.
– Стойте! Стойте! Да ведь новорожденный-то я, а не он, – прервал речь девочки Жорж.
– Так, значит, вы и есть monsieur Жорж? – протянула нимало не сконфуженная Зина, в то время как Дося разразилась своим звонким смехом, не будучи в силах удержаться.
Зина, ворча что-то по поводу беспричинного смеха Доси, отступила, очень недовольная неудачей, а Жорж живо подбежал к смеющейся Досе.
– А где же ваша подруга? Где эта девочка, которая так мастерски умеет свистеть? – незаметно спросил он ее, в то время как Саша обратился к остальным пансионеркам.
– Не угодно ли взглянуть на наш сад? Или, быть может, вы желаете пройти прямо к кроликам? А то покачаемся на качелях до обеда или побегаем на pas de geans?
Разумеется, все эти предложения сразу были приняты. И девочки побежали следом за молодым хозяином в сад. По дороге Дося сообщила Жоржу о том, что Соня-Наоборот неожиданно прихворнула, что у нее заболела голова, и что ей пришлось остаться дома.
– Вот уж не думал, что ваша Соня-Наоборот такая неженка! Остаться дома из-за какой-то головной боли! – чуть-чуть надул губы Жорж.
«Если бы он знал только истинную причину Сониного отсутствия», – подумала Дося, но, исполняя свое обещание Соне-Наоборот, не обмолвилась об этой истинной причине ни словом.
А тем временем пансионерки, восхищавшиеся до этого роскошною обстановкой «розовой дачи», теперь восхищалась и чудесным бартемьевским садом.
Несмотря на середину осени, этот сад был прекрасен, убранный багряно-пурпурно-червонными красками октября.
– Совсем как сад при королевском замке, – шепнула Дося Асе Зариной. – Эти маленькие гроты, эти мостики через канавы. Эти беседки! И белые статуи на каждом шагу. Ну разве это не царство! – шептала восхищенная девочка.
– А вот и наши друзья! – весело крикнул Жорж, подбегая к хорошенькому, сделанному в виде деревенской избы домику, стоявшему посреди лужайки. – Здесь живут ручные кролики. Сейчас они выбегут к вам. Я их позову. – И мальчик свистнул несколько раз подряд. В тот же миг из маленькой избушки показался белый ушастый кролик. За ним другой, третий, четвертый. Мягкие, похожие на крупные комки снега, зверьки проворно выскакивали один за другим на лужайку, не смущаясь присутствием людей.
– Какая прелесть! – восторгались девочки, лаская ручных животных.
– Они вам нравятся? – улыбаясь, спросил Жоржик Досю.
– Ужасно, – вырвалось у той, – и мне досадно, что Соня-Наоборот не может полюбоваться этими чудесными зверушками.
– А вы думаете, что и ей они понравились бы?
– Ну, понятно.
– Хорошо, так и запишем: Дося и Соня-Наоборот очень одобряют кроликов. А теперь не хотите ли прокатиться в лодке или побегать на гигантских шагах? Ведь через какой-нибудь месяц придет зима; пруд замерзнет, а качели снимутся. Так надо пока что пользоваться и тем, и другим, – обратился Жорж ко всем девочкам. – Саша, – сказал он брату, – ты сядешь на «Стрелу» с Алексеем Федоровичем и возьмете с собой еще четверых девочек, а мы с остальными пятью устроимся на «Лебеде».
– Только уговор: не шалить в лодке, Жорж. – предупредил своего младшего воспитанника подоспевший к ним студент-гувернер.
– Ладно, я буду осторожен. А ну-ка, девицы, кто скорее добежит до берега! Раз, два, три, – скомандовал он, и первый припустился впереди девочек.
Посреди пруда высился крошечный островок, с белой беседкой, отраженной в воде. У миниатюрной пристани были привязаны две нарядные лодки. На одной из них значилось по борту «Стрела», на другой – «Лебедь».
– Что же, плывем? – предложил Жорж и стал отвязывать изящное маленькое судно. Девочки столпились вокруг него.
– Не понимаю удовольствия кататься в лодке в октябре – холодно и сыро, простудиться можно, – цедила сквозь зубы, заметно ломаясь, Зина. – Нет, вы как хотите, а я предпочитаю посидеть на берегу.
– Эге! Да они, кажется, трусить изволят попросту? – усмехаясь, осведомился у других девочек Жорж, в то время как копошившийся в другой лодке Саша Бартемьев, помня свои обязанности молодого хозяина, поспешил сказать:
– Прекрасно – останемся с вами на пристани или, если желаете, пройдем к качелям.
– Мерси. Я не любительница качаться и не понимаю в этом тоже никакого удовольствия, – жеманничала Зина. – Эмилия, – обратилась она к своей верной подруге и наперснице, – а ты разве не побудешь со мной?
– Конечно, Зиночка, конечно, я останусь с тобою на берегу, – протянула Миля, тогда как самой ей до безумия хотелось кататься с остальными детьми.
Пока разделившаяся таким образом компания наслаждалась катаньем, весело перекликаясь и перегоняя друг друга, Зина, сидя на скамейке у берега, завела скучнейший разговор с Сашей, стараясь блеснуть перед «молодым аристократом», как она мысленно окрестила его, и своим происхождением, и средою, и несуществующими богатствами ее родителей.
– Собственно говоря, мне совсем не место здесь, в этом пансионе, и мой пап* хотел определить меня в Смольный, где воспитываются только дети высшего круга. Но, – тянула она, – моя maman нашла, что Смольный находится слишком далеко от нашего дома, да и, кроме того, оттуда не отпускают воспитанниц в отпуск на праздники. Между прочим, у меня там есть много подруг среди смолянок: например, княжна Замятина, графиня Нирод, баронесса Штокфиш и еще другие барышни из лучших аристократических семейств. Я перезнакомилась с ними на даче в Петергофе, где мы жили два последние лета.
«Господи! Вот-то скучнейшая хвастунья! Уж скорее бы вернулись Алексей Федорович с Жоржем, избавили бы меня хотя от этой милой компании», – искренне томился Саша, тоскливо поглядывая на пруд, откуда то и дело доносились веселые крики и смех.
– А они не утонут? – неожиданно спросила Зина.
– Да тут курица не утонет, – усмехнулся Саша.
– Что же вы мне этого раньше не сказали? Тогда бы и я поехала, пожалуй, с ними.
Но Саша уже не слушал ее.
– Наконец-то! – весело встретил он причалившие к берегу лодки. – Замерзли, кажется?
– Ничего, мы живо разогреемся. Бежим, девочки, на гигантские шаги, – предложил Жорж. – Это, я вам доложу, самое испытанное средство, чтобы согреться.
И в один миг четыре лямки были заняты желающими. Ася, Дося и сестрички Павлиновы завертелись вокруг столба, высоко взлетая на воздух.
– Кого заносить? Кого заносить? – предлагали им свои услуги хозяева.
– А вы не хотите попробовать? – предложил Саша Бартемьев Рите, ни на шаг не отходившей от Марины Райской и только восхищенно поглядывавшей на все своими разгоравшимися, как звездочки, глазенками.
– Ой, нет! Я боюсь, не надо, – испугалась девочка.
– А я хоть не умею, а попробовала бы охотно побегать! – прогудела Маша Попова.
– Так за чем же дело стало? Я возьму вас на буксир за лямку, и мы побежим вместе. Хотите? – живо предложил Саша.
– Ну, понятно, хочу. Давайте…
Новая смена забегала вокруг столба. Саша с Машей Поповой на буксире, Жорж и Дося.
Уморительно было смотреть на забавные прыжки, которые делала с присущей ей медвежьей ловкостью Маша, стараясь облегчить труд тащившему ее на буксире Саше, и очень скоро и сама Маша, и ее помощник барахтались на песке у подножия столба.
– Этого надо было, в сущности, ожидать: первый блин комом. А все-таки и я побегала, по крайней мере, на гигантках, – со своим философским спокойствием заявила Маша под общий взрыв веселого смеха.
Звук гонга, раздавшийся по всему саду, заставил компанию встрепенуться.
– Нас зовут обедать, mesdames et moncieurs! – торжественно возвестил Алексей Федорович, пропуская вперед пансионерок.
В освещенной огромной люстрой столовой, с массивным буфетом, уставленным серебром, с нарядно и богато сервированным столом, старшие уже ожидали молодую компанию.
Анна Вадимовна, кресло которой пожилой лакей подкатил к ее хозяйскому месту на конце стола, встретила детей ласковой улыбкой.
– Ну что, познакомились с моими мальчиками? Не скучали? – обратилась она к пансионеркам, и ее тонкая, унизанная кольцами рука легла на белокурую головку ближе всех стоявшей к ней Доси.
«Вот кто похож на добрую волшебницу!» – вихрем пронеслось в тот же миг в голове девочки, и она с восторгом взглянула в бледное, усталое, но исполненное необычайной доброты лицо Бартемьевой.
– Вам, кажется, понравилась наша мамочка? – осведомился тихо у девочки Жорж, перехвативший восторженный взгляд Доси, устремленный ею на хозяйку дома, пока детей рассаживали вокруг стола.
– Ужасно нравится. Она похожа на добрую и прекрасную волшебницу. И как это грустно, что ваша милая мама не может ходить! – сочувственно вырвалось у девочки. – А может быть, она и поправится впоследствии?
– Увы! Вряд ли, наша мамулечка никогда уже не покинет своего кресла. Она больна неизлечимо. Так говорят, по крайней мере, все лучшие доктора, которые перебывали у нас. Да, нелегко ей, нашей бедняжке! Правда, пап* всячески старается облегчить ее участь. У мамочки имеются все лучшие книги в библиотеке, она выписывает все интересные здешние и заграничные журналы. Кроме того, пап* приглашает раза два в год хороших музыкантов играть на наших вечерах, так как мамочка больше всего в мире после нас, пап* и детей, любит музыку.
