Лидия Чарская
Большая душа
Я, однако, не стала его дальше слушать и убежала. Но возненавидела я этого самого Жоржа с той же минуты ужасно. Терпеть не могу грубых мальчишек. А потом и пошли у нас с ним стычки при каждой встрече. Я ведь больше всего люблю дубовую аллею, ты знаешь, и постоянно удираю из нашего сада сюда. И вот однажды потеряла я здесь ленту с головы. А ты сама знаешь, как бабуся бывает недовольна, когда мы теряем что-нибудь из вещей. Я – искать. Искала, искала – нет нигде. Словно в воду канула моя лента. Прохожу мимо бартемьевской дачи, гляжу – у калитки опять этот Жорж, а лента моя у него на шее, повязана галстуком. Я – к нему. «Отдай, – кричу, – мне мою ленту». А он, этакая обезьяна за решеткой, сделал мне длинный нос и давай тягу. Ну, тут уж я не выдержала и объявила ему непримиримую войну Алой и Белой розы. И надо же было случиться, что в ближайший же день его мяч закатился в канаву. Я подоспела, схватила мячик и долго держала его под арестом, пока не пришел к нашему саду старший Бартемьев, Саша, во время нашей прогулки, и, улучив минуту, попросил у меня возвратить его брату мяч. А потом и пошло, что дальше, то больше. Могу сказать, все лето я портила кровь Жоржу Бартемьеву самым добросовестным образом, а он – мне. И теперь я более чем уверена в том, что Доди забежал на двор бартемьевской дачи, благо, там есть охотничья собака, рыжий сеттер Серна, с которым играют наши собачонки; а противный Жоржка поймал его, запер мне назло и не выпускает. Если бы только мне удалось повидать Сашу! Он славный парень, не в брата, хоть и размазня, между нами будь сказано, порядочный. А попроси я разыскать мне Доди, наверное, разыщет и приведет его ко мне. Гляди, гляди, вон они оба как раз, легки на помине! – внезапно оборвав свой рассказ, шепнула Соня.
Потом схватила за руку Досю и, увлекая ее за собою, помчалась по направлению розовой дачи.
Не успели они приблизиться к бартемьевской даче, как из калитки ее, ведущей в дубовую аллею, вышли два мальчугана-подростка. Оба они были одинаково одеты в шотландские костюмы. Короткие клетчатые юбки, не доходя до колен, оставляли открытыми их голые ноги. На коротко остриженных волосах у обоих были надеты шотландские шапочки с петушиными перьями и двумя ленточками сзади. Одному из них, темноглазому миловидному толстячку, казалось, лет четырнадцать по виду, другой на год был моложе брата и казался настоящим живчиком.
При виде девочек младший сказал что-то старшему на ухо, на что тот только укоризненно покачал головой. Но Жорж беспечно махнул рукой и, подпрыгивая, побежал навстречу девочкам.
– Честь имею кланяться, – обратился он к пансионеркам, преувеличенно низко кланяясь им и откидывая далеко от себя руку со шляпой. Потом остановил глаза на сердито нахмуренном лице Сони-Наоборот и произнес не без лукавства:
– А ведь я знаю, зачем ваша милость пожаловала сюда. За белым шпицем, конечно? Но напрасно изволили беспокоиться, сударыня. Вашего чудесного шпица вы не получите. Да!
– То есть как это не получу? – вспыхнула Соня-Наоборот как порох. – Дося, ты слышишь? Как это он смеет нам не отдать Доди? А?
– Вы, действительно, не имеете права удерживать у себя чужую собаку, – вступила в разговор Дося, – не имеете никакого права, monsieur Жорж; так, кажется, вас зовут?
– Monsieur Жорж? Гм… Вот это я понимаю! Вот это называется вежливым обращением. Поучитесь ему у вашей подруги, цыганенок вы этакий, – кинул он в сторону Сони.
– Не смей меня называть цыганенком! Слышишь? Я тебе не цыганенок вовсе! Меня зовут Соней-Наоборот. Понял? – сердито крикнула Соня и тотчас же прикусила язычок…
Противный язык! Вечно сболтнет то, что ему не полагается! И надо же было это несчастное «Наоборот» прибавить. Но делать было нечего – Жорж уже успел подхватить последнее слово девочки и еще громче расхохотался.
– Ха-ха-ха! Как? Соня-Наоборот вы сказали? Вот уж, могу заверить, вполне подходящее прозвище для такого сорванца. Саша, ты слышал? Да проснись ты, двигайся поживее, сделай милость, увалень ты этакий! – обратился он к своему толстяку-брату, медленно, вперевалку приближавшемуся к ним.
– Нет, ты послушай только – эту воинственную девочку зовут Соней-Наоборот! А? Преостроумное, я тебе скажу, прозвище, не правда ли? – продолжал он, хватая за руки подошедшего брата. – А мне самому оно так понравилось, что из уважения к этому удивительному прозвищу я готов пойти на уступки и выдать моего пленника на руки его законным хозяевам.
– Давно бы так! Давайте же мне его сюда скорее, – обрадовалась Дося.
– Ой-ой-ой, какая вы прыткая, однако, – посмеиваясь лукаво, возразил Жорж. – Увы, вам придется все-таки подождать и вооружиться терпением; во-первых, уже потому, что белый шпиц изволят сейчас отдыхать, наигравшись вволю с Серной, и будет, разумеется, очень недоволен, если мы потревожим его сон в данную минуту. Но к вечеру он отоспится, конечно, и вы часиков этак к десяти потрудитесь за ним зайти. В это время мы успеем уже отужинать, и я буду вас ждать обеих у калитки с вашей глупой собачонкой, которую вы, кстати, совсем не умеете блюсти.
– Но послушайте, однако. Ведь мы живем в пансионе и не пользуемся никакой свободой. А тем более по вечерам. Ведь в девять часов мы должны уже быть в дортуаре, а в десять спать. Уйти из дома в такое позднее время нам не представляется никакой возможности, – смущенно говорила Дося, в то время как Соня-Наоборот с красным от возмущения лицом твердила сквозь зубы:
– Гадкий мальчишка! Злой мальчишка! Обезьяна шотландская. Терпеть тебя не могу!
– Ха-ха-ха! – снова залился звонким смехом расслышавший эту воркотню мальчик. – Ты слышишь, Саша? Она меня терпеть не может, бранит изо всех сил, а сделать все-таки ничего не может, потому что собачка-то у меня. Ха-ха-ха! Ужасно люблю дразнить таких злючек.
– Оставь, Жорж. Полно тебе дурить. Отдай лучше шпица этим девочкам, – спокойно проговорил старший Бартемьев, не сводивший все это время глаз с запасов желудей, которые наполняли фартуки обеих девочек. – Для чего вы набрали их столько? – не выдержав, осведомился он.
Дося открыла, было, рот, чтобы ответить ему, но Соня-Наоборот сердито крикнула, не дав ей произнести ни слова.
– Молчи! Молчи! Не смей говорить! Пусть отдаст сначала Доди, а тогда мы скажем им, для чего нам нужны желуди.
– Вот так придумала! – продолжал потешаться Жорж, по-видимому, уязвленный ее словами. – Вот так придумала тоже! Ай да Соня-Наоборот! Да ведь шпиц-то у меня в плену, а не у Саши. А я нелюбознателен, знаете, и мне совсем не интересно знать, зачем вы набрали всю эту дрянь. Однако нам некогда. Александр, идем, мы же торопимся по делу, а вам счастливо оставаться, mesdemoiselles.
Тут Жорж снова насмешливо раскланялся перед девочками, приподняв свою шотландскую шапочку; потом, помолчав немного, прибавил:
– А вы явитесь нынче все-таки, чтобы я мог передать вам из рук в руки вашего очаровательного глупца Доди. До приятного же свидания! Саша, allons!
И, насвистывая какую-то веселую песенку, Жорж быстро зашагал по дубовой аллее, увлекая за собой брата.
Девочки остались одни.
Соня-Наоборот взглянула на Досю. Дося – на Соню.
– Ничего не поделаешь, – тряхнула своими короткими мальчишескими кудрями Соня-Наоборот. – Придется-таки отправиться вечером на выручку Доди. Как-нибудь удерем, Досенька. У меня уже наклевывается план по этому поводу. Поделюсь после им с тобой. Только бы наши тихони-святоши не пронюхали. А то ни за что не отпустят. Только, Дося, ты не проболтайся, ради Бога! А ты погоди, скверный мальчишка, с тобой я разделаюсь, задам же я тебе когда-нибудь за все это! Будешь ты у меня помнить! – погрозила она своим маленьким кулаком вслед быстро удалявшемуся от них Жоржу.
И тут же девочки стали совещаться между собой. Действительно, у Сони-Наоборот был уже намечен план предполагаемой новой «экскурсии». Решено было нынче вечером, когда старшее отделение уснет, выбраться потихоньку из дортуара и пройти к даче Бартемьевых. Пока же и виду никому не подавать о том, что обе они знают о местопребывании Доди на случай, если бы пропажа собаки обнаружилась.
* * *
Сентябрьский день давно отгорел, уступая место густой осенней мгле.
Девочки после вечернего молока и общей молитвы расходились по своим дортуарам. Воспитанницы младшего и среднего отделений спали на противоположном конце мезонина. Старшие пансионерки имели чудесную большую комнату, выходившую окнами в сад. У одного из этих окон росла старая сучковатая рябина, пленявшая детей своими красными по осени гроздьями-плодами. Красные гроздья касались окна, и стоило только протянуть руку, чтобы схватить эти красивые яркие кисти ягод. Но Анастасия Арсеньевна и m-lle Алиса Бонэ строго следили за тем, чтобы девочки не рвали ягод, и поневоле пансионерки старшего отделения ограничивались тем, что только любовались красивым развесистым деревом и его плодами.
На больших часах в гостиной гулко отбило десять ударов, час, когда каждая из пансионерок должна была уже находиться в постели.
Ровно в десять тушилась большая дортуарная газовая лампа, и вместо нее зажигался маленький керосиновый ночник.
M-lle Алиса Бонэ, худощавая, высокая швейцарка, всю свою долгую жизнь проведшая в России, вошла в дортуар старших и, прежде чем загасить лампу, занялась ночником, оправляя фитиль. Воспользовавшись тем, что m-lle Алиса не обращает на них внимания, Соня-Наоборот подвинулась к изголовью своей соседки Доси.
– Дося, а Дося, – зашептала она, отрывая на миг от подушки всклокоченную голову, смотри только, не засни по-настоящему.
– Ну, вот еще. Разумеется.
– И все-таки скорее закрой глаза и сделай вид, что ты уже заснула; и тогда наша Алиса скорее уберется… А куда ты желуди положила, Дося?
– Они в чемодане, у Аси. Уж она, будь спокойна, сохранит их до воскресенья в лучшем виде. Я ей все рассказала. Она обещала, что никому не скажет.
– Как «все»? – так и подскочила на своей постели Соня. – И про наше сегодняшнее рассказала тоже?
– Да нет же, не все, конечно, успокойся, пожалуйста! О том, что нам надо удирать сегодня, она не знает, конечно. И про Доди тоже.
– Вот и умница, если так. Люблю друга за сметку. Хорошо также, что наших желудевых запасов никто не видел. А то Миля Шталь непременно доохалась бы до того, что Алиса услыхала бы, и тогда пошла бы потеха! Пожалуй, что и до бабуси тогда бы дошло, и без отпуска оставили бы в ближайшее воскресенье в лучшем виде.
– Ой! – искренне испугалась Дося. – Я и то боюсь, как нам сойдет с рук предстоящая ночная прогулка. Ведь если поймают, нам не сдобровать. Без отпуску останемся наверняка.
– Это уж как пить дать.
– А для меня это – зарез! Во-первых, Веня меня ждет всегда, как праздника, и ему было бы так больно, бедняжке, не повидаться со мною в воскресенье, а потом желуди. Ведь их же надо доставить Дарье Васильевне поскорее.
– И доставим. Чего ты беспокоишься раньше времени? Так вот тебе, сейчас и поймали! Как бы не так! И кто узнает, скажи на милость? Алиса, как ляжет в кровать, так и заснет, как сурок, у себя в одну минуту. Свои не выдадут, конечно, если бы и узнали что. Бабуси нет дома, и она не приедет до двенадцати ночи из гостей, это я уже доподлинно знаю. А до двенадцати мы сорок раз успеем еще домой вернуться. Только бы скорее угомонились наши. Эта Марина с Ритой всегда шушукаются до полуночи, и сами не спят, и другим мешают. Марина, не шипи ты, сделай милость, угомонись, пожалуйста, я умираю от усталости, – повысила неожиданно голос шалунья. – Дайте же спать добрым людям, господа. Если ты опять свою Сибирь описываешь Рите, так нельзя ли это днем делать? Или потише, по крайней мере. Я спать хочу, – заключила сонным голосом девочка.
– Спи, я тебе не мешаю, – ответила с дальней кровати Марина Райская и продолжала беседу с Ритой Зальцберг. Говорила она баюкающим голосом, почти шепотом, в то время как в голове ее вставали картины описываемой Райской жизни.
– Так вот: горы у нас высокие-высокие. Красивые, как на картинках пишут. Видала? И грядами вдаль убегают. Иртыш там, где усадьба бабушкина была, широкий-преширокий, и студеный. Летом в нем так приятно купаться. Я с киргизкой Анной всегда по два раза на дню купаться бегала. А зимой, когда стужи наступают, морозы трескучие…
– Райская, да замолчишь ли ты, наконец? – взвизгнула соседка Марины по кровати Зина Баранович, – спать не даешь своими рассказами.
– Господа, тише! Ее величество маркиза неаполитанская почивать желают, – своим несколько грубоватым не по возрасту голосом заявила на весь дортуар Маша Попова.
– Глупо это! Почему именно маркиза, да еще неаполитанская? – прозвучал обиженно Зинин голос.
– А это тебе самой лучше знать. Ведь ты же Миле Шталь всякие небылицы про твои заграничные путешествия рассказываешь – как тебя за какую-то неаполитанскую маркизу в поезде приняли!
– Неправда. Я рассказывала только то, что было. Ведь вот Мара Райская тоже рассказывает про свою Сибирь, а никто ее за врунью не считает?
– Так ведь Марочка про свою родину рассказывает. Про Иртыш, про горы и тайгу, – внезапно прозвенел нежный голос Риты, – разве можно Марочкины правдивые рассказы…
– А разве я неправду рассказывала тоже? – совсем обиделась Зина. – Опомнись, Маргарита!
Но на это ни Рита, ни другие воспитанницы не успели ничего ответить. М-lle Алиса Бона поправила фитиль в ночнике, поставила ночник на его обычное место и приказала:
– Ну а теперь спать и никаких разговоров больше. Спокойной ночи, дети! Bonne nuit.
– Bonne nuit, m-lle Alice, – отозвались девочки.
* * *
Дося лежала, вытянувшись на постели, и думала о том, что пока все, слава Богу, складывается хорошо и удачно. Прежде всего, когда они вернулись нынче с Соней-Наоборот в пансион, с передниками, наполненными доверху желудями, пансионерки еще были на прогулке, и никто не хватился ни их самих, ни Доди. Правда, неизменный друг и приятель последнего, Муму, такой же белый шпиц, как и Доди, долго беспокоился и бродил по всему дому с опущенным хвостом, в поисках друга. Однако никто не придал этому никакого значения. Почему-то и старшие, и дети, и прислуга решили, что Анастасия Арсеньевна, уезжая нынче с утра в город, захватила с собой и своего любимца Доди, что бывало и раньше.
Доди не хватились, желуди были спрятаны в надежном месте у Аси, ей пришлось открыть «желудевый секрет». Оставалось только отобрать Доди у противного Жоржа, и дело, как говорится, будет в шляпе.
– Дося, пора. Никак ты заснула, легкомысленное ты созданье!
Соня-Наоборт уже успела одеться и стояла теперь перед Досей, тряся ее за плечо. Дося вскочила, порывисто хватая со стула свою одежду.
– Не суетись, хуже будет. Вот твое платье, – командовала Соня-Наоборот. – Я понимаю, как тебе трудно сейчас, ведь сама я, пока лежала, всю руку исщипала себе, чтобы не заснуть. Синяков завтра не обобраться будет. Ну, готова? Идем!
Она взяла за руку Досю и шмыгнула вместе с нею к крайнему окошку, завешенному синей шторой.
– Только осторожнее, ради Бога. Прежде всего садись на подоконник за шторой, как только я раскрою окно. И сразу же хватай ближайший сук рябины руками. Он претолстый и выдержит не только нас с тобой, но и все наше отделение, ей-Богу! А под ногами ты сейчас же почувствуешь выступ другого сломанного сучка. Ниже есть еще один. Рядом же, налево, выступ крыши заднего кухонного крыльца. К этой крыше приставлена переносная лестница, до самого слухового окошка доходит; попадешь на нее, и дело сделано, смело спускайся вниз.
Все это было произнесено быстрым, прерывистым и чуть слышным шепотом в то время, как проворные руки Сони открывали окошко.
– Ну, вот и готово. С Богом теперь!
Досе, уже сидевшей на подоконнике за спущенной темной шторой, оставалось теперь спустить ноги за окошко и протянуть к ближайшему рябиновому суку руки.
Кругом царила полная тишина. Воспитанницы, по-видимому, уже успели заснуть, уставши за день. Кто-то громко всхрапывал. Кто-то лепетал неразборчиво во сне. Благодаря спущенной тяжелой шторе свежий ночной воздух не достигал спящих.
А луна, красиво освещавшая заоблачные вершины, лила свой волшебный свет и на старую рябину, казавшуюся теперь каким-то серебряным сказочным великаном в этих призрачных лучах месяца, и на тихий, словно зачарованный сад.
– Ни ветерка. Тихо. И светло как! День – да и только! – восторгалась Соня-Наоборот, первая соскальзывая с окошка. Уцепившись обеими руками за толстый сук рябины, она повисла на миг в воздухе и усиленно заработала ногами, ища опоры.
– Если сорвемся – не беда… Всего от земли две сажени только, а внизу куча мусора, ни за что не ушибемся, мягко! – срывалось в виде утешения с губ девочки.
А Дося в это время, забыв обо всем в мире, с восхищением смотрела в небо.
Сколько звезд! Как они искрятся, дрожат и точно смеются. А облака! Точно волшебные замки и дворцы красавицы-феи разбросаны они по далекому небу… И фантазия ее уже заработала с присущей ей горячностью. Но голос Сони-Наоборот, успевшей добраться до навеса черного крыльца и теперь благополучно достигшей приставленной к нему лестницы, прервал Досины грезы:
– Скорее же, что ты там прохлаждаешься так долго? Слезай!
И размечтавшейся было девочке оставалось только последовать примеру подруги.
И вот они обе на земле, в саду.
Калитка заперта на ключ. Но Соня-Наоборот знает отлично, как можно уйти из сада и без помощи калитки. Позади дома, в одном месте сада, два прута старой решетки давно отсутствуют. Разумеется, взрослого человека такая лазейка не пропустит, но они, две худенькие девочки, при некотором усилии протиснутся в нее несомненно.
Еще несколько минут, и они подле ограды.
Теперь остаются самые пустяки. Добежать до дубовой аллеи, сделать по ней несколько десятков шагов, и они очутятся у бартемьевской дачи.
– Какая ночь! Какая ночь! – восхищенно шепчет по дороге Дося.
– Гляди себе под ноги лучше. Чего уж там, не то редьку закопаешь. А то совсем как наша Марочка Райская: – Ах, голубое небо! Ах, горы! Ах, Иртыш! Ах да ах! Курица кудахчет, да и только. Или уж, если не можешь удержаться от восторга, любуйся здешней природой, земной. Это хоть не опасно – нос останется неразбитым. Да разве здесь менее красиво, чем там, наверху?
Соня-Наоборот говорила правду.
Тихо, не шевелясь, стояли, словно зачарованные волшебницей-ночью, кусты и деревья, казавшиеся серебряными в лунном свете. А там, в просвете их, намечалась широкая полоса реки, казавшаяся плавленой рудой, с лунной дорожкой посередине нее.
Плескалась близко у берега рыба, и какая-то ночная птица кричала в кустах, и только ее голос и нарушал тишину лунной сентябрьской ночи.
ГЛАВА 6
– Ага, пришли-таки! Не побоялись? Ну, честь и хвала вам. Что и говорить – храбрые девицы. Смерть люблю храбрых. Честное слово! А теперь рассказывайте, как вам удалось удрать?
Жоржик Бартемьев стоял у калитки своей дачи, держа на руках Доди.
При виде девочек белый шпиц рванулся и с радостным лаем бросился к ним навстречу.
– Додька! Дрянь ты этакая! Ну постой же, задам и тебе трепку, будешь знать, как у меня удирать! – говорила Соня-Наоборот и, наклонившись к Доди, незаметно чмокнула шпица в голову. Соня-Наоборот терпеть не могла сентиментальностей.
А Дося в это время спешила удовлетворить любопытство Жоржика.
Как они выбрались из дома? Да очень просто! Из окна мезонина, на рябину, с рябины на крышу черного крыльца, а с крыши на лестницу, оттуда в сад. Из сада же через лазейку в аллею и – честь имеем кланяться! – не без некоторой хвастливой нотки заключила свой рассказ девочка.
– Молодцы! Ей-Богу же, молодцы! – восторгался Жоржик. – Рябина, окно, крыша, лестница – целое приключение, нет, право же, я в восхищении и завидую вашей храбрости.
– Но только если за эту храбрость нам придется расплачиваться, мы вас, будьте спокойны, не очень-то поблагодарим, – буркнула Соня-Наоборот, на этот раз без злости, польщенная похвалами Жоржа.
– Неужто вы не надеетесь вернуться благополучно? – уже встревоженным тоном осведомился мальчик. – Право, мне было бы крайне горько, если бы…
– Об этом раньше надо было подумать, сняв голову, по волосам нечего плакать, – оборвала его Соня. – А попадемся, не заплачем, не бойтесь. Нам это не впервые, – и для большего эффекта произнесенной ею фразы Соня-Наоборот неожиданно свистнула тем мастерски удачным свистом, которому позавидовал бы любой мальчишка с улицы. Этот лихой свист окончательно победил Жоржика и расположил его в пользу его недавнего врага.
– Вот вы как умеете! – произнес он восхищенно. – Нет, положительно, вы обе должны быть также прекрасными товарищами. Вы – не то, что брат Саша, увалень и недотрога, с которым ни поиграть, ни пошалить нельзя вволю: всего-то он остерегается, всего боится. Нет, вы – совсем другое дело, наш брат, мужчина, честное слово! И так же, как он, свистеть умеете? – неожиданно обратился он к Досе.
– Нет еще, не умею, – с сожалением произнесла та.
– Не беда! Я ее выучу. За этим дело не постоит, – подхватила Соня-Наоборот решительным тоном и тут же прибавила озабоченно: – Однако нам пора все-таки. Еще хватятся… Ведь окно дортуара осталось открытым… Чего доброго, наши неженки завтра поднимутся с флюсами, насморками, кашлями и прочими прелестями. Бежим-ка обратно, Дося.
– Стойте, – сказал Жорж. Ну, хотите, будем друзьями с этого вечера? По рукам, что ли?
И он протянул свою маленькую бронзовую еще от летнего загара руку.
Соня-Наоборот первая пожала руку мальчугана.
– Что ж! Я не злопамятна и против нашей дружбы ничего не имею.
– И я тоже, – улыбнулась Дося.
– А только как же мы дружить-то будем, когда ни поиграть вместе, ни поболтать с вами нам не придется? Ни нас к вам не пустят, ни вы к нам не можете прийти, в пансион.
– А уж это мое дело будет похлопотать и устроить, – снова оживился Жорж. – Во-первых, в будущем месяце мое рождение будет. И я попрошу пап* вместо подарка пригласить в гости все старшее отделение вашего пансиона, благо, наши знакомы с вашей начальницей и, кажется, даже как-то обменялись с нею визитами. А потом, пап* обещал нам устроить зимой большую гору и каток в саду. И непременно надо будет упросить его дать разрешение пользоваться им и всем вам.
– Вот и будем и с гор кататься вместе, и на коньках тоже. Расчудесное дело, право.
– А пожалуй, что и совсем недурно придумано! – согласилась Дося.
– Чего уж лучше, – вырвалось у Сони-Наоборот. – Ну, а пока что все-таки прощайте.
Она с самым решительным видом повернулась и почти бегом пустилась в обратный путь, унося с собой на руках Доди.
Дося побежала за нею.
Девочки довольно далеко отбежали от «розовой дачи». Вот и знакомая решетка их пансионского сада… Еще минута, другая – и они дома.
– Слава Богу, без приключений! – вырвалось у Доси, и тут же она внезапно остановилась. По проезжей дороге парка, которую они только что готовились перебежать, навстречу им катилась коляска. При ярком сиянии месяца девочки сразу узнали лошадей и экипаж Анастасии Арсеньевны Зариной.
Не оставалось никаких сомнений в том, это возвращалась из гостей сама бабуся. Дося и Соня-Наоборот переглянулись.
– Бежим! – вырвалось у обеих сразу. Но едва лишь успели девочки сделать несколько шагов, как новый возглас испуга вырвался у обеих, и Соня-Наоборот первая остановилась посреди дороги, беспомощно разведя руками.
– Доди! Доди! Ах ты горе! Подвела нас таки противная собачонка!
Действительно, Доди со своей естественной всему молодому собачьему племени стремительностью неожиданно выскользнул из рук державшей его Сони, очевидно, чуя приближение хозяйки, и кинулся навстречу экипажу.
– Доди, Доди, назад! Назад! Тебя раздавят, глупая собачонка, – позабывшись, во весь голос крикнула Дося и кинулась вслед за шпицем.
* * *
– Откуда так поздно? Почему еще не спите? А где же m-lle Алиса и все остальные?
Экипаж стоял в десяти шагах от девочек, а Анастасия Арсеньевна направлялась к ним, на ходу забрасывая их тревожными вопросами, в то время как вероломный Доди выражал свои собачьи восторги возвратившейся, наконец, хозяйке.
Но Дося и Соня-Наоборот молчали. Растерянные и смущенные, стояли они перед Зариной, не произнося ни слова. И это молчание больше всяких слов сказало Анастасии Арсеньевне.
– Вы, кажется, ушли без спроса? – сдвигая брови, строго осведомилась она.
Тут Соня-Наоборот не выдержала, бросилась к Анастасии Арсеньевне, схватила ее за обе руки и, сжимая их, заговорила в страшном волнении, быстро-быстро:
– Бабуся… Милая, дорогая бабуся! Хорошая наша! Выслушайте нас, прежде чем рассердиться. Вы же знаете, что Соня-Наоборот вам никогда не солжет, потому что Соня-Наоборот шалунья, сорвиголова, но лгать не умеет вовсе! Золотая бабуся, добрая! Ну да, мы ушли, убежали попросту на часок из дома. Но, ей-Богу же, не ради шалости. И не ради злого умысла, отнюдь нет! Клянусь вам в этом, бабуся. Вы только выслушайте меня, и вы поймете сами, что мы с Досей не могли иначе поступить.
Анастасия Арсеньева выслушала Соню внимательно, посмотрела в ее поднятое к ней все освещенное лунным сиянием лицо, в горящие неподдельной искренностью глаза и после минутной паузы сказала:
– Я слушаю тебя. Знаю, что не лжешь. Рассказывай, Соня.
И вот началась горячая, правдивая исповедь. Ни одного слова лжи не было в ней. То, что забывала сказать Соня-Наоборот, вставляла в ее бесхитростный рассказ Дося Оврагина. История с желудями. Их назначение. Исчезновение Доди. Встреча с мальчиками Бартемьевыми. Ночная экспедиция через окошко при благосклонном участии рябины – ничто, ничто не было забыто девочками. Рассказано было все. Только несколько смягчен, в силу «правила товарищества», строго выполняемого в пансионе, в передаче, не совсем благовидный поступок Жоржа, ради которого они и попали впросак.
Однако Анастасия Арсеньевна менее всего, по-видимому, обратила внимание на участие во всей этой истории Жоржа Бартемьева, ее мысли были заняты другим.
– Ты кончила? Больше нечего рассказывать, надеюсь? – когда, наконец, замолкла Соня-Наоборот, обратилась к ней снова Зарина.
Молчаливый кивок головы был ответом.
– Я не буду говорить вам, дети, о том, как дурно вы поступили, и как ваш поступок огорчил меня, – произнесла после короткой паузы Анастасия Арсеньевна, – как огорчит он, несомненно, m-lle Алису и Асю и всех ваших более благоразумных подруг. И вот, чтобы не давать и другим переживать далеко не приятные минуты, которые я сама переживаю сейчас, я предлагаю вам ничего не говорить ни m-lle Алисе, ни девочкам о том, что произошло с вами. Чистое и сердечное ваше признание уже смягчает вашу вину. И то наказание, которого вы обе заслуживаете, будет уменьшено насколько возможно, благодаря той же правдивости вашей. Ну, а теперь скажите сами, чего вы заслужили обе? Какое наказание должна я наложить на вас? – обратилась снова Зарина к притихшим девочкам.
– Конечно, самое строгое, бабуся, – искренне вырвалось у Доси.
– Самое строгое, это – оставление без отпуска на четыре воскресенья, так, кажется, если не ошибаюсь?
– Да, бабуся, – замирающим голосом ответила на этот раз Дося, в то время как ее маленькое сердечко забило тревогу.
– Хорошо. Стало быть, ты останешься без отпуска, Дося. Но не на месяц, а ввиду чистосердечного твоего покаяния на одно воскресенье только. Если же m-lle Алиса и девочки спросят, почему ты не идешь в воскресенье с Асею к ним, можешь сказать всем им, что на это им ответит сама бабуся. Надеюсь, ты хорошо поняла меня, Дося?
– Поняла, бабуся, – и белокурая головка поникла. И вдруг она живо поднялась снова. Девочка вспомнила:
– А желуди, бабуся, а желуди? Ведь Дарья Васильевна Дубякина на целую неделю останется без кофе в том случае, если я не попаду домой в этот отпуск.
Неуловимая улыбка скользнула по лицу Зариной. Подумав немного, она сказала:
– Об этом не беспокойся, Дося. Завтра, до молитвы, принеси мне твои желуди в кабинет и напиши записку, кому их послать. И я отошлю их в это же воскресенье. Таким образом, твое отсутствие не отразится на удобствах других. Надеюсь, это устроит тебя.
– Благодарю, бабуся!
«Бедный Веня! Никакие желуди и никакие записки не заменят ему моего присутствия», – со вздохом подумала Дося.
Соня-Наоборот во все время короткой беседы вопросительно смотрела на Зарину. Наконец, не выдержав, спросила:
– А какое же наказание вы наложите на меня, бабуся? Ведь мне не к кому ходить в отпуск, и воскресенья я и так провожу в пансионе.
И снова внимательный взгляд Анастасии Арсеньевны обратился к ее любимице.
– Вот что, Соня, – сказала она, немного подумав. – Первого же удовольствия, первого большого, особенно приятного для тебя развлечения, которое представится вам, девочкам, в ближайшем будущем, ты добровольно лишишь себя, не говоря никому об этом ни слова. Ты откажешься от такого удовольствия добровольно по обоюдному молчаливому согласию со мной. Слышишь, Соня?
– Слышу, бабуся. Вы ангел, и я обожаю вас!
– А теперь ступайте спать, девочки. И помните, чтобы ничего подобного у вас не происходило больше.
– Нет, нет, бабуся! – вырвалось у обеих приятельниц, и они вместе с Анастасией Арсеньевной направились в дом.
* * *
– Сегодня воскресенье, и я увижу Досю, – проснувшись ранним сентябрьским утром, весело сказал Веня и вскочил с дивана.
Дарья Васильевна еще спала за ширмой, похрапывая во сне. Чтобы не будить мачеху, мальчик на цыпочках пробрался в кухню и занялся самоваром.
Радостное настроение заставило его особенно быстро одеться нынче, вымыться и напиться чаю, пока Дарья Васильевна, замученная взятой на дом работой, продолжала мирно спать.
Она проснулась только тогда, когда Веня надевал уже пальто и фуражку.
– Я к Зариным, мамаша, сегодня Дося придет.
– Да ведь когда придет-то Дося? В десять утра, небось, не раньше, а сейчас только восемь. Куда ж ты так рано, голубчик?
– Ничего, подожду у них. Юрий Львович позволил мне всегда дожидаться у них Досю. И Матреше, кстати, пособлю в работе. Может быть, ей надо сухари потолочь к котлетам или капусту нарубить к пирогу, а то в лавочку сбегать. Юрий Львович, наверное, уйдет в девять. К десяти у него репетиция оркестра начинается, он заранее уходит. Ну, я пойду, мамаша. Вы не беспокойтесь, ключ я с собой возьму, а у вас другой останется.
– Ступай. И обедать не придешь нынче?
– Как желаете, мамаша. Если вам одной не очень весело, так я к обеду вернусь.
– Ишь ты, какой добренький, право! Коли не очень весело мне одной обедать, так он, видите ли, вернется. Ну да Бог с тобой уж! Ступай себе и обедай у своих Зариных! Чего уж там! Не больно-то тебе весело, видать, со старухой-матерью. Небось, с товарками-однолетками куда веселее. Ступай себе, Венюшка, я не в обиде на тебя.
