Леонид Андреев
Письма к Н. А. Чукмалдиной
7
Наденька! Я потому молчу, что отношение мое к тебе все утыкано противоречиями. То я совсем не думаю о тебе, то чувствую дружбу – а то очень много думаю, больше, чем полагается для истинного христианина, злюсь от глупого желания тебя обнять. Всю жизнь мы живем с тобою в какой-то неправде. Когда прежде мы жили отдельно, и ты отвратительно вышла замуж – это была неправда. Потом, очень недолго, мы пробовали жить вместе и близко – опять вышла неправда. Говоря по правде, мы ужасно сглупили: поторопились увидеться и все прочее. Получился диссонанс и кривизна, сон отравил действительность – хотя и не убил ее. Теперь мы опять живем отдельно и друг другу чуждо – и опять неправда. Да, я хочу увидеться с тобою, и это ничего не стоит сделать… но как увидеться?
Скажи мне, Надя, когда мы виделись с тобой в Орле – ты любила меня немного? И вообще любишь ты меня (о Господи, немного!), или это я один чувствую неправду, а ты великолепно наладилась, стала равнодушна, спокойна, ничего антихристианского не хочешь?
Меня взлохматило то, что ты тогда в августе не приехала сюда – я обозлился. Потом ты написала два кислых дружеских письма – очень мне нужна твоя дружба! И вот что скажу тебе, Надя: или лучше нам с тобою совсем не видаться, или?!
Вот ты и ответь мне, Надюшечка, беленькие зубки, которые мне отчаянно хочется поцеловать – ответь, а я подожду ответа. У тебя умная и хитрая голова: ты можешь пока ответить мне только принципиально. Тогда я приеду – тоже принципиально. А пока буду молчать, злиться и ждать и думать о жестокой бессмыслице наших отношений.
Подумай, Надя: наступит время, и мы оба умрем, и из нас вырастет лопух[18], и никому не будет дела до этих двух покойников под крестами: падали они или не падали. А еще до смерти наступит худшее: старость, холод, бесплодное и одинокое сожаление. Вот тебе сказочка, сочинил сейчас для нас с тобою[19]. Была белочка с беленькими зубками, смеялась потешно, и послал Бог белочке орешек – кушай, белочка! А белочка была благоразумна и говорит: сейчас скушаю, а что потом будет? Нет, лучше спрячу я орешек до черного дня. Спрятала орешек и только любуется им по воскресеньям. Но вот наступил и черный день, вынула белочка орешек с упованием – а разгрызть-то и нечем!
Если это и не мудро, то достаточно выразительно. До свидания, Надечка моя милая – целую тебя принципиально, очень крепко, очень безнравственно, очень мудро и очень, очень безнадежно. Ответь мне по совести.
Твой Л.
Тебя не шокирует ремингтон? – уж очень я привык к нему. Но все равно – и чернилом целую тебя.
8
<Ваммельсу. 16 апреля 1912 г.>
У меня болен Саввка[20], любимый человечек. Сообщи точно хотя бы телеграммой, когда будешь в СПБ, – если Саввке станет лучше, я приеду. Хочу видеться.
Напиши, где остановишься.
Леонид.16 апреля 1912.
Адрес: Заказное. Москва. Надежде Александровне Чукмалдиной. Мертвый пер. Д<ом> 30.
9
Надя! Я написал Незлобину[22]. Хотя он сам должен написать тебе. Ты не стесняйся напоминать.
