Леонид Ионин
Драма жизни Макса Вебера

Глава 2. Гейдельберг и «отцеубийство»

Переезд в Гейдельберг – Ссора с отцом – Битва с Руге и Кохом – «Отцеубийство» – Две матери Макса-младшего

Переезд в Гейдельберг

В ЯНВАРЕ 1897 г. Макс Вебер принял предложение, а уже в апреле последовал переезд. Начало семестра было ознаменовано шестичасовой (!) лекцией нового профессора на тему «Общая теоретическая национал-экономия». Сначала чета Вебер поселилась в многоквартирном доме на Хауптштрассе – Главной улице. Потом в течение нескольких лет было сменено несколько мест проживания, пока, наконец, Макс и Марианна не обосновались в большом доме по Цигельхойзер Ландштрассе, 17 на берегу Некара, принадлежавшем когда-то деду и бабке Вебера из семейства Фалленштайн, где была снята просторная квартира, занимавшая весь бельэтаж. На следующем этаже размещалась семья близкого друга Вебера, также гейдельбергского профессора, знаменитого историка и теолога Эрнста Трёльча. Сейчас дом принадлежит Гейдельбергскому университету, именуется «Дом Макса Вебера» и в нем размещается университетский Международный учебный центр. Правда, и Гейдельберг как таковой часто, причем иногда даже при официальных событиях, называют городом Макса Вебера.

Водворение Вебера в Гейдельберге было поистине триумфальным. Можно даже сказать, это было «возвращение в Гейдельберг», заслуживающее торжественной кантаты в стиле барокко. В том же апреле ему исполнилось 33 года, он все еще оставался молодым профессором, и многие в Гейдельберге помнили начало его учебы. Но он уже встал в один ряд со своими учителями: от одного из них – знаменитого экономиста Карла Книса – он наследовал принадлежавшую ему кафедру, другим стал равным если не по престижу, то по званию, например философу Куно Фишеру и другим знаменитостям, принадлежавшим к так называемому поколению тайных советников. Многое он сразу начал менять в русле новейших течений, в частности стал уделять внимание теме прав женщин и студенткам-женщинам, которые именно в это время появлялись в немецких университетах. Об этом радостно сообщает Марианна: «Постепенно в аудитории университета проникают первые студентки <…> Женщин нового типа жестоко преследуют стрелами насмешек, и они медленно добиваются терпения и признания. К молодым девушкам, которые благодаря своей привлекательности быстрее обретают признание и одобрение, принадлежит первая ученица Вебера Эльза фон Рихтхофен, которая вместе с Марианной сидит на его лекциях. Она хочет, невзирая на свою молодость и нежность, стать инспектором на фабрике; это одна из программных профессий, к которым стремятся женщины, убежденные, что в качестве адвокатов женщин-работниц они выполнят необходимую социальную миссию <…> и Вебер принимает большое участие в развитии своей ученицы» (МВ, 203–204).

Мы сейчас знаем, что уже тогда или чуть позже (это не имеет решающего значения) Эльза стала скептически относиться к «социальной функции» женщины и считала лучшей «функцией» быть «женой своего мужа» и производить на свет детей, как следует из письма, цитированного несколькими страницами выше. Марианна, когда писала книгу о своем муже – это было в начале двадцатых, книга вышла в 1926 г., – конечно же прекрасно об этом знала. Она могла не читать это письмо, но она знала прошлое, как оно протекало фактически, так сказать, в реальном времени, хотя воспроизводила его во времени литературном. Но тем не менее создала увлекательное сочинение, рисующее образ Макса Вебера как настоящего классика, достойного находиться в пантеоне богов и героев. Большинство острых моментов в жизни с Максом ей удалось обойти, причем не снижая литературной увлекательности и интеллектуальной наполненности повествования. Но это мы увидим далее.

В реальном времени Марианна отнеслась к скорому уходу Эльзы с ее административного поста критически. Это было воспринято как дезертирство и Марианной, и ее соратницами по борьбе за права женщин. Им действительно было нелегко принять разочарование Эльзы, ведь она была не просто одной из многих, а первой женщиной, прошедшей тот путь, которым должны были идти ее последовательницы. Она была, так сказать, первопроходцем и в определенном смысле знаменосцем женского движения, который покинул его ряды. Но после некоторого периода охлаждения отношения с Марианной восстановились, как и отношения с Максом, который тоже не одобрил дезертирства любимой ученицы. Эльза и Марианна остались близкими подругами, хотя уже и не сотрудницами. Эльза ушла не только с государственной службы, но и с должности одного из секретарей Союза женских объединений, председателем которого вскоре стала Марианна. Тем более что со временем укрепились связи Макса с мужем Эльзы Эдгаром Яффе, пригласившим его в соредакторы купленного им журнала.

Жизнь Вебера в Гейдельберге была удивительно наполненной: написание научных трудов, работа в библиотеке, участие в политических и научных союзах и объединениях, лекции и семинары со студентами, работа с издателями, газетные статьи, лекции научного и политического содержания в других городах и университетах. Марианна рассказывает, что иногда он после лекции едет во Франкфурт, там выступает, ночью возвращается домой, а утром до восхода солнца уже сидит за письменным столом и готовит материал на текущий день. В ответ на уговоры жены не переутомляться он отвечает: «Если я не буду работать до часу ночи, я не смогу быть профессором». Еще во Фрайбурге он говорил, что часто чувствует себя «загнанной дичью», в Гейдельберге давление обязанностей и обязательств не ослабевало.

Ссора с отцом

Примерно через полгода после переезда в Гейдельберг (14 июня 1897 г.) в гости к сыну и невестке приехали мать Макса Елена и отец Макс Вебер-старший. Елена раньше приезжала к молодым из Берлина во Фрайбург, а теперь она приехала в Гейдельберг – город ее детства и юности. Проблем в связи с этим никогда не возникало. Но на этот раз ситуация осложнилась – вместе с ней приехал отец, что стало причиной разразившегося скандала, точнее, основанием для выхода наружу и скандального разрешения ранее замалчиваемых конфликтов и проблем. Коротко говоря, сын поссорился с отцом из-за отношения отца к матери. Сын судит отца, отец упрямо стоит на своем, в конце концов, сын выставляет отца за дверь. Так коротко описала ход конфликта Марианна. Конечно, это не трагедия шекспировского масштаба, когда несчастный отец, как король Лир, выброшен на улицу в грозу и бурю. Нет, все на первый взгляд закончилось мирно: отец вернулся в гостиницу, а наутро уехал в Берлин. Семейные скандалы, в том числе между поколениями, когда старшие не понимают младших, а те считают старших мракобесами или людьми, отставшими от жизни, – банальная вещь. Но этот скандал вдруг прибрел особый смысл из-за того, что менее чем через месяц отец внезапно умер в Риге в гостях у одного из своих друзей и не ясно, по какой причине – то ли от сердечного приступа, то ли от желудочного кровотечения, разные авторы дают разные сведения. При этом прощения ни с одной из сторон конфликта не последовало, примирения не произошло. Ссора оказалась судьбоносной.

Попробую по примеру Кеслера, хотя несколько иначе, изобразить действующих лиц произошедшего. Сначала о старших. Отцу недавно исполнился 61 год, будучи политиком и управленцем достаточно высокого ранга – городским советником (магистратом) в Берлине, он недавно вышел на пенсию, но остался при этом действующим депутатом прусского ландтага от Национал-либеральной партии. У него были некоторые общие черты с сыном, например, будучи студентом юридического факультета и некоторое время после его окончания, он размышлял, заняться ли ему практической политикой, идти по научной стезе или же попытаться объединить оба этих занятия. Одно время он редактировал либеральный еженедельник и подумывал о журналистике. В отличие от героя этой книги Макс-старший выбрал практическую дорогу и достиг на ней немалых успехов, в частности был в 26 лет избран депутатом прусского ландтага, а через три года – депутатом рейхстага, каковым оставался без малого 30 лет. В 33 года он стал магистратом в Берлине – это была одна из высоких бюрократических должностей в стране. В своей речи в одной из предвыборных кампаний он говорил: «Сейчас, когда мы стоим перед необходимостью решать реальные, трезвые задачи, не стоит увлекаться приглашением профессоров для политической работы, как это было совсем недавно, как будто речь шла в основном о переработке и распространении политических идей» (R, 103). В ландтаге он руководил одной из самых ответственных комиссий – бюджетной, в Берлинском городском совете отвечал, в частности, за строительство городской канализации, что было тогда едва ли не самой острой проблемой для всех европейских столиц. Прожив активную политическую жизнь, он не подытожил ее статьей или брошюрой под названием «Политика как профессия». Такую статью, однако, написал Макс-младший, имевший большие политические амбиции, но никаких реальных политических достижений; сам он не сумел стать политиком, но оставил воодушевляющее напутствие молодым. Правда, в этой большой статье Макса-младшего речь не идет о бюджете и канализации. «Политика как профессия», о которой мы еще будем говорить (с. 143), во многом оказалась как раз одной из таких профессорских работ, от которых предостерегал Макс-старший.

Из характеристик Вебера-старшего, содержащихся в биографии Вебера-младшего, написанной вдовой последнего, складывается этакий домашний тиран, сторонник патриархальных взглядов и латентный враг женщин. «Стареющий мужчина», как нелюбезно характеризует его Марианна. Но он такой не с самого начала. Сначала это «почтенный человек, совершенно бескорыстный в области политики и в своей должности; к тому же он умен, добродушен, сердечен и любезен, когда все идет в соответствии с его желанием; однако он – типичный буржуа, довольный собой и миром» (МВ, 61). Этакий немецкий Фамусов, которого в этой редакции извечной драмы отцов и детей выгоняет за дверь Чацкий – Макс-младший. К тому времени, когда происходит ссора, основания для благодушного отношения молодого семейства к Максу-старшему исчезли: «Понимание сложной проблематики жизни он принципиально отвергает. С годами он полюбил внутреннее спокойствие и стал уклоняться от страданий и сочувствия. Его либеральные политические идеалы не могли быть осуществлены, новые идеологии, которые потребовали бы от него жертвенности в каком-либо направлении, не вдохновили его» (Там же). Нет ничего удивительного в том, что крупного чиновника, к тому же к концу его карьеры, не увлекали новейшие веяния, тем более требовавшие жертвенности «в каком-либо направлении». Но на самом деле главное заключалось не столько в изменениях идеологического фона, сколько в том, что произошли кардинальные изменения в его социальном статусе, в результате чего возникли две причины недовольства собой и окружающими: во-первых, преждевременный вынужденный уход на пенсию, обусловленный политическими обстоятельствами; во-вторых, потеря депутатского мандата в рейхстаге. Судя по замечаниям биографов, прежде всего Марианны, он озлобился, стал мизантропом, сидел дома и тиранил свою жену. Хотя, как мне кажется, темные краски в оценках Марианны несколько сгущены.

Мать Елена к этому времени – ей 53 года – давно потеряла душевную и ментальную связь с мужем, у нее были иные интересы, иная жизненная цель. В детстве она пережила сильную душевную травму: юную девушку, по выражению Марианны, «нетронутый, совершенно нераспустившийся бутон» пытался изнасиловать ее домашний учитель, близкий друг уже умершего отца, знаменитый историк и литературовед – великий Гервинус. Если бы учителем был случайный студент, его бы выгнали и дело с концом, и девушка, как говорится, выбросила бы это из головы. Но это был знаменитый ученый, сосед и друг дома, покушение скрыли, но неловкость не исчезла, девушка должна была общаться с ничего не подозревающей женой Гервинуса, который к тому же, не удовлетворив свою страсть напрямую, решил выдать ее замуж за своего молодого ученика. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы по решению семьи Елена не уехала в Берлин к своей старшей сестре Иде. «С той поры чувственная страсть воспринималась ею как обремененная виной и недостойная человека» (МВ, 25). Эта травма юного возраста плюс длившееся всю жизнь и усилившееся в более поздние годы религиозное влияние Иды могли сделать нелегкими жизнь и характер Елены. Поскольку Елена располагала приличным капиталом, она могла помогать детям, но основные ее интересы лежали в области религии и благотворительности. Трудно судить о характере Елены, как он проявлялся в интимных человеческих отношениях. Ведь если чувственность воспринимается человеком как вина и порок, трудно ожидать от него некоторого уровня легкости и терпимости, необходимой в человеческом общежитии. Между искренне верующим человеком и святошей нет непроходимой грани, и может быть в ее разладе с мужем виноват был вопреки характеристикам Марианны не только муж. Во всяком случае, дети, особенно Макс, для которого Елена была одним из высших жизненных авторитетов, и Марианна, искренне считавшая Елену своей духовной матерью, в любых конфликтах принимали сторону матери и старались защитить ее от нападок отца. Как писала потом Марианна, муж Елены «не мог смириться с тем, что его жена разделяет с другими чуждые ему интересы и состоит с ними в глубоких душевных отношениях, из которых он ощущает себя исключенным. Он не может отказаться от представления, что уже стареющая женщина все еще ему „принадлежит“, что его интересы и желания важнее всех остальных и что у него есть право определять время и продолжительность ее отпуска» (МВ, 204); под отпуском подразумевается ее отсутствие в доме. Три последних года, когда Макс и Марианна покинули Берлин и поселились во Фрайбурге, Елена каждый год приезжала к ним на пару недель. Приезжала одна, муж не проявлял к этим поездкам интереса. Да, она оставляла его одного без ухода дома в Берлине, но у него была работа, а теперь он на пенсии и ему не хочется оставаться одному на несколько недель, поэтому он не отпускает ее в Гейдельберг или же едет вместе с ней.

У детей свои позиции в этой драме, причем не только психологически обусловленные, но и, что особенно важно, идеологические. Марианна считала своим призванием (помимо ухода за мужем) борьбу за права женщин. И она его впоследствии реализовала, став автором статей и книг на эту тему, а также председателем Союза женских объединений Германии. На этом основании ее можно отнести условно к ранним феминисткам, но для нас сейчас особенно важно, что ее муж на этом этапе был едва ли не большим «феминистом», чем она сама. Она видела в старшем Вебере человека уходящего поколения, патриархально воспитанного, неспособного понять, что женщина имеет право свободно определять свою жизнь и т. п. Младший Макс в этом согласен с женой, но психологически ситуация здесь еще сложнее, ибо он также видит в отце обидчика горячо любимой им матери.

Кроме того, с точки зрения психологических особенностей этой драматической ситуации важно, что, как уже говорилось, Макс Вебер-младший все время в состоянии психической «загнанности», и в этот раз, в день визита матери и отца, он только накануне ночью вернулся из Лейпцига. Но еще важнее, что по характеру своему он спорщик, скандалист, иногда даже с элементами истеричности. Будучи человеком публичным, активным в политике и публицистике, он не раз впоследствии затевал по разным поводам медийные скандалы, доходящие до суда или почти до дуэли (закон дуэли запрещал), причем скандалы иногда с людьми, значительно уступающими ему по общественному весу, и старался довести их до конца, буквально раздавив соперника. Примером может служить описанная подробно буквально во всех его биографиях ссора с доцентом А. Руге, плавно перешедшая в конфликт с доцентом А. Кохом. Хотя эта история случилась через много лет после ссоры с отцом, в ней крайне выразительно проявился скандальный или даже – применю такое малонаучное определение – сварливый характер Вебера и свойственный ему способ поведения в конфликтных ситуациях. Все это должно было проявиться и проявилось в ссоре с отцом. Вебер, фигурально говоря, старался не оставлять в живых противника, с которым вошел в конфликт. Он его, фигурально говоря, убивал. Просто отца он, так сказать, убил почти на полтора десятилетия раньше, чем также, так сказать, убил Коха.

Битва с Руге и Кохом

В ноябре 1910 г. в газете «Гейдельбергер Тагеблат» было напечатано сообщение о том, что общество «Образование для женщин» проведет собрание для обсуждения вопроса постройки в многоквартирных домах общих кухонь вместо отдельных семейных кухонь с целью облегчения жизни трудящихся женщин. Вскоре там же появилось «письмо читателя», подписанное приват-доцентом университета Арнольдом Руге, посвященное не вопросу общих кухонь, а набирающему силу женскому движению в целом. Руге писал: «Сегодня нет никакого женского движения, но есть движение или шумная революция тех, кто не может быть женщинами и не хочет быть матерями <…> Женское движение сегодня <…> это движение, состоящее из старых девушек, бесплодных женщин, вдов и евреек, те же, кто являются матерями и исполняют свой материнский долг, в нем не участвуют» (DK, 670).

Чета Вебер восприняла это как прямое нападение на бездетную активистку Марианну. Марианна написала Руге письмо, которое было полностью напечатано в той же газете. Она утверждала, что женское движение открыто и готово содержательно обсуждать любые проблемы. Но нельзя подменять содержательные аргументы публичной руганью и намеками на интимные стороны частной и семейной жизни противников и т. д. Веберы ждали от Руге извинений, но их не последовало. И тогда уже Макс Вебер направил в редакцию свое письмо, где сообщал, что подписывается под каждым словом своей жены и считает, что человек, способный на такую низость, как Руге, не имеет права работать в университете. Вебер добился, чего хотел: Руге подал на него в суд за оскорбление. При посредничестве декана философского факультета и собрания преподавателей удалось добиться «компромисса»: Руге согласился, что его «письмо читателя» было слишком острым по форме, из-за чего могло быть неправильно понятым, но не по содержанию. Руге также согласился не требовать от Вебера опровержения оскорбительной характеристики его, Руге, академических качеств, поскольку он (Вебер), «будучи в состоянии болезненного возбуждения, не мог правильно оценить тяжесть оскорбления» (DK, 671). Для Вебера, о тяжкой болезни которого в 1898–1902 гг. знали все в академической и близкой к ней среде (напомню, шел уже 1910 г.), это было слишком, тем более что вскоре сразу в нескольких газетах – сначала в Дрездене, потом в других больших городах – был опубликован большой фельетон под названием «Вызов на дуэль в Университете Гейдельберга» с подзаголовком «О милый старый Гейдельберг», где излагалась вся история, а также утверждалось, что профессор Макс Вебер, ссылаясь на плохое здоровье, отклонил требование Руге биться на дуэли, чтобы защитить честь своей жены. Ничего более оскорбительного и вызывающего для Вебера невозможно было придумать. Бывший бурш-корпорант с дуэльным шрамом на лице, офицер (обер-лейтенант ландвера), более того, человек, который открыто выступает против запрета дуэлей, вдруг публично обвинен в том, что отклоняет вызов, сославшись на слабое здоровье! Вообще в словаре Макса Вебера слово «честь» было одним из самых главных. Это касалось не только его, так сказать, личного словаря жизненных ценностей, но и словаря его социологических категорий. Процитирую формулу из словаря понятий Макса Вебера: «Честь (Ehre) – достоинство, право на уважение, а также на определенные привилегии, признаваемые за индивидом как членом определенной группы. Сословная честь – совокупность правовых норм и конвенциональных правил, соблюдение которых обусловливает право индивида на уважение как представителя сословия» (ХИО, 2, 381). Там же у Вебера говорится, что социальный порядок – это не что иное, как способ «распределения чести в общности» (ХИО, 2, 297). Таким образом, честь оказывается едва ли не главной характеристикой индивида, определяющей его место в социальном космосе. Так что удар, нанесенный анонимным автором статьи, угодил, что называется, по самому болезненному месту.

Сам Руге публично опроверг сообщение о вызове на дуэль и отказе Вебера принять вызов. Но Веберу этого было мало, он потребовал расследования и выяснения источника клеветнической новости. Редактор «Дрезденских новостей» отказался назвать автора статьи и его источник. Тогда Вебер прибег к тактике, испытанной на Руге, – он стал писать в разные печатные органы вызывающие и просто оскорбительные заметки, то есть провоцировал газету и ее шеф-редактора, чтобы тот подал – и тот подал! – на Вебера в суд за оскорбление. На заседании суда в Дрездене уже в октябре 1911 г., то есть почти через год после злополучного «письма» Руге, Вебер был приговорен к штрафу за клевету, но его цель оказалась достигнута: дрезденский журналист, подписавший статью, был обязан раскрыть свой источник, которым оказался доцент журналистики Гейдельбергского университета Адольф Кох.

Тут нужно сделать небольшое отступление касательно веберовского метода ведения дискуссий в прессе. Я бы назвал его методом пушкинского Балды из «Сказки о попе и работнике его Балде» – «…воду морщить, вас, чертей, корчить». Не получая желаемого ответа на свои требования, Вебер начинал преследовать публичными оскорблениями («воду морщить») людей, реакции которых добивался («вас, чертей, корчить»), пока, наконец, у последних кончалась выдержка и они подавали в суд, где Вебер мог, наконец, публично огласить проблему и добиться (как с дрезденской газетой) или не добиться (как с Руге) нужного ему решения. И это отнюдь не случайное совпадение. Это сознательно применяемый метод. Уже в 1917 г., будучи принципиальным противником военной политики кайзера Вильгельма II, Вебер говорил одному из близких ему журналистов: «Как только война кончится, я буду оскорблять императора до тех пор, пока он не начнет против меня судебный процесс, и тогда ответственные государственные деятели, Бюлов, Тирпиц, Бетман-Гольвег, должны будут высказать свое мнение под присягой» (МВ, 491). Но тогда как раз ничего не получилось, кайзер не стал оскорбляться и просто проигнорировал скандального профессора, а потом скоро перестал быть кайзером.

Но вернемся к истории Руге и Коха. Вебер поставил своей целью уничтожить Коха. В десятистраничном тексте, направленном декану факультета, где работал Кох, Вебер описал всю глубину морального и профессионального падения Коха, что наносит огромный вред публичному образу университета, и потребовал дисциплинарного расследования. Кох, в свою очередь понимая, что ему грозит карьерная катастрофа, не нашел ничего лучшего, чем подать на Вебера в суд. Судебный спектакль, получивший название «Процесс гейдельбергских профессоров», состоялся в октябре 1912 г., то есть через два года после начала всей истории. Со стороны Вебера был привлечен десяток свидетелей – Карл Бюхнер и др., которые позже, через десятилетия, стали рассматриваться в Германии как классики науки о медиа. Ясперс позже в воспоминаниях сравнил процесс с Ниагарой, обрушившейся в тазик для умывания. При этом стороны были априори не равны, ибо, как заметил один знакомый Веберу психиатр, Кох был «трижды проклят», он был «беден, некрасив и еврей». Скоро Кох отозвал иск. Потом последовало дисциплинарное расследование в университете, Кох был лишен права чтения лекций и, несмотря на все его усилия, в том числе визит с прошением о «помиловании» к ректору университета Великому герцогу Баденскому Максимилиану, с его карьерой профессора журналистики было покончено. Как пишет, завершая рассказ о процессе, Кеслер, «Макс Вебер забил коллегу на алтаре своей чести» (DK, 673). Именно забил, а не какое другое слово – не «убил», не «принес в жертву», а безжалостное и равнодушное «забил»; Кеслер говорит geschlachtet, этот термин обычно применяется, когда речь идет о забое скота.

Марианна, правда, считала, что муж ее не был столь жесток, как казалось; Вебера даже «с трудом удалось удержать от желания восстановить положение потерпевшего». Он написал декану факультета: «Я считаю невозможным не обратиться к факультету с просьбой о щадящем отношении к Коху <…> Будем надеяться, что он уйдет добровольно. Это было бы самым правильным» (МВ, 367–368). Многие из друзей Вебера были против скандального процесса – было бы благороднее просто не обратить внимания. Иначе он оказывался в лучшем случае Дон Кихотом, сражающимся с мельницами, а в худшем – кверулянтом. Ведь были же и другие примеры его не совсем адекватной реакции на мелкие уколы самолюбию, которые трактовались им как покушения на его честь. К тому же, когда видишь такие серьезные конфликты, как борьба с Кохом или конфликт с отцом, вспоминаются проявлявшиеся еще раньше, еще во Фрайбурге свойства характера, о которых вспоминает Марианна; его коллеги, говорит она, часто прибегают к его помощи при решении щекотливых вопросов, он даже недоволен: «Все время различные неприятности. Как будто на мне лежит проклятие всегда появляться своевременно, чтобы совершить работу палача. Например, нам надлежит призвать к дисциплине коллегу за непристойность его убеждений, и, конечно, так как всем это противно, задача провести эту акцию падает на меня» (МВ, 183). Нельзя определить, насколько искренне это недовольство, ведь коллективный выбор на роль палача, как правило, не бывает случайным. Можно предположить, что в дальнейшем неоднократные попытки Вебера сделать политическую карьеру, как, например, выдвижение в Национальное собрание в 1919 г. и др., потерпели неудачу именно по причине его репутации скандалиста и кверулянта.

Но мы пока еще в 1897-м. Эта история про Руге и Коха рассказана для того, чтобы показать взрывной, иногда просто скандальный характер Вебера. Но еще и для того, чтобы показать сходство ситуаций: в обоих случаях Вебер вступается за женщину: в 1910 г. он защищает честь жены, в 1897 г. – честь матери. В одном случае он «социально» уничтожает Коха, в другом – «морально» уничтожает отца.