Леонид Ионин
Драма жизни Макса Вебера
© Л.Г. Ионин, 2022
© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2022
Действующие лица
Макс Вебер (1864–1920) – социолог, университетский профессор и независимый ученый, автор трудов по социологии, истории, экономике и праву
Марианна Вебер, урожд. Шнитгер (1870–1954) – общественный и политический деятель, писательница, жена Макса Вебера
Елена Вебер, урожд. Фалленштайн (1844–1919) – мать Макса Вебера
Макс Вебер-старший (1836–1897) – отец Макса Вебера, городской советник в Эрфурте, потом в Берлине, депутат рейхстага
Альфред Вебер (1868–1958) – выдающийся социолог и экономист, брат Макса Вебера, спутник жизни Эльзы Яффе
Эльза Яффе, урожд. фон Рихтхофен (1874–1973) – студентка Макса Вебера, жена Эдгара Яффе, возлюбленная Отто Гросса, спутница жизни Альфреда Вебера, тайная возлюбленная Макса Вебера
Эдгар Яффе (1866–1921) – муж Эльзы Яффе, предприниматель и финансист, владелец «Архива социальной науки и социальной политики», министр финансов Баварской республики
Фрида Лоуренс, она же Фрида Уикли, урожд. фон Рихтхофен (1879–1956) – сестра Эльзы Яффе, жена профессора Уикли из Ноттингема, возлюбленная Отто Гросса, жена писателя Дэвида Лоуренса
Отто Гросс (1877–1920) – психоаналитик, анархист, трибун сексуальной революции, муж Фриды Шлофер, возлюбленный Эльзы Яффе и ее сестры Фриды
Фрида Гросс, урожд. Шлофер (1876–1950) – жена Отто Гросса, университетская подруга Марианны Вебер и Эльзы Яффе
Мина Тоблер (1880–1967) – швейцарская пианистка, возлюбленная Макса Вебера
Ученые, политики, поэты, философы, газетчики, предприниматели, военные, психоаналитики, революционеры и лица прочих профессий и сословий.
Глава 1. Молодой профессор
Начало биографии – Молодой профессор – Женитьба – Появление Эльзы – Поиск будущего
Начало биографии
УДИВИТЕЛЬНЫМ образом все или почти все главные действующие лица, перечисленные выше, сопровождают сознательную как научную, так и личную жизнь Макса Вебера практически с самого ее начала вплоть до ее безвременного конца. Постараюсь это сейчас показать.
Но нужны несколько слов о начальном периоде жизни героя. Максимилиан Карл Эмиль Вебер родился 21 апреля 1864 г. в Эрфурте, Тюрингия. Мать Елена (Хелене) – из старинного рода Фалленштайн, происходившего из Тюрингии и давшего многих, в том числе и достаточно известных гражданских чиновников и военных, отец – Макс Вебер-старший, достаточно влиятельный бюрократ, городской советник (магистрат) – сначала в Эрфурте, потом в Берлине, впоследствии депутат прусского ландтага и общегерманского рейхстага. Он из рода знаменитых вестфальских текстильных фабрикантов. В живописном маленьком городке Эрлингхаузен под Билефельдом стоит и по сию пору солидный трехэтажный дом в стиле ампир с буквами по фасаду CAWECO, что означает Carl Weber Co. Подробнее об отце и матери мы еще поговорим в дальнейшем.
В гимназии Макс Вебер учился в Берлине, куда переехали его родители, когда отец получил там должность городского советника. Родители приобрели дом, названный «Вилла Елена», в берлинском районе Шарлоттенбург. Тогда Шарлоттенбург был еще пригородом Берлина. Шарлоттенбургский дом будет далее не раз появляться в нашем рассказе. До наших дней вилла Елена не сохранилась, на доме, который стоит на ее месте сегодня, укреплена памятная доска в честь Макса Вебера.
Из примечательных событий детства Вебера нужно выделить одно печальное, которое, скорее всего, сыграло впоследствии важную роль в его персональной истории, а точнее в истории его роковой болезни. Это менингит, который ребенок перенес в возрасте четырех-пяти лет. В те времена это была очень опасная болезнь, которая, если ребенок не умирал – а обычно именно это и происходило, ребенок умирал, – вызывала очень тяжелые последствия.
В 1882 г. Вебер записался на первый курс юридического факультета университета в Гейдельберге, продолжил обучение в Гёттингене, снова в Гейдельберге, затем в Берлине, где жил в доме родителей в Шарлоттенбурге. После университета он сдал государственный экзамен на должность референдария, дающую право на занятие судебных должностей, и стал сотрудничать в Берлинской судебной палате, ведя одновременно научно-исследовательскую работу. Появление в печати его статей дало ему вскоре основания претендовать сначала на должность экстраординарного (то есть не получающего государственного обеспечения) профессора торгового и немецкого права на юридическом факультете Берлинского университета, а затем меньше чем через год – на должность ординарного профессора национал-экономии в университете Фрайбурга, которую он и получил в 1894 г., причем произошло это буквально на третий день после его тридцатилетия.
А годом раньше Макс Вебер женился на Марианне Шнитгер, своей двоюродной племяннице, внучке упомянутого выше вестфальского текстильного фабриканта Карла Вебера, в родовом гнезде которого – маленьком вестфальском городке Эрлингхаузен – и состоялись помолвка и венчание. Оба эти события – ординариат и женитьба – заслуживают, разумеется, каждое по отдельности особого рассмотрения.
Молодой профессор
Итак, в тридцатилетнем возрасте Макс Вебер уже вполне состоявшаяся личность – ординарный профессор национал-экономии и финансовой науки в достаточно известном, хотя и находящемся по рейтингу где-то на среднем уровне университете южногерманского Фрайбурга. Кроме того, прекрасный оратор, чья инаугурационная речь при получении профессорской мантии во Фрайбурге сделала его известным гораздо шире, чем в рамках факультета или даже университета, специалист, имеющий учеников, в конце концов, солидный женатый человек. И все это, повторим, в тридцать лет.
Всегда – и случай Вебера не исключение – у многих современников возникает вопрос, чем объясняется такой ранний и такой блестящий старт. Были особенности, которые в некотором смысле предопределили специфичность этой развертывающейся карьеры и жизни. Во-первых, необычайная работоспособность и невероятная преданность своему делу, то есть академической науке. Круг его профессиональных обязанностей и интересов был крайне широк. Например, список предложенных им занятий на летний семестр в Берлине в 1894 г. поражает: «Торговое право и морское право», «История торгового и морского права», Практикум по торговому праву, «Прусская правовая история», «Аграрное право и аграрная история», «Страховое право и система страхования» (DK, 188) (Сокращенные ссылки в скобках здесь и ниже раскрываются в списке сокращений в конце книги (с. 374)). Здесь не упоминаются, конечно, другие обязанности в университете, а также врéменные побочные работы в других учебных и научных организациях. Во-вторых, еще одна сторона дела, о которой обычно не упоминают в парадных биографиях. Это покровительство высокопоставленной персоны, а именно министериал-директора Фридриха Альтхофа, ведавшего университетами в прусском министерстве культов. Тогдашняя организация науки и вузов в Германии так и называлась «система Альтхофа», а самого Альтхофа именовали Бисмарком немецких университетов. На должность экстраординарного профессора в Берлине Вебер был не приглашен самим факультетом, а практически назначен через посредство факультета самим Альтхофом, который рассчитывал оставить его в прусской столице, но по стечению обстоятельств способствовал его переходу на ординарную профессуру во Фрайбурге. Вдова Вебера Марианна в изданной впервые в 1926 г. биографии своего мужа так описывает сотрудничество Альтхофа с Вебером: «Альтхоф очень интересовался способным доцентом, хотел удержать его в Пруссии в качестве преемника знаменитого Гольдшмидта, но не знал, согласится ли берлинский факультет предложить такого молодого ученого в качестве преемника старого человека высокого научного ранга. Поэтому он попробовал в надежде на человеческие слабости жонглировать и привязать Вебера разного рода обещаниями к Пруссии. Он сообщил также баденскому референту (Фрайбург находился не в Королевстве Пруссия, а в Великом герцогстве Баден. – Л.И.), что Вебер рассчитывает на великолепную юридическую карьеру и использует Фрайбург только как трамплин. Вебер же ответил ему, что никогда не стал бы навязываться берлинскому или какому-либо другому факультету, на что Альтхоф сказал: „Этот Вебер афиширует в личных делах преувеличенную деликатность“. Когда Альтхоф, встретив отца Вебера, заговорил с ним как с одним из референтов по делам бюджета на эту тему, отец и сын взволновались, очевидно, потому, что предположили в этом попытку какой-то махинации. Когда баденский министр народного просвещения обратился к Альтхофу за сведениями о Вебере и сообщил, что необычное предложение факультета вызывает известные сомнения, Альтхоф показал Веберу конфиденциальное письмо с замечанием: „Я бы не принял должность в земле, министр просвещения которой столь отчетливо выражает animus non possidendi“» (МВ, 177). Для ученого человека в Германии того времени язык римского права был почти что родным языком. А в римском праве animus possidendi или «желание владеть» считалось одним из необходимых составляющих права собственности, соответственно, animus non possidendi надо было понимать как нежелание владеть. То есть Альтхоф вел двойную игру, показывая Веберу, что, хотя сам он, Альтхоф, и рекомендовал Вебера Фрайбургскому университету, баденское министерство не очень-то хочет его там видеть. Но, как рассказывает Марианна в своих мемуарах, Вебер не поддался на уловки и сказал, что если Альтхоф прямо не требует, чтобы он остался в Берлине, то он предпочел бы оставить за собой право свободного решения. Тогда Альтхоф предъявил Веберу письменное обещание предложить его кандидатуру берлинскому факультету, никак не связывая этим доцента. Вебер согласился. Но открыв дома конверт, продолжает Марианна, «он заметил добавление, в котором было сказано, что он обязан отказываться от любой предложенной ему должности. Его немедленное возражение было отправлено обратной почтой, где он указал, что добавление основано на ошибке; более ранняя же датировка письма создавала впечатление, что оно было составлено до возражения Вебера. <…> Это и другие события утвердили в нем впечатление, что для этого значительного человека, как и для Бисмарка, каждое средство хорошо, если оно ведет к цели, что он для этого пользуется также зависимостью и моральной слабостью людей, чтобы затем их презирать. Такого рода шахматная игра с характерами – пусть даже она объективно служит очень значимым целям – в глазах Вебера презренна, и он не прощает ее» (МВ, 178).
Само это негодование Марианны и изображенное ею негодование высокоморального молодого ученого стало, возможно, запоздалой попыткой опровергнуть слухи о непотистских связях, обеспечивших начало веберовской карьеры. Возможно, слухи были небеспочвенными. Биограф Вебера Йоахим Радкау пишет: «Отцовские связи, возможно, сыграли свою роль на старте карьеры <…> Отношения отца с всесильным министериал-директором Альтхофом <…> также явно имели значение, если Вебер, не достигнув еще тридцати и не имея известности, авансом попал в число кандидатов на профессорские должности» (R, 109). Об отце Вебера у нас будет повод подробно поговорить ниже; пока достаточно заметить, что в берлинской и прусской иерархии Макс Вебер-старший стоял достаточно высоко, чтобы достойно говорить с Альтхофом. Сам Вебер в дальнейшем жестко критиковал систему Альтхофа и не всегда справедливо. Это можно считать своего рода психологическим «переносом», когда неизжитые враждебные отношения с отцом делали зависимость от него невыносимой, а поскольку моменты зависимости были связаны с Альтхофом, на Альтхофе и его системе вымещаются дурные эмоции. Хотя, конечно, в этой критике были содержательные моменты: речь шла о демократизации системы образования путем предоставления бо́льших прав факультетам. Но в целом приведенное выше описание Марианны нельзя считать совершенно искренним. А если оно искренне, то все еще неприятнее. Другой биограф Вебера Дирк Кеслер оценивает это так: уверенность Вебера в том, что он сумел избежать патерналистской хватки могущественного Альтхофа, говорит «либо о его огромном суверенитете, либо о его достойной быть отмеченной неблагодарности, либо о грандиозной переоценке им собственной значимости» (DK, 394). Скорее всего, задействованы были вместе все три психологических механизма самооправдания и самовозвеличения. Но, так или иначе, итогом берлинского этапа карьеры стало приглашение принять профессуру в университете Фрайбурга и переезд молодых супругов Макса и Марианны Вебер во Фрайбург осенью 1894 г.
Женитьба
Каждый, кто пишет о Вебере, не может не упомянуть о весьма необычных особенностях его брака. Прежде всего о практически полном отсутствии в этом союзе мужчины и женщины романтической составляющей. Любят цитировать письмо Макса Марианне, в котором он предлагает ей, как принято говорить, руку и сердце (хотя о сердце тут нужно еще подумать) и описывает, как они вдвоем будут идти по жизни. Марианна Вебер почти полностью воспроизводит это письмо в своих воспоминаниях (МВ, 158–161). Само письмо достойно внимательного прочтения, потому что оно объясняет очень многое как в духовной и душевной конституции самого Вебера, так и в его последующей биографии. Прочтя его, понимаешь, что признание в любви здесь начисто отсутствует. Молодой человек не говорит девушке, что не может жить без нее и вопреки всем возможным сложностям просит стать его женой. Вовсе наоборот: он решается просить ее стать его женой, если (и если это условие реализуется, то именно потому, что) в случае ее согласия они не причинят этим душевных травм третьим лицам. То есть это не романтический, не эротический и даже не материалистически расчетливый, а этический выбор. Но представим себе, как юная (впрочем, ей уже 23 года) Марианна, дрожа от волнения, открывает письмо.
Прочти это письмо, Марианна, когда ты будешь спокойна и способна владеть собой, ибо я скажу тебе то, услышать что ты, быть может, не готова. Ты думаешь, полагаю, что между нами все кончено, и я укажу тебе на тихую, прохладную гавань резиньяции, в которой я сам уже несколько лет пребывал. Но это не так. Прежде всего одно: если мы как-то друг друга понимаем, то мне не надо тебе говорить, что я никогда не посмею предложить мою руку девушке как свободный дар, – только в том случае, если я сам нахожусь под божественным принуждением полной безусловной отдачи, я могу и со своей стороны ее требовать и принять. Это чтобы ты в последующем не поняла бы меня неправильно…
Остается только гадать, почему Марианна должна думать, что между ним и ею все кончено. Возможно, виной тому предшествующая этому письму переписка и даже свидание Вебера с Эмми Баумгартен (об этом чуть позже), можно также предположить, что уже было какое-то объяснение, разочаровавшее девушку. Косвенный свет бросает упоминание о «гавани резиньяции», на которую мог бы указать ей Вебер. Резиньяция – это, скорее всего, отказ от чувственных радостей; об этом Марианна как раз пишет в воспоминаниях, показывая, как чужд Вебер этой стороне жизни. Она считает, что в этом проявляется материнское воспитание. В Страсбурге во время одногодичной военной службы у него, мол, были товарищи, «удовлетворяющие свою чувственность в безответственных и бессердечных формах». «Но мать… только святой чистотой своей сущности привнесла (в душу Макса. – Л.И.) нерушимые препятствия требованиям инстинкта. Ее сын противостоял примеру других: лучше терзаться демоническими искушениями духа, грубыми требованиями плоти, чем отдавать дань физической потребности» (МВ, 86). Замечу в скобках: странно читать об этом у Марианны, которая знает, что именно «демоны», искушающие дух, и «грубые требования плоти» в дальнейшей жизни чуть было не отняли у ее мужа способность полноценного человеческого существования (но об этом в третьей главе, которая называется «Страшная болезнь».) Ну и, наконец, почему он не может предложить свою руку девушке как «свободный дар»? Об этом судить достаточно легко: потому что этот дар не свободен, он отягощен рядом этических требований, в дальнейшем тексте письма его автор это детально разъясняет.
Теперь слушай. Я знаю тебя, ты можешь сама это сказать себе после нескольких дней, так как ты во многом – это я теперь понимаю – была для меня загадкой. Ты же меня не знаешь, иначе быть не могло. Ты не видишь, как я мучительно и с меняющимся успехом пытаюсь обуздать страсти, которые природа заложила в меня; но спроси мою мать; я знаю, что ее любовь ко мне, которая смыкает мне уста, потому, что я не могу ей отплатить за нее, коренится в том, что я в моральном отношении всегда был предметом ее постоянных забот. В течение многих лет я никогда не думал, что сердце молодой девушки может принять мою трезвую сущность, поэтому я был слеп и в моем отношении к тебе так же верил в свое мнение. Когда я заметил чувство моего друга к тебе и мне показалось, что ты на него отвечаешь, я не мог понять, почему все вновь и вновь меня охватывало смутное чувство как будто бы грусти, когда я смотрел на тебя и думал, что увижу тебя идущей жизненным путем с ним или с другим. Я счел это эгоистическим ощущением того, кто завидует чужому счастью и подавляет это чувство. Но это было нечто другое. Ты знаешь, что это было. Мои уста не смеют произнести это слово, ибо я несу двойную вину перед прошлым и не знаю, смогу ли ее искупить. Ты знаешь о ней, но, несмотря на это, я должен об этом сказать. Сначала события последних тяжких дней. Более тяжелый удар, чем ты теперь способна оценить, мы оба, но только по моей вине, нанесли счастью жизни моего друга. Его чистый образ стоит между нами. Он знает об этом моем письме тебе, он мужествен и честен. Однако не знаю, придет ли время и когда, чтобы он мог спокойно и без чувства утраты, живо разделяя твое чувство, посмотреть тебе в глаза, видя, как ты появляешься перед ним с другим. Пока это не свершится, я не могу строить счастье своей жизни на его отречении. Ибо тень прошлого легла бы на чувство, которое я мог бы предложить женщине, идущей со мной.
«Двойная вина перед прошлым» и «события последних тяжких дней» имеют свои имена – Эмми Баумгартен и Пауль Гере. Сначала о последних тяжких днях. Пауль Гере – близкий друг Макса Вебера, молодой евангелический пастор, углубленно занимавшийся рабочим вопросом, позже покинувший церковь и ставший социал-демократическим политиком. По разным социальным вопросам он тесно сотрудничал с Вебером. Получилось так, что именно в эти дни, ставшие судьбоносными для Марианны и Макса, не подозревавший о том, что скрывается за внешним спокойствием его близких друзей, Гере решил, что именно Марианну он хочет видеть спутницей своей жизни, и сделал ей формальное предложение руки и сердца. Марианна этого почти не заметила, ибо в ее душе разгоралось чувство к Максу. Макс же именно в это время переживал свою произошедшую много лет назад, ни во что не вылившуюся, но до сих пор не разорванную помолвку с Эмми Баумгартен, причем именно Эмми, а не приблудную Марианну видела женой Макса его религиозная и высокоморальная мать Елена. Приблудную, конечно, не в смысле незаконнорожденная или рожденная вне брака, что в словарях обозначают значком «устар.», а в значении случайно оказавшийся где-то, присоединившийся к кому-то, к какой-либо группе. Марианна, конечно, не была Веберам чужой, но она принадлежала к другой ветви семьи и выросла в полудеревенской атмосфере вестфальского Эрлингхаузена. Отец ее сошел с ума, родственники там же, в Эрлингхаузене, готовы были принять ее в свою семью, но скука и духовная ограниченность жизни в маленьком провинциальном городке ее ужасали. Так она оказалась в Берлине. По ее же словам (она пишет здесь о себе в третьем лице): «Когда Марианне был 21 год, шарлоттенбургская семья сжалилась (курсив мой. – Л.И.) и пригласила ее на несколько зимних недель» (МВ, 156). Тогда Марианна и стала, несмотря на значительную разницу в возрасте, подругой матери Макса Елены, каковой – возможно, самой близкой подругой – и оставалась до самой смерти Елены в 1919 г. Тогда же и Макс стал предметом ее симпатий. Его нельзя было, как считает Марианна, счесть мужчиной, ищущим женского внимания. «Он не уделяет никакого внимания своей внешности, он корпулентен, его грушеобразная голова со шрамом коротко острижена. Тонко обрисованные губы странно контрастируют с большим некрасивым носом, мрачный взор часто скрывается за пересекающимися бровями. Нет, этот колосс не красив и не моложав, но в каждом своем движении сильный мужчина и, несмотря на его массивность, его движения полны тайного очарования» (Там же. С. 157). Но тогда еще «эрос» ее не затронул, как объясняет сама Марианна. При этом она, конечно, понимает, что в этом доме она все еще не своя и что «может оставаться вблизи него (Макса. – Л.И.) только в том случае, если никто не заподозрит о ее любви» (Там же).
Вроде бы никто и не заподозрил. Впоследствии, когда Пауль Гере сделал предложение Марианне, Елена была очень довольна. Она покровительствовала и Паулю, и Марианне, радовалась его предложению и тому, что все складывается само собой: близкие ей молодые люди станут мужем и женой.
Но Марианна проявила неожиданную строптивость и отказала Паулю. Меня отдали, меня не спросив, как она потом писала. В ходе разразившегося скандала и многостороннего выяснения отношений выяснилось, что и Макс, хотя и находился целиком под влиянием матери, все же не совсем маменькин сынок. Он принял сторону Марианны, более того, он, если можно так выразиться, признал ее выбор, то есть согласился (!) на определенных условиях стать ее мужем. В результате и появилось письмо, в котором, правда, он переживает за Пауля Гере едва ли не больше, чем за себя самого. Продолжаем чтение.
Но мне предстоит сказать и о еще более тяжелом. От моей матери ты знаешь, что я – как я теперь полагаю – был шесть лет тому назад близок чистому сердцу девушки, она кое в чем похожа на тебя, но не во всем. Но тебе неизвестна вся тяжесть ответственности, которую я, тогда еще почти мальчик в отношении к девушкам, взял на себя; я ощутил это поздно и на всю жизнь. Она, я это понял позже, лучше меня чувствовала мое состояние. Долгое время я сомневался, кончено ли все между нами. Чтобы удостовериться, поехал в Штутгарт. Я увиделся с ней, ее образ и голос были прежние, но, видишь ли, как будто рука некоего духа стерла ее образ в глубине моего сердца, передо мной был не тот образ, который жил во мне, будто из другого мира. Почему? Не знаю. Мы расстались, как я думал, навсегда. И вдруг на Рождество до меня доходит слух, что врачи не могут обнаружить причину ее продолжающейся болезни и приходят к выводу о все еще существующем скрытом чувстве. И я тщетно ищу в себе окончательный ответ на вопрос: возможно ли, что я, желая ей помочь покончить с тем чувством (если оно еще было), пробудил в ней надежду? Теперь приходит известие, что она поправляется и сама в это верит, а меня вдвойне мучает сомнение: что укрепило ее нервы – надежда или отказ? Как бы то ни было, уже от нее я не мог бы принять холодный отказ, покорность; я не должен быть мертв для нее, если хочу жить для другой; поэтому я должен посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что ее сердце бьется в унисон с моим, видя, что счастье жизни, которое она бы мне дала, если бы этому не воспрепятствовали предрассудки, неопределенность моего положения в тусклое время пребывания референдарием и моя слабость, я получаю от другой.
Это как раз об Эмми Баумгартен. Нужно сказать несколько слов об Эмми, а также о других Баумгартенах. С Эмми Макс Вебер встретился во время прохождения одногодичной военной службы в Страсбурге, когда посещал по выходным гостеприимный дом Баумгартенов – близких родственников Веберов. Собственно, и Страсбург для прохождения службы был им выбран потому, что там жили Баумгартены. Мать Эмми Ида Баумгартен – старшая сестра Елены, матери Макса, она замужем за историком Германом Баумгартеном, семинары которого в часы, свободные от службы, посещал Макс. Ида – умная и глубоко религиозная женщина, ее интересуют не теологические тонкости и не религиозно-политические идеи, а морально-этические нормы, практические правила жизни и жизненные ориентиры, которые диктует вера. Она серьезно читает протестантских писателей, в частности Уильяма Ченнинга и Теодора Паркера. Ида очень сильно повлияла на мировоззрение и жизнь Елены, которая в значительной степени вслед за старшей сестрой сделала своими жизненными принципами веру в бога, следование велениям сердца и помощь ближним, хотя вера Елены скорее всего не была столь холодной и ригористичной, как вера Иды. Даже молодой племянник Макс последовал совету Иды и прочел одну из книжек Паркера, что, как он отзывался, впервые пробудило в нем более чем теоретический интерес к религии. Можно сказать, что Ида Баумгартен прямо и через посредство матери Елены заразила Макса Вебера протестантской этикой.
Кого-то из Баумгартенов еще придется упоминать в этой книге. Так, Отто, сын Германа Баумгартена и брат Эмми – протестантский пастор и издатель религиозно-политического журнала – через несколько лет венчал Макса и Марианну в деревенской церкви в Эрлингхаузене. Эдуард Баумгартен, внук старого историка и двоюродный племянник Макса Вебера, стал известным философом и социологом, а также одним из первых биографов своего великого дяди. Его огромный сборник документов, связанных с Максом Вебером, и воспоминаний о нем (EB), вышедший в 1964 г. к столетию рождения великого ученого, надолго стал главным трудом, на котором зиждились оценки роли и значения Вебера в науке и вообще в жизни Германии. В конце концов, он превратился в полуофициального биографа Вебера; с ним перед смертью делилась бесценными материалами Марианна, именно ему передала любовные письма Вебера Эльза Яффе.
Поучительные эпизоды связаны с деятельностью Э. Баумгартена во время нацизма. Успешно проведя несколько семестров в качестве внештатного доцента в Гёттингене, он подал в 1935 г. заявление на прием в национал-социалистический Союз немецких доцентов (университетских преподавателей) и одновременно – на принятие в ряды СА, то есть штурмовых отрядов, военизированных формирований нацистской партии. Однако не все пошло гладко. Кандидатуру Баумгартена потребовал отклонить не кто иной, как Мартин Хайдеггер, ставший к тому времени одним из важных философов нацистского режима. Хайдеггер написал в Союз доцентов:
Д-р Баумгартен как по родственным связям, так и по убеждениям принадлежал к либерально-демократическому кружку гейдельбергских интеллектуалов, собиравшемуся вокруг М. Вебера. Тогда он, если чем-то и был, то никак не национал-социалистом <…> После того как он провалился у меня (Баумгартен безуспешно пытался стать ассистентом у Хайдеггера во Фрайбурге. – Л.И.), он активно взаимодействовал с работавшим тогда в Гёттингене и ныне отставленным евреем Френкелем <…> Полагаю, что сейчас его зачисление в СА невозможно, так же как и предоставление ему звания доцента <…> В области философии, во всяком случае, я считаю его шарлатаном1 (сноски, пронумерованные в тексте, см. в конце книги в разделе «Примечания» на с. 380).
Защищаясь от навета, Баумгартен, как он сам потом рассказывал, клялся, что он вообще никогда не встречался с «евреем» Эдуардом Френкелем, а Хайдеггер когда сердился, «любого мог назвать евреем». Баумгартену удалось не просто отбиться, но и успешно продолжить карьеру в первую очередь благодаря связям с А. Боймлером, которому сам Розенберг доверил выработку подлинно национал-социалистической германской философии (R, 846)2. В 1937 г. Баумгартен стал членом НСДАП, затем профессором и даже получил кафедру Канта в Кенигсберге. В конце 30-х – в первой половине 40-х гг. он довольно много публиковался в нацистской Германии, причем не на отвлеченно философские, а на вполне идеологически актуальные темы – о долге солдата, природе фюрерства и т. д. Наступило время денацификации, и письмо Хайдеггера, не сумевшее сыграть роль в «очернении» Баумгартена, сыграло свою роль в его «обелении». За него заступились также Марианна Вебер (в чем, конечно, нельзя было усомниться – ведь это был кузен Макса) и весь бывший кружок «гейдельбергских интеллектуалов» – Карл Ясперс и др. А Хайдеггер, наоборот, – и не в последнюю очередь из-за злополучного письма – был изгнан из университетской системы Германии.
Но в экскурсе о семье Баумгартенов мы забежали в совсем другое время. Мы начали разговор об Эмми Баумгартен, дочери Иды. Макс познакомился с ней в Страсбурге во время одногодичной службы. В 1885 г., когда Вебер вновь оказался в Страсбурге уже на унтер-офицерских курсах, молодые люди ощутили живую склонность друг к другу, и мать Ида, «предотвращая опасность», как пишет Марианна, отправила девушку к своему брату в Вальдкирх. «Но Вебер едет вслед за ней, и молодые люди переживают там в поэзии весны несколько дней чудесной близости. Оба они чувствуют взаимность любви, но об этом не сказано ни слова; ни один жест не нарушает целомудренную дистанцию, только при прощании на глаза молодого человека набегает слеза» (МВ, 87–88). Через год Эмми заболевает, ее преследует меланхолия и физическое изнеможение, она внутренне замыкается в себе, переписка сходит на нет, и, хотя ничего не решалось и не говорилось вслух, молодые люди отдаляются друг от друга. Через несколько лет Макс посетил ее уже в санатории, где она «нашла новую родину», по неудачному выражению Марианны. Макс не может понять, то ли от любви сохнет девушка, то ли от ее отсутствия, и винит во всем себя; «если он не может спасти и осчастливить Эмми, он и сам не имеет права на полное человеческое счастье. К этому прибавляется постепенно вырастающее из темных глубин жизни таинственное чувство, что ему вообще не дано принести счастье женщине» (МВ, 144). Потом вдруг кажется, что Эмми выздоравливает, матери семей начинают интенсивную переписку. Марианна, конечно, многое недоговаривает в своих мемуарах, но все равно видно, как она волнуется, по видимости, за Макса и Эмми, но, по сути, конечно, за саму себя, за собственную судьбу. Наконец, Макс пишет Марианне решающее письмо, разрубая гордиев узел чувств. Продолжаем чтение.
И вот я тебя спрашиваю: отказалась ли ты внутренне от меня в эти дни? Или приняла такое решение? Или ты сделаешь это теперь? Если нет, то уже поздно, тогда мы связаны, и я буду требователен к тебе и не буду щадить тебя. Я говорю тебе: я иду тем путем, которым должен идти и который тебе теперь известен. И тебе придется идти им со мной. Куда он приведет, далек ли он, поведет ли он нас вместе на этой земле, я не знаю. И хотя я теперь знаю, как ты сильна, гордая девушка, ты все-таки можешь не выдержать, ибо если ты идешь со мной, то тебе придется нести не только твою тяжесть, но и мою, а ты не привыкла идти таким путем. Поэтому проверяй нас обоих. Однако мне кажется, что я знаю, как ты решишь. Высоко вздымаются волны страстей, и вокруг нас темно, пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них.
Если отвлечься от романтической стилистики, которая сегодня кажется нарочито искусственной и высокопарной, то содержание письма можно подытожить следующим образом: молодой человек предлагает девушке выйти за него замуж при условии, что их брак будет если не радостно, то, во всяком случае, одобрительно воспринят другими потенциальными партнерами каждого из них – девушкой, на любовь которой не сумел ответить он, мужчиной, которому отказала она. Этот примат этического в предложении руки и сердца заставляет предположить, что с молодым человеком что-то не так. С ним, как мы увидим далее, действительно кое-что и даже многое не так. Он пройдет через тяжкую многолетнюю болезнь и любовные потрясения, прежде чем, как мы увидим далее, однозначно определит эротику как сферу внеэтического и будет именно этим руководствоваться в своей жизни. Но это будет уже совсем другая эпоха его жизни и другие женщины. Пока же он зовет Марианну:
