Леонид Алексеев
Главный герой 2
Данила вышел в коридор и снова позвал Катю. Послушал тишину и вернулся в комнату. От осознания одиночества внизу живота засвербело. Данила дотащил труп до лестницы и перекинул его через перила.
Данила закинул тело Аглаи в багажник и усадил извивающуюся Марину на переднее сиденье хонды. Обежал машину спереди, по-хозяйски ткнул мыском в скат колеса и благоговейно погрузился в водительское кресло. Медленно вставил ключ зажигания, погружая его в замок с наслаждением, будто каждый щелчок бородки отзывался микро-оргазмом.
– Что, крошка, покатаемся? – Данила вальяжно закинул руку на спинку пассажирского сиденья.
Лицо Марины раскраснелось, из носа шли пузыри, глаза сверлили Данилу ненавистью и бессильной мольбой. Данила схватил Марину за волосы, притянул к себе и обнюхал её голову.
– Только я водить почти не умею, на права случайно сдал, – хихикнул он и лизнул Маринин висок: – А у тебя кончился сахар. Ща… – Данила выпрыгнул из машины и сбегал на спортплощадку, где оставался соусник с мёдом. – Будешь у меня сладкая-сладкая. – Данила сел в машину и повернул ключ.
Мотор уверенно завёлся.
– Тихонько поедем, – Данила высунул язык и потянул за кожаный набалдашник. Селектор вязко, но чётко переместился в положение «1». – А-х! – Данила отпустил педаль тормоза и слегка надавил на газ. Хонда обиженно забурчала, как пятиклассник, которому разрешают кататься на велике только вокруг дома, и медленно покатила к воротам.
Данила притащил обмякшую Марину в лес к муравейнику. Она сдвинула брови, сменив ненависть во взгляде на ужас и вопрос.
– Ну, не упрямься, дорогая! – уговаривал Данила, размазывая мёд вперемешку с грязью и кровью по телу Марины.
Она билась и выла. Данила оглушил её ударом в висок, вздыбил сзади руки и толкнул в муравейник.
Данила вернулся к машине, открыл багажник, выгрузил Аглаю и затащил её в избу. Запах из погреба уже не казался таким отвратительным, как в первый раз. Данила открыл крышку и спиной вперёд, ступенька за ступенькой, спустился, подтягивая за ноги тело Аглаи. Блестящий кокон отстукивал головой по гнилым доскам последний пульс своего существования. Данила положил труп рядом с лестницей. Прикосновения шерсти к щиколоткам напоминали мягкую нежную кисточку – голодные крысы не ждали приглашения.
Данила вспомнил про Стаса, вышел на улицу и несколько раз позвал Катю, сложив ладони рупором. Только в далёкой лесной чаще отозвалось слабое эхо. Данила сел в машину и, бравируя, переставил селектор на «D3». Около дома Данила, вывернув руль, резко затормозил. Машину занесло, из-под задних колёс вырвалось облако пыли.
– Да, Катя, мне нравится, – Данила стукнул кулаком по рулю и переставил селектор в позицию «N».
Стас лежал так же, как его оставил Данила. Умер, не приходя в сознание. Данила отвёз его в багажнике, как и Аглаю, затащил в тот же погреб и бросил рядом с ней. Крысы облепили труп Аглаи без просвета. Только когда Данила плюхнул рядом второе тело, грызуны брызнули по сторонам. Данила взглянул на плотское месиво, попятился и упал на лестницу. Ему казалось, что трезвость окатывает его ледяной водой, вычищая мозг до кристальной ясности. Данила выкарабкался из погреба и опрометью выбежал из дома. Его больше не интересовали ни деньги, ни документы, ни машина. Он побежал к шоссе – прочь от этой деревни, подальше от себя.
Данила остановился у опрокинутой вывески «Долусово». Перекошенная хибара, крытая рваным рубероидом, притягивала, как водоворот сухой лист. В кривом окошке мелькнула тень. Данила продрался через спутанную траву, как через колючую проволоку. Едва различимые кусты крыжовника расцарапали ноги до крови. Данила поднялся на ветхое крыльцо, но побоялся войти. Он свернул за угол и попятился, разглядывая попеременно два окна на фасаде дома. В правом окне возник силуэт.
– Катя! – закричал Данила и побежал обратно ко входу в дом.
Данила толкнул дверь, но тщетно. Он взялся за разболтанную скобу ручки, и она осталась у него в руках. Тогда он ударил в дверь плечом. Разбухшее дверное полотно со стоном и хрустом поддалось. Данила проскочил тесные сени. В светлице, у тех окон, на которые Данила смотрел с улицы, никого не было. Пахло сырым деревом. Рядом с облупленной печкой белела узкая дверь. Данила распахнул её, шагнул внутрь и нос к носу столкнулся с Катей. Она так и не переоделась. Лицо её ничего не выражало.
– Что ты приготовил для меня? – она смотрела сквозь Данилу. – Как ты убьёшь меня, Даник?
Данила бросился к ней, упал на колени и как заведённый принялся целовать ей руки:
– Катенька, милая, я люблю тебя, я такого натворил, убей меня ты. Аглая… Она беременная… Была…
– Теперь ты тут хозяин, – застонала Катя и рухнула на пол, как тряпичная кукла. Данилу по глазам ударила тьма. Он моргал и тёр глаза – всё напрасно. Шарил по полу, звал Катю, но тоже впустую. Данила замер и прислушался. Абсолютно темная, тихая и пустая бездна – та, которая намёком коснулась его, когда он осознал смерть Аглаи.
Внезапно Данила понял, что ему в глаза смотрит человек. Висит в темноте бесполое и надменное лицо. Белая кожа подёрнута рябью морщинок под чешуйками струпьев. Данила похолодел, и на него навалилась тоска, будто каждая клеточка заныла, моля о пощаде.
– Я хочу к маме… – проблеял он и заплакал.
– Иди, – бесстрастно, как прежде Катя, сказало лицо.
– Куда? – Данила облизнул губы. Кроме слёзной соли, по языку разлился железистый вкус крови.
– К маме.
– Я ничего не вижу, – всхлипнул Данила.
– А раньше видел? – лицо приподняло бровь.
Данила воздержался от очевидного, но очевидно же неверного ответа, только пожал плечами.
– Вечно одно и то же, – лицо скривило рот, – пока с вас не спрашивают, чувствуете себя богами, а как отвечать, так вы и простейшего не знаете.
– Не хочу! Не хочу, я больше так не буду, я исправлюсь, – хныкал Данила.
– Простой пересдачей такие хвосты не подчистить.
– Но я не виноват!
– Ты не виноват. Ты болен. И сам выбрал болезнь.
– Меня заставили.
– Кто же?
– Они.
– Да? Разве ты не хотел стать таким же, как они?
Данила почувствовал себя мишенью с выбитой десяткой.
– Я же всегда был добрым и хорошим.
– Мама и её подруги говорили: «Какой хороший мальчик!», да? Ты, наверное, думал, раз ты увалень, то автоматически на стороне добра?
Данила согласился про себя, но не смог открыто признать себя увальнем. Белое лицо ещё приблизилось. Под струпьями стали различимы молочного цвета личинки. Они копошились и трескались. Прозрачные червячки вылуплялись и, шевеля хвостиками, исчезали в порах безжизненной кожи. Сухие губы демона двигались перед глазами Данилы:
– Мягкотелость – это крест, как болезнь инвалида. Его ни взять, ни бросить. Но куда его нести, вверх или вниз, – твой выбор. Вверх тяжело идти, но высота безгранична. Вниз катишься без труда, но налипает столько грязи, что уже не остановиться – несёт тебя, пока не разобьёшься об дно.
Сердце Данилы защемила тоска. Вспомнилась мама и тихая комната. Картинка сменилась бегущими собаками и запертой дверью бани. Снова перед глазами билась привязанная к спинкам кровати Марина. И крошечная рука колыхалась посреди растерзанной крысами Аглаи. В животе защекотало и засосало, тоска сменилась тёплой негой. Взгляд просочился сквозь бледное лицо демона, тьма пошла бликами и проявилась комната. В углу – шкаф без створок, посередине лежит стул без сиденья. Обрывки отсыревших обоев на стенах и Катина одежда поверх мусора на полу. Платье, туфли и трусики, до которых так мечтал добраться Данила.
Он вышел из хибары и направился к большому дому. У ворот остановился. Со стороны шоссе приближался бурлящий рокот множества мотоциклов.
– Это ещё что? – Данила обернулся и устало посмотрел вдоль дороги.
В закатных лучах на фоне розовых облаков горели цветы иван-чая. Рёв моторов маячил за куполом тишины, как жужжание мух за стеклом. В центре этого купола, у себя в голове, Данила отвечал сам себе голосом бледного демона:
– Моя следующая ступень вниз.
Жатва небесная
Старушка сидела на жёлтых сырых листьях, разбросанных по чёрному тротуару, и смеялась. Ольга Дмитриевна сбила её с ног на углу больничной ограды. Не увидела бабулю поверх невысокой кирпичной стенки. Шагала по нахоженной годами дороге и ничего вокруг не замечала, продолжая про себя препираться с зятем.
– Ой, простите, бабуся! – Ольга ухватила крошечную ладошку, поставила хохочущую старушку на ноги, хотела было отряхнуть её, но, оглядев лохмотья, только сняла прилипшие листья.
Старушка поправляла белую косынку, шмыгала носом и щебетала без умолку. Ольга и сама невольно разулыбалась, глядя в радостные, по-детски прозрачные старушечьи глазёнки. Она ещё раз извинилась и пошла дальше, брезгливо потирая в кулаке пальцы о ладонь.
«Дочка… Дочка…» – с опозданием доходили до Ольги старушкины слова.
***
Отношения Ольги Дмитриевны с зятем испортились сразу, как подтвердилась беременность дочери. Беата носила уже пятый месяц, и ни дня не проходило без «стычек на границе», как называла Ольга Дмитриевна споры с Михаилом. Беата, будучи предметом раздора, в перепалках не участвовала, напуская на себя образ смиренной мученицы. «Держит нейтралитет в пользу мужа», – сетовала Ольга.
– Дались вам эти альтернативные роды! – Ольга Дмитриевна тщательно намазала маслом румяную гренку. – Весь дом завален этой крамолой! Журнальчики, листовочки, шпаргалки какие-то! Что за средневековье такое?!
– Мам! – Беата закатила глаза. – С утра хоть не начинай!
– Нет, а что вы называете средневековьем? – Михаил ударил чайной ложкой по яйцу на подставке и чертыхнулся, рассматривая на рубашке растущее мокрое пятнышко. – Что современного в этих ваших прокрустовых ложах?
Лицо Ольги Дмитриевны презрительно исказилось, и, прикрыв глаза, она повернула голову к дочери:
– И как ты собираешься рожать? Стоя, в бассейне, может быть, дома – в этом хлеву, который развёл…
– Ольга Дмитриевна! – задохнулся от негодования Михаил.
– … пригласишь шутов и дворовых повитух? Или как ещё? Мужа потащишь с собой? Чтобы он после смотрел на тебя как на машину для репродукции. – Ольга Дмитриевна зыркнула на зятя, выпучив глаза, и тут же как ни в чём не бывало отпила кофе. – И потом, у тебя двойня…
– Ой, мам, – поморщилась Беата, – сейчас-то что говорить? До родов четыре месяца ещё. Больше даже. Миш, хватит тоже.
– Что плохого в вертикальных родах, например? – Михаил втянул голову в плечи, развёл руками, и взгляд его забегал по столу. – Женщины ведь испокон веку так рожали. Это ваш Людовик четырнадцатый придумал класть женщин на спину – ему хотелось, понимаете ли, лучше видеть.
– Да какой он наш-то?.. – прыснула Беата. – Мелете оба незнамо что. – Она утопила ложку в манной каше с вареньем, встала из-за стола и, уперев руку в бок, враскачку вышла из кухни.
– Я акушер-гинеколог высшей категории, доктор медицинских наук, завотделением, если ты забыл, Миша! Не надо мне тут цыганские анекдоты пересказывать! – Ольга Дмитриевна простёрла к зятю руку, будто швыряя ему в лицо диплом о своём докторстве.
– Беата! – страдальчески взвизгнул Михаил, бросил на стол надкушенное печенье и вышел вслед за женой.
***
«Не твоя вина…» – всплывали обрывки старушечьих слов. «Не моя, она сама на меня налетела», – соглашалась Ольга и повторяла ежедневный ритуал у двери своего кабинета: встряхивала сумочку и шарила там, где звякнут ключи. Но с первого раза никогда не находила.
В унылом сумраке кабинета узкий гардероб и кожаное кресло застыли, будто ожидая от хозяйки наказания за неряшливый ворох карт пациенток на широком письменном столе, а стеклянный книжный шкаф лукаво подмигивал отражением ветвей боярышника за окном: «Да-да, это они. Они это». Клавиша выключателя упруго щёлкнула, длинные лампы под потолком зажужжали и заморгали спросонья. Яркий свет блеснул на кафеле умывальника казённой бодростью, обнажая тоскливую кислятину осеннего утра.
Ольга подвязала занавеску и прислушалась. На улице ни звука. Бросила сумочку в кресло, сняла пальто и переоделась.
– Вот, стала похожа на человека, – нараспев сказала она, разглядывая себя в зеркале, поправила красные медицинские брюки и одёрнула белоснежный синтетический халат с мелкой вышивкой на левой стороне груди: «Дочки-матери».
Скрипнула дверь.
– Серафима? – Ольга отшагнула от зеркала. – Заходи. Что там, Нодь не появлялся?
Седая пышногрудая старшая медсестра вразвалку вошла в кабинет.
– И тебе здравствуй, Ольмиттна. Нет, не было никого. Он как хоть выглядит? А-то ещё погоним ненароком. – Низкий грудной голос Серафимы Ефимовны заполнил кабинет оптимизмом, начисто вытеснив и хандру, и лень, и пораженческие настроения. – Лет-то ему сколь?
– Слушай, а я и не знаю, – Ольга призадумалась, – но точно за пятьдесят. – Она подошла к окну и снова прислушалась.
– А как звать-величать? – Серафимина уверенность разбавилась недоумением.
– Борис Моисеевич, – рассеянно уточнила Ольга Дмитриевна.
– Ладно, как появится какой-нибудь Моисеич за пятьдесят, отправим к тебе, не боись. – Серафима прищурила глаз. – Что-то ты растерянная какая-то, Оль? Чё там? – Она кивнула в сторону окна.
– Качели, – Ольга подняла указательный палец, то ли показывая на улицу, то ли отмечая важность сказанного.
– И что? – нахмурилась Серафима. – Площадка там детская. Слушай, кончай хандрить, у тебя обход через десять минут. – Серафима энергично помассировала Ольге плечи. – Давай, давай, собирайся в кучку и на выход. – Серафима походя сложила карты в две ровные стопки и, жизнеутверждающе вколачивая в пол квадратные каблуки, выплыла за дверь.
Часы показывали ещё целых пять минут личного времени. Ольга Дмитриевна повернула ручку пластиковой форточки, и в кабинет потянул зябкий сырой воздух. Ольга достала из сумки сигареты и зажигалку. Дважды жадно затянулась и прислонила ухо к треугольной форточной щели. Не слышны сегодня качели. С месяц, может, больше, изо дня в день, с утра до вечера: «Лийк-улы, лийк-улы». Листья с боярышника опали, но сквозь ветви всё равно никого не видно; слышно только – бегают, веселятся две шкодницы и скрипят несмазанные железки.
***
«Не твоя вина, дочка… Сейчас сезон…» «Нет, не сезон она сказала. – Ольга поравнялась с притихшей стайкой студентов-практикантов. – Другое слово. Простое, точное».
Дежурил Постников. Он уже ждал Ольгу Дмитриевну у стеклянных дверей палаты. Молодой гинеколог, протеже главврача. Дерзкие карие глаза и вечно блестящие чёрные волосы раздражали Ольгу. Худоба добавляла ему роста, и два скучающих интерна выглядели рядом с ним пятиклашками. Практиканты со следами хронического недосыпания на лицах траурной процессией перетекли за спины интернов, будто хотели спрятаться или вовсе стать невидимками.
Ольга Дмитриевна, как экскурсовод от экспоната к экспонату, переходила от койки к койке. Оцепеневшие мальчики и девочки теснились вокруг неё, лихорадочно прислушивались и чёркали в тетрадках. Ольга спрашивала их неожиданно и каверзно. Молодняк шуршал записями, мычал и робко высказывался под смешки ординаторов. Ольга Дмитриевна шикала и бранилась, сетуя на упадок высшего образования. С пациентками Ольга говорила ласково, по-матерински. Чем ближе подходил срок Беаты, тем нежнее откликалось сердце будущей бабушки на жалобы девочек-рожениц.
– Ольга Дмитриевна, извините, – покраснела круглолицая малявка Пикаева, – ко мне доулу не пускают.
Студенты шёпотом засудачили. Ольга победоносно их оглядела и нарочито поучительно сказала:
– К вам, Пикаева, ещё фокусников не пускают и цыган.
– Но, Ольга Дмитриевна, – заскулила Пикаева, – у неё все документы есть: диплом и сертификаты международные.
– Как же легко вам запудрить мозги! – Ольга потрясла над головой раскрытой ладонью. – Сейчас в каждой подворотне сертификаты выдают, любого цвета, размера и вкуса, если закажете.
– Ну… – плаксиво начала возражать Пикаева, но Ольга оборвала её:
– Детка, тебе рожать вот-вот, не забивай голову. Родишь сынулю – сходите в цирк.
Ольга Дмитриевна остановилась у кровати, стоявшей в углу у двери, отдельно от остальных. Девушка в тёмно-синем фланелевом халате в белую ромашку лежала лицом к стене и грызла ноготь большого пальца.
– Так, – Ольга вопросительно посмотрела на одного из ординаторов, – Семенихина.
Ординатор встрепенулся и вкратце пересказал историю болезни пациентки. Ольга Дмитриевна села на кровать и положила руку на плечо Семенихиной. Студенты затихли и насторожились.
– Оксана Ивановна, – Ольга осторожно покачала пациентку. – Что вы решили?
– Оставлю, – всхлипнула Оксана.
– Поймите, Семенихина, вы носите мёртвый плод. – Ольга хотела сказать иначе, но не нашла слов.
– Ничего, я подожду. Главное, чтоб дали похоронить.
– Это может плохо кончиться, Оксан, – Ольга повысила голос и сильнее тряхнула пациентку.
– Кончилось уже, – Оксана зарылась в подушку.
Процессия вышла из палаты. Ольга Дмитриевна сжала локоть Постникова и обратилась к практикантам:
– После обеда зачёт, идите готовьтесь.
Студенты загомонили, зашныряли по коридору. Ольга Дмитриевна повернула Постникова к себе:
– Слушай, Семенихина какая уже по счёту в этом месяце?
– Я смотрел – двадцать седьмая, – виновато поджал губы дежурный врач.
– Значит, я не ошиблась… – Ольга Дмитриевна рассеянно проводила взглядом уходящих студентов. – Что это вообще? – Ольга искала ответа в глазах Постникова, глядя на него снизу вверх.
– Трудно сказать, такой период, видимо, – Постников вяло повёл плечом, – изучаем, собираем статистику.
– Нет, не «период», – Ольга Дмитриевна отпустила руку Постникова. – Не «период» она сказала.
– Кто? – насторожился Постников. – Она? – Он показал на женщину, идущую к ним со стороны лифтов.
– О Господи! – Ольга закатила глаза. – Опять Житько!
Житько медленно шла, держась за стену. Кралась, будто хищник на охоте.
– Здравствуйте, Ольга Дмитриевна! – испуганно застыла она метрах в трёх.
– Здравствуйте, Вера! – Ольга упрекнула себя за излишне жалостливый тон.
– Я по тому же вопросу. – Вера стояла потупясь.
– Житько! Не хотите меня слушать, вот доктор Постников.
– Ольга Дмитриевна, вам-то на что он сдался? – Вера решительно шагнул к Ольге. – Что это за правила такие?! Дайте матери ребёнка похоронить!
– Вера Николаевна, – вмешался Постников, – у вас было восемнадцать недель. И уже нечего отдавать, даже если бы можно было.
Вера закрыла лицо ладонями. Ольга взяла её за плечи:
– Вера, вас не было несколько дней, я уж надеялась, что вы одумались.
Вера отняла от лица руки:
– Муж в больнице лежал, – она отёрла со щёк слёзы. – Нашёл у меня в карте снимок узи и повесился. Еле откачали. – Вера зарыдала в голос и прижалась к Ольгиной груди.
На сестринском посту зазвенел телефон.
– Час от часу не легче, – Постников напряжённо смотрел Ольге за спину. – Что случилось?
– Ольга Дмитриевна, – испуганная медсестра трясла телефонной трубкой, – Серафима Ефимовна… Спрашивает… Вашу дочь по скорой привезли!
– Скажи, во вторую смотровую её, быстро! – Ольга отстранила Житько.
– Я помогу, – вызвался Постников, но Ольга остановила его: – Займитесь Верой!
Постников ещё не успел подхватить Житько, а Ольга уже бежала к лифту.
***
Беата сидела вполоборота на краю кушетки. Одной рукой она опиралась за спиной на лежанку, а второй держалась за Серафиму, пока та снимала с неё незашнурованные ботинки.
– Тёть Фим, как мне лечь? – жалобно простонала Беата, увидела Ольгу Дмитриевну и захныкала: – Мама, мне страшно!
– Тихо-тихо! – Ольга принялась снимать с дочери пуховик, наспех накинутый поверх домашнего спортивного костюма. – Сейчас-сейчас! Фима, узиху включай, быстрее!
Серафима резко выпрямилась, не выпуская из рук Беатиных ботинок.
– Что? – Ольга обернулась и, следуя взгляду сестры, посмотрела на гинекологическое кресло: – Да какого?.. Я же просила не увозить аппарат из этой смотровой.
– Ой! Сейчас! – запричитала Серафима. – Может, в третью?..
– Поздно уже! – рявкнула Ольга и бросила пуховик дочери на пол. – Бегом за узихой!
Серафима выскочила за дверь, а Ольга бережно уложила Беату на кушетку, отрегулировав удобнее подголовник. Из коридора доносились громовые раскаты Серафиминых команд, частые шаги медсестёр и хлопанье дверей.
– Мама, что это? – Беата тревожно смотрела в глаза Ольге и больно впивалась ногтями ей в предплечье.
– Сейчас-сейчас, потерпи! – Ольга гладила дочь по голове и повторяла про себя: «Без паники! Только без паники!», посекундно порываясь выбежать и обматерить всех до одного, высказать всему отделению накопившиеся недовольства, расписать каждому без обиняков, как она его видит.
Щёлкнул язычок дверного замка. Ольга Дмитриевна обернулась готовая выплеснуть кипяток негодования на вошедшего, но дверь отворилась неожиданно плавно и умиротворяюще. Вошёл невысокий старик в белом халате. Редкие седые кудри обрамляли блестящую лысину. Ольга разглядела глаза старика и подумала: «Как у той старушки». Гнев превратился в слёзы.
– Наконец-то, Борис Моисеевич, – выдохнула она и поцеловала Беату в лоб. – Повышенный тонус матки… Сейчас узиху привезут… – Ольге Дмитриевне захотелось рассказать и о Беате, и о Семенихиной, и о Житько, и про доулу Пикаевой, но мысли спутались. Ольга только вглядывалась в сухое лицо пожилого доктора, и ей казалось, что он и так уже всё знает.
Старик обошёл кушетку, сжал правой рукой пальцы Беаты, а левую положил ей на низ живота. Секунду-другую доктор стоял неподвижно. Беата, казалось, перестала дышать. Ольга Дмитриевна слышала, как везут по коридору аппарат УЗИ. Старик посмотрел Ольге в глаза, кивнул, будто подтверждая ещё не озвученный ею окончательный диагноз и вышел.
Щёки Беаты порозовели. Она закрыла глаза и блаженно улыбнулась:
– Как же хорошо, когда ничего не болит.
***
В интернет-магазине ритуальных товаров работали без спешки. Ольга слушала гудки и, страницу за страницей, листала медкарту Семенихиной.
– Алло, алло! Скажите, у вас детские гробы… какой размер самый маленький? Да-да, читала, но… А, хорошо, узнайте, пожалуйста… Подожду, конечно…
Ольга Дмитриевна одной рукой извлекла из красной мягкой пачки длинную коричневую сигарету. В кабинет вошла Серафима, жестом показала, что не хочет мешать телефонному разговору и зайдёт позже.
– Серафима, погоди, – Ольга прикрыла микрофон ладонью. – Что ж ты не сказала, что Нодь появился? Если бы не он…
– Да как же?.. Он вот только пришёл. Я его в кабинет отвела и тебе хотела сказать.
Взгляд Ольги поблуждал по кабинету. Она бросила измятую сигарету в урну под столом и, тщетно пытаясь говорить ровным голосом, спросила:
– Ты разве, когда узиху привезла, не столкнулась с ним у смотровой?
– Нет, Ольмиттна, не было никого, – замотала головой Серафима. – Да что у тебя за тайны сегодня? Качели, призраки какие-то мерещатся…
Ольга отрицательно качнула головой и отвернула вклейку в медкарте: «Замершая беременность».
Шорох в трубке вернул Ольгу к действительности.
– Да-да, – Ольга выпрямила спину, – беру, два… Цвет не важен, нет… Сегодня курьер?.. Очень хорошо. Жду.
Ольга Дмитриевна повесила трубку и под взглядом Серафимы – то ли жалостливым, то ли вопросительным – почувствовала себя неловко. В дверь постучали.
– Входите! – крикнула Ольга. – Кто там?
В кабинет вошёл кривоногий кряжистый брюнет ростом чуть выше Серафимы. Горбинка на носу придавала его лицу солидности, а мешки под глазами выдавали усталую мудрость. Под распахнутым белым халатом виднелась голубая рубашка, чёрные брюки и бордовый галстук.
– Здравствуйте, Ольга Дмитриевна! – душным голосом просипел вошедший. – Нодь, Борис Моисеевич. Извиняюсь за опоздание!
***
Не прошло и часа, как приехал курьер. Ольга Дмитриевна встретила его за проходной. Чёрный грузовой микроавтобус неуклюже въехал на бордюр и притулился к деревьям у самого шлагбаума перед главными воротами. Водитель пошуршал прозрачными файликами и протянул Ольге на подпись криво распечатанные документы. Ольга окоченевшей рукой понаставила закорючек в отмеченных местах. Гулко откатилась боковая дверь, и водитель юркнул внутрь фургона.
– Подождите! – Ольга Дмитриевна протянула водителю казённое зелёное одеяло, сложенное в несколько раз. – Вот, заверните, пожалуйста!
– Могу скотчем обмотать, – водитель обернул одеялом красный и фиолетовый гробики.
– Если не трудно, – кивнула Ольга.
В машине с ритуальными товарами скотч, разматываясь, не просто противно визжал. Он рыдал, надсадно и мучительно. Ольга Дмитриевна даже зажмурилась. Она, изловчась, подхватила скорбную ношу, прошла через пост охраны и потрусила по влажной листве в сторону своего корпуса.
День уже слегка подёрнулся сумерками. Под серыми тугими тучами сгущается туман. Перед входом Ольга Дмитриевна остановилась. Ей надо было скорее дойти до кабинета, но любопытство победило. Ольга обогнула здание, прошла по грязной тропинке между деревьями и осторожно выглянула из-за ветвей боярышника. Детская площадка пустовала. Облупившаяся краска на горке, брошенные формочки в песочнице и сиротливо затаившиеся качели. Ольге захотелось бросить неожиданно потяжелевшие гробики. Она перехватила их поудобнее и вернулась к себе в отделение.
В кабинете Ольга Дмитриевна разрезала скотч. Отлеплялся он трудно, выдирая из одеяла ворс. В коридоре послышался шум:
– Молодой человек, вы куда! Сюда нельзя!
В кабинет вбежал Михаил.
– Ольга Дмитриевна! Где она, как?
Ольга не удержала одеяло, и один край свесился со стола, обнажив гробы.
– Мама… – Михаил побелел, привалился к стене и сполз на пол, закатив глаза.
– Миша! Миша! – Ольга Дмитриевна подхватила зятя под мышки, но поднять сил не хватило. – Ах ты, Боже ж мой!
Ольга уложила Михаила на пол и рванула борт рубашки. По полу зацокали оторвавшиеся пуговицы. Ольга Дмитриевна вставила в уши дужки стетоскопа и, послушав сердце Михаила, выбежала в коридор.
– Вызовите кардиолога! – крикнула она дежурной сестре и толкнула дверь ординаторской: – На выход! Реанимация!
Инфаркт не подтвердился, но Михаила всё равно забрали в кардиологию.
– Оль, ты как? Что за день! – сокрушалась Серафима.
– Ничего-ничего, – храбрилась Ольга, боясь показать усталость. – Фим, слушай, сегодня бабёнка одна на чистку ложится. У неё срок – прям край. Мы плод отдадим Житько. Похоронить. Позвоню ей сегодня, пусть завтра подъедет заберёт.
Серафима недоверчиво смотрела, повернув голову:
– Оль?
– Я с моргом договорюсь, – уверенно кивнула Ольга Дмитриевна.
– Как скажешь, – согласилась Серафима и провела пальцами по губам, как бы застёгивая молнию. – Я – могила.
– Скажешь тоже! – Ольга картинно нахмурилась и отшатнулась. – А вот и моя ласточка, – сказала она, завидев у окна Семенихину.
Ольга Дмитриевна подошла к ней и взяла под руку.
– Оксан, – Ольга выдержала паузу, разглядывая серо-зелёные глаза пациентки.
– Нет, Ольга Дмитриевна! – Семенихина вжала голову в плечи и высвободила руку. – Нет!
– Оксана, не будем больше мучиться. Я тебе отдам. Прямо в гробике и заберёшь. Слышишь?
Глаза Семенихиной забегали, она будто искала ложь на лице Ольги Дмитриевны.
– Правда? – Оксана прищурилась и зачем-то плотнее запахнула халат на груди.
– Да, завтра с утра и начнём, – Ольга лихо мотнула головой и поняла, что переигрывает с бесшабашностью. – Ты только, это, лишний раз не болтай.
– Спасибо… – Оксана хотела ещё что-то сказать, но только глотала слёзы и отрывисто жестикулировала.
***
Вечером Михаил и Беата встретились в стеклянном переходе между корпусами. Целовались, обнимались. Говорили, говорили. Михаил то и дело трогал и гладил живот супруги. На улице, внизу, проглядывала сквозь сумерки детская площадка у раскидистого дерева – горка, песочница, качели. В точности не разобрать ни кто там, ни что. Вроде две девчушки качаются и смеются.
Ольга Дмитриевна домой не пошла. Серафима поставила ей раскладушку в кабинете и принесла плед из ординаторской.
– Фим, – Ольга погладила старшую медсестру по плечу, – ты скажи Пикаевой, пусть доула к ней ходит, если надо.
– Так там не только Пикаева просила, – виновато призналась Серафима, – она только осмелилась… Ну…
– Да? Вот ко всем пусть и приходят.
– Ладно, Ольмиттна, договорились, – просияла Серафима. – Ну, я пошла. Отдыхай!
Ольга подошла к окну и прижала к губам кулак, будто сдерживая улыбку. «Лийк-улы, лийк-улы», – снова слышался скрип качелей.
Ольга бросила в урну оставшиеся сигареты, прилегла и вспомнила утреннюю бабульку: «Не твоя вина, дочка. Нынче жатва небесная. Пора ангелов».
