Леонид Алексеев
Главный герой 2
Цахал
Автобус до Шереметьева сломался по дороге. Борис перенервничал. Он и так с вечера томился ожиданием – второй день на валидоле. В аэропорту за полчаса до начала регистрации на рейс к стойке уже протянулся извилистый людской ручей. Молчаливые бородачи в длинных чёрных сюртуках и шляпах, возмущённые толстяки в рубашках и ермолках, улыбчивые смуглые брюнеты в пиджаках и джинсах и мамаши с детьми на руках, без устали пересчитывающие чемоданы, сумки и тюки, навьюченные на тележки для багажа.
Борис оставил в очереди чемодан и, предупредив жестом впередистоящего араба, отошёл присесть. Кресло скрипнуло дерматином, поколебав сидящего рядом гражданина с развёрнутой газетой «Советская культура» в руках. Бориса привлёк заголовок, разорванный текстом статьи: «Опять» и «о карандашах». В статье писалось, видимо, о театре. «В последнее время угрожающе растёт стремление ставить спектакли (и высказываться в них) так, как будто мы уже примирились с мыслью, что место актёра в театре будущего – это даже не третье (после режиссёра и художника), а какое-нибудь двадцать третье – где-то между софитами и всемогущим сценическим кругом…» Гражданин в тяжёлых очках и сединой в бакенбардах перевернул страницу. Борис отвернулся. Напротив пограничного контроля пёстрая толпа фотографировалась под вывеской: «Выход Exit». Пожилая дама плакала, держа за руку парня с каменным лицом. Он обнимал за талию девушку в фиолетовой водолазке и чёрных брюках клёш. Позади них громоздились весёлые молодые лица. Слева кучковались растерянные мужчины в мятых брюках, кожаных куртках и вельветовых пиджаках. Один из них опирался на костыли.
– Кого-то выпустили, – усталый голос гражданина с бакенбардами смешался с шорохом газеты. – Рефьюзники, – пояснил мужчина в ответ на вопросительный взгляд Бориса. – Вы нет?
– Нет! – отрезал Борис. Он смутился, заволновался, лихорадочно обдумывая ответ. Предостережения и страшные истории про агентов КГБ сменялись порывами убежать и спрятаться. – Нет, я на лечение, сердце у меня… И бабушка.
– Не волнуйтесь, – усмехнулся гражданин, поняв, очевидно, подозрения Бориса, – и не волнуйте бабушку. Регистрация начинается. – Он показал свёрнутой газетой на стойку, встал и зашагал в зону прилёта.
На пограничном контроле Борис оробел. Сержант в фуражке с зелёной тульей долго и с презрительным спокойствием рассматривал загранпаспорт.
– Цветков? – вяло поинтересовался пограничник.
– Так точно! – подобрал живот Борис.
Сержант блеснул глазами, как психиатр, определившийся наконец с диагнозом, и просунул под стеклом паспорт со вложенным билетом. Борис обмяк, еле слышно спасибкнул и пересёк границу.
В самолёте хлопали крышки багажных полок, звучали приглушённые разговоры на иврите, арабском, английском, немецком и возбуждённая речь на русском. Спинки сидений с журналами в тряпочных кармашках скрыли от Бориса салон и людей. Борис расслабился и смаковал беззаботность. За иллюминатором суетились грузчики, между самолётов сновали автомобили с оранжевыми маяками на крышах, у трапов толпились пассажиры.
Кресло качнулось, и рядом сел араб неопределённого возраста. Нестарый, со впалыми щеками, но с пузцом. Бежевый пиджак поверх светлой клетчатой рубашки и зелёные брюки.
– В Тель-Авив или в Вену? – Его трогательный акцент и примитивная грамматика располагали на доверительный лад.
– Тель-Авив, – смутился Борис, – к бабушке.
Пока араб распространялся о политике, командир пробубнил по громкой связи свои формальности, рассказал, сколько лететь до Вены и какая там погода. Самолёт тронулся и медленно покатил вдоль аэропорта. В начале взлётной полосы остановился на несколько секунд – будто присел на дорожку. Турбины затрубили гимн мощности и понесли белые крылья над взлёткой. Борис смотрел на уходящие вниз деревья, на прозрачную даль под облаками и думал, что прошлое осталось на земле, а будущее начнётся только после посадки; сейчас же само его бытие под вопросом, и хочется неожиданных необычностей – праздника и приключений.
– Вы насовсем? – Араб строго сдвинул брови.
Борис пожал плечами, не осознав вопроса.
– Если останетесь, вас возьмут в армию, – поморщился араб.
– У меня сердце, – уточнил из правдолюбия Борис, и завязался нежелательный разговор.
– Вы не понимаете, – араб сел вполоборота к Борису, – весь Израиль – одна сплошная армия. Там вообще нет ничего, кроме армии. Любая мелочь, каждый пустяк выполняется отдельным родом войск. Даже в аду солдаты Цахала не находят покоя. Они воюют и воюют против моего народа, против меня!
Араб вскочил с места. Из-под расстёгнутой рубашки вслед за его рукой взметнулись два провода – красный и синий. Они оканчивались коробочкой в кулаке.
– Свободу Палестине! – остервенело кричал араб, размахивая кулаком и держа большой палец над красной кнопкой.
У Бориса закружилась голова и заболела грудь. Он тяжело дышал и сползал вниз по креслу. В глазах потемнело…
Плотный тюль рассеивал дневной свет по больничной палате. С размеренным шипением работал аппарат, помогая Борису дышать. «Наверное мне уже сделали операцию на сердце. Араб с бомбой – бред под наркозом», – усмехнулся Борис, но губы его под пластмассовым «намордником» остались неподвижными. Он пробовал улыбнуться, но тщетно. Борис всполошился. Повращал глазами, силился двигать руками и ногами – безрезультатно. Слушался только указательный палец на левой руке. Борис скосил взгляд вдоль тела. Простыня, пододеяльник и одеяло едва отличались друг от друга оттенками цвета хаки.
Дверь энергично распахнулась, и в палату ввалилась толпа военных. Старший офицер потряс бесчувственную руку Бориса:
– Сынок, запомни этот счастливый день! Сегодня ты вступаешь в ряды Армии обороны Израиля!
Борис запротестовал про себя, но лишь бешено задёргал работающим пальцем.
– Ты в прекрасной форме, солдат! – восхитился офицер и дал знак подчинённым.
Над Борисом склонились два чина помладше. Борис прочитал на шевроне одного из них слова на иврите: «Израильские кнопочные войска». Молодцы засунули его палец в продолговатый пенал и протянули от него провод к овальной коробке. Понажимали на ней кнопки, похожие на клавиши пианино, и сунули прибор под кровать.
– Просто нажимай кнопку, солдат, и ты исполнишь священный долг перед Родиной! – старший офицер отдал Борису честь.
Остальные военные последовали примеру командира.
Борис лежал в палате один. Перед ним простиралась голая стена. Тоже цвета хаки. Борис собрался с духом и опустил палец вниз. Щёлкнула кнопка. Стена исчезла. На её месте появилось кладбище под палящим солнцем. Одно из надгробий стояло достаточно близко, чтобы прочитать надпись. Борис отпустил кнопку, и перед ним снова выросла глухая стена. В горле завязался слёзный ком. Сердце Бориса исполнилось отчаяния. Он нажал на кнопку. На жёлтом надгробии среди ритуальных камней читались чёрные, похожие на следы от слёз, буквы: «Барух Прахим 17 ияра 5708 – 05 ияра 57272».
