Лариса Яковлевна Шевченко
Реквием
– Дикость древневековая, стародавняя.
«Инна только выглядит вызывающе. Маска у нее такая. Сердце у нее есть, и некоторые это понимали. Взять хоть того же Диму. Не к кому зря пошел делиться сокровенным, Инне открылся», – подумала Лена.
– Иногда мне кажется, что женщины интереснее мужчин, и только законы природы заставляют их с ними общаться.
– Чудачка. Мужчины, наверное, тоже о себе так думают. Я вот вспомнила гада Федосеева, чтоб ему на том свете пусто было. Бегу, бывало, в своем задубевшем на морозе голубеньком пальтишке из кожзаменителя, а он за мной торопится поспеть в его-то семьдесят.
– Ты ногу вывихнула и не смогла прийти на лекцию, так он на всю аудиторию спрашивал у дежурного: «А где эта беленькая, бледненькая девочка с косичками?» Приметил тебя, зараза. Влюбился что ли, чтоб его там, в гробу, подняло и шлепнуло.
Инна заговорила о себе, но совсем о другом:
– Мне всегда нужно было на кого-то опираться. И только ты никогда не отступалась от меня, когда надо, всегда была рядом. Это у тебя от ума или от сердечности? Только к тебе я могла прийти с чувством храброго стыда и сознаться в постыдной беде. Ты одна умела пробудить меня к жизни, заставить очнуться. Один только раз я не послушала тебя и теперь списываю неудачу на судьбу, как тот опальный…
Я-то юная, глупая была, а Вадим в чем видел свое предназначение, свою главную радость в жизни? Добиваться любви глупышек? Всего-то? (Заклинило ее на Вадиме.)
Как-то вспомнился рассказ Чехова. Там Ольга Ивановна хоть после смерти мужа поняла, какой величины и благородства человек жил рядом с ней и какой дрянью была она. А Вадим своими моральными качествами даже до этой глупой ветреной женщины не дорос. Ни сожалений, ни упреков в свой адрес за все, что вытворял, ни сочувствия к жертвам. Только любовь к себе в его бездушном сердце. Этот вывод настолько однозначен, что исключает возможность какого-то двоякого толкования. Такой ни перед чем не остановится ради своего удовольствия. И не боялся, что это когда-нибудь выйдет ему боком.
– Наверное, каждой девушке есть чем поделиться со своей любимой подружкой. Думаю, у мужчин то же самое происходит. – Лена попыталась уклониться от неприятно волнующей Инну темы.
– Только мы, невезучие женщины, как минёры, ошибаемся один раз. И на всю жизнь остаемся с покалеченной душой. Вадим – шкодливый котяра – походя, лишил меня счастья материнства, моей главной женской сути. Так он отдавал дань уважения женскому началу? И я поняла, что настоящее счастье для меня навсегда заказано. Надо же было этому случиться именно со мной, маленькой честной, доброй глупышкой! А ведь кому-то то же самое сходило с рук.
Когда появился Антон: задорный, порывистый красавец, наполненный не только энергией, но и глубокими мыслями, такой чистый, возвышенный… И близок был локоть, да недоступен. Понимала, что недостойна и рядом стоять. Замаралась. Я проклинала и себя, и этого подлеца Вадима, сломавшего мне жизнь. Он обретал в моем воспаленном сознании черты Мефистофеля. Мне хотелось поразить его черное сердце. Я желала ему смерти.
– А я думала, что его образ, медленно отступая и отдаляясь от тебя, все больше расплывался и бледнел.
– Не его образ я помню, а злую обиду. Не в нашей власти забывать прошлое. Его не вычеркнешь из памяти. Оно уйдет только вместе с нами, когда мы ступим за черту. А когда-то мечтала слиться с любимым, прорасти в него каждой клеточкой своей души. Много ли мне надо было? Всего лишь простое бесхитростное счастье… Бредни всё это. В голове такая путаница.
– К чему эти запоздалые сожаления? Все мы ошибаемся, оступаемся, пока нащупываем свой путь. Конечно, приятного в этом мало. Если бы заранее знать, насколько глубоко мы иногда заблуждаемся, – полным сочувствия и понимания голосом произнесла Лена.
– Ах, эта глупая детская любовь! Зачем нам даешься для мучений, зачем ломаешь, корёжишь, губишь? Кто бы надоумил, мол, держись от нее подальше. Может, без нее было бы легче? И зачем говорят, что любовь на старость отложить нельзя? Вот мы и торопимся. На старость нельзя, но повременить бы, пока поумнеем.
– Ой ли! Разве завидная участь – не любить?
– Не нашлось настоящего, такого, который захотел бы разделить со мной остатки моей души. Шелупонь всякая попадалась. Я по-настоящему больше не любила, так, сожительствовала, хотя старалась, рвала себя ради мужей в силу своего женского предназначения – заботиться. Существовала в пределах возможного. Основательно хлебнула лиха. Много раз судьба почву из-под ног выбивала, а соломки никто не подстилал.
И все это мне стало вдруг на удивление ясно, как может быть предельно ясно разве что перед лицом смерти, в минуту смерти, когда всё обретает иной смысл; как перед своей собственной совестью или даже на божьем суде.
«Это что? Неосознанное ощущение желания Бога или страх, когда ты во власти предсмертной тоски? Смерть приближает человека к Богу? Страх калечит сильнее любого оружия. Лене было легче – и я настаиваю на этом, – потому что ее принципы зиждились на сильном характере. А я обрывала ее телефон, когда меня настигала очередная беда, и травмировала ее чуткое сердце, ища у нее защиты и спасения», – мысленно закончила свой тоскливый монолог Инна и застонала. Лена похолодела и напряглась.
– И не так уж часто я шла по жизни без дальних прицелов и действовала, увлекаемая неведомыми порывами на свой страх и риск – и будь что будет! А вот поди же… Поражения лишают сил и веры. И это не могло не сказаться. И зачем память обрушивает на меня горькое? Завались его у меня. Опять налетела хандра – этот приступ дебилизма. Ищу в себе доброе, радостное или хотя бы смешное, а нахожу злое, обидное.
…И со вторым мужем тоже вляпалась. Он при знакомстве выказал такую деликатность, что я растаяла, как натуральное деревенское сливочное масло под летним солнцем. В нем было необъяснимое очарование. И я потеряла голову. Не представляла, что нарвусь на шизика. Моя мать его сразу раскусила. Она каждый раз своим безошибочным чутьем угадывала очередной подвох моей неугомонной судьбы. А я ей: «твои опасения не по адресу». Турнула я его на фиг, но осторожно. Спустила отношения на тормозах.
Очередная встряска ожидала меня от встречи со следующим мужем. Здорово кумекал, да все мимо семьи. Красавчик! Себя не обидит, не обделит. Бахвалиться любил до потери пульса, совсем как мальчишка. Этот на приступ пошел. Добился меня и исчез подобно фантому. Сбежал – и поминай как звали. Что во мне искал и не нашел? Победители к жертвам равнодушны. Но этот был еще ничего по сравнению с четвертым, гражданским. Не рискнула я с ним официально… Это был последний зигзаг в череде неудач на моем жизненном пути. Он довершил картину маслом.
Почему не везло? Как ни пыталась извернуться, не выходило. Как ни странно, объединяющим свойством моих мужей было восприятие жены как объекта для излияния своего зла, желчи раздражения. Все они считали, что я обязана их терпеть, свыкаясь с мыслью, будто зачтется мне это на том свете. Почему? Я же не производила впечатления совершенной дуры или паиньки? Для разрядки им нужен был достойный противник? Жизнь изобилует загадками.
По итогам моих замужеств у меня сложилось впечатление, что мужчин всю жизнь надо чему-то учить, куда-то направлять. Смешно, не правда ли?
– Не готова ты была поставить мужчину в семье на первое место, – пошутила Лена. – Не будем о грустном, – мягко попросила она.
Инна послушалась и переключила свое внимание на чужую счастливую судьбу.
– Видно, у Аллы встреча с Александром была запрограммирована на небесах. Вот и стали они единым организмом. А мой ангел-хранитель оказался безразличным, как я теперь. Но у меня равнодушие от усталости, а у него от лени, – пошутила Инна.
«От бессилия она перекладывает всю ответственность на судьбу. Ее жизнь – странный узел переплетенных безумных страстей и предательств. У нее редкостная способность все перекручивать и ломать… Одиночество не исчезало, с каким бы мужчиной она не встречалась. Ей на самом деле не везло на мужей. Они всегда ее разочаровывали. А что я ей на это скажу? «Не распускай себя, не раскисай». И только-то?»
Некоторое время Инна лежала тихо, без кровинки в лице, с померкшим взглядом. Потом очнулась от задумчивости и снова заговорила:
– У моей хорошей знакомой шесть девочек. И все замужем. Ида их гениально пристраивала. Глаз у нее наметанный. Правда, все выходили за разведенных или разбивали семьи. Старшая дочь Циля так даже дважды была замужем, и оба раза удачно. На нее иногда смотреть без слез было невозможно: страшненькая, никудышная, а мужья доставались заботливые, надежные. Вот ведь загадка природы! У второй дочери дети не получались. Ну, думаю, облом тут гарантирован. И добилась-таки – муж при ней. Держится уверенно. В чем я ошибалась, что я упускала? Не умела брать за горло?
– Это талант – найти себе равного, достойного, настоящего. Мужа не выбирают вращением рулетки. Главное правило: в любви важна не страсть, а умение видеть суть человека. Еще умение вести диалог. Это я, теоретик, учу тебя? – рассмеялась Лена.
– Жизнь оказалась намного сложнее, чем мы ее представляли в восемнадцать лет. Отсюда просчеты и неудачи.
– Если бы нам не лгали.
– В жизни существует рок, случай, на который нельзя повлиять.
– Выбор мужа – не случай. Случай – это когда кирпич на голову неожиданно падает.
– Ехал знакомый моего мужа в Москву в густом потоке машин, – подхватила Инна, – и вдруг на их иномарку падает огромная шлакобетонная строительная панель, свалившаяся с рядом двигавшейся грузовой машины. И вся семья в лепешку. Почему именно на него? Он был прекрасным человеком.
– Ой, не надо!
– Теперь-то я понимаю, что счастье – это результат точных, выверенных поступков. Мне недавний случай припомнился. Была я в гостях, а к дочке хозяйки сокурсник пришел. Красивый блондин с широко распахнутыми глазами и обворожительной улыбкой. «Какой прекрасный молодой человек!» – сказала я, когда мы с подругой ушли на кухню, чтобы не мешать молодым людям готовиться к экзаменам. «Хочет всем нравиться. Вряд ли из него выйдет хороший семьянин. Такого жениха я бы не пожелала своей дочери», – ответила та.
– Не было при наших детдомовских подругах мам, которые могла бы научить их уму-разуму. – Лена попыталась осторожно «соскочить» с грустной темы.
– Не девчонки выбирали подлецов, они их, – сказала Инна. – Мы всегда что-то упускаем, надеясь нагнать позже. То мешкаем, то без оглядки несемся вперед. А счастье уплывает в руки умных и хитрых. Ида умела выбирать? «Слово» какое-то знала? Здесь явно не работал его величество Случай. Вспомни теорию вероятности. Мне ведь тоже всегда хотелось твердой надежной опоры, уверенности в незыблемости семьи. Почему мне попадались только мигрирующие мужья? Только «примерю корону и горностаевую мантию» – и опять облом!
Мне надо было менять всю парадигму, всю концентрацию взглядов на замужество, на семью? Быть более приземленной? Почему меня предавали все мужчины, в которых я влюблялась? Наверное, каждый ребенок и каждый взрослый проходит испытания чужой подлостью, познает вкус предательств… Однажды можно ошибиться, но не столько же раз! Где я давала слабину? Это уже не ошибки, а убеждения. Я перестаю себя понимать. Ведь не глупая же. Разве у меня были слишком завышенные требования к мужьям? Но почему я должна терпеть ничтожества? Назови хоть что-то, что могло бы удержать меня рядом с ними. Хоть один пункт! И я полностью приму вину за свои неудачи на себя. Может, я повторяю судьбу бабушки и матери?
Вот говорят, судьба воздает или метит несчастьем за что-то. Можно подумать, Ида не ошибалась, не грешила. И быть доброй у нее не всегда получалось. Бывало, ругалась до остервенения. Даже я часто была не в восторге от ее поведения. Она сама прежде чем найти мужа, через полдюжины мужчин прошла, и аборты делала, но ведь почему-то удача была на ее стороне. Была упорной и так-таки нашла свое счастье! – вконец расстроившись от воспоминаний, горестно всхлипнула Инна. – Все шутила: «Ищи такого, чтоб с капустой и хорошей морковкой был». И отчего мужчины часто ведут себя не по-мужски? А-а-а… гори они все синим пламенем!
Слова с трудом прорывались сквозь нервно стискиваемые зубы Инны. Прошлое бурлило и стонало в ней.
«Ни один из мужей Инны не заслужил, чтобы хотя бы на смертном одре она могла и хотела добром о нем вспомнить, допустим, подумать: «Какая потеря!», «Я не могу без тебя жить», – сочувственно подумала Лена. – Ей хотелось успокоить подругу, сняв хоть частично с нее вину за неудачи в личной жизни.
– Этот факт, скорее, характеризует мужскую породу, – с улыбкой сказала она. – Главное, ты любила и не употребляла свои возможности во вред другим.
– Пока всерьез не припечет, – ухмыльнулась Инна и опустила глаза, чтобы не выдать себя, свое злорадство. – А ты могла различить, когда в тебе страсть горела, а когда зарождалась истинная влюбленность?
– У меня это просто. Если человек по-настоящему нравился, под сердцем тепло возникало, а когда плоть взыгрывала, то искры между нами проскакивали, заряды пробивали. И я сразу принимала меры, чтобы не допустить сближения.
– Я даже цифрологией и комбинаторикой занималась, чтобы дойти до сути своих и мужских проявлений. Пифагор не дурак был. Говорил, не бывает случайных событий, все зависит от комбинации цифр. (И даже наши глупости?) Правда, бывали случаи, когда судьба отводила от меня смерть. Благодаря ее стараниям я еще жива. Эти факты говорят сами за себя. Хотя где она, моя судьба, была, когда я только начинала в третий раз загибаться? Бог думает своим умом, а не человеческим. Бог любит троицу? Видно, судьба проспала и этот момент. А может, уже проснулась?
– А я о чем тебе толкую!
– Только сейчас осенило? – горько усмехнулась Инна, краем глаза успев заметить по-детски радостную реакцию подруги.
– Не прошло и полгода, – отшутилась Лена старой студенческой, совсем, казалось, забытой фразой. «Надо же, всплыла! – удивилась она сама себе. – А недавно «явились» из закромов сознания несколько слов, которых я вообще никогда не использовала в своей речи. Ручки рядом не оказалось, и память снова их запрятала. Обидно было до слез. Чертов склероз! И вот что интересно: извлекла эти прекрасные сложные особенные слова из глубин моего мозга удивительная музыка.
– Третий раз я ощущаю стойкое утекание жизни, свежести восприятий впечатлений, убывание любви и желаний. Молодым после жизненных неудач кажется, что все у них уже позади, а мне мерещится, что все еще впереди. Идеалистка-пессимистка. А вдруг повезет?
«За соломинку цепляется. Не меня, себя убеждает», – поняла Лена.
– Не углубляйся в переживания. Они – как удушающий спазм, оставляющий после себя ядовитую коррозию души.
Она осторожно погладила подругу по волосам и пробормотала: «Не раскисай. Все будет хорошо». Та трогательным котеночком прижалась к ней. «Добрые слова – это уже много», – пробормотала она. Ей так хотелось верить!
– Говорят, память вытесняет и утрачивает то, что нам в себе и в других не нравится. Вот и верь после этого великим, – неожиданно каким-то чужим голосом сказала Инна. – Вернуться бы назад… Многое в своей жизни исправила бы. О, это жестокое безжалостное прошлое! Не жизнь была – конец света. И вся коту под хвост. И романы приносили больше разочарований, чем удовольствия. И мужья были, и любовники. Теперь их стыдливо принято называть гражданскими мужьями. Гражданский брак – это когда у женщины ответственности много, а прав мало, а у мужчин наоборот. Мужчине достаточно сказать: «Она перестала соответствовать моему идеалу». И адью! И женщина потерпела фиаско.
Нет, я, конечно, хитрая, первая уходила, сама оставляла мужчин, почувствовав приближающийся разрыв. С моим-то самолюбием! А что меня могло удержать? Их невыносимо безудержные выплески тоски по вечерам, их пиво за телевизором – и все! Так недолго и с резьбы слететь. – Инна раздраженно покривилась левой стороной лица. – «Судьба-понедельник» мне досталась. Да чего уж там. Всё, что пережила, – всё моё. Одна радость была – племянники. С ними душу отводила. Им извлекать из моей жизни уроки. Успеть бы повидаться, пока… Откладывать нельзя. Прощание может затянуться. Разбросало их.
«Измотанная воспоминаниями и переживаниями, Инна ждет от меня подтверждений ее состоявшейся жизни, что не пустой, не бесцельной она была, – поняла Лена. – С чего бы начать?»
– А сестра не ревновала, что ты ее детей приваживала?
– Рада была помощи. Ей без меня трудно было бы поставить мальчишек на ноги.
После непродолжительного молчания Инна опять заговорила:
– Оглядываясь назад с высоты своего далеко не молодого возраста, я часто размышляю. Сладостные мечтания юности, томление духа, любовные страдания – это счастье? Ты говорила, счастье – это мгновения, моменты. Но не те, что ты думаешь: например, рождение ребенка или замужество. Это другое. Вот я как-то шла по лесу одна и не волновалась, что заблужусь. И такое необычное чувство ощущала, что ни в сказке сказать, ни пером описать! А племянник по-своему счастье определил, мол, это моменты доброты там, где их не ждешь. В армии, например, или на экзамене.
– Счастье многогранно.
– Послушай, Лена, любовь, семья – это теорема, которую надо ежедневно доказывать, это костер, в который надо все время дрова подбрасывать. Не понимаю, чем подпитывалась твоя любовь к Андрею? Она в тебе законсервировалась? – Инна неожиданно перевела «стрелки» на подругу.
Лена с трудно дающейся отстраненностью объяснила свою точку зрения:
– В любви, по-моему, самое важное – духовная составляющая, энергетическая связь между мужчиной и женщиной. Возьмем для примера Эмму. Она любила, он нет. У нее есть духовная составляющая любви, у него нет. Эммина энергия не делилась, не передавалась ее мужу. Она принадлежала только ей. Между ними не могло возникнуть энергии притяжения. Что их связывало? Сначала постель, а потом – ничего. И это страшно.
Энергия взаимодействия возникает, если оба любят, как Эмма. И не тогда, когда любящие касаются друг друга, а еще раньше. Сначала зарождается сильнейшее поле духовной связи. Не путай его с физическим влечением.
– Только, видно, у мужчин она редко бывает. Один случай на тысячу, – недоверчиво заметила Инна. – Ее можно воспитать, взрастить?
– Энергия этого особого взаимодействия почти до старости свежа, ярка и остра. Чаще всего она проявляется как тихая нежная радость, реже как мощная, бурная. Она постоянно присутствует между любящими людьми. Она как электростатическое электричество. Такова моя аналогия, такова моя упрощенная, абстрактная модель поведения людей.
Аня не поняла бунинские «Темные аллеи», потому что не знала обоюдной духовной связи с любимым человеком, не испытала магии энергии взаимодействия двух любящих сердец. (Лена не хотела приводить в пример Инну, чтобы лишний раз не ранить её?) А мы с Андреем любим друг друга. И хотя мы разошлись, эта связь между нами осталась. Я чувствую, что он мается своей ошибкой, помнит меня, продолжает любить. Для меня ощущать его энергию – как необходимость дышать. И его она поддерживает всю жизнь.
– И, несмотря на это, вы разбежались, – неделикатно напомнила Инна.
– Дело было за малым, за порядочностью, – горько пошутила Лена. – Любовь слишком тонкая материя, чтобы об нее ежедневно, как о половик, ноги вытирать. Тут вопрос воспитания взглядов.
– Помнится, в школе ты в своей шутливой теории любви тоже сравнивала людей с ионами или атомами, помещала их в различные по мощности электромагнитные поля, исследовала силы взаимодействия. Чудачка. А в жизни все намного проще и грубее. Моя приятельница рассказывала: «Смотрит мой муж порнуху и плачет огромными слезами: хочу таких женщин, а ты такая благонравная и благовоспитанная, аж тошно. И ушел от нее. Набегался и через десять лет вернулся. А ты говоришь духовный контакт.
– Этот мужчина был способен только на животную страсть. Такое часто встречается. Твоя подруга приняла его назад?
– Да. Говорила, что любит. Поражаешься примитивности мотивации человеческих поступков? Вот тебе духовное восхождение личности, желание жить и дышать величием и роскошью помыслов, – раздраженно хмыкнула Инна.
– Приняла от одиночества или был материальный интерес. Думаешь, они стали едины? – едко поинтересовалась Лена.
– Так ведь дети. Ты бы такого отшила. Ты же всю свою жизнь всецело посвятила увековечению памяти своей любви к Андрею, но не его к тебе, – неожиданно зло отреагировала Инна.
Чувствуя, что ее мнение неприятно задело Лену, Инна быстро перевела личное в плоскость литературы.
– Бунин, как любой талантливый человек, многолик. В «Темных аллеях» он один, в «Окаянных днях» – другой. Аня выловила в бунинском характере штришок, который ее возмутил, и он ей затмил все прекрасное в писателе.
– Она не почувствовала энергетику любви, исходящую от его произведений, его тонкий талант. Я, помнится, читала, построчно разбирала, восхищалась! Жаль, что ей всю эту прелесть заслонил нетерпимый, барский характер писателя.
– Его желчь, обиду и раздражение она не пропустила. Мы с тобой тоже по-разному относимся к отдельным людям, но зачем же частное возводить в ранг общего? Так ведь любого человека можно распотрошить и превратить в пыль. Надо искать в каждом суть, соль, самое лучшее, а не разменивать на мелочи ни себя, ни тем более великих.
– В Ане преобладает энергия обиды на взрослых, потому-то она и работает в школе. Нас-то не коснулось, а у нее всю семью выкосили, и в ее жизни все неожиданно круто и бесповоротно изменилось. Не на людей, на ту прошлую власть обиду затаила. Привыкла отмалчиваться, шутить на больную тему так и не научилась. Собственно, как и я. Страх в детстве слишком сильно ее придавил. Она и теперь преодолевает препятствия в работе, полагаясь в основном на женские инстинкты, а не на разум.
– И на отдельных людей тоже обижается.
– На мужчин?
– На начальников, на чиновников.
– Они в ее сознании олицетворяют власть.
Переждав короткую строгую паузу, Инна сказала:
– И все же, как мало у тебя было счастья с Андреем. Любовь – самое сильное из всех чувств, данных человеку природой, так стоило ли ее избегать? Тебе надо было снова и снова отправляться на поиски своей синей птицы счастья. Может, судьба и улыбнулась бы. Или для такого здравомыслящего человека, как ты, это полная шизофрения?
– У нас была такая высота чувств, которая не может повториться. Мы были рядом четыре года. И каких! Мое счастье было коротким, но оно стоило целой жизни. Рихард Зорге был женат десять лет, а вместе они с женой провели всего четыре недели. И ей этого хватило на всю оставшуюся жизнь, помогло преодолеть страшные годы лагерной жизни, никого не предать.
– Мужчины, даже самые сильные, духом слабее женщин. Может, я ошибаюсь.
– Но Рихард Зорге тоже никого не предал.
– Кроме жены.
– Ну… – не нашлась Лена.
– Что, мыслями уже не в Эдеме?
16
Память снова возвращает Инну в прошлое. В данный момент – в деревню.
– Я восхищалась, когда ты на уроках весело и безобидно пререкалась с математичкой. Она любила тебя и прощала эту твою «странную» непосредственность.
– Я и впрямь долго не видела в ней ничего предосудительного и от наших споров была в восторге, наивно полагая, что учительнице тоже нравятся наши диспуты и баталии. Раз позволяет, значит, все хорошо. А она ждала, чтобы я сама поняла, что они мешают вести уроки.
– Мне не казалось, что мешали, они бодрили, настраивали на борьбу за первое место. Мы уважали учительницу за то, что она позволяла вольничать и в «сражениях» с тобой была на высоте. Во время этих ваших «перестрелок» мы учились понимать юмор и любить не только педагога, но и математику. Больше никто не преподносил нам таких прекрасных уроков. Таланта математички хватало на всё и на всех. А физичка не спускала тебе, неодобрительно насмешничала.
– И правильно делала, чтобы я не расходилась, не распускалась, не выглядела балаболкой. У каждого свой подход к ученикам. Физика – наука серьезная. Она требовала строгого подхода ко всему, в том числе и к себе.
– А помнишь, как мы к каждому празднику учили песни и стихи народов СССР и дружественных нам демократических государств?
– Еще были чинные парные танцы и бойкие, веселые – групповые.
– Готовили монтажи, спектакли, интермедии. В них реализовывалась наша потребность выразить свои мысли, выплеснуть свои чувства. А когда мы пели песни о Родине, даже мальчишки не крутились волчком, а вытягивались в струнку. И в глазах у них было такое воодушевление, будто это они герои, вырубленные из скал! В наших душах был такой истинный подъем, что хотелось помочь слабым, с сильными людьми вровень стать, страну защитить, сделать ее самой прекрасной, возвеличить!
– Ты же советские песни называла бронебойными, барабанными, – подначила Инну Лена, но не остановила ее пылких восторгов.
– Помню звенящий драматический нерв твоего голоса и мой сильный, высокий, торжественный, таящий мощную угрозу всему капиталистическому миру, стремящемуся изуродовать нас и сгубить. И ведь всерьез верили. Незабываемое пионерское время! «Какие канули созвездья, какие минули лета!», – сказал Фазиль Искандер. А теперь мне трудно найти в себе стабильную точку отсчета. И только «чувств моих белые флаги» и обреченность когда-то достаточно сильного человека, воспитанного на высоких идеях. И это при моей-то противоречивости и вздорности.
– Была потребность и в лирических, и в любовных песнях. Не чужды мы были и произведений, утверждавших постулаты нашей советской жизни. А как же иначе? Детям в души закладывали патриотизм, основы нравственности.
– Хорошо нас воспитывали. Крепко утверждали в нашем сознании представления о любви к отчизне, о долге, о красоте чувств, о дружбе народов. И ведь не навязчиво, тонко действовали.
Инна вспомнила себя, полную жизни, бурной энергии. У нее перехватило дыхание. Ее мгновенно накрыла оцепенелая сосредоточенность. Справившись с волнением, она добавила:
– Смеяться при исполнении патриотических песен раньше было опасно.
– Но не в нашей школе.
– Это правда, – согласилась Инна.
И тут же продолжила, но уже радостно:
– Ах, детство! Помнишь, как тебя на полчаса отпустили на речку и мы от счастья ходили на головах. В детстве счастье – это кусок хлеба, посыпанный солью, и друзья. Лето! Уроков нет. Свобода! Раздолье! Это время, когда душа радуется и развивается, счастьем наполняется.
«Она словно не может насытиться детскими воспоминаниями. Дефицит положительных эмоций», – поставила убедительный диагноз Лена.
– А у тебя и летом воли не было. Ты страдала, чувствовала клетку.
– Душа рвалась… Что тут говорить, сама ведь знаешь.
– Даже не верится, что в этой деревенской, бедной событиями жизни, в этом «застенке» мог произрасти твой талант.
– Память о грустном детстве мне, взрослой, помогала реально себя оценивать. Совестливое недовольство собой руководило мной, корректировало поведение.
«В плохом искать хорошее и полезное – ее привычка», – напомнила себе Инна.
– А я вспомнила свое пальто пятьдесят шестого размера, купленное для меня в «уценёнке», когда я училась в пятом классе, и свой вопрос матери: «Мне теперь его до пенсии носить?» Тогда мне пенсионный возраст человека казался концом жизни.
– А помнишь, на выпускном вечере за успехи в учебе учителя подарили тебе книжку о Мате Хари. Явно с намеком. Они видели внешние «многообещающие» проявления твоего характера, а что душа ранимая – не замечали. Потому что даже когда тебе было очень трудно, ты всё равно улыбалась. Не сумели они ключик к тебе подобрать, не поняли тебя, не дотомкали. Поди, бабуля твоя так говорила?
– Было дело, говорила. Только я не считала себя вправе требовать от всех понимания. Мне некоторых, отдельных хватало. А ты с детства была шустрой, мастерицей на шалости. Живости тебе было не занимать. Не желала подчиняться, бунтовала.
– Славилась выкрутасами, хотя подспудно понимала, что плохо делала. А в твоей голове дурное не оседало, мимо пролетало и проскакивало.
– Меня постоянно что-то внутри сковывало. Может, патологическая, прямолинейная честность. А тут еще бабушка говорила: сегодня соврал, завтра украл, послезавтра убил или предал. Это впечатывалось в мозг.
– Вот и вырос правдолюб и «правдоруб», – рассмеялась Инна.
– А вокруг замечала ложь, непорядочность, несправедливость. И это обостряло мое желание быть хорошей, укрепляло мои поиски самой себя, своего места в окружающем мире. Было бы странно, если бы я в чём-то поддержала гадкого человека. Это не мое. И уроки доброты мне не надо было преподносить. Я в любой момент готова была помочь любому, даже чужому. И все же я полностью не доверяла даже своему внутреннему голосу. Осторожничала.
Для меня в детстве слова «глупый» и «злой» были синонимами. Я не представляла себе, чтобы умный совершал злодеяния или гадости. В голове не укладывалось. В этом я на Аню похожа. Хитрых и наглых людей остерегалась. Видела их насквозь, но не умела словами дать отпор, вот и сторонилась.
И все же в школе меня часто прорывало. Чего только себе не позволяла! Я вот думаю: страх перед наказанием удерживал от шалостей или боязнь, что посчитают невоспитанной?
– Я в тыкву боялась получить. Бабка почему-то все больше по голове норовила врезать.
– Не понимала я себя и злилась на свою нерасторопность, умственную заторможенность, на неумение отбрить, за излишнюю неуверенность и беспомощность, унижающих меня. Догадывалась, что не достает мне остроумия, что не хватает духа твердо и жестко ответить взрослому обидчику. Я же в уме проговаривала достойный ответ, но не доверяла себе, своей способности справиться. И слова застревали в горле, не слетали с языка. А иногда достойный ответ являлся позже, когда выходила из ступора, когда «поезд давно ушел». Взрослому, в отличие от ровесника, не врежешь в ответ на его подлость. Такая вот у меня была реакция на несправедливость и ложь. Я только в работе считалась скорой и ловкой.
А ты была быстра и остра на язык. Я тебе завидовала. И во взрослой жизни хроническая заторможенность мне часто мешала, особенно при общении с наглыми субъектами. Казалось бы, сущая нелепица, а держит в тисках по сию пору. Всю жизнь с ней борюсь, но полностью исторгнуть из себя не могу. Выползает она из укромных уголков моего мозга и напоминает о себе. И чувство юмора у меня не самое лучшее. Над многими вещами мне просто не хочется шутить. Боюсь кого-либо задеть, обидеть. Это врожденная или приобретенная робость?
– Налицо навязчивая идея. Она-то и возвращается к тебе снова и снова, – рассмеялась Инна. – Если семнадцать лет жить под гнетом, по приказам, если не поощряется самостоятельность, трудно избавиться от неуверенности. У тебя неизлечимая травма раба.
