Лариса Васильева
Кремлевские жены
«Синий чулок» всё определеннее начинал проступать в ней. Сильно способствовал этому нарастающий атеизм Крупской. Он пугал ее мать, Елизавету Васильевну. Она говорила Ариадне: «Вы, как и моя Надя, в церковь не ходите?.. Ходили бы в церковь почаще да молились бы о ниспослании благодати, а то все мудрствуете».
Надежда не спорила с матерью. Они мирно сосуществовали. Мать взяла на себя все хлопоты по хозяйству, видя, что ее революционерка бесталанна как хозяйка: за что ни возьмется – все падает из рук.
Наступил февраль 1894 года. В этом месяце Надежде Крупской исполнялось двадцать пять лет. «Синий чулок» и старая дева закономерно, логично сливались воедино. Елизавета Васильевна теряла всякую надежду на замужество своей Надежды. А тут еще время от времени стали арестовывать друзей и подруг ее дочери. Как бы саму дочь не взяли.
Конечно, Елизавета Васильевна согласна, в их рассуждениях много справедливого, но кто же им позволит осуществлять свои идеи? Смешно! Как они не понимают, на что замахиваются? Разве такое сломишь?
Елизавета Васильевна хоть и боялась за Надю, но характер ее хорошо знала – запрещать ничего нельзя. Бесполезно.
«Может, в тех революционных кружках, – рассуждала про себя Елизавета Васильевна, – и встретит Надя свою судьбу. Вон там сколько мужчин. Образованных. Из хороших семей. Пусть ходит. Встретит, поженятся, дети пойдут – не до революции будет. Надя любит детей. Она одним ребенком не обойдется…
Неужели нет? Неужели в этой дурацкой революционной борьбе одиноко пройдет вся Надина жизнь?!»
Кто знает о ночных материнских мыслях? Можно только догадываться.
Возраст любви
Петербургские февральские морозы бывают окрашены малиновым солнцем, поворачивающимся на весну.
Надвигалась Масленица. Все эти прелести природы и жизни мало интересовали Надежду Крупскую. Она работала в вечерней школе и штудировала марксизм. Среди книг и брошюр – Надежда их буквально проглатывала – попалась тетрадка. Готова была отложить в сторону, заранее зная: это марксист Герман Красин обсуждает вопрос о рынке, ставя его в тесную связь с марксизмом.
(Сегодня в России, спустя сто лет, всяк живой тоже обсуждает вопрос о рынке, пытаясь ставить его вне связи с марксизмом. Когда же мы, господи, найдем решение? – Л.В.)
Машинально открыла тетрадку и заметила, что все поля испещрены пометками. Почерк четкий. Вчиталась.
Крупскую поразили необычность, смелость, категорически уверенный тон и язвительность читателя, писавшего на полях. «Кто это?» – подумала она.
Среди знакомых марксистов не было ни одного, способного так глобально мыслить. Классон? Непохоже.
В тот же день, идя на занятия в рабочую школу, Крупская встретила Классона на улице. Случайно. Он спросил, придут ли они сегодня с ее подругой, Зиной Невзоровой, к нему «на блины». Под предлогом Масленицы кружок Классона устраивал марксистский диспут. Сказала, что не знает, спросит подругу Зину Невзорову, придет ли она. Идти не хотелось. Она уже изжила этот кружок, а зря тратить время – не в ее характере.
Классон уговаривал: будет интересно, «придет один приезжий волжанин, очень странный тип. Разделал под орех Германа Красина с его взглядами».
«Не тот ли?» – подумала она, мгновенно вспомнив пометки на полях тетрадки Красина. И они с Зинаидой пришли «на блины».
«Собралось много народу, – вспоминала Крупская, – речь шла о революционных путях. Как идти? Кто-то сказал, что очень важна работа в комитете грамотности. И тут раздался сухой, злой смех “приезжего волжанина”».
Никогда потом Крупская не слыхала у него такого смеха.
«Кто хочет спасать отечество в комитете грамотности, что ж, мы не мешаем», – сказал он и стал крушить проповеди «малых дел».
«Я сидела в соседней комнате с Коробко и слушала разговор через открытую дверь, вспоминала Надежда через много лет. – Подошел Классон и, взволнованный, пощипывая бородку, сказал:
– Ведь это черт знает что он говорит.
– Что же, – ответил Коробко, – он прав: какие мы революционеры».
Он был как гром среди ясного неба.
Он был как молния в ночи.
Он был как удар колокола.
Он был…
Увидев и услышав его, Крупская мгновенно поняла, что «революция близка и возможна».
В этот же вечер она навела справки. Владимир Ульянов. Двадцать четыре года? Выглядит старше. Дворянин? Отец умер – был инспектор училищ в Симбирске. Мать, урожденная Бланк, дочь полицейского врача. Старший брат Александр Ульянов. Тот самый. Из группы «Народная воля». Казненный в 1887 году за попытку покушения на царя, Александра III.
Она рассказала о нем матери, хотя обычно не делилась с ней новостями в революционном кружке.
Засыпая, вспомнила: несколько раз они встретились взглядами. Ну и что? Комната маленькая, народу много, все взглядами встречаются. Не познакомились – вот плохо.
Прошла зима.
Прошла весна.
Прошло лето.
Пришла осень. Разбрызгивая лужи, бежала Крупская к Классону, где Владимир Ульянов собирался читать свою работу «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?».
Успех книги был полный.
Мир тесен вообще, а революционный мир – в частности. Начались осенние занятия в воскресной школе. После первых уроков Крупская увидела Ивана Бабушкина, поджидавшего ее. Весной она несколько раз не разрешила ему провожать себя, придумывая какие-то предлоги. Теперь разрешила – он более не волновал ее.
По дороге Бабушкин рассказал, что стал ходить в новый кружок:
– Ох и умен наш лектор! Объясняет понятно. И на спор вызывает. Глядишь, с ним я не только все буду знать, но и говорить научусь.
– Кто это? – спросила Крупская.
Ответ прозвучал одновременно – в устах Бабушкина и в ее душе:
– Владимир Ильич Ульянов.
Судьба играет человеком, но человек творит судьбу, в особенности если сама судьба помогает творить себя. Через несколько дней после разговора с Бабушкиным Крупская пошла в Публичную библиотеку – готовить лекцию для рабочих.
Ульянов сидел в читальном зале!
Как-то так вышло – то ли судьба распорядилась, то ли Надежда подгадала – они столкнулись вечером на выходе из библиотеки. И пошли, пошли по улицам до ее дома. Пока шли, пока говорили, в ее голове, словно на черном бархате, сияли огненные слова: революция близка и возможна!
Это решило судьбу Надежды. Единственной любовью Крупской всегда была и оставалась революция. Ради неё Крупская жила и работала. О ней мечтала. Любви не хватало сконцентрированного предмета. И он появился. Владимир Ульянов-Ленин стал ее избранником не в мужья, а в вожди. Он должен был воплотить мечту Крупской. Она поверила в него неоглядно. И какую бы роль он ни уготовил ей в своей жизни, посвященной революции, Крупская пошла бы за ним на край света. И дальше. Не ропща. Ничего не требуя. Во имя дела.
Исследователи жизни Ленина и Крупской часто спорили, что значил ее «странный» ответ ему, когда он, спустя несколько лет после первой встречи, написал ей в тюрьму, что просит стать его женой.
Она ответила: «Что ж, женой так женой».
Не знаю, о чем тут спорить. Крупская выразилась яснее ясного: что бы ни предложил – на все готова.
Конечно, хорошо женой. Жена лучше, чем товарищ по работе. Много ближе.
Она сумеет сделать все, чтобы он возглавил революцию. С его-то талантом! С ее-то усердием! И мама, Елизавета Васильевна, рядом. Мама наконец успокоится – Надя не останется старой девой.
Итак, любовь к мужчине и революция слились для Крупской воедино. Ее прозорливость и мудрость состояли в том, что выбор оказался верен. Как много женщин, посвятивших себя революции, выбирали не тех мужчин!
Случайный успех?
Рука судьбы?
Точность расчета?
Крупская была отличница, а отличники редко ошибаются.
* * *
Избранник поначалу и подозревать не мог, что его судьба в какой-то мере уже решена. Им незаметно, мягко, решительно распорядились.
Всего полгода, как приехал он в Петербург. За спиною скромного двадцатичетырехлетнего провинциала было, однако, немало переживаний: внезапная смерть отца, казнь старшего брата Александра, смерть от тяжелой болезни любимой сестры Ольги. Он прошел слежку за собой, арест, легкую ссылку в имение матери Кокушкино. Приезд в Петербург означал начало того великого завоевания, которому он собирался посвятить жизнь. Многое в понимании своего пути еще не установилось, не утвердилось, не обозначилось, но главное было ясно: взорвать существующий порядок жизни, подняв народ и опираясь на идеи Маркса. Собственную силу он ощущал и верил в нее.
Нужны были единомышленники, союзники, работники, бойцы его невидимого фронта.
Елизавета Васильевна нечасто встречала в своем доме молодых людей. Не переставая мечтать о женихе для Нади, она была рада угостить пирогами молодого человека, которого Надя однажды вечером привела в дом. Мог бы, конечно, и повыше ростом быть, и покрасивее, но это уж слишком: Надя сама не красавица, а Владимир Ильич, по всему видно, умница. Мужчине, как известно, красота не нужна, был бы ум.
На умного провинциала, соскучившегося по семье, пахнуло от дома Крупских теплом и уютом. Сочетание Надиного таланта слушать, понимать и восхищаться услышанным с талантом ее матери готовить и угощать очень понравилось ему.
Когда она призналась ему, что давно поняла: «Не в терроре одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании нужно искать путь: революционное движение масс – вот выход», он внимательно посмотрел ей в глаза и быстро отвел взгляд.
Эта девушка была слишком цельна, серьезна, умна, надежна, чтобы встреча с ней оказалась случайной. И решительно готова идти за ним навсегда.
Торопить события он не хотел. И кажется, вообще не собирался соединять свою жизнь с кем бы то ни было.
Надежда стала товарищем по работе. В какой-то степени его ученицей, хотя и была на год старше его.
Скоро она стала незаменимой. Вечер каждого воскресенья он проводил у Крупских, заходя после занятий своего кружка на чашку чая и пироги.
Вдруг исчез. Крупская ощутила признаки душевного волнения, однако виду не подала: они всего лишь товарищи, он может вести себя как ему вздумается. Может, в конце концов, у него быть своя, личная, интимная жизнь!
Но настроение испортилось. Мать всё заметила, тоже расстроилась, а спрашивать Надю поостереглась, зная ее скрытный, независимый характер. Нужно будет – сама скажет.
Подумала Елизавета Васильевна, что они, быть может, поссорились, и вообще их отношения какие-то вялые – сидят, говорят, обсуждают. Не стремятся уединиться. Это разве любовь?!
Через день-два приятель Владимира Ульянова Глеб Кржижановский пришел в вечернюю школу, где преподавала Крупская. Отвел в сторону Надежду и ее подругу Зинаиду Невзорову, свою будущую жену, сказал, что Старик – это была подпольная кличка Ульянова – заболел, лежит один, нужно организовать уход.
Можно представить, как забилось сердце Крупской: и радостно – не ушел от нее к другой, и взволнованно – болен, нужно помочь.
Девушки пошли. Обрадовался. Зинаида Невзорова ускользнула с провизией на кухню. Надежда Крупская присела у постели и начала выкладывать новости, а потом привычно, с восторженной молчаливостью слушала: он хоть и тяжело был болен – дара речи не терял.
Вспоминая этот, описанный во всех книгах о Крупской и Ленине факт их встречи, я всегда почему-то думаю о евангельской ситуации: служительница духа сильнее служительницы плоти.
«…пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне.
Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 3, 38–42).
Это не бестактное сравнение, а лишь воспоминание. Зинаида и Надежда, каждая по-своему, нравились Владимиру. Зинаида была хороша собой. Много лет спустя, в 1949 году, похоронивший Зинаиду ее муж, Глеб Максимилианович Кржижановский, говорил пришедшей к нему молодой аспирантке-крупсковедке Дине Корнеевне Михалутиной: «Владимир Ильич мог найти красивее женщину, вот и моя Зина была красивая, но умнее, чем Надежда Константиновна, преданнее делу, чем она, у нас не было».
Больной выздоравливал, и само собой вышло, что Крупская продолжала ходить к нему уже одна. Они вместе читали газеты, переводили статьи с немецкого.
Однажды пришла. Раздеваясь в прихожей, услышала в его комнате женский голос. Не нужно догадываться, какая мысль мелькнула. Но в ту же секунду открывшая ей дверь хозяйка квартиры сказала: «Матушка к нему приехали».
Иное волнение охватило Надежду – что подумает о ней его мать? Девушка одна приходит к молодому мужчине!
В этот момент революционная этика безразличия к условностям вряд ли могла прийти в голову.
Мария Александровна Ульянова – запечатленный в памяти нескольких поколений образ интеллигентной женщины, верной жены инспектора народных училищ в Симбирске, сильной и смелой матери, вырастившей шестерых и пережившей смерть мужа и двоих взрослых детей: Александра и Ольги. Все оставшиеся дети стали революционерами. Она свою зрелость и старость посвятила помощи их делу. Прекрасная музыкантша, блистательно образованная, умная и благородная женщина мужественно перенесла невзгоды жизни, думая только о детях, и умерла за несколько месяцев до Октябрьской революции…
* * *
В наши дни всех и всяческих переоценок-пересмотров, когда Ленин и революция проходят испытание Голгофой и, согласно Закону Возмездия, получают сполна за все, что было и чего не было, неожиданные легенды вдруг оживают, выходят из-за поворота жизни и начинают витать над людьми.
Весной 1991 года я оказалась в большой компании интеллектуалов, решающих, как лучше всего «измученному ленинским экспериментом обществу вернуться к капитализму». Молодой и симпатичный врач в продолжение разговора о том, что Ленин революцией мстил Романовым за казненного брата, с уверенностью очевидца сказал:
– Его мать была фрейлиной императрицы, жены Александра II или, может, Александра III, не скажу точно. Очень хорошенькая, видно по фотографиям.
– Этого не могло быть, – возразили ему, – как теперь известно, доктор Бланк был еврей. Дочь еврея – фрейлина?
– Вы не в курсе дела, – отмахнулся врач, – в царской России человек, принявший крещение, автоматически становился русским. Национальность определяло не происхождение, а вероисповедание. Дочь еврея, канцлера Шафирова, при Петре была фрейлиной. Кем-то при дворе была и Мария Бланк, завела роман с Великим князем, забеременела, ее отправили к родителям и срочно выдали замуж за скромного учителя Илью Ульянова, пообещав ему рост по службе, что он регулярно и получал в течение всей своей жизни. Она благополучно родила сына. Заметьте, старший сын Ульяновых назван Александром. Царское имя. Илья Ульянов оказался очень хорошим человеком и ко всем детям относился одинаково.
Присмотритесь к портретам. Александр Ульянов не похож ни на кого в семье. Он узнал тайну матери и поклялся отомстить за ее честь. Будучи студентом в Петербурге, примкнул к террористам и взялся бросить бомбу в царя. И вот он сидит в тюрьме, его должны казнить, мать приезжает в Петербург и на следующий же день получает возможность увидеться с ним. На следующий день! Невероятно!
При свидании она просит Александра – это написано во всех книгах о Ленине, – чтобы он покаялся, и его простят.
Александр Ульянов отказался каяться и был казнен. Подумайте, разве могла обыкновенная мать преступника сразу же добиться свидания? Интересно знать, кто сказал Марии Александровне, чтобы она предложила сыну покаяться? Кто, кроме того, на кого он покушался, мог его простить?
Она, приехав в Петербург, сразу же получила свидание с царем. Сразу! Какой тогда царь был у власти? Ах да, Александр III. Может, он и был когда-то ее любовником и отцом Александра Ульянова? Царь согласился простить своего незаконного сына, если он покается. Ленин мстил Романовым не только за брата, но и за мать.
Можно было возразить врачу, что первым ребенком в семье Ульяновых был не Александр, а Анна, которая не участвовала в покушении, но, разумеется, знала о нем и не случайно была взята под стражу вместе с братом.
Можно было возразить, что Мария Александровна, дочь Александра Бланка, по всем данным, не слишком высокородная девица, вряд ли могла быть «кем-то» при царском дворе.
Я промолчала, тихо поднялась и ушла, пораженная не маловразумительной легендой, а тем, что она была давно известна мне из источников более весомых, чем рассказы современных интеллектуалов. Откуда опять всплыла?
Нет дыма без огня…
В повествовании сейчас появится новое историческое лицо. Оно сможет пролить свет на темные углы в биографиях некоторых рассматриваемых здесь лиц. Оно время от времени будет возникать в книге, и я буду делать отступления под названием:
«Из “записной книжки” Ивана Федоровича Попова».
Ему было двадцать два года, когда он, бежав из ссылки, приехал в Брюссель и поступил там в университет. Молодой социал-демократ Иван Попов появился в Париже ранней весной 1909 года, пришел на тихую улицу Мари-Роз к Ленину и Крупской, жившим там в эмиграции. У него к ним была рекомендация от революционерки Инессы Арманд – с нею Попов подружился в ссылке в Мезени.
Знание трех европейских языков, молодость и энергия дали возможность Попову помогать Ленину в качестве представителя ЦК РСДРП во Втором интернационале. Вместе с Инессой Арманд Попов представлял партию на съездах и конференциях. Сопровождал Ленина, когда тот бывал в Брюсселе. В 1914 году Попов был взят под арест немецкими оккупационными властями в Брюсселе как «социально опасный элемент». По ходатайству Крупской и Ленина его перевели с помощью швейцарского Красного Креста на положение военнопленного.
В революции 1917 года Попов не участвовал. Вернувшись в Россию, работал в театральных организациях. Написал пьесу «Семья» об Ульяновых, принесшую ему широкую известность и материальное благополучие в конце сороковых – начале пятидесятых годов.
В этой пьесе главным был не Ленин, а его мать, ее переживания в связи с гибелью старшего сына Александра, ее хождение по мукам и по тюрьмам, ее выдержка и мужество, когда весь город Симбирск отвернулся от семьи террориста.
Моя встреча с Иваном Федоровичем состоялась в конце сороковых годов, в его доме, куда меня, девочку, пишущую стихи, привел отец, друживший с Поповым со времен войны. Иван Федорович в 1943 году приезжал на уральский завод писать очерк о людях, создававших танк Т-34. Очерк был напечатан. Среди его героев – мой отец, танковый конструктор. Они подружились. Наша семья переехала с Урала в Москву после войны. Подружились семьи.
Летом 1953 года, окончив школу, я готовилась поступать в университет. Попов предложил моим родителям: «Пусть она поживет с нами на даче. Дети в разъездах. Нам с женой скучно. Пусть зубрит среди природы».
В то время он, по существовавшему тогда закону, за каждый спектакль «Семья» получал большие потиражные деньги и мог позволить себе купить прекрасную, по тогдашним понятиям, дачу, держать автомобиль и оплачивать шофера.
Каждое утро на даче Попова я спускалась к диетическому завтраку. Вера Алексеевна, его жена, строго следила за диетой, весом и холестерином любящего поесть мужа. Я быстро справлялась с завтраком и уходила наверх зубрить, а вернее, читать полузапретного Достоевского, которого Поповы свезли на дачу – от Москвы подальше. Два раза в неделю Вера Алексеевна ездила в Москву за продуктами. В такие дни мы с Поповым, сидя в разных комнатах, жадно следили, пока «Победа» с Верой Алексеевной не исчезнет за дальним поворотом.
И раздавался клич Ивана Федоровича:
– Девица, вниз!
У калитки уже стояла деревенская женщина с курицей, куском телятины или свинины. Домработница Поповых, весело ворча, начинала готовить обед, а мы с Иваном Федоровичем в ожидании его, глотая слюнки от кухонных запахов, вели нескончаемый разговор. Вернее, говорил он, а я слушала.
– Не записывай! – предупреждал он меня всякий раз, когда часам к пяти мы заканчивали долгий и вкусный обед. – Ни в коем случае не записывай!
Чего нельзя – того хочется. Однажды я села записать какой-то его поразительно интересный рассказ, но бросила – предательство. И стала просто повторять услышанное по нескольку раз. Ручаюсь ли за точность спустя столько лет? Да, за точность мыслей, но не слов.
Я задумывалась над вопросом: зачем Попов буквально «вываливал» мне все, что знал, слышал, предполагал и понимал о жизни Ленина?
Узнавала я такое, от чего тогда голова пошла бы кругом не только у творцов ленинианы и крупскинианы. Попов доверял мне то, чего не доверил бы записной книжке в 1953 году, спустя несколько месяцев после смерти Сталина, в разгар борьбы за власть в правительстве, в атмосфере бериевской агонии. Могло ли быть, что Попов, годами опасавшийся записать подробности, не мог уйти с земли, не передав знаний кому-то?
Почему он выбрал меня? Хорошо было бы спросить у него, да не спросишь. Скорее всего – никого другого рядом не было. Беседа со мной выглядела так: сначала пустяковый разговор – как вкусно, если ешь мороженое, налить в него шампанского – и внезапно, без перехода, он бросал сенсационную фразу, от которой я должна была если не упасть со стула, то громко выразить удивление. Довольный моей реакцией, он начинал рассказывать.
В один из обедов Иван Федорович сказал:
– Анна у Марии Александровны прижитая. Она – дочь одного из Великих князей, нагулянная Марией Александровной, когда та была при дворе.
– Не может быть!
Старый лев в белоснежной, распахнутой у ворота рубашке, развалившись в высоком дачном плетеном кресле, широко рассмеялся и начал: в Брюсселе Инесса Федоровна Арманд принесла ему этот слух, якобы полученный ею от кого-то из семьи Арманд, – Мария Александровна в юности была взята ко двору, но пробыла там недолго, скомпрометировав себя романом с кем-то из Великих князей, за что ее отправили к отцу в Кокушкино и быстро выдали за Ульянова, обеспечив ему регулярное повышение по службе.
Инесса Федоровна не раз говорила с Поповым на эту тему, даже развивала ее. Неизменно приходила к выводу: история маловероятная, похожа на сплетню, хотя нет дыма без огня – у Марии Александровны есть какая-то тайна молодости.
Тут же Арманд плавно переходила к теме свободной любви, она ее всегда волновала…
* * *
Сижу в 1991 году, обложившись книгами и документами, опубликованными и архивными, журналами, нашими и зарубежными, хочу поймать хвост тайны девицы – а ловлю какие-то другие «хвосты». Все было не так давно: первого марта 1887 года Россию всколыхнула весть о неудавшемся покушении членов партии «Народная воля» на императора Александра III. Среди террористов оказался сын Ульяновых Александр, студент-отличник Петербургского университета. По подозрению была взята и его родная сестра Анна Ульянова. Мария Александровна, мать Александра и Анны, бросается в Петербург. 28 марта она подает прошение на имя царя: «Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему Величеству, как единственной защите и помощи. Милости, Государь, прошу! Пощады и милости для детей моих. Старший сын Александр, окончивший гимназию с золотой медалью, получил золотую медаль и в университете. Дочь моя Анна успешно училась на Петербургских Высших Женских Курсах. И вот, когда оставалось всего лишь месяца два до окончания ими полного курса учения, у меня вдруг не стало старшего сына и дочери. Оба они заключены по обвинению в прикосновении к злодейскому делу первого марта. Слов нет, чтобы описать весь ужас моего положения. Я видела дочь, говорила с нею. Я слишком хорошо знаю детей своих и из личных свиданий с дочерью убедилась в полной ее невиновности…
О Государь! Умоляю, пощадите детей моих. Возвратите мне детей моих. Если у сына моего случайно отуманились рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, Государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие человеческие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил. Милости, Государь, прошу, милости».
Что можно извлечь из этого вопиющего материнского письма? Какое и чему подтверждение?
Есть ли хоть одно слово, выдающее желание напомнить о некоем прошлом, связывающем госпожу Ульянову и царя?
Ни одного.
Есть ли хоть намек на какое бы то ни было исключительное особое право?
Решительно нет.
Более ста лет назад, в годы перестройки девятнадцатого века, Александр III на письме Марии Александровны Ульяновой начертал такую резолюцию: «Мне кажется желательным дать ей свиданье с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений».
Нет никаких оснований предполагать, что он когда-либо знал Марию Ульянову и каким-то образом относился пристрастно к ее имени и просьбе.
Впрочем, нельзя представить себе, чтобы умная и деликатная Мария Александровна в официальном письме позволила себе вольность напоминания, а царь в официальном ответе снизошел до лирических воспоминаний.
Почему же царь так быстро откликнулся на письмо госпожи Ульяновой и разрешил ей свидание с сыном, дал ему возможность покаяться?
Это вопрос типичного советского человека, живущего в беззакониях и жестокостях нашего времени, а тогда были иные времена, свои жестокости и беззакония, но часто облеченные в благородные и возвышенные формы. Умное, страдающее, страстное письмо матери шестерых детей разве могло быть оставлено царем без внимания? Нет. Избежавший смертельной участи самодержец продемонстрировал великодушие не только перед матерью преступника, но и перед всем народом. Александру Ульянову была дана возможность остаться в живых. Почему он не воспользовался этой возможностью?
Присутствовавший при последнем свидании матери с сыном молодой прокурор Князев писал, что отказавшийся покаяться Александр Ульянов перед казнью сказал матери:
«Представь себе, мама, двое стоят друг против друга на поединке. Один уже выстрелил в своего противника, другой еще нет, и тот, кто уже выстрелил, обращается к противнику с просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так поступить».
Вот тут в покушении Александра на Александра возникает некий акцент – Александр Ульянов видит в своем поступке не покушение на жизнь, а дуэль. Благородный, чуткий и честный Александр Ульянов видел в царе противника? Он хотел исполнить долг чести?..
Иван Федорович Попов говорил мне, и не раз (у него была привычка пожилых людей повторяться), что Инесса Арманд развивала тему так: после смерти отца, в 1886 году, Александр, разбирая бумаги покойного, наткнулся на документ, касающийся пребывания при императорском дворе девицы Марии Бланк, – то ли пожалование материального характера на новорожденного, то ли письмо, раскрывающее тайну.
Александр поделился открытием с Анной, которой эта бумага лично касалась. И оба поклялись отомстить. Жажда мести привела их к народовольцам, чьи идеи совпали с их намерениями. Но Александр не хотел впутывать сестру и в решающий момент отстранил ее от задуманного акта. Против Анны улик не было, ее отпустили.
Инессе Арманд не было известно, знал ли об этом Ленин. Она не считала возможным заговаривать с ним на эту тему. Так, во всяком случае, она говорила Попову.
Как бы то ни было, две беды, безусловно, перевернули в 80-х годах жизнь семьи Ульяновых: внезапная смерть отца, сделавшая детей сиротами, и казнь Александра, сделавшая детей революционерами.
Что же касается легенды…
Этот стог сена пока еще слишком велик, чтобы сразу найти в нем иголку.
* * *
Вернемся к Крупской, пришедшей проведать больного Владимира. Ее насквозь просветил взгляд Марии Александровны Ульяновой, дамы с черным кружевом вуалетки на а-ля маркиза Помпадур седых до голубизны волосах.
В 1894 году Мария Александровна была уже закаленной матерью революционеров и, взглянув на Крупскую, поняла, кем может стать для сына эта сильная молодая женщина.
Не красавица? Тем лучше, меньше ветра будет в голове. Сыну не придется страдать от ревности.
Из бедной семьи? Лучше бы, конечно, из богатой, но бедная с достоинством будет переносить тяготы жизни.
Да, именно такую жену она может пожелать своему сыну, ибо жене надлежит скитаться по ссылкам за мужем-революционером…
Далеко не сразу соединили свои судьбы Надежда Крупская и Владимир Ульянов. Добрых четыре года порознь шла лишь совместная революционная работа. Тюрьма и ссылка подстегнули их к решению. Соратники Ленина, люди молодые, холостые, взяли за правило, отправляясь в ссылку, обзаводиться фиктивной невестой, «назначенной» им партией. В сущности, сотрудницей по работе. Фиктивные невесты часто становились реальными женами.
Ленин сделал выбор сам. Крупская сидела в тюрьме, там и получила от него письмо с признанием в любви и предложением стать женой. Это означало: ей нужно проситься в ссылку туда, куда сослали его. Что она и сделала. Получила разрешение ехать вместе с матерью.
Елизавета Васильевна была готова служить молодоженам и кухаркой, и прачкой, и горничной, лишь бы почти тридцатилетняя бесхозяйственная дочка, выйдя из тюрьмы, – стыдно подумать – в тюрьму попала! – зажила замужней жизнью.
Пусть в ссылке. Пусть со ссыльным. Что делать – такое время и такие судьбы у русских людей.
Детки пойдут – Надя любит детей.
Добрая женщина благодарно полюбила будущего зятя, и он отвечал ей тем же, понимая, что уют, покой и порядок с Надеждой возможны лишь в присутствии Елизаветы Васильевны.
Был у Ивана Федоровича Попова смутный рассказ, как сам он говорил, «сомнительный», о некой казанской красавице Елене Лениной, якобы пообещавшей Ульянову поехать за ним в Сибирь, да передумавшей в последнюю минуту.
Были сплетни злопыхателей Крупской: мол, она взяла в руки зеленую лампу для создания в Шушенском семейного уюта и, можно сказать, поставила Ленина перед фактом своего появления. Но документы говорят обратное. В письме к матери от 10 декабря 1897 года Ленин пишет: «Я получил письмо от Глеба, что он подал прошение о приезде ко мне на праздники, на десять дней… Для меня это будет очень большое удовольствие. Из Теси пишут еще, что Зинаиде Павловне вышел приговор – 3 года северных губерний и что она перепрашивается в Минусинский округ. Так же намерена, кажется, поступить и Надежда Константиновна». (Глеб – это Кржижановский, Зинаида Павловна Невзорова – подруга Крупской. – Л.В.)
Похоже, все его надежды связаны с Надеждой. И есть тут у меня одно «подозрение»: Крупская в молодости с ее косой и добрым выражением лица вполне выглядела тургеневской девушкой. А кто не знает, что Владимир Ильич в юные годы зачитывался Тургеневым и любимым романом его было «Дворянское гнездо». Не казалась ли ему Надежда похожей на Лизу Калитину?