Лариса Порхун
Женский клуб
– А вдруг это Костя?! – всполошилась она, – Ну да, – чуть ли не с облегчением выдохнула Кристина, – Обнаружил, что телефона нет, и сейчас звонит ей с чужого, чтобы удостовериться, что он его не потерял. Кристина нашла в его телефонных контактах «Е», нажала кнопку вызова и прошла в холл. Ей ответили с такой скоростью, будто только и ждали, когда же она позвонит. Кристина не успела сказать ни единого слова, и даже не до конца сформулировала про себя обращение к неизвестному, она только знала, что оно должно было быть коротким, понятным и лаконичным, чтобы не отвлекать коллегу мужа отвлеченными и пространными разговорами о забытых дома телефонах. То, что звонок был с Костиной работы, у неё сомнений не вызывало. А кто же ещё мог звонить в 9.13. и 9.27. утра, если не сам Костя, разыскивающий свой телефон или сотрудник их компании, чей номер был в списке контактов мужа? Так вот, едва только Кристина, приоткрыла рот, чтобы назвать себя, как совершенно неожиданно телефон нежным, женским голосом запел ей прямо в ухо:
– Котик, – именно так почему-то обратилась к ней незнакомка, – Привет… Хотела сказать, что сегодня вряд ли получится, – видимо говорившая находилась в дороге, до Кристины доносился шум улицы, гул двигателя и резкий звук клаксона, из-за которого несколько слов она не разобрала, – … сколько же кретинов на дороге и тупых овец! – с негодованием в голосе комментировала дорожную ситуацию неведомая женщина, – Котик, – снова ласково пропела трубка, – У меня сегодня вечерний эфир, да и потом нужно будет задержаться у Карапетяна по поводу того интервью с Гариком…
– Кристина стояла посреди своего большого, роскошного холла, оформление которого она, как и всю прочую обстановку в доме разрабатывала лично, хотя и в тесном соавторстве с модным дизайнером, и совершенно не знала, что говорить и самое главное, что делать, – Ну не сердись, любимый, иначе не видать мне Франции, ты же знаешь, босс ни за что не отпустит, пока я не подчищу хвосты… А мы же с тобой не хотим этого, правда? Уверена, мы с тобой хотим одного и того же, например устроить нечто ещё более грандиозное, чем та сентябрьская Барселона, я права, Котик? – женщина медленно, протяжно выдохнула и продолжала, – Хотя вчера, ты не был моим Котиком, – в этом месте повисла настолько значительная, наполненная определенным смыслом пауза, что Кристина вдруг подумала, что если бы её можно было попробовать, то на вкус, она напоминала бы шоколадный ликер.
–Ты был настоящим тигром…– Кристина могла поклясться, что услышала, как эта особа сладострастно застонала. В ужасе, Кристина отключила телефон и с омерзением швырнула его в кресло, до которого так и не дошла.
– Вот интересно, а что же теперь делать?– задала она себе дурацкий, к тому же, совершенно бессмысленный вопрос. Почему-то ей казалось, что необходимо срочно начать действовать, ну или хотя бы что-то предпринять. Но вместо этого она села на самый краешек чудного, обтянутого белой итальянской кожей дивана, (предмет её не слишком тайной гордости), и слегка раскачиваясь, попыталась собраться с мыслями. – Итак, что мы имеем? – изо всех сил пытаясь не терять самообладания, размышляла она, – У мужа есть любовница, – Боже мой, как же это пошло и мерзко! – вслух перебила она себя, и, обхватив руками живот, закачалась сильнее. – Так вот, – с усилием взяв себя в руки, продолжила она через некоторое время, -И длятся эти отношения не меньше года, в Испанию, по делам фирмы, он действительно летал прошлой осенью.
– Какой молодец, – подумала Кристина, – Да, этого у него не отнять, умеет Котик совмещать полезное и приятное. Рационализаторскую составляющую его личности отмечала даже мать Кристины ещё до их свадьбы.
– Ну вот, собственно, и всё! – подвела она невесёлый итог своего короткого персонального совещания, – Эта «Е» телеведущая или редактор программы, одним словом, какая-то фифа из ящика. Лицо, скорее всего, медийное, и, наверняка, очень привлекательное. На другое бы Костя и не взглянул. Кристина тяжело поднялась и направилась к лестнице. Взбиралась она медленно, как старуха, грузно наваливаясь на перила. На предпоследней ступеньке Кристина остановилась и добавила про себя:
– Ах да! Чуть не забыла, у нашего Котика с этой «Е», судя по её весьма недвусмысленным замечаниям, отличный секс! В спальне Кристина остановилась напротив большого и вычурного зеркала, довольно искусной подделке, выполненной в стиле ампир. Кристина с неудовольствием смотрела на отражающуюся в нем бледную молодую женщину, в розовой шелковой пижаме и длинными спутанными волосами. Сзади неё была видна неприбранная двуспальная кровать, а прямо за её левым плечом выглядывала подушка Кости. Схватив её с каким-то гортанным звуком, Кристина, что есть силы, метнула несчастную с лестницы. За спиной она услышала оглушительный звон разбитого стекла, но, не оборачиваясь, удовлетворенно кивнула и вернулась в комнату. Проходя мимо зеркала в ванную, Кристина намеренно отвернулась, чтобы даже мельком не видеть своего отражения. С самого детства ею твердо была усвоена одна из незыблемых аксиом, встроенная намертво, благодаря матери, непосредственно в подкорку: любые затруднения разрешаются гораздо эффективнее не столько на свежую голову, сколько на чистую. Одеваясь после душа, она услышала, как подъехал к дому Костя. Беспорядочно заметавшись по комнате, в лихорадочном намерении спрятаться, и получить столь необходимую зачем-то ей сейчас отсрочку, Кристина безмолвно и неистово взывала неизвестно к кому о помощи и защите. Она понимала, что не может видеть своего мужа, и уж тем более, разговаривать с ним. По крайней мере, сейчас, когда всё это навалилось на неё так внезапно, болезненно и остро. Она услышала, как Костя поднимается по лестнице, и не придумав ничего лучше, с каким-то остервенением и ненавистью принялась снимать постельное бельё. Костя остановился в дверях со своей подушкой в одной руке, а телефоном в другой, и пару секунд внимательно смотрел на жену, яростно сражающуюся с пододеяльником и старательно избегающей его взгляда.
– Ты решила заняться уборкой? – с улыбкой спросил Костя, протягивая ей подушку, – Вот это я подобрал внизу, она лежала на черепках греческой вазы, которую мы привезли с тобой из свадебного путешествия.
– Да… – Кристина тяжело дышала и заставила себя взглянуть на мужа. Костя, стройный и высокий, в чудесном синем костюме-тройке, безукоризненно уложенными волосами и чуть тронутым нездешним загаром красивым лицом, смотрел на неё с легким, доброжелательным высокомерием положительного киногероя.
– Да…– снова повторила она, почему-то не допуская даже мысли о том, чтобы выяснить отношения прямо сейчас. Позже она много размышляла об этом, но разумного объяснения так и не находила. По какой причине, недоумевала Кристина, она не сообщила мужу, что ей все известно в то же утро, когда он вернулся за своим телефоном? Почему молчала, как дура, как маленькая, испуганная девочка? Что помешало ей устроить грандиозный, образцово-показательный скандал в классике жанра, с подробным и шумным выяснением всех обстоятельств подлейшей этой истории, как поступила бы на её месте любая другая нормальная женщина? Ничего этого Кристина не сделала, и самое главное, даже не знала почему. Возможно, испугалась того, что за этим может последовать. И что надо будет принимать какое-то решение, а она не чувствовала себя готовой к этому. А может в глубине души надеялась убедить себя, что это неправда, что не было этого проклятого звонка, разрушившего своим треньканьем её семейную жизнь. Или просто Кристина была настолько ошарашена этой ситуацией, что впала в эмоциональный ступор. И подсознательно выбрала самую безопасную в данном случае выжидательную позицию, для того, чтобы собраться с мыслями и силами для принятия оптимального решения. У неё не было ответа. Вместо этого, она с усилием, как будто каждое слово причиняет ей нестерпимую боль, проговорила:
– …Хотела вынести одеяло… и подушки на солнце,… день будет жарким, но нечаянно уронила одну…– Кристина чувствовала, как её щеки из бледно-розовых делаются пунцовыми. Врать она, конечно, так и не научилась, но сейчас её мама была бы ею довольна, подумала Кристина. Ведь, положа руку на сердце, мать всегда считала единственную свою дочку весьма простоватой и не в меру наивной.
– Ты что-то забыл? – невинно спросила она. Муж озабоченно кивнул:
– Телефон забыл, представляешь? Пришлось вернуться, столько всего успеть нужно, а без телефона никак. Интересно, почему он выключен, я вроде…,
– Мне никто не звонил? – поднял он глаза на жену, – Нет, – ни моргнув глазом, опять соврала Кристина, – Но может я не слышала, я сегодня что-то не очень хорошо себя чувствую, прости, но мне нужно загрузить бельё. Кристина с охапкой белья попыталась обойти его, – Я помогу, – сделал шаг навстречу к ней Костя, – Нет, – громче, чем хотела, вскрикнула Кристина, и закусила губу. Ей стало страшно, что он может случайно коснуться её, а это было бы сейчас невыносимо. В прямом смысле. Кристина боялась, что в этом случае она просто закричит.
– Всё нормально, – взяв себя в руки, медленно и тихо сказала она, – Ты и так задержался, я справлюсь… Костя с удивленным сочувствием какое-то время смотрел на неё, и затем произнес:
– Ты действительно что-то неважно выглядишь, малышка, – в его голосе звучала искренняя озабоченность, – Бросила б ты эту всю затею, – глядя на охапку белья в углу, сказал Костя, – В субботу придет Алёна и все сделает, а ты бы лучше позвонила своему доктору. Кристина, сжав кулаки, так что её длинные ногти наполовину вонзились в ладони, медленно подняла на него глаза. Костя в это время сосредоточенно вглядывался в засветившийся экран телефона и потому не мог видеть тяжелого, немигающего взгляда, каким смотрела на него сейчас его жена. Кристина вдруг подумала о том, что если он немедленно не уйдет, то всё это сохраняемое ею из последних сил эфемерное, зыбкое и трагикомическое псевдо спокойствие лопнет, как мыльный пузырь. Костя, нахмурившись и убирая телефон, во внутренний карман пиджака, глянул на неё, – Крис, я, правда, волнуюсь, обещай, что позвонишь врачу, – опустив голову, она кивнула, – Всё, малыш, нужно бежать, – он посмотрел на часы, подарок её отца, в честь его назначения год назад руководителем отдела, – О, у меня намечаются проблемы…Постараюсь быть не очень поздно, в любом случае, я позвоню…Он с ласковой улыбкой посмотрел на неё. Кристина снова испугалась, что сейчас по привычке, он захочет поцеловать её, поэтому, отворачиваясь, резко и поспешно выпалила:
– Пока…Удачного дня, милый… – выдавила она и тут же внутренне содрогнулась. – Милый?! – ехидно-вопросительно передразнила она себя, – Серьёзно?! Фу, да что со мной такое сегодня…
Ей стало легче только, когда муж вышел из дома, и она услышала звук отъезжающего автомобиля. Это было новое чувство, до сих пор неизвестное, а потому тревожное и настораживающее. Кристина с отвращением швырнула постельное бельё на пол. Она спустилась вниз, постояла в холле, затем вышла во двор. Черный доберман, гладкий и блестящий, как антрацит, тут же бесшумно подбежал к ней, подрагивая от радости и нетерпения поджарыми боками и тонкой спиной. Собака удовлетворенно фыркнула, лизнула Кристине руку и с бесконечной преданностью, смотрела на неё глубокими и влажными темными глазами с фиолетовым отливом. Она рассеянно погладила узкую вытянутую голову, от чего животное пришло в абсолютный восторг, граничащий с экстазом, с еще большим азартом перебирая в ритме вальса изящными и стройными, длинными лапами. Вопреки его ожиданиям, Кристина никак не реагировала. Она смотрела куда-то вперёд невидящими глазами и стояла, как изваяние. Пёс был настолько растерян явным нежеланием хозяйки играть, и её полной отстраненностью, что устав бодать её ладонь своей головой, начал тихонько скулить, припадая на передние лапы.
– Не сейчас, Грант…– рассеянно проговорила Кристина и вдруг развернулась, толкнула стеклянные двери, пробежала через холл, немного задержалась в прихожей, кинула что-то на ходу в свой рюкзак и выскочила из дома.
Оставаться здесь она просто не могла. Это ей стало понятно как-то сразу и окончательно. У неё сформировалось устойчивое, переходящее в уверенность ощущение, будто прежняя она куда-то подевалась, а вместо неё появилась другая, новая Кристина, пугающая её саму до чёртиков, раздираемая противоречивыми чувствами, к тому же притворщица и лгунья. Кристина опасалась, что теперь она такой и останется, потому что это и есть она настоящая.
Было непривычно и страшно. И самое главное, совершенно непонятно, что с этим делать. Кристина так никогда раньше не поступала. То есть, она не могла до сегодняшнего дня представить ситуацию, при которой она вдруг сломя голову, выскочила бы из дому неизвестно для чего и куда. И даже не представляя при этом, как, например, она будет добираться до города или куда там она собралась. Потому что, по крайней мере, до сих пор, Кристина всегда знала, что и зачем она делает, так как имела привычку, ещё со школы, заранее планировать все, что намерена была реализовать. С другой стороны, и причин для такого спонтанного поведения у неё, собственно, никогда и не возникало. У Кристины вообще до этого телефонного звонка жизнь текла спокойно и размеренно. Из добрых, заботливых и сильных отцовских рук, она плавно и органично попала в ухоженные, и не менее бережные руки мужа. Да и в целом, по жизни, как-то так все складывалось гладко да удачно, без материальных или каких-нибудь там социально-психологических затруднений, словом, без особых неприятностей и проблем. Ничего особенно и не желая, Кристина всегда получала то, что ей было нужно, причем, как правило, своевременно и, зачастую, в гораздо большем объеме. Хотя специально ничего для этого не делала. Просто бывает же так, что живёт себе человек в своё удовольствие и всё. Особенно не напрягается, но и воду не баламутит.
Выйдя из маршрутки возле какого-то торгового центра, Кристина пошла вдоль широкой, многолюдной улицы, почти не ориентируясь во времени и пространстве. Кристина не очень поняла, как и на чем она приехала в город. Ей раньше никогда не приходилось пользоваться общественным транспортом. Если Костя не мог её отвезти, она звонила водителю отца – Руслану или вызывала такси. Да и эти меры были временные, так как через пару недель она получает права. И значит, скоро будет ездить сама, куда только захочет, ведь в гараже стоит белоснежный джип, её собственный! Подарок Кости на 25-летие любимой жены. Здесь мысль будто споткнулась о какую-то невидимую, но болезненную преграду и она криво усмехнулась.
Сейчас Кристина помнила, что шла по дороге, когда рядом с ней остановилась газель и несколько человек вышло. Другие, напротив, стали заходить внутрь. Какая-то девушка, стараясь обойти её, чувствительно царапнула руку Кристины пряжкой своей объемной сумки. Она вздрогнула, будто на время проснулась и на секунду замешкавшись, поднялась в газель следом за ней. Как и сколько они ехали, Кристина не запомнила совершенно. Она просто снова очнулась, когда на какой-то остановке люди стали шумно выходить. Оплатив проезд, она автоматически вышла с остальными. Сейчас Кристина почти бессознательно двигалась куда-то среди людей, скорее по инерции, отстранённо и равнодушно. Она не узнавала ни эти витрины и здания, ни улицу, ни район города, в котором прожила большую часть жизни, училась и даже, пусть и недолго, работала. Она смотрела без всякого любопытства по сторонам, не узнавая ничего. И была этому почти рада. То есть, если бы в данный момент она была бы способна вообще что-то чувствовать, то, скорее всего, это напоминало бы чувство удовлетворения. От того, в первую очередь, что она сейчас далеко от своего дома, в незнакомом месте, где никто её не знает и всем, фигурально выражаясь, плевать с высокой горочки, почему она здесь, что с ней случилось, куда она направляется и о чем думает. А думала Кристина о самых разных вещах. Но в основном, конечно, о себе и своей жизни. В толпе людей думать почему-то было легко и даже приятно. Мысли, усиленные воспоминаниями и подкрепленные собственными умозаключениями, текли плавно и ненавязчиво.
С самого детства Кристина была послушным ребенком, почти идеальным. Умненькая, здоровая, симпатичная малышка. Ну просто мечта любого родителя. Она и являлась, хоть и отстроченной, но все же, в конце концов, воплощенной в жизнь мечтой своих родителей. Дело в том, что Кристина была не только единственным, но и поздним ребенком в семье. До неё у матери было несколько выкидышей. Поскольку случались они уже на довольно поздних сроках, было известно, что все они являлись особями мужского пола. Врачи говорили о какой-то патологической несовместимости. И о том, что виноват отрицательный резус-фактор матери. А некоторые констатировали некую генетическую аномалию. И советовали подумать об усыновлении, дескать, время идет, почему бы не осчастливить какую-нибудь милую крошку. Тем более, прозрачно намекали Кристининым родителям, уж кто-кто, а вы-то можете себе это позволить. Позволить они, конечно, могли, но не хотели. То есть не хотели чужого, а хотели своего, личного. Доктора, вздыхали, разводили руками, и не очень уверенно советовали не оставлять попыток, потому как чудеса иногда все же случаются и приглашали через некоторое время пройти ещё один оздоровительный курс. А кое-кто пространно рассуждал о смене партнера и иллюстрировал свой рассказ успешными примерами внедрения этого метода из собственной практики. После девяти лет нерезультативного лечения, безуспешных попыток и оплакивания четвертого по счету выкидыша-мальчика, родители Кристины оказались на Украине, в Тернопольской области, недалеко от Свято-Успенской Почаевской Лавры. Советская манекенщица польского происхождения, Инесса, мать Кристины, от кого-то узнала, что вблизи этого места находится целебный источник святой Анны, помогающий бездетным парам обрести долгожданное родительское счастье. Отец Кристины с женой не спорил. Выслушал её и кивнул со словами: «Значит, съездим». В селе, где они остановились, Инессе посоветовали сходить к бабке Христе, которая была местной знаменитостью, считалась уникальной знахаркой и ведуньей. Бабка Христя, увидев Инессу, сердито замахала руками и выкрикнула:
– Зачем ты пришла ко мне? Десятый год все ходишь по разным местам, да всё просишь. А того не знаешь, что не о том ты просишь, – бабка Христя сверкнула из-под платка недобрым глазом, и уже тише сказала:
– Не там ты ищешь, смекаешь, девонька? И не у тех… Ступай с Богом…– она повернулась спиной к ошарашенной гостье, явно давая понять, что разговор окончен. Инессу предупреждали о непростом характере знахарки, но к такому приёму даже решительная и уверенная в себе Инесса не была готова. Она растерянно переступала с ноги на ногу, будто выжидая чего-то.
– Ну чего стоишь, иди, говорю, – бабка Христя искоса посмотрела на Инессу, и медленно покачала головой, – Ох, и упертая ты, как я погляжу, – она замолчала и с сомнением разглядывала молодую женщину, как бы прикидывая, стоит ли ей сообщать информацию, которой она располагала или нет, – Говорю же, нечего тебе у меня делать, считай, что вымолила, да только зря ты, Яся, на алтарь-то материнский всю душу свою выложила, как бы и не раскаяться потом,– живой, карий глаз Христи, которым она косилась на Инессу, вдруг заволокло, словно матовой пленкой и он потух, безжизненный, наполовину прикрытый таким же неподвижным, будто мертвым веком. Но Инессу поразило вовсе не это, а то, что Христя обратилась к ней почти забытым домашним именем, каким звала её только покойная бабушка в детстве, самый близкий и родной для Инессы человек. Никого в своей жизни она так не любила, как её. Она почувствовала, что на глаза наворачиваются слёзы, но тут Христя вдруг встрепенулась, сверкнула ожившими глазами и зычно провозгласила:
– Только раз наполненная будешь, – сердито посмотрела на Инессу, и повторила громко и раздельно, как маленькой:
– Только один раз, поняла? А затем пустота – загадочно проговорила она уже тише, – Пустота внутри тебя, Яся, и пустота снаружи, – бабка Христя забормотала совсем тихо, – Девка у тебя славная выйдет, да только и она пустая будет. Через год захочешь приехать сюда, но тебе скажут, что я умерла. А ты все одно, приезжай, Яся, и тёзку-крестницу мою привози, ведь смерти нет, Ясенька, это люди по неразумению своему так считают, да только неверно это, а теперь иди, устала я, – Христя почти упала в кресло, откинула голову и замолчала. Инесса тихо вышла. Ровно через девять месяцев у Инессы с мужем на свет появилась здоровая девочка, которую в честь бабки Христи, нарекли Кристиной. Однако в процессе родоразрешения Инесса едва не умерла. У неё началось маточное кровотечение прорывного характера, вследствие чего этот орган, пришлось удалить. А через год они приехали в то село, чтобы крестить свою трехмесячную дочь. И крестной матерью Инесса видела только бабку Христину. Но почему-то совсем не удивилась, и даже не расстроилась, когда ей сказали, что Христя умерла этой весной. Инесса кивнула и улыбнулась. Крестной матерью стала хозяйка домика, который родители Кристины снимали, когда приезжали сюда. Это было не так уж важно для Инессы, кто формально был вписан в крестные её отвоёванной у судьбы дочери. Главным было то, что она не просто верила, а точно знала, кто ею является на самом деле.
За полгода до рождения Кристины, тридцатисемилетняя Инесса оставила работу. Как позже выяснилось – навсегда. Сначала из-за того, что они с мужем опасались выкидыша, затем необходимо было восстановиться после тяжелых родов, да и ребенку несмотря на целую команду нянечек, гувернанток и помощников по хозяйству, необходимо было материнское внимание, ну а потом… Потом Инесса решила, что поздно, и она вышла, как говорится, в тираж, что было, отчасти, правдой. Век манекенщиц, как известно, недолог, да и выглядела она уже далеко не так сногсшибательно, как ещё совсем недавно. Но определяющим было то, что Инесса изменилась не столько внешне, сколько внутри. Что-то надломилось в ней после того, как она лишилась матки. Или даже окончательно сломалось. Из энергичной, остроумной и яркой молодой женщины она медленно, но верно превращалась в раздражительное, желчное и слезливо-мстительное существо. Дочь свою она любила, но какой-то странной, болезненной любовью, выражавшейся, в основном, в тщательном, многоаспектном анализе недопустимого с точки зрения матери стиля одежды дочери, её прически или манеры поведения. Самые большие изменения произошли в её отношениях с мужем. Инесса по-прежнему любила его, а нуждалась в нем даже гораздо больше, чем раньше, но что-то стало между ними, что не позволяло, не только приблизиться, но хотя бы поговорить по душам. Она изводила его своей подозрительностью и ревностью, которые по мере того, как их дочка росла, приобретали совсем уж космические масштабы. Он же в ответ морщился, как от боли, угрюмо молчал, иногда беззлобно огрызался, а если приходилось совсем туго, просто уезжал из дома. Когда Михаилу, отцу Кристины однажды стало ясно, что прежней его Инессы уже никогда не будет, он с болью в сердце, о которой никто и не догадывался, принял это. Тяжело, мучительно, но принял и смирился. Это было похоже на то, как если бы ему пришлось ампутировать часть собственного тела, в котором началась гангрена. Очень страшно, невыносимо больно, но необходимо, если хочешь жить. Михаил хотел и потому сделал это. Это как в бизнесе. Он был успешный предприниматель и отлично знал, что далеко не всегда стройные и экономически привлекательные бизнес-проекты остаются такими же при их реализации. И чтобы оставаться на плаву, нужно уметь отличать цельные зерна от плевел. И вовремя отсекать последние. Он обладал волчьим нюхом на убыточные и заведомо провальные идеи. Иначе он не стал бы легендой при жизни. И не прошел путь от машиниста башенного крана, до совладельца крупнейшего предприятия. Инесса никогда ни в чем не нуждалась, у неё было все, что она хотела, кроме него. Её он от себя отсек раз и навсегда. И больше никогда не разрешал себе ни думать, ни рассуждать на эту тему. Странно, но никому из них не пришла в голову мысль о разводе. Никогда. Даже после того, как у Михаила, чуть ли не вполне официально появилась вторая семья. Наоборот, Инесса после этого успокоилась, как-то доброкачественно что ли, поутихла, как будто услышала долгожданную весть, и может, наконец, заняться своими делами. Она стала иногда консультировать в Доме моделей на добровольных началах и относилась к этому занятию очень серьезно. Однако когда муж предложил ей открыть собственную такую школу и предлагал себя в качестве спонсора, Инесса отказалась наотрез. По своей привычке, укоренившейся в последние годы, смерив его долгим, ничего не выражающим взглядом, никак не объясняя и не комментируя своё решение, она просто высокомерно удалилась с гордо поднятой головой.
Кристина всё шла и шла по улице, не чувствуя ни усталости, ни желания понять где она находится и куда, собственно говоря, идёт. Она шла и боялась остановиться. Ей казалось, что тогда в голову полезут совсем другие мысли. И случится что-то непоправимое. Что именно Кристина не знала, но была уверена, что лучше не останавливаться. Идти сколько получится. Или сколько сможет. Она шагала и думала, что самая большая странность заключалась в том, что вопреки семейной обстановке в частности, и здравому смыслу вообще, она никогда не чувствовала себя в родительском доме несчастной или ненужной. Благодаря огромной любви и заботе отца, требовательной, но искренней привязанности матери, а также собственному легкому характеру, Кристина очень бы удивилась, если бы ей кто-то сказал, что с их семьёй что-то не так. Несмотря на внешнюю холодную отстранённость матери, и постоянную занятость отца, ей было хорошо в их доме. Кристина никогда не чувствовала себя чем-либо обделенной. С раннего детства она крепко-накрепко усвоила, что мама не здорова, а потому огорчать её чем-либо ни в коем случае нельзя. Тем не менее они прекрасно ладили и Кристина не находила ничего особенного в том, что её мама не столь эмоциональна, открыта и чувствительна, как у некоторых её школьных подруг. Инесса скорей обратила бы внимание на беспорядок в одежде дочери, чем на её душевные переживания. Кристина осознала это ещё в дошкольном возрасте и приняла, как должное. Ей не только не приходило в голову устраивать из этого трагедию, а наоборот, льстило серьёзное отношение матери, к ней, как равной. Кристину искренне восхищал стоицизм Инессы, которую самому раскрепощенному воображению не под силу было бы представить хлопочущей матерью-наседкой. Более того, Инесса всегда считала недопустимым сюсюканье и тисканье, даже если речь шла о собственном младенце. На этот счет, няньки, допускавшиеся к уходу за малышкой, жестко инструктировались Инессой лично.
Неожиданно улица кончилась, и Кристина вынуждена была остановиться. Она огляделась: справа расположился какой-то громадный промышленный объект, даже через дорогу, выглядевший устрашающе, а слева, где она и находилась, тротуар резко и бесцеремонно заканчивался уродливым кирпичным забором, резко уходящим в сторону. Становилось жарко, Кристина пожалела, что не купила воды, пока была такая возможность. Она посмотрела на бледное небо. Раскаленный белый шар слепил прямо в лоб.
– Сейчас около двух часов, – машинально отметила она. Часы Кристина забыла, а телефон не взяла намеренно. Она почувствовала, что очень голодна и вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего вечера. Кристина решила поискать кафе, бистро или что-то в этом роде, чтобы купить воды и перекусить. Она ещё раз оглянулась, вздохнула и пошла вдоль кирпичного забора, свернув за ним в какой-то переулок.
Как только Кристина возобновила движение, воспоминания её потекли в том же порядке, в котором их на время прервал кирпичный забор. Мысли её, словно благородные воспитанницы пансиона в церкви, не нарушая общего порядка, чинно и смиренно дожидались своей очереди на исповедь.
Настоящим другом Кристины был отец. Даже сейчас, глядя на запылённые носки своих кроссовок, поочередно вплывающие в поле её зрения, вспоминая отца, она улыбалась. Умный, добрый и сильный. С детства он казался ей всемогущим, или, по крайней мере, наделённым какой-то волшебной силой, что выгодно отличало его от всех остальных людей. Да так оно, по сути, и было. Полное и абсолютное принятие, вот что всегда она чувствовала глядя на него. Это излучали его глаза, когда он слушал пламенный и аргументированный спич шестилетней Кристины, целиком и полностью доказывающий необходимость приобретения щенка. Это звучало в интонации его голоса, когда он своей восьмилетней девочке объяснял, почему нельзя без разрешения брать деньги со стола в его кабинете, даже если ей с её подружкой Катькой нестерпимо захотелось мороженого. Это было в наклоне его головы и крупной белой руке, с редкими веснушками, которой он расписывался в её школьном дневнике, с жирной двойкой по физике на его странице. В этом и была его сила, которая передалась и ей тоже. Хотя и не сразу, а постепенно, в размеренно-поступательном ритме осознания своей значимости и уникальности. Когда на тебя снисходит понимание того, что тебя любят не за что-то, а просто, потому что ты есть. И ты вдруг открываешь для себя, что всегда это знала. Просто знание это, как диковинный подарок, до поры до времени стояло в темном уголке твоего сознания, да ещё и прикрыто было тканью, как памятник накануне открытия. И вдруг, в самый обычный день, или вечер, когда ты бежишь в прихожую сломя голову, потому что папа вернулся после недельного отсутствия, это чувствуется наиболее остро. Или вообще не вовремя, когда ты наскоро знакомишь отца со своим одноклассником, который пришел к тебе, чтобы готовиться к проекту по биологии, – где-то на заднем плане твоего сознания это снова мелькает. А может это было, когда отец с дурацким выражением лица сидел в твоих наушниках, покачивал головой в такт непонятной ему музыки, изображая удовольствие и заинтересованность… И ты понимаешь, что вот сейчас, в эту самую минуту, что-то происходит… И бесшумно ниспадает ткань, как пелена с глаз. И одновременно высвечивается спрятанный подарок, который называется любовь. И ты чувствуешь радостное удовлетворение и благодарность. И ты понимаешь, что и раньше это знала, потому что это было всегда. Возможно ещё до твоего рождения. Эта любовь снизошла на тебя, задолго до того, как ты стала узнавать его среди других людей. Она стала жить и в тебе. Благодаря отцу и его любви. Потому что такова природа этого чувства. Если оно есть, то проникает во все сферы жизни и заполняет собой окружающее пространство. И проникает во все дела и мысли. И ты чувствуешь себя защищенной и очень сильной. Потому что ты пропитана ею вся. Ты если захочешь, можешь даже светиться. Или светить. И ты идешь по жизни и преподносишь себя миру, как драгоценный и неисчерпаемый дар, которым можно и нужно делиться, чтобы не расплескать. И ты заряжена этим настолько, что в состоянии излучать самостоятельно флюиды любви и счастья.
