Ланиус Андрей
Мистические истории из красной папки
Белый спелеолог
Его шаги то грохочут рядом, то замирают вдалеке, но он неизменно преследует всякого, кто самостоятельно наведывается в любую из десяти саблинских пещер под Петербургом. "Белый спелеолог" – это отнюдь не бесплотная тень, преследующая нарушителей спокойствия обитающего здесь духа погибшего в обвале исследователя. "Белый спелеолог" наводит порядок и сурово наказывает вошедших в подземные лабиринты шалунов и хулиганов.
Полтора года назад 16-летний парнишка решил поплутать по десятикилометровым лабиринтам пещеры "Штаны", где, кстати, находится могила "Белого спелеолога". Невидимый хозяин пещеры заманил юношу в самый дальний коридор и напустил на него смертный холод. Только спустя неделю большая группа спасателей нашла полумертвого сорванца и извлекла его на свет Божий. Еле-еле откачали. После этого происшествия над могилой "Белого спелеолога" появилась страшная надпись: "Отмщение ждет всех!"
– Всех ли в самом деле посетителей Саблинских пещер ждет возмездие "Белого спелеолога"? – спрашиваю у известного знатока пещер России и СНГ геолога Юрия Сергеевича Ляхницкого. – И кто вообще этот "Белый спелеолог"?
– Много лет назад, – рассказывает Юрий Сергеевич, – некий господин решил в одиночку исследовать пещеры. Дело было зимой, когда входы в подземные полости покрыты сплошной наледью. Горе-спелеолог поскользнулся и поехал вниз на огромной скорости. Ударившись головой о стенку катакомбы, он сломал себе шейный позвонок и мгновенно погиб. Неведомо, кто похоронил его в подземной галерее пещеры "Штаны" и поставил на могильном холмике крест. С той поры дух "Белого спелеолога" витает по всем пещерам. Не проходит и недели, чтобы кто-то из подростков не терялся в их бесконечных лабиринтах. Однако, несмотря на неминуемую опасность, пещеры постоянно посещаются далеко не лучшими представителями человечества. Саблинские пещеры стали местом сборищ наркоманов и токсикоманов, в старинных катакомбах справляют дикие обряды сатанисты и дьяволисты, хулиганы нападают на спелеологов и школьников-экскурсантов. Но этому скоро будет положен конец!
– Их накажет "Белый спелеолог"? – переспрашиваю Ляхницкого.
– На него одного уповать не следует, – отвечает Юрий Сергеевич. – Хотя от "Белого спелеолога" исходит вполне конкретная и нешуточная угроза. Мы вовсе не хотим несчастий и смертей в подземельях от рук их всесильного хозяина. Поэтому-то и работает здесь уже несколько лет наша бригада.
Что же представляет из себя бригада Юрия Ляхницкого? Это спелеологи из Горного института, Санкт-Петербургского университета, Всероссийского геологического института.
В районе Саблино, вдоль реки Тосны, уже больше 150 лет известны минимум 10 пещер. Все они искусственного происхождения и образовались вследствие добычи на берегах Тосны прекрасного кварцевого песка для стекольных заводов. В 1924 году отсюда ушел последний рабочий, и после этого над пещерами стала трудиться сама матушка-природа. Стены их образуются белым и красным песчаником, а своды порой состоят из зеленого глауконитового известняка, что делает их необыкновенно живописными. Левобережная пещера богата подземными озерами глубиной до трех метров и площадью во многие сотни квадратных метров.
Живая достопримечательность Саблинских пещер – колонии зимующих здесь летучих мышей аж шести видов. Их, оцепеневших и беспомощных в зимней спячке, безалаберные подростки хватают руками, бросают оземь, убивают. Этого не следует делать ни в коем случае, ибо летучие мыши, живущие в Ленинградской области, являются разносчиками возбудителей смертельного заболевания – бешенства!
Саблинские пещеры, возникшие искусственно, волею Творца стали естественными уникальными образованиями. Именно благодаря Саблинским пещерам родилась Петербургская школа спелеологии. Здесь проходят практику школьники, студенты-геологи и географы. Помимо пещер, на реках Саблинка и Тосна имеются единственные в области водопады, глубокие каньоны, живописнейшие долины, дендропарк. Места эти издавна обитаемы славянами, а великий князь Александр Ярославич стоял здесь лагерем накануне Невской битвы. Всего на территории в 200 гектаров – более 30 природных и исторических памятников. Их необходимо сберечь и для себя, и для потомков.
Четыре года назад бригада спелеологов начала работы по созданию Саблинского геоэкологического заказника. Ученые провели соответствующие изыскания, исследовали пещеры, выявили скрытые полости, установили гидрологический режим. Потом был разработан проект заказника, а это – и музей, и укрепление сводов пещер, и планирование туристических экскурсий.
Пещеры – это особый, ни с чем не сравнимый мир. Нередко даже кратковременное посещение этого мира подростками вызывает в них желание лучше знать природу, в результате они начинают серьезнее относиться к учению, много читают и нередко становятся геологами, географами, историками, археологами, краеведами. Поэтому Саблинские пещеры надо максимально приспособить для безопасных познавательных экскурсий. А сегодня становится не по себе от того, что некоторые организации, не проконсультировавшись с природоохранными организациями, проводят работы над полостями пещер. Например, провели коллектор к Никольским очистным сооружениям, по которому потекли нечистоты. Коллектор, как это часто бывает, потек, и канализационные сбросы проникли в пещеру. Дыры кое-как залатали, но в следующую аварию может произойти даже обвал! Значит, необходимо укрепить трассу над полостями пещер, где проходит коллектор, хотя в идеале его следует отвести в сторону. Но на это нужны немалые деньги. Необходимо найти их, ибо пещеры, коли они обрушатся, не восстановить никакими силами.
– Что же тут бездействует "Белый спелеолог"? – спрашиваю у Ляхницкого.
– Он отнюдь не бездействует, – возражает мой собеседник. – Во многих уголках пещер он повысил на два порядка выше допустимой нормы концентрацию родона, а это значит, что час пребывания в такой зоне чреват почти смертельным заболеванием. Но "Белый спелеолог" контролирует пещеры только внутри. Снаружи тоже должен быть хозяин, чтобы не случилось беды.
История на ночь
Как известно, литературное произведение современной классики – роман «Мастер и Маргарита», вышел в середине 70-х годов. И сразу же – как по волшебству стал настоящим бестселлером.
Неслучайно журнал «Москва», в котором он был опубликован, подпольно размножался ротапринтным способом в разных учреждениях и всевозможных НИИ. У книжных барыг «новинка» стоила ошеломляющих денег. А когда роман, наконец-то, вышел отдельным изданием – его невозможно было приобрести. Читатели за много месяцев вперёд записывались на «Мастера и Маргариту» в очередь в библиотеках. Широк оказался и географический диапазон «не горящей рукописи».
Издатели на всём необъятном пространстве СССР, чтобы поправить свои финансовые возможности, буквально выклянчивали у всесильного Госкомиздата страны разрешения на «публикацию Булгакова».
Не остались в стороне и лихие перья переводчиков… Ещё бы! Как упустить такую возможность заработать лёгкие и надёжные деньги – по тем временам вполне приличные?! Книгу стали переводить на «самостийные» языки во всех постсоветских республиках. Эхо благодатного книжного бума докатилось и до далёкого Ташкента.
В те годы я работал редактором в издательстве художественной литературы и искусства им. Гафура Гуляма.
Директор издательства, видный писатель, певец соцреализма, Хамид Гулям поручил перевести роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» на узбекский язык известному переводчику Мирзиёду Мирзаидову. Мирзиёд работал редактором в «Редакции литературы народов СССР». Переводчиком он считался отменным, русским владел прекрасно. В творческом активе у него уже были переведённые им романы Катаева, Ильфа и Петрова, Олеши… Поэтому за порученное дело Мирзаидов принялся с удовольствием. Сначала работа пошла ровно, без сучка и задоринки. Но чем глубже он уходил в произведение, в образы героев, тем становился задумчивее, раздражительнее… Куда только девалась былая весёлость Мирзаидова?! Иногда, встречаясь в коридоре, он спрашивал меня значение той или иной фразы, слова… Работа над переводом явно застопоривалась. На вопрос коллег: «Как идут дела?», Мирзаидов неопределённо махал рукой. Некоторые из близких друзей просили дать почитать уже переведённые главы, но он вполне резонно и по-восточному оправданно отвечал: «Половину работы не показывают».
А вскоре Мирзиёд заболел. У него стала барахлить печень. Он всё чаще стал находиться на больничном, болеть… А однажды в издательство пришли родственники и сказали, что Мирзиёда не стало.
И – странное дело! Вместе с его уходом пропали переведённые главы романа. Их не нашли ни в рабочем столе Мирзаидова, ни дома. Но никто из сотрудников и родных не обратили на эту деталь серьёзного внимания… Стало быть, мало ли что могло произойти. (Тем более что подобные примеры в истории литературы были – взять, хотя бы Гоголя).
Пришлось Хамиду Гуляму перепоручить важный заказ другому редактору и переводчику Низамеддину Камилову. Он тоже принялся за «выигрышную работу» с большим душевным подъёмом. Взял для этого даже творческий отпуск. Перевёл половину романа и… какой-то поникший, с впалыми глазами, вернулся на работу. Перевод почему-то дальше не задался. Низамеддин явно чем-то был встревожен, даже удручён. Ему не давала покоя глава «Бал у сатаны»… И – что же? Как-то сотрудники редакции, вернувшись после обеденного перерыва, не застали Камилова на привычном месте. Он обычно обедал на работе, за своим столом. Зато за открытым окном четвёртого этажа в издательском дворике слышались громкие и тревожные голоса, раздавалась сирена скорой помощи… Мы выглянули вниз и увидели возле клумбы с цветами на асфальте фигуру Низамеддина с раскинутыми руками. Его окружали типографские работники и врачи в белом.
До нас не сразу дошло, что пока мы находились в столовой, Камилов выбросился в окно. Что послужило тому роковой причиной, никто не знал. Ни на работе, ни дома… Переведённые главы, как и в первом случае, нигде не нашли. Словно роковые странички в воздухе испарились!
Теперь сотрудники с какой-то скрытой опаской стали обходить кабинет №26 с табличкой «Редакция литературы народов СССР», называя её по-булгаковски «нехорошей комнатой».
Хамид Гулям уже, было, решил приостановить затею с переводом «злополучного» романа, но тут один из редакторов-переводчиков Исмаил Ахмад ДОБРОВОЛЬНО вызвался довести начатые попытки перевода до логического завершения. Это поистине мужественное заявление заметно приободрило директора-писателя, и он дал очередное добро на перевод…
Увы, дорогой читатель, не буду томить тебя долгой фабулой. Ты, наверное, и сам уже догадался, что произошло дальше… Да, да, Ахмад почти перевёл роман, осталось всего-ничего, каких-то две-три завершающих главы и переводчик, предвкушая успех, уже потирал ладони: «А, каково?! Всё равно я перехитрил шайтана».
Рано радовался, бедняга…
Через несколько дней на одной из трамвайных остановок Исмаила сразил обширный инфаркт. Хорошо, что рядом оказались добрые люди, успели подхватить его под руки, а то угодил бы прямо под трамвай, как Берлиоз… Скорая прилетела незамедлительно, но всё равно уже было поздно.
А что же роман? Перевод Ахмада, как вы уже догадываетесь! – так нигде и не нашли. Поистине чертовщина – только на восточной почве.
… Кабинет же под №26 полностью опустел. Никто из сотрудников не захотел переселяться в освободившуюся «нехорошую комнату», хотя и просторную. Так и пришлось завхозу переоборудовать её в архивное помещение – рукописей, личных дел сотрудников, бухгалтерских бумаг… Здесь им оказалось самое место.
Фантомас
В кабинете Фантомаса было холодно".
Я написал это предложение, поднял голову от тетради и стал смотреть в окно. За стеклом ничего интересного не было – всего лишь кирпичный фасад студенческой общаги напротив да мелкая снежная крупа, сбиваемая порывами ветра наискосок.
Я понимал: рассказать кому-нибудь произошедшее со мной было бы гораздо проще, чем пытаться записать этот фантастический, совершенно невероятный случай на чистых страницах новенькой тетради, но рассказать не мог – мне бы никто не поверил, – да и разглашать чужие секреты я не имел никакого права. С другой стороны, не высказаться, оставить все, как есть, тоже не мог, слишком мучительным для меня самого стало бы такое молчание. Я должен был, я обязан был поверить тот случай хоть листу бумаги, чтобы излиться, не хранить в голове все, что мучило, не давало спать по ночам.
Вот почему я сидел теперь в своей комнатенке, страдал в поисках нужных слов и смотрел в окно. Потом все же пересилил себя и стал писать.
"Прежде всего: кто такой Фантомас. Фантомас – это наш преподаватель по высшей алгебре, доцент Евгений Михайлович Кудрявцев. Словно в насмешку, он лыс, совершенно лыс, настолько лыс, что кажется, будто на его голове волосы никогда не росли. Он высок, подтянут, лицо его совершенно непроницаемо, глаза строгие. От него не стоит ждать ни малейшего снисхождения к нашему брату студенту.
На лекциях его стоит гробовая тишина. Малейший посторонний шорох, он – зырк глазами, и все, все! Не разгуляешься. Но предмет он знает. А как оформляет доску! Это поэма Пушкина, ей-богу.
Вот он входит в аудиторию, и первым делом проверяет, насколько хорошо она вытерта (доска, разумеется). Нам после одного единственного скандала больше повторять не надо, поэтому влажная, чистая, аккуратно сложенная тряпочка всегда наготове, доска блестит, но мела нет. Так положено – мел он приносит свой. Он у него особый, мягкий, тонко заточен и никогда не крошится. Где он такой берет никому не известно.
Он начинает говорить и одновременно создавать очередной шедевр – работает с доской – буковка к буковке, формула к формуле; таблицы рисует от руки, точно, красиво, как художник.
Но вот доска заполнена, больше места нет, а стирать жалко, да мы и не поспеваем за ним. Тогда он переходит к стене и начинает писать на панелях, благо они в аудитории высокие, и покрашены синей масляной краской. Здесь уже нет той четкости, но мы терпим, всматриваемся, а потом на перемене гурьбой кидаемся к стене и переносим в конспекты бесконечные формулы и примеры.
Мало кому удается сдать ему зачет с первого захода. Мне не удалось. В тот день я шел сдавать в третий раз, но на дом к Фантомасу был приглашен впервые. У него была такая привычка, приглашать хвостистов домой, особенно общежитейских.
Итак, я пришел к Фантомасу, поднялся в лифте на девятый этаж, остановился перед обтянутой дерматином дверью, нажал кнопку звонка. "Бим-бом" – отозвалось в квартире, а следом послышались шаркающие шаги. Дверь открыла маленькая старушка, беленькая, чистенькая, с морщинистым улыбчивым лицом.
– А-а, студент, – тонко пропищала она, – заходи, заходи, пальто не снимай, на плечи просто накинь, у нас холодно, и шагай прямо на кухню, вон в ту дверь. Евгений Михалыч велел чаем тебя напоить. Перед экзекуцией, значит.
Я даже не понял сходу, кто такой Евгений Михалыч, помрачение нашло. Потом сообразил, да это же наш Фантомас!
– Смелей, смелей, – подбадривала меня старушка, – не стесняйся. Перед боем оно подкрепится не грех. Это тебе с улицы кажется, что тепло… Как холода, так у них непременно что-то ломается. Говорят, у соседей трубу прорвало, третий день без тепла сидим. Чайком изнутри прогреешься, оно веселей покажется.
Хотел ей сказать, мол, веселей покажется, если сдам зачет, но промолчал.
Пальто я все-таки снял (на мне был толстый шерстяной свитер) и прошел на кухню, а старушка стала хлопотать у стола. Налила в чашку крепкий чай, не спрашивая, надо – не надо, бухнула в нее четыре ложки сахара, придвинула тарелку, закрытую салфеткой, сдернула ее. Под салфеткой оказались уложенные горкой пирожки, как выяснилось потом, с капустой.
Я обратил голодный взор к пирожкам (они были так румяны, так соблазнительно пахли!), а когда огляделся – старушки на кухне уже не было.
"Есть или не есть?" – раздумывал я, и чуть не рассмеялся вслух. Выходило, как у шекспировского Гамлета – "быть, или не быть", я этот монолог когда-то читал на вечере в школе. Потом решился и взял один пирожок.
Пирожок мне понравился чрезвычайно. Тесто нежное, а начинка из свежей тушеной капусты чуть сладковатая и необычно ароматная. Я разохотился и взял второй. После третьего решил, что четвертый брать неудобно, застыл на стуле и стал ждать.
Горячий чай и вправду согрел меня изнутри, уже не таким холодным стал казаться остывший за три зимних дня воздух кухни. Прошло несколько минут. Я хотел подняться и идти без провожатого в лице симпатичной старушки навстречу судьбе, но тут дверь медленно, с легким скрипом отворилась, и Фантомас собственной персоной застыл на пороге.
– Прошу вас, – слегка наклонил он голову и сделал рукой приглашающий жест.
Я поднялся и как ягненок, предназначенный в жертву богам, отправился вслед за ним по коридору, затем направо через открытую дверь в просторный кабинет.
В кабинете было еще холодней, чем на кухне, я даже пожалел об оставленном в прихожей пальто. Фантомас усадил меня в деревянное кресло с прямой спинкой, за широким письменным столом, стоявшим почему-то торцом к окну и как бы делившим комнату надвое. Затем он положил передо мной лист бумаги. Вверху на листе, его четким красивым почерком было выведено два задания – теоретический вопрос – теорема Бине-Коши и пример.
– Вот, пожалуйста, – сказал он, нависая надо мной, как Пизанская башня, – во времени я вас не ограничиваю. Конспект, если он у вас с собой, дайте мне.
Разочарованный и опечаленный я задрал свитер, медленно вытащил из-за пояса угревшуюся на животе тетрадь и протянул Фантомасу.
– Готовьтесь, соображайте, – с этими словами он вышел из кабинета.
Должен сказать, это его словцо навязло у всех на зубах. Бывало, выводит на доске формулу, тычет пальцем, потом оборачивается к нам, смотрит холодными глазами: "Соображайте! Соображайте!"
Собственно говоря, "соображать" было нечего. Мгновенного взгляда на листок с заданием было достаточно, чтобы понять – провал неизбежен. Но и сдаваться так сразу я тоже не собрался.
Я перевел дыхание, поежился и, чтобы оттянуть час расплаты, огляделся по сторонам. Сквозь занавеску на окне с высоты девятого этажа виднелось одно лишь зимнее небо, сплошь затянутое серой пеленой, до того унылой и скучной, что от такой погоды внезапного озарения, вдохновения, при моих сумбурных знаниях едва ли следовало ожидать. Прежде, чем взяться за выполнение задания, я сунул руки подмышки, чтобы они согрелись, и оглядел комнату.
Меня поразило обилие цветущих фиалок на подоконнике. Горшков было много, они стояли вплотную один к другому, а махровые цветы и бутоны на круглых сочных листьях образовывали как бы единую клумбу. В моем представлении белые, розовые, сиреневые фиалки, и уже не помню, какие там еще произрастали, были совершенно несовместимой вещью с сухарем Фантомасом. Но тут я вспомнил старушку на кухне и успокоился, скорее всего, это ее хозяйство. И еще мелькнула мысль, а не померзнут ли цветы при таком холоде.
Напротив меня, на стене висела картина. Я не знаток живописи, и не имею понятия, кто ее автор, но она была хороша. Изображен был на ней ясный солнечный день, синее море в барашках, наклонно плывущие под надутыми парусами яхты, берег, домики с красными крышами, утонувшие в темной зелени. В картине было много простора, воздуха, мне даже почудилось, будто в комнате запахло соленым морским ветром.
Вокруг картины висело множество мелких рамок, округлых, прямоугольных, с фотографиями людей, но кто был на них изображен, с моего места я не мог разглядеть. И еще я заметил полку, сделанную углом, так, что одна половина ее тянулась по стене в сторону картины, а другая шла в сторону окна и располагалась над стоявшим там креслом. В самой полке не было ничего особенного, но она была сплошь заставлена искусно вырезанными из темного дерева, отполированными до блеска смешными фигурками размером не больше моей ладони. Одни человечки словно застыли в восточном танце, другие, отжимали тяжелые камни, подняв их над головой, третьи сидели на корточках, но, что особенно интересно, все они были одного роду-племени, и вырезаны явно одной рукой. Как цветы, так и эти фигурки опять же не вязались с обликом Фантомаса.
Сам не знаю, зачем, я обернулся и стал разглядывать самодельный стеллаж, сработанный из тщательно отполированных досок. Он тянулся от двери до угла комнаты, и от пола до потолка был заполнен книгами. Между моим стулом и стеллажом было шагов пять, но я сразу обнаружил на средней полке вожделенный учебник по высшей алгебре, поставленный туда словно специально, словно в насмешку надо мной. Я сто раз листал эту книгу, и казалось, выучил наизусть. Подумал и вспомнил – теорема Бине-Коши находится на тридцать четвертой странице. Но толку оттого, что вспомнил, не было никакого.
Я поборол искушение встать и взять со стеллажа учебник и придвинул к себе листок с заданием. К моему великому удивлению с примером я справился довольно легко. Но на теоретическом вопросе застрял намертво. Я не мог вспомнить даже саму формулировку теоремы. Вчера разбирал, зубрил, а сегодня, как отрезало.
Сидел, истукан истуканом, и тупо смотрел на чистый лист бумаги. У меня заледенели руки, душа исполнилась зеленой тоски. Не знаю, почему тоску называют зеленой, но в моем несчастном случае она именно такая и была. И ведь подлость! Метод Гаусса я помнил, теорему Лапласа – помнил, а теорему Бине-Коши – нет! Проклятый Фантомас, он словно заранее почуял, что я знаю, а чего не знаю, чтоб ему пусто было!
Тут за моей спиной неслышно явился неведомо кто, черт, наверно, и стал толкать в бок: "Встань, возьми учебник, открой на странице тридцать четвертой, и ты спасен! Вставай-поднимайся, не трусь, ведь так и так все одно пропадать".
С прижатыми к голове ушами я прислушался. Тишина стояла полная, было такое чувство, словно в квартире никого нет. Я поднялся. Осторожно, не двинув стулом. На цыпочках прошел к двери и прислонился к ней. Нет, за дверью никто не стоял, я не слышал чужого дыхания, только мое сердце билось где-то возле горла, и стук его был единственным звуком, нарушавшим глубокую тишину кабинета, если не считать едва слышного тиканья настольных часов в бронзовой оправе.
Я быстро прошел к стеллажу и протянул руку, чтобы взять книгу, и тут же резко отдернул ее.
Послышались голоса, шаги, дверь кабинета распахнулась, вошла женщина, за ней Фантомас. Конец! Они застали меня на месте преступления возле стеллажа с книгами! Сердце провалилось и ушло в пятку, меня, несмотря на холод, бросило в жар, рубашка под свитером немедленно прилипла к спине, захотелось поднять руку и вытереть со лба пот, но я не смел шелохнуться. Стоял дурак дураком и смотрел на них, как затравленный кролик. Но они не обратили на меня ни малейшего внимания, словно в кабинете никого не было.
Сквозь сумятицу мыслей, сквозь страх, я узнал эту женщину. Она читала лекции по математической физике на старших курсах, я часто видел ее в коридорах факультета.
Теперь, когда я спокойно пишу эти строки, я могу отвлечься от моего тогдашнего жуткого состояния и сказать, что она была необыкновенно хороша собой. Всегда подтянута, одета с иголочки, словно собралась не на лекцию, а в театр; прическа, маникюр – все при ней, все, как говорится, тип-топ, и ни малейшего изъяна в прекрасном, с тонкими чертами, в меру тронутом косметикой лице.
Но в тот момент мне было не до ее красоты и выяснения возраста, хотелось одного, провалиться сквозь пол, аж до заснеженной, скованной морозом земли, испариться, исчезнуть, прекратить существование! Но вот странность, они вели себя так, словно именно это со мной уже произошло.
Она прошла вглубь комнаты, с другой стороны стола, небрежно бросила в кресло элегантную сумочку, сама присела на подлокотник того же кресла, поправила на плечах светлую шубку и обратила к Фантомасу веселое лицо.
– Ну, – с легким вздохом произнесла она, – теперь рассказывай, как живешь. Давно мы с тобой не виделись.
– Да, с тобой давно, – угрюмо подтвердил он, – но я встречался с Иришей.
– Я знаю, она мне говорила, и ты напрасно делаешь это украдкой, в ваших встречах я не вижу ничего дурного. В конце концов, ты – отец, она – твоя дочь.
Я чуть не сел со всего маху на пол! Так-так, выходит эта холеная красавица и лысый Фантомас, сухарь и неулыба были когда-то мужем и женой! Уверен, не только на нашем курсе, на всем факультете об этом никто не знал. Но почему, почему они не гонят меня, совершенно постороннего, из кабинета вон, а оставляют стоять на виду, чуть ли в качестве свидетеля готовой произойти семейной сцены! Ведь не может того быть, чтобы они меня не видели! Не может!!!"
Я поставил три восклицательных знака, отложил ручку, встал с места и подошел к окну. Стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрел, как одно за другим зажигаются окна в соседнем корпусе. До вечера было далеко, но по зимнему времени сумерки наступили рано. Я стоял и ждал, когда в одном, особенно интересовавшем меня окне загорится свет, но оно почему-то все время оставалось темным, видно обитательница комнаты еще не вернулась домой и сидит где-нибудь у подруг или хозяйничает на общей кухне, готовит скромный ужин, ждет, когда закипит чайник. Я вздохнул, включил свет и вернулся к своей тетради.
"Говорят, чудес не бывает на свете, но, пусть мне никто не поверит, со мною произошло именно чудо. Студент-первокурсник, неудачник и хвостист, остался как бы невидимым для преподавателя, заставшего его на месте преступления. Но прежде, чем приступить к самой невероятной части моего рассказа, я должен постараться подробно обрисовать место события, как говорится, расставить мебель без упоминания всяких там фиалок, картин и деревянных смешных фигурок.
Значит, так. Изначально Фантомас предложил мне сесть за стол, и стол этот был развернут торцом к окну, и стоял как бы посреди комнаты, а от двери, параллельно столу, тянулся стеллаж. Если идти вдоль него, то дальше в углу находился небольшой столик, заваленный бумагами, а возле него – стул. Первые минуты разговора Фантомас провел, стоя у двери. Видно, потом он решил перейти ближе к креслу, на подлокотнике которого устроилась его бывшая жена, а оно-то находилось как раз на противоположной стороне от письменного стола. И Фантомас пошел от двери прямо на меня, как я потом сообразил, за стулом. Отстраниться не успел, я остался стоять у него на дороге столб столбом, без единой мысли, без ощущений. Я ждал мгновения, когда глаза наши встретятся, но он, будучи выше ростом, смотрел поверх моей головы. Меня сковал ужас, показалось, что именно сейчас, в этот миг, он, наконец, разглядит стоящего перед ним студента, в ярости схватит за шиворот и с треском вышвырнет прочь из дома. Но ничего подобного не произошло.
Момента, когда его тело соприкоснулось с моим, я не почувствовал и поначалу ничего не понял. Он надвинулся, – я не успел отстраниться. Затем он исчез. Ничего не соображая, в каком-то трансе я слегка повернул голову и краем глаза увидел уже позади себя его спину. Потом он взял стул, развернулся и пошел обратно. На этот раз он шел чуть дальше от стеллажа, и только успел задеть мой бок спинкой стула. Она также свободно прошла сквозь меня.
Если попытаться растянуть время и увидеть свершившееся как бы в замедленной съемке, то получится так: сначала стул коснулся моего бедра (я по-прежнему стоял боком по отношению к стеллажу), но я этого прикосновения не почувствовал, а только заметил движение. Затем спинка погрузилась в меня, и я увидел как бы усеченный стул. Затем, он возник снова, но уже с другой стороны, и вот уже Фантомас уносит его, огибает письменный стол, приближается к креслу. Он поставил стул на пол и решительно сел напротив бывшей жены.
О том, что произошло между ними, я расскажу чуть позже, а сейчас я должен постараться передать свои ощущения, рассказать, что я почувствовал в тот момент, когда Фантомас прошел сквозь меня, а после повернул назад и задел стулом";.
Я отложил ручку, зажмурился и стал припоминать. Вот он стоит, как бы ничего особенного не видя перед собой. Как я теперь понимаю, он действительно никого не видел. Я был, и в то же время не был. Затем он прошел сквозь меня и отправился за стулом. Стоп! Я должен был хоть что-нибудь ощутить! Что? Что?! Я снова взял ручку, покрутил ее в руке, затем написал одно единственное слово:
"Ни-че-го!
Я ничего не ощутил. Не пахнуло воздухом, ни один волосок не шевельнулся на моей голове. Ни тепла, ни холода…
Это спустя несколько секунд, когда я сообразил, что со мной произошло нечто из ряда вон выходящее, нечто запредельное, лоб мой покрылся на этот раз ледяным потом, подкосились ноги, и я, чтобы не свалиться на пол, судорожно вцепился в книжную полку. Затем, как ни странно, пришло успокоение. Я шевельнулся, полез в карман, вытащил носовой платок, вытер мокрый лоб и попытался успокоиться. В голове пронеслась совершенно неуместная, кощунственная мысль: раз они меня не видят, значит так угодно неведомым студенческим божествам, хоть я никого ни о чем не просил. Просто не успел, все произошло слишком быстро.
Либо этот чертов Фантомас обладает какой-то сверхчеловеческой силой… Но я тут же отмел эту мысль – нет, нет, вряд ли. Зачем бы ему понадобилось делать свидетелем его свидания с женой какого-то несчастного первокурсника, и устраивать жуткие фокусы с телекинезом или как оно там называется. А, может быть, что-то произошло со временем, и то, что совершалось теперь на моих глазах, на самом деле случилось раньше. Или позже? Я совершенно запутался.
Итак, я вытер лоб и немного расслабился. Несмотря на то, что я волей-неволей стал как бы невидимкой, мне было неловко смотреть на них. Плечом я подпер стеллаж, повернулся в сторону двери и стал ждать, чем все это кончится. Их голоса доносились чуть приглушенно, поначалу они говорили вполголоса, но все равно я различал каждое слово.
Я хотел, было, попытаться тихонько выйти из кабинета, но вовремя почувствовал, что сдвинуться с места и сделать хотя бы один шаг в сторону не смогу. Мои ноги словно прилипли к полу, словно меня обволокла, окружила со всех сторон странная невидимая капсула.
Волей-неволей я стал слушать, о чем они говорят.
ОНА. …сам понимаешь, я хочу, чтобы этот разговор остался исключительно между нами. Пожалуйста, сделай то, о чем я тебя прошу.
ОН. Нет.
ОНА. Ах, боже мой, неужели до тебя не доходит, как трудно мне было придти к тебе, неужели даже после унизительной для меня просьбы, ты не можешь пересилить себя и поставить зачет этой дурочке Смирновой!
