Лад Иванов
Две недели перед новым годом
– Ну а зачем ты таскаешь такие непрагматичные товары? Вместо советского ширпотреба ты бы мог отправлять в будущее гораздо более ценные вещи. Предметы искусства или драгоценности.
– Эх, Павел Петрович… Для чего? Чтобы покупать там, у нас, шикарные машины и квартиры? Чтобы обладать кучей красоток? У меня есть гораздо большее. У меня есть то, чего не купить ни за какие деньги. Моя большая, великая и пока непобедимая страна. Денег, которые мне приносил магазин там, в двадцать втором, мне с лихвой хватало, чтобы содержать и себя, и родителей. Советским ширпотребом я занимаюсь потому, что он мне нравится. Потому, что я держу в руках не пластиковую штамповку, не видевшую людей на всей цепочке своего создания, а предмет, в который вложена душа инженера, художника, сборщика… Тут вы были правы, когда приходили ко мне позавчера. А ещё я хочу поделиться этим всем. Когда я вижу у себя в магазине человека, благоговейно держащего в дрожащих руках «Штурманские» часы Кировской фабрики, то готов отдать их ему за бесценок. Но это не всегда так. Когда на пороге моём появляется вальяжная особь, отыскивающая «атмосферную винтажную вещицу для интерьера», то деру с неё три шкуры за пустяшную детскую юлу. Мне очень хочется поделиться в той нашей заблудшей стране хоть малой крупицей того, чем меня одарила судьба.
Гул ресторана катился по залу, взрываясь у столов смехом и хмельными тостами, словно плещется неспокойная морская волна, набегая на большие прибрежные камни, возвышающиеся над водой. И только над небольшим столиком в самом углу, будто в заводи, царила ровная, спокойная тишина.
Двое мужчин сидели молча и просто курили. Из состояния этого их вывел официант, вынырнувший из общего шума и поставивший на стол две дымящиеся тарелки с большими цельными кусками мяса на широких шампурах, закутанными жировую сетку.
– Долой мысли, домыслы и прочие размышления! – к Саше вернулась его обыденная весёлость. – Забудьте о всех невзгодах, тревогах и дилеммах. Нас ждёт величайшее из кулинарных произведений всех времён! Наслаждайтесь…
Через пару часов по ночной зимней Москве, залитой тёплым светом жёлтых фонарей, неспешно шли двое мужчин, разомлевших после ужина и выпитого алкоголя.
– Почему ты мне всё рассказал? – спросил старший. – Почему поверил мне?
– Потому что главной вашей целью было не любопытство, не обогащение, а желание увидеть мать.
– Знаешь, что, Саш, – проговорил старик после небольшого раздумья. – Оставь меня здесь на неделю. Не хочу сейчас возвращаться. Ты не беспокойся – я не пропаду. А коли пропаду, то так тому и быть должно – сам же говорил. Невелика потеря. Ну а первого января можем встретиться. Сходим куда-нибудь. Отметим новый 1953-й. Ты где Новый год собираешься встречать? Здесь или там?
– Там. С родителями. И с девушкой своей.
– Она ничего не знает?
– Нет.
– Никогда не хотел рассказать ей, что бываешь в прошлом?
– Хотел. Хотел рассказать, что бываю в будущем.
Павел Петрович даже остановился от удивления.
– Она живёт здесь?
– Здесь. Я вас познакомлю.
– Ты меня поражаешь, – развёл руками старик.
Молодой человек достал бумажник, раскрыл его, посмотрел внутрь, закрыл и отдал Павлу Петровичу.
– Вот. Возьмите. Встретимся тридцать первого.
– Спасибо, – смущённо убирая кошелёк в карман, ответил тот. – Приду к тебе на конспиративную квартиру утром. Ты сейчас куда? Возвращаешься?
– Нет. Вернусь завтра. Ну, бывайте! Аккуратней и не сойдите с ума, – Саша пожал руку своему спутнику и направился в сторону метро.
31 декабря
Утром тридцать первого декабря 1952 года сутулый пожилой человек остановился у деревянной двери, окрашенной местами облупившейся зелёной краской. Он постоял некоторое время, собираясь с духом, затем снял перчатку с правой руки, быстро и воровато глянул по сторонам, мелко и неумело перекрестился и только тогда негромко постучал.
– Входите, Павел Петрович, открыто! – раздался изнутри приглушённый тяжёлым дверным полотном крик.
Старик вошёл внутрь, закрыл за собой и потоптался на пороге, сбивая с ног снег. Из-за башни из ящиков показалась довольное, улыбающееся лицо.
– А мы вас уже заждались!
– Мы? – спросил Павел Петрович, закидывая шапку и перчатки в ближайший ящик. – Ты со своей девушкой?
– С невестой. Пойдёмте, я вас познакомлю.
Они прошли в кабинет, откуда пахло мандаринами, шоколадом и чаем. Запах сопровождало чуть слышное шуршание фольги – «золотинки», как говорила Лиза, да похожий на глухой скрип мокрого снега, хруст ножниц по разноцветному картону, из которого девушка вырезала гирлянду в виде флажков, для украшения такого несимпатичного логова своего жениха.
Мужчины остановились в дверях.
– Павел Петрович. Лиза, – представил Саша.
– Здравствуйте, Лизонька! – старик с улыбкой поцеловал руку поднявшейся из-за стола девушке. – Сашка мне о вас рассказывал.
– Что он вам наговорил там? – спросила девушка. – Что замучала его и что не знает, как сбежать? Будете чаю?
– Конечно. А если ещё угостите вашей превосходной шоколадкой, то благодарность моя не будет знать границ.
– Садитесь к столу, пожалуйста. Я сейчас налью. Угощайтесь всем, что видите. Правда, шоколад-то у нас самый обыкновенный.
– Дело в том, Лиза, – вступил в диалог Саша, – что Павел Петрович только недавно прибыл из далёкой экспедиции и так соскучился по нормальным продуктам и сладостям, что ему и «Кис-Кис» сейчас величайшим лакомством покажется.
– Надо же! А где вы были? Расскажите, расскажите, расскажите! – затараторила девушка. – Кем вы работаете? Вы геолог?
– Антрополог… – ответил гость, немного смутившись. – А был очень-очень далеко. На далёком северном плато. Вы про такое и не слышали.
– Что вы там интересненького нашли? – не унималась девушка.
– Изучал возможность влияния интеллектуального развития древних людей на формирование центров принятия решения их потомков. В общем, занимался ерундой в своё удовольствие за казённый счёт, – рассмеялся старик.
Саша стоял, облокотившись на шкаф, ухмыляясь и сцепив на груди руки. Он был удивлён. Ему не приходилось ещё слышать смех Павла Петровича. Он подумал, что рядом с весёлой Лизой даже такой одеревеневший сухарь, такой угрюмый дед, как его товарищ, вдруг превращается в жизнерадостного дедушку.
Они попили чай, Лиза принялась мыть посуду и убирать со стола.
– Какие планы на день? – спросил Павел Петрович.
– Мне сейчас нужно съездить в институт и забежать в общагу. А потом мы с Санькой идём кататься на коньках. Я хочу на Чистые пруды, а он на Петровку зовёт. Пойдёте с нами?
– Лиза, у Павла Петровича дела ещё сегодня, – прервал её Саша.
– Поняла, умолкаю и удаляюсь! – отрапортовала девушка, закрыв кран и вытирая полотенцем руки.
Она быстро оделась, чмокнула своего жениха и убежала, что-то неразборчивое крикнув на ходу. Мужчины остались наедине.
– Весёлая она у тебя… – задумчиво глядя на дверь, сказал гость.
– Есть такое. На самом деле она очень волнуется. Я сказал ей, что сегодня мы идём знакомиться с моими родителями.
– А её родители где?
– У неё только бабушка в деревне под Свердловском. Она взяла с меня слово, что после сессии мы поедем её навестить.
– Понятно… – Павел Петрович барабанил пальцами по столу. – А как называется деревня? Я там частенько бывал одно время в Новоуральске.
Саша ответил, начиная немного раздражаться странному поведению старика. Чудной он какой-то сегодня. А может, и вправду не выдержал разум такого потрясения?
Усмехнувшись, словно разгадал Сашины мысли, тот встал со стула.
– Пойдём-ка, Сань, прогуляемся немного.
– Пойдёмте, пойдёмте. Расскажете устно сочинение на тему: «Как я провёл предновогодние дни в стране советов».
Они шли по морозному, разноцветному городу, суетливо заканчивающему свои хлопоты и спешащему к заветным своим домам. Туда, где вовсю идёт готовка праздничных блюд, где звенит детский радостный смех от счастья обладания незатейливыми игрушками, где уборка в ожидании гостей, где сплошной дым и пар на коммунальных кухнях, на которых соседи поздравляют друг друга, обнимаются и спешат помириться те, кто был в ссоре.
Вот мимо по улице прокатила хлебовозка ГАЗ-51 с маленькими красными флажками на зеркалах. Вот пробежала мимо компания молодёжи с гармонью. Кружащаяся, румяная, шумная. Всё так просто, незатейливо и искренне.
– Ты знаешь, я совсем не насладился городом за эти дни, – сказал Павел Петрович, обернувшись и провожая взглядом повторяющийся и затихающий мотив гармони.
– Ну, у вас будет ещё возможность. Вы ведь хотели остаться здесь навсегда. Не передумали? Не тянет к благам земным порядка другого? Не соскучились по делам зимы иной? – Саша, улыбнувшись, посмотрел на своего спутника.
– Не передумал. Мне, конечно, ещё нужно будет вернуться, кое-что уладить. Не люблю оставлять незавершёнными даже бессмысленные начатые дела….
Павел Петрович резко остановился и повернулся к Саше, схватив его за локоть.
– Мне нужно с тобой поговорить. Я не знаю, как ты воспримешь то, что я тебе скажу, но это очень важно для меня. И не только для меня.
– Ну давайте поговорим, – успокаивающе ответил молодой человек, – я не против. Где-нибудь сядем?
– Нет. Давай вернёмся туда… В двадцать второй.
– Я планировал только вечером. С Лизой. Надо её ещё как-то подготовить, объяснить что-то… – Саша, уперев руки в пояс, зажмурившись, посмотрел на небо. – Зачем возвращаться? Чего здесь-то нельзя?
– Нельзя, – спокойно и твёрдо ответил старик. – Это связано с тем, где я был последние дни.
– Заинтриговали… Ну что же. Пойдёмте прыгнем в другое столетие.
Товарищи молча повернули назад и уже через полчаса сидели в помещении элегантного антикварного магазина, в креслах за лаковым журнальным столиком. Точь-в-точь как в день их знакомства.
– Налить вам чего-нибудь? – спросил хозяин, мысленно ругая Павла Петровича за старческое меланхолическое упрямство.
– Я написал своему водителю – он сейчас кое-что подвезёт. Сделаю тебе новогодний подарок. Ну и себе тоже, – ответил тот. – А! Вот как раз и он.
В магазин, чуть слышно поздоровавшись, вошёл молодой человек. Пожав мужчинам руки, он поставил на стол маленький деревянный ящичек, весь чёрный от времени.
– Серёжа, езжай пока, – обратился к водителю старик. – Я через час-полтора позвоню тебе. Свозишь меня в пару мест. Не расстраивайся – потом будешь свободен надолго.
– Да я не расстраиваюсь. Что вы, Павел Петрович, – пробормотал водитель.
Дверь за молодым человеком аккуратно закрылась, и в комнате наступила неловкая своей неуместностью в предновогодний день тишина.
– Ну-у? – довольно грубо прервал молчание Саша.
– Давай-ка сначала выпьем, а уж потом перейдём к большому разговору, – ответил старик, пододвигая к себе ящичек.
– Да нешто мы против… Только желательно, чтобы этот самый большой разговор был не до самого Нового года.
Павел Петрович открыл ящик и достал грязноватую, неровно отлитую бутылку, запечатанную сургучом. Рядом в коробке лежал конверт с вензелями, лентами, тоже с сургучной печатью, который он бесцеремонно отбросил в сторону.
– Я долго хранил её, – сказал старик, сбивая перочинным ножом сургуч с горлышка. – Всё думал: вот настанет какой-нибудь торжественный день и уж тогда. И если бы не встреча с тобой, то этот торжественный день был бы днём моих похорон, а бутылка эта досталась бы Серёге. Ну а когда, если не сегодня? Раз уж я решил отправиться на пмж в прошлое… Это дофиллоксерный коньяк середины девятнадцатого века. Подашь штопор? Филлоксера это такая мелкая тля, пожравшая практически все европейские виноградные сорта во второй половине девятнадцатого века. Потом с ней придумали как справляться, прививая европейскую лозу к американскому винограду, имевшему иммунитет к вредителю. Метод сработал, но старые чистые сорта были утрачены навсегда, отчего и вина, и бренди стали совсем другими. Так что мы пьём совсем другое вино, нежели то, чем заливались Атос с Д’Артаньяном. Ты мне подарил прошлое, и я хочу отплатить тебе тем же, хоть, конечно, и в совершенно несоизмеримом масштабе. Но что имеем.
Он разлил содержимое бутылки по бокалам и благоговейно, словно сокровище, передал коньяк Саше.
Они порассуждали ещё о качестве советских коньяков, поделились своими предпочтениями. Павел Петрович превыше всего ставил плоды трудов Седракяна, Саша же предпочитал Тираспольские, чем вызвал у собеседника приступ негодования.
– Да вы их и не пробовали-то настоящих! – вскричал Саша, с немым смехом отметив про себя, что вошёл в азарт и начинает кипятиться, серьёзно относясь к спору.
Наконец коньяк надышался, и они в торжественной тишине пригубили напиток. Павел Петрович вопросительно посмотрел на своего молодого товарища.
– Нуу… – протянул тот. – Хрен его знает… Нет, спасибо, конечно, за угощение… Но по мне так безумно сухо. Знаете, я думаю, что вся ценность этого напитка не в его божественном вкусе, а в редкости и баснословной цене. Если не знать того, что пьёшь, то даже и не обратишь внимания.
– Это со многим сейчас так. Хорошо не то, что действительно хорошо, а то, что дорого. Не нужно снимать великих картин, ставить бессмертных постановок, не нужно писать гениальных стихов. Надо, чтобы было «дорого». Ну или на худой конец смешно – тогда можно будет продать хотя бы за в четверть от «дорого». Вот об этом я и хотел с тобой поговорить… Как ты думаешь, какое будущее нас ждёт?
– Кого нас?
– Нас. Собирательных русских, как общность, как цивилизацию. Какое?
Саша молчал.
– А я скажу тебе. Никакое. Мы погибаем. Медленно, неотвратимо погибаем. Засыхаем, как отжившее свой век дерево. А я не верю, что наша история закончилась. Не верю. Нужно что-то менять. Без промедления, срочно менять! – Старик встал с кресла и принялся ходить по комнате, сцепив руки за спиной. – Для нас почти нет спасения. Почти. Шанс, микроскопический, невесомый, всё же есть. Нужно дать последний бой и попытаться спасти страну. Попытаться спастись.
– Чего вы её хороните? В русской истории много раз было так, что Россия уже летела в пропасть. Уже погибала. И каждый раз она возрождалась и строила новую империю.
– Знаешь, чего никогда не было? Никогда ещё не было в истории русской такой доли отпрысков, презирающих свою страну и насмехающихся над своим родом. Никогда ещё так мало не значила семья. Главной целью присвоения стал разум, и в первую очередь разум детский. У нас отняли сознание наших детей. Ты справедливо считаешь, что каждому молодому племени свойственно бунтовать, стараться быть непохожими на родителей. Мол, вскоре они повзрослеют, у них появятся свои дети. И они вспомнят, какими были их родители. Они всё поймут и станут такими же. Всё так, если в их прошлом были эти самые степенные, надоедливые, разумные взрослые. Но где сегодня эти поводыри? И на кого оборачиваться, на какие педагогические поэмы и флаги на башнях? Так кто будет возрождать страну и строить империю, Саша?
– Да прекратите вы, – молодой человек раздражённо поставил коньяк на стол. – Это же извечное старческое брюзжание об «измельчавшем всём на свете». «Богатыри не вы» и подобное. А между тем «всё так же мир хорош».
– Хорош? – Павел Петрович уставился на него в негодовании. – Мир западной цивилизации погибает и пытается и нас затащить с собой в могилу. Тянет на верёвочке. А мы ступаем за ним след в след послушно. Где-то внутри затуманенного сознания ещё мечется мысль, ещё вопит где-то чуть слышный голос, требующий очнуться, скинуть с шеи удавку и биться. Но зреют новые всходы людские, и голос этот всё тише, тише. Тот, кто ведёт нас на убой, всё же боится пробуждения этого исконного народа, дремлющего разума. И для того мы обложены врагом. Нас незаметно конвоируют. Придерживают со всех сторон. Наши соседи, кормившиеся всю жизнь и живущие за счёт России, с наслаждением примутся терзать её плоть, как только она упадёт от бессилия, как только споткнётся. И речь не только о мутировавшей Украине. Вполне себе дружеский ныне Казахстан, например, будет заниматься тем же самым, уверяю тебя.
Пока ещё в стране есть люди, есть корень, от которого в состоянии пойти молодые здоровые побеги, способные оздоровить не только нашу Родину, но и весь мир. Но ведётся неустанная работа над тем, чтобы эти исконные человеки, эти носители не воспроизводились. А что для этого нужно? Правильно: увести из-под влияния ребёнка. И надо отметить, делается это профессионально. И вот уже толпы вполне себе взрослых молодых юношей и девушек, воспитанных на чужой культуре, на иных ценностях, с другими принципами. И вот они возмужали, получили образование и уже они повсюду. Они отвечают за экономику, за информацию в стране. За воспитание следующих поколений. В их руках рычаги и власть. А если завтра война, Саша? Если война? Как мы страну защищать будем? Эта русская самоназванная элита: политическая, финансовая, культурная, переплетённая, измазанная, словно гадюки на змеиной свадьбе, примется плевать в спины своих солдат. И будет это делать не втихаря. Непременно демонстративно, непременно громко.
Нужно использовать опыт людей, которые доказали своими трудами, на что способны. Эти люди в нашем прошлом. Каждый раз, когда народ, обернувшись, принимается с прищуром поглядывать на красное знамя, вылезают наружу десятки экспертов, которые доходчиво объясняют, каким кромешным адом был Советский Союз. Выходит куча роликов популярно-просветительского характера, растолковывающих всю преступную его суть. Снимаются и преподносятся широкой публике слезоточивые сериальчики, повествующие о нестерпимом трагическом бытии несчастных поголовных потомков блистательных белогвардейцев в золотых эполетах под сапогом кровавых гэбистов. Сызмальства, со школы вбиваются в головы детям произведения Солженицына. Плевать надо гуще, смачнее. Топтать решительнее красный тот флаг. Чтобы ни в коем случае, чтобы и подумать не смели. Но при том не забывать гордиться достижениями поруганной империи, стыдливо занавешивая один из главных символов Советского Союза в главный его Праздник, на каждый День Победы. Наша страна, здесь, в будущем, существует ещё только благодаря стране той, празднующей сейчас новый, тысяча девятьсот пятьдесят третий год. И всеми силами пытается унизить, осквернить её. Россия двадцать первого века, обложенная врагами всех мастей, зажатая в угол, только лишь потому ещё жива, что Лаврентий Павлович снабдил её большой и увесистой дубиной, которую и боится гнилой наш мир. Что советские великие предки наклепали такое несметное количество взрывающихся оберегов, что только это лишь сохранило от уничтожения больное позднее потомство.
Мы должны попробовать спастись. И в твоих руках есть мощнейший инструмент для этого. Твой временной переход.
– И как вы хотите его использовать?
– Очень просто. С помощью него я обращусь к человеку, который в силах что-то сделать. Пусть и через семьдесят лет после своей смерти.
Павел Петрович прекратил своё циклическое блуждание и посмотрел на собеседника. Замерев, два человека смотрели друг на друга и молчали. И тут вдруг Саша осознал, что посреди комнаты его магазина стоит безумец. Человек, потерявший рассудок от пессимистичных размышлений своих о судьбе Родины.
Один
Спустя полчаса собеседники обменялись ролями. Молодой мужчина теперь хаотично расхаживал по комнате, жестикулируя и порывисто выстреливая фразы, в то время как его пожилой собеседник принял на себя роль своего товарища и спокойно сидел в кресле, подперев кулаком подбородок.
– Вы что, всё это серьёзно говорите? – Саша в который раз остановился и грозно взглянул на Павла Петровича. – Какой ещё Сталин?! Он умрёт в марте пятьдесят третьего, и вы с этим ничего не сделаете. Всё, что случилось в прошлом, нельзя изменить. Как вам это втолковать уже? Всё это уже прошло. Настоящее только сегодня. Мы с вами – это настоящее. Мы можем изменить завтрашний день, но ни одного дня из прошедших. Что бы вы ни сотворили, вернувшись, в пятидесятых, сегодня это уже было. Всё произойдёт так, как и должно произойти. Советский Союз истлеет изнутри и в итоге рухнет именно двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года. Ни днём раньше, ни днём позже. Нельзя ничего изменить. Будущее можно изменить только сегодня… Знаете, был такой советский писатель, Олег Куваев. Так вот в конце главной книги своей жизни он написал очень верные слова о том, что причина грядущего создаётся сегодня. Очень верные слова. Сегодня и только сегодня.
– Александр, прекрати мельтешить, – спокойно ответил старик. – Сядь, пожалуйста… Я всё это понимаю. Понимаю, что ничего не изменится. Что вплоть до нынешней минуты история с тридцать первого декабря тысяча девятьсот пятьдесят второго года пройдёт так, как ей суждено. Но есть ещё два месяца. Два месяца жизни человека, который один сможет всё исправить в сегодняшнем завтра. Один. Исправить, находясь в далёком прошлом. Сможет заложить бомбу спасения, которая сработает через семьдесят лет.
– Как вы это себе представляете? Придёте в Кремль, скажете, что прибыли из двадцать первого века по срочному вопросу к Иосифу Виссарионовичу? Как вы планируете до него добраться? И что скажете? «Товарищ Сталин, вы через два месяца умрёте, а поэтому просьба дать все необходимые распоряжения и инструкции для спасения Отчизны в далёком будущем, о коем я вам сейчас без утайки и поведаю».
– Ты недооцениваешь старого комитетчика. Я уже добрался, – ответил Павел Петрович. – Я уже говорил с ним. И я приводил кое-кого сюда, в наше время. Уж извини, что без твоего разрешения. Нужны были доказательства.
Саша ошарашенно смотрел на своего старшего товарища.
– Приводили сюда? Сталина, что ли?
– Да. Приводил. Только не отца. Сына… Василия. Я когда-то давно читал его книгу «От отца не отрекаюсь», но только теперь понял отсылку в ней к тем пяти часам в две тысячи двадцать втором году. Мы прогулялись с ним по Москве немного. К моему удивлению, ему понравился город. Застроенные торговыми центрами громадные площади. Наверное, так же советским людям нравились картинки с американскими небоскрёбами, узкими улочками и пробками. Потом он читал статьи в интернете, сидя в твоём кресле. Про предстоящую смерть отца, про двадцатый съезд КПСС, про свою незавидную судьбу. Про распад Союза. Это ему уже совсем не понравилось… Я поражаюсь, ка стойко, по-схимнически он окончил доживал свою жизнь. Умирал так, как должен был умереть… Потом мы всю ночь сидели в Кремле в пятьдесят втором, и Василий рассказывал отцу то, что увидел и что прочёл. Я дополнял, пояснял… Ты знаешь, я думаю, что как раз этот разговор и то, что последует за ним, и убило его.
