Лад Иванов
Две недели перед новым годом
Он откинулся на спинку и улыбнулся:
– Боже мой, как это прекрасно просто сидеть в нашей уютной комнате и пить чай с мамой и дедом. Все сокровища мира можно отдать за эти полчаса.
Они помолчали. Саша поймал глазами официанта и чуть заметно кивнул ему.
– Что будем пить, Павел Петрович?
– А давай-ка, Саня, хлопнем простой русской водки.
Подошёл официант, представился и приготовился записывать заказ, обратившись взором к первому по старшинству посетителю.
– Будь добр, закажи сам. Я доверяю твоему вкусу, – наиграно повелительно сказал старик молодому спутнику, маскируя своё стеснение.
– Как скажете, профессор, – ответил тот, с удовольствием заметив, как подтянулся при этих словах официант. – Будьте любезны: две порции шашлыка по-карски, зелень, сыр, гребешки. И бутылку водки.
– Отдам дома. Курс скажешь, – сказал «профессор», когда официант удалился.
– Угощаю на правах хозяина, – покачал головой Саша.
Принесли тарелки с закусками. Павел Петрович поднял рюмку.
– Давай, Саша, первую выпьем до дна за наших великих отцов и дедов, выгрызших, на оголённых своих жилах вытянувших из небытия великую страну, которую мы, благодарные потомки, благополучно распродали по дешёвке. Это не про твоих сверстников – у вас алиби, а вот к моему поколению претензию можно предъявлять по полной. Распродали, да и вас упустили. Ну, а ваш брат уже довершил начатое.
Павел Петрович пролил несколько капель из рюмки на надломленный кусок хлеба и выпил залпом, не закусывая и не чокаясь.
– Ну к тебе это, конечно, не относится. Ты, как погляжу, из другого теста, нежели всё твоё поколение. Это походы в прошлое тебя пообтесали?
– Да разные люди есть. Не судите о всех по крикливым бездельникам. Вы не представляете, какие люди есть в той нашей с вами стране и тридцати, и двадцати лет. Только живут они часто далеко от Москвы, – выступил адвокатом поколений Саша.
– Как ты в первый раз попал сюда?
– С чего же начать-то… – закинув руки за голову, в задумчивости изучал лепнину на сводчатом потолке Саша.
Павел Петрович замер в ожидании, уставившись на молодого человека.
– Я с самого детства любил работать с деревом. Отец приучил. Мы с ним подолгу сидели дома на балконе и вырезали из липы ложки, шахматы, фигурки какие-нибудь. Украшали резьбой дубовые разделочные доски. У моей мамы их, наверное, штук двадцать. Я каждый год ждал, когда наконец начнутся каникулы и мы с родителями поедем на дачу. Там у нас есть старый сарай, в котором мы с отцом обустроили мастерскую. Делали полки, стулья. Точили банки на самодельном токарном станке… Так вот у меня была мечта: открыть столярку в Москве. Эдакий маленький магазинчик-мастерскую-кафе. Куда люди могут прийти, отреставрировать, заказать или просто купить готовую какую-нибудь штуковину из дерева и попить кофе, наслаждаясь запахом свежей стружки. Конечно, это была всего лишь мечта. Такая мастерская никогда бы не окупила бешеную стоимость московской аренды. Но вот года два с половиной назад выясняется, что мне в наследство оставлено небольшое помещение с отдельным входом в старом дворике, почти что в самом центре. Вот тот самый мой магазинчик. Оставил мне его какой-то троюродный дядя, которого ни я, ни родители никогда в глаза не видели. Сейчас я полагаю, что никакого дяди-то и не было. Что это я сам позабочусь когда-то там в будущем нынешнего прошлого, чтобы это небольшое помещение много лет оставалось нетронутым и в конце концов досталось мне. Ну а тогда я, конечно, всё удивлялся своей несказанной удаче.
Там не было окон – это я потом уже убрал кирпичи и вставил рамы. Основная комната была заставлена пустыми деревянными ящиками, которые вы видели сегодня утром. Они очень добротные, из дуба. Я привёз торцовку, рейсмус, другой инструмент. Расколотил ящики и сделал из старых досок стеллажи, на которых там, в будущем, лежат «экспонаты» из нынешнего времени.
Несмотря на то что комнаты эти были за плотно закрытыми дверьми, вокруг был толстенный слой пыли. Уж и не знаю, каким образом она туда проникла. Ох и долго мы чистили, отмывали всё с родителями. И вот однажды, отчистив и обрабатывая шлифмашикой старый паркет в кабинете, я обнаружил квадратный зазор люка в полу и, естественно, бросив всё, принялся открывать его. Помню, ничего не получалось сначала. А открыть хотелось быстрее, словно коробку с игрушкой в детстве. Пришлось, не пожалев старого паркета, прикрутить к люку ручку.
Я включил фонарик на телефоне и полез вниз. Было страшно. Но интересно. Страшно интересно. Там, под землёй, было всё так же, как вы сами видели сегодня. Пустой зал с колодцем посередине и стоящим возле него стулом.
Под потолком на проводе висела лампа. Я долго искал выключатель и только спустя время додумался довернуть её в патроне.
Я оглядел внимательно сводчатые стены, на которых ничего не нашёл, кроме нескольких кирпичей с необычным клеймом в виде мастерка. Тогда я решил спустить переноску на шнуре в колодец. На дне воды не было. Я полез вниз. Спустился. Там ничего. Только глиняный пол и длинный коридор, ведущий из стены колодца, до конца которого не добивал свет фонаря. Ну конечно, не откладывая, я пошёл вперёд. Медленными шажками. Микроскопическими. Разглядывая внимательно стены, пол, потолок. Пытаясь рассмотреть то, что впереди, постоянно оборачиваясь назад, чтобы убедиться, что лампочка переноски всё ещё горит. Шаг, ещё шаг, ещё… И вдруг фонарь гаснет. Я поднимаю руку к голове, чтобы нажать кнопку, но на лбу его нет. Оборачиваюсь назад и не вижу света лампы. Темнота абсолютная, непроницаемая. Тягучая чёрная темнота. И только бешено колотящееся сердце, звук которого эхом отражается от стен. И вот тут я понимаю, что стою абсолютно голым.
Я бросился назад, с размаху врезавшись плечом в стену и содрав кожу, но сделав всего шаг, вдруг зажмурился. На полу лежит горящий фонарь, а впереди ярким светом бьёт в глаза двухсотваттная лампа переноски. Я смотрю под ноги и вижу, что стою на своей одежде, валяющейся на сыром глиняном полу. Как был, не одеваясь, я бросился вперёд, пулей вылетел из колодца, вытянул за собой провод с лампой, также быстро поднялся наверх в кабинет, захлопнул люк и уселся на стуле, тупо глядя на крышку люка и прижимая к голой груди горячий алюминиевый плафон переноски. У меня даже шрам остался от ожога.
Саша машинально продел пальцы за пазуху рубашки.
Рассказчик взял пододвинутую слушателем рюмку и обвёл взглядом шумящий зал ресторана, словно только сейчас попал в него прямиком из тёмного подземелья.
– Мой отец всегда утверждал, что первый тост должен подниматься за основное событие, произошедшее в преддверии застолья, второй за Россию, а третий за здоровье, – сказал он, накалывая вилкой кусочек гребешка.
– А четвёртый?
– Четвёртый по ситуации. Главное нельзя допустить, чтобы четвёртый был последним. Или останавливаться на третьей рюмке, или пить пятую.
– Почему?
– Не знаю. Величайшая загадка всей моей жизни. На втором месте – происхождение тоннеля.
Чокнулись, выпили за Россию, закусили.
– Ну так вот… – собираясь с мыслями, продолжил Саша. – Сижу я голый, смотрю на люк в полу и потихоньку начинаю подозревать, что схожу с ума. Так в тот день и уехал домой. Надев на голое тело рабочий халат и босиком дойдя до машины во дворе. Благо ещё, что шёл дождь и я не приехал с утра на велосипеде.
– И что дальше? На другой день успокоился, вернулся и прошёл путь до конца? – нетерпеливо спросил Павел Петрович.
Саша ухмыльнулся:
– Э нет. На следующий день я только лишь спустился, подобрал свою отсыревшую одежду, вернулся с ней наверх. Посидел, попил чаю. Потом опять полез.
Повторилось всё то, что было вчера. Ну кроме того, что я не ломился в панике наверх. В тот день я ходил через грань ещё три раза. Но дальше не сделал ни единого шага в темноту.
В последующие дни я ещё, наверное, сотню раз проходил через раздел туда и обратно. Каждый раз делая на один шаг больше. Убегая назад, чтобы постоять в свете и отдышаться. Я пробирался на ощупь в прямом смысле. Ощупывая пол, стены, потолок.
Добрался до лестницы наверх, поднялся в подземный зал, нашёл скобы, вбитые в стены и ведущие на поверхность. Тогда я ещё не понимал, что иду по тому же самому пути. Поднялся в свою собственную мастерскую. Тогда я думал, что пробрался в какое-то помещение в соседнем доме, хотя по геометрии, осознанной на ощупь, и видел уже их абсолютную идентичность.
И вот через несколько дней, добравшись, наконец, до своего кабинета, я нащупал выключатель, включил свет и увидел старый шкаф, точь-в-точь как у меня. Внутри были совсем ветхие древние сюртуки, сорочки и брюки. На полке рядом лежало исподнее. На другой полке я нашёл золотой перстень с красным восьмиугольным камнем.
Как есть, голышом, я отодвинул засов, открыл дверь и вышел в зал. Нагромождение ящиков тоже заставило меня задуматься. У себя я их разбил больше сотни и сразу увидел, что здесь точно такие же, один в один, дореволюционные дубовые ящики. Я пробрался к входной двери, прислушался, отодвинул засов, приоткрыл дверь и глянул в образовавшуюся щель. Почти тут же я открыл дверь сильнее, высунулся наружу, прикрывая ею наготу, ну и так и замер.
Я всё смотрел, смотрел на улицу. Потом захлопнул дверь, закрыл засов и убежал обратно в кабинет, захватив по пути один из ящиков.
Ближайшие полчаса, наверное, я сидел голым на пустом ящике, молча глядя на входную дверь, за которой увидел знакомый мне двор, наполненный незнакомыми машинами, деревьями, людьми.
Ответы
После тоста за здоровье Саша продолжил:
– В тот же день я вышел на улицу. Не стал откладывать. Бояться нечего: светло, люди на первый взгляд обычные: без щупалец, сквозь стены не ходят. Я натянул на голое тело брюки и сорочку, вынул ключи, торчащие в замке, запер за собой и пошёл на прогулку. Ботинки оказались сильно велики и прямо болтались на ногах. Впрочем, как и брюки, которые пришлось подвернуть. При всём при том одежда эта довольно тесна. Не мудрено: хозяин её был худощав. То, что вещи были так убоги, почти истлели, было даже на руку. Это я потом уже понял. Странно бы я смотрелся в роли щёголя конца девятнадцатого века на московской улице середины века двадцатого. А так я выглядел как неопрятный работяга, поленившийся переодеться после смены, или спешащий на калым грузчик, обрядившийся в чужое старьё не по размеру, которого не жаль.
Пройдя по улице немного, я присел в скверике на скамейке, да и сидел так до самых сумерек. Просто сидел и наблюдал за людьми вокруг. Мне, конечно, было понятно, что вокруг те же самые дома в основной массе своей. Те же улицы. Помню, ко мне даже подошёл милиционер. Вежливо представился, поинтересовался, кто я и отчего так долго сижу на лавке. Всё ли у меня в порядке. Я улыбнулся ему самой лучезарной улыбкой и классическим литературным языком доложил, что комсомолец, что отработал смену на стройке (тут я неопределённо махнул рукой за спину), что сильно устал сегодня и вот, пользуясь погодой, дышу воздухом и отдыхаю, а заодно размышляю о предстоящей программе по аспирантуре. Милиционер тоже улыбнулся в ответ, похлопал по плечу, сказал: «Отдыхайте, отдыхайте», отдал честь и неспешно пошёл дальше.
– Комедиант, – добродушно ухмыльнулся Павел Петрович. – Да знаешь ли ты, что такое комсомольские стройки?
– Ещё как знаю. Я изъездил полСоюза за два года. Был на ударной комсомольской стройке на Волжской ГЭС. Целый месяц, – невозмутимо ответил Саша.
Собеседник даже опустил обратно на стол поднятую было бутылку после этих слов.
– Ну знаешь… Поразительный ты всё-таки человек.
– Ну так вот, – продолжал рассказчик, не обращая внимая на комплимент. – Я посидел ещё немного, потом мне вдруг взбрела в голову мысль: а вдруг подземный переход сквозь время не постоянен. Ну знаете, как в кино: открывается в определённые дни при совпадении определённых условий. Когда Луна в Меркурии и при этом урожай свёклы в центрально-чернозёмном районе выше прогнозов Наркомзема. Я испугался, что врата могут закрыться и я останусь здесь насовсем.
Саша от души рассмеялся.
– Да. Тогда меня это пугало сильнее, нежели сейчас… Я вскочил с лавки и опрометью побежал обратно. Зашёл к себе, закрылся изнутри и полез было уже в колодец, не выключая свет. И тут мне пришла в голову идея. Может, это я только с той стороны ничего не могу пронести сюда – даже крестик снимать приходится. А если в обратную сторону попробовать? Получится захватить с собой сувенир из прошлого? Я вылез обратно, взял с полки перстень, зажал его в кулак и затем уже отправился в подземелье, не закрывая крышку. Через несколько минут я стоял на глиняном полу в середине коридора между колодцами и между эпохами, смотрел на горящую впереди лампу переноски и всё так же сжимал пустой кулак.
Вернувшись обратно, подобрал одежду и перстень. Поднялся в кабинет и убрал всё в шкаф, как было. Кладя кольцо на полку, я увидел под слоем пыли бумагу, до того мной не замеченную. Это был совсем пожелтевший листок с чуть заметной, поблёклой чернильной надписью. Я взял записку в руки, подошёл под свет и прочёл:
«Дорогой невѣдомый другъ. Не знаю въ какомъ времени вы найдёте эту бумагу. Если вы ещё не были въ подвалѣ – спуститесь туда и пройдите черезъ подземный ходъ. И кто знаетъ? Можетъ даже мы встрѣтимся. Ну а если вы явились оттуда, то знать увидѣться намъ не суждено. Понимая сложность положенія вашего, оставляю сѣй перстень. Продайте его для подспорья дней первыхъ (и да проститъ меня А.С.). Я же спѣшу навѣки оставить эпоху, для которой сталъ совсѣмъ чужимъ. Вѣрю, что суждено свыше читать строки сіи человѣку достойному. Владѣйте отнынѣ. Искренне вашъ, Н.Г. 1921. P.S.: Посмотрите, что тамъ за шкафомъ».
Написано было дореформенным письмом, с ять.
– Кто это Н.Г.?
– А подумайте на досуге, – подмигнул Саша. – Перстень этот я действительно продал одному любителю антиквариата за хорошие деньги, как мне казалось. Потом уже, поняв кто такой А.С. и что это за кольцо, конечно, пожалел, что не сохранил драгоценность для потомков.
На вырученное с продажи я смог обзавестись приличной одеждой, покупать еду и самое главное, передвигаться по всей стране и смотреть, смотреть, смотреть… Потом, когда средства подошли к концу, придумал новый способ брать необходимые деньги. Помог ипподром.
– Ах ты аферист, – рассмеялся Павел Петрович.
– Только для жизни, не более. Иначе бы давно попался на глаза. Я, кстати, часто думал о том, что меня, в конце концов, кто-то да вычислит. Только считал, что это произойдёт здесь, в пятидесятых, а выяснилось, что самым бдительным оказался человек из моего времени…
Вот так я стал путешествовать в прошлое. Каждый раз, возвращаясь назад, я попадал во временную точку, которая отстояла от прошлого посещения ровно на тот промежуток времени, что я провёл в будущем. Ну то есть, если я уходил в прошлое ровно в час дня по нашему времени, то попадал в прошлое в тот же час по местному. Пробыв здесь пятнадцать минут и вернувшись домой, я видел на часах пятнадцать минут второго. Между выходом из прошлого и входом в будущее всегда один и тот же точный промежуток времени. Тот же самый промежуток и при путешествии в обратном направлении. Поэтому невозможно пройти в одну и ту же точку в прошлом. В первый раз я попал сюда в тысяча девятьсот пятидесятом. С тех пор минуло два с лишним года и там, в будущем, и здесь.
Саша замолчал, рассматривая Павла Петровича, задумчиво изучающего свою тарелку.
– Осознаёте? – спросил он его.
– Пытаюсь… Слушай, а здесь можно купить сигарет?
– Вряд ли. Вот папирос точно можно.
– Не возражаешь?
– Да травитесь на здоровье. Здесь можно курить прям в ресторане – вам принесут пепельницу.
Раскрыв меню на странице с табаком, Павел Петрович долго изучал ассортимент и в итоге заказал пачку папирос «Посольские» и коробок спичек. Саша же, с сомнением глядя через столик в книжицу, в итоге всё-таки попросил себе сигару «Погар».
– Тоже потравлюсь, пожалуй, – оправдываясь, сказал он. – Я вообще-то терпеть не могу, когда курят в помещениях, в машине или в самолёте. Вот в этом наше время точно уж лучше.
– За сим преимущества исчерпаны? – спросил старик, с наслаждением прикуривая папиросу.
Саша не ответил, рассматривая черную коробочку на одну сигару с витиеватым золотым узором.
Они курили молча, не глядя друг на друга, размышляя каждый о неожиданной своей компании в необыкновенном месте. Пряный, сладковатый дым сигары смешивался с древесно-ореховым дымом папиросы, после чего этот медленно вьющийся купаж поднимался к потолку и исчезал.
– Хорошая, однако, вентиляция здесь, – заметил молодой из мужчин.
– Откуда же взялся этот тоннель?
– Я не знаю. Но судя по всему это не случайная дыра, как в фантастических книжках. Кто-то создал её. Какой-то человек. Может, тот, кто подарил мне перстень, а может быть, кто-то до него.
– Почему ты так решил?
– Закономерности. В природе нет понятия круглых чисел. А здесь выбран шаг ровно в семьдесят лет. Плюс одно и то же время дня здесь и там. Эдакая синхронизация по полуночи. Наверное, это сделано было просто для удобства путешествующего.
– Разумно… – промолвил старик. – То есть уходя из двадцать первого века первого января, ты всегда попадаешь в первое января в прошлом…
– Нет, не всегда. Если бы в каждом году было одно и то же количество дней, то так бы оно и было. Но есть ещё високосные года. Они дают сдвиг на один день. Но потом всё выправляется. Разница между прошлым и будущим всегда 25567 дней. Или семьдесят лет.
– А если человек из этого времени, из пятьдесят второго года, войдёт в колодец, то куда он попадёт? В прошлое на семьдесят лет назад или в наше с тобой будущее?
– В будущее. Представьте себе баржу, идущую по Волге. Река – это время. Длинная баржа, которую несёт вода – это временной переход. Длина баржи – семьдесят лет. Мы стоим с вами на носу баржи. Это наш с вами двадцать второй год. Это настоящее, которое можно изменить, выбрать путь следования. Пользуясь тем, что кто-то очень умный и талантливый спроектировал и построил на верфи наше судно, мы можем пройтись от носа до кормы и очутиться на семьдесят лет в прошлом. Пройти обратно – вернуться в родной двадцать первый век. Наполовину пройдя под Костромским мостом, мы можем побежать обратно: и вот он опять уже приближается к нам, опять заслоняет нам небо. Но мы точно пройдём вновь под ним, потому, что под ним прошёл нос баржи… Вот если бы мы плыли с вами на надувных матрасах, то никуда бы вернуться не могли. Только бы лишь крутились на поверхности, увлекаемые потоком времени. Приближаясь к тысячам других таких же плывунов, сталкиваясь и расходясь. И в определённый момент были бы выброшены на берег. Ну или сползли со своих ненадёжных плавсредств, да и пошли бы ко дну. Есть только одна точка с настоящим – это нос корабля. Всё остальное в прошлом.
– Понял, почему мы с тобой сошлись, – покачал головой Павел Петрович. – Ты тоже любитель аллегорий… А что там со шкафом? Зачем про него упоминалось в записке?
– Это очень интересная штука… – Саша поморщился, увидев, что пепел с сигары обвалился. – Очень интересная. Первым делом я попробовал передвинуть его – ничего не вышло. Потом стал простукивать заднюю стенку, но она оказалась очень толстой. В итоге через некоторое время я нашёл спрятанный рычажок, открывающий дверь в потайную комнату за шкафом. Длинную потайную комнату со множеством пронумерованных ячеек с дверцами. Все они были пусты. Я целый день потратил, чтобы облазить каждую с фонариком.
– И для чего они?
– Они? Это почтовая служба из прошлого в будущее. Срок доставки семьдесят лет.
– Поясни, – не понял старик.
– Поясняю. Я ничего не могу пронести через подземный переход. Но я могу оставить что-то в какой-нибудь из ячеек с определённым номером здесь, в прошлом, и, вернувшись, забрать там, в будущем. Вещь будет лежать взаперти семьдесят лет с того момента, как я положу её на полку, до того момента, когда заберу её, потратив несколько минут на то, чтобы пройти сквозь эти года.
Павел Петрович молчал, размышляя.
– Ну а зачем тогда такое множество полок? Почему бы просто не оставлять на столе в кабинете? Приносишь в прошлом в свой магазин, оставляешь на столе, возвращаешься в будущее и забираешь.
Саша улыбнулся:
– Всё, чему суждено сбыться в прошлом – сбудется. Всё, что было – будет. И ничего нельзя изменить. Вы хотите знать свою судьбу? Хотите знать точно, сколько дней осталось вам? Точно знать, что ждёт вас? Даже бабы, идущие к гадалке, не хотят. Тут похожая ситуация. Все посылки, которые я отправил и отправлю ещё себе в будущее, оставь я их в кабинете, были бы обнаружены мной сразу же, когда я впервые вошёл туда два года назад, получив «наследство». Тот, кто создал когда-то потайную комнату, руководствовался как раз этими же эмоциями и соображениями. Понимаете?
Старик кивнул.
– Все вещи я складывал по порядку на каждую полку, начиная с первого номера. Поначалу не ценя особо места, а затем уже трамбуя от души. Чтобы ни одного кубического дециметра не пропадало впустую. С вашей ракетой я дошёл уже до тридцать седьмой дверки. Следующую посылку я положу в тридцать восьмую.
– И что? Ты никогда не заглядывал в остальные «запретные» номера у нас в будущем? Те, куда ты ещё ничего не клал?
Саша помолчал немного, положил, не погасив, сигару на угол хрустальной пепельницы и посмотрел на собеседника уже без своей обыкновенной своей улыбки.
– Заглядывал. Один раз я напился там, у нас. Накатило, знаете, что-то… Нелегко даётся контраст времён. Напился и принялся открывать ящики один за другим. Начиная с последнего. Девяносто восьмой: ничего. Девяносто седьмой: тоже. Девяносто шестой, девяносто пятый… Пусто, пусто, пусто… Я прошел с полтора десятка, когда заставил себя остановиться. Наверное, мой предшественник однажды всё-таки сорвался, пооткрывал все до единой, а потому и ушёл навсегда в прошлое. В свой тысяча восемьсот пятьдесят первый.
