Лад Иванов
Две недели перед новым годом
– Ничего уж, потратимся немного…
– Прекрати постоянно швырять деньгами, – рассердилась она. – Ты на меня впечатление таким образом, что ли, произвести хочешь?
Саша встал рядом и положил руки на плечи девушки.
– Это не для того, чтобы покрасоваться перед тобой. Правда, правда.
Сев на корточки, он принялся доставать из тумбочки вещи и складывать их в потертый кожаный саквояж.
– Но у нас праздник. Поэтому можно и потратиться.
– Какой праздник?
– Предсвадебное путешествие. Замуж за меня пойдёшь? – Он замер, держа в руках вложенные друг в друга домашние тапочки и глядя снизу вверх на девушку.
Саша сам был поражён тем, что задал этот вопрос. Вот так просто и спокойно, мимоходом, как будто бы договариваясь о встрече или обсуждая планы на день.
Лиза сидела на стуле и смотрела на него сверху вниз.
– Замуж? Пойду. Конечно, пойду.
Вот так вот. Без слёз, без криков и заломанных рук. Впрочем, этого стоило ожидать от неё.
– Вот и отлично. Тогда выбирай город. Может быть, Баку? Или Кишинёв? Или, может, Одесса? Давно хотел съездить в Одессу.
– Что же тебе мешало, раз хотел?
Саша хмыкнул и, встав, потрепал девушку по голове.
– Лучше полетим к моей бабушке, в Свердловскую область, – немного подумав, сказала Лиза. – Я тебя познакомлю. Она одна у меня осталась.
– К бабушке, так к бабушке. Поехали за билетами! – он схватил со стола и криво нахлобучил на голову девушки шапку.
Он ничего ей не рассказал в эту поездку, хотя уж было собрался с духом. Они почти и не разговаривали днём. Саша целыми днями рубил дрова. По вечерам исправлял проводку, подмазывал печь и делал множество других мужских дел, в которых нуждалась небольшая избушка, где жила бабушка Лизы. Каждый день, собрав поленницу и убрав в сарай топор, он, распаренный, стоял за забором и смотрел на петляющую тропинку меж сугробов, ведущую по крутому косогору к проруби на реке. Стоял, весь окутанный густой смесью из фиолетовых сумерек, тонко гудящей тишины и щекочущего ноздри запаха горящих в печах берёзовых дров, этих спасителей людских от большого холода великой русской зимы. Чернила ночи постепенно заливали тропинку. И вот уже различить можно было лишь мутно сочащуюся сквозь тучи луну. Саша думал о том, как оказывается просто мужчине быть счастливым. Мужская любимая работа, домашний уют, созданный маленькими женскими руками и уверенность в своей стране, раскинувшейся на тысячи километрах вокруг тебя. Если только не думать о том, что с этой страной будет через несколько десятков лет…
Тело, натруженное, разгорячённое рубкой дров, остывало, становилось зябко и он спешил в тепло избы, чтобы заняться делами домашними уже при свете электрической лампочки, изредка перебрасываясь словами с любимой женщиной. Только лишь ночью, когда бабушка засыпала, Лиза мышкой пробиралась на большую русскую печь, куда определили на постой Сашу. Они болтали по несколько часов и затем девушка также тихо убегала на свою кровать. Утром они поднимались с поздним зимним рассветом, невыспавшиеся и весёлые.
Перед самым их отъездом старушка истопила баню. Женщины принялись накрывать на стол прощальный ужин, центральными элементами которого были варёная картошка с маслом в укутанном глиняном горшке, сало и клюквенная настойка, гордость Лизиной бабушки. Мужчина же в это время сидел на верхнем полоке полутёмной парной и смотрел, как со смоченной ветки полыни, вставленной между венцами сруба, капает на пол вода. Треск дров в топке ритмично отсчитывал неведомые единицы времени. Ветер в кирпичной трубе гудел лениво и незлобно. Ладонь, опущенную в тазик с запаренными вениками, жгла горячая вода.
Интересно, что с этой деревушкой там у нас? В сотне километров от Екатеринбурга? Скорее всего, на её месте просто лес. Так где же развитие, где прогресс? Выходит, всё бессмысленно? Зачем была эта работа, это стремление и созидание целой страны? Зачем столько труда, если в исходе всё напрасно. Если народ обречён на разрушение.
Саша в сердцах схватил веники и принялся хлестать себя, выбивая невесёлые мысли.
В Москву они прилетели ещё засветло. Город встретил их обычной своей деловитостью и шумом, приправленными предновогодней суетой. Проводив Лизу до общежития, Саша вернулся к себе. Прошёл в потайную комнату, открыл полку с медным номерком «37», достал свёрток с игрушкой, посидел перед ней за столом в кабинете минут десять и убрал обратно. Какая-то невнятная тревога, от которой он никак не мог отделаться, уже который час всё тяготила его, всё томила. Словно он вплотную подошёл к какому-то очень важному рубежу, к какому-то пределу, которого не понимает и которого не видит.
Всё так же, не отвлекаясь от своих размышлений, он уже в который раз, привычным порядком действий спустился в подземелье, машинально разделся донага, выключил свет и направился в темноте к колодцу.
Спустя пятнадцать минут и через множество лет Саша сидел за своим столом, в своём времени и разворачивал пожухлую, пожелтевшую бумагу. Поразмышляв немного, он всё же позвонил Павлу Петровичу, чтобы договориться о встрече. Тот поднял телефон практически сразу:
– Здравствуйте, Саша.
– Добрый вечер, Павел Петрович. Хотел пригласить вас приехать ко мне. Завтра сможете?
– Вы нашли? – тревожно спросил старик.
– Нашёл.
– Вы у себя в магазине?
– Да. Собирался уже ехать домой.
– Дождитесь меня, пожалуйста. Я уже выезжаю к вам. Буду через двадцать минут. Дождётесь?
– Конечно. Жду, – Саша почему-то так и подозревал, что этот человек примчится к нему, не откладывая дело до завтра.
Он выключил телефон, налил себе коньяк и уселся в кресло, чтобы почитать новости о произошедшем в его отсутствие. Ничего интересного там не было: всё та же смесь из громких заявлений чиновников всех стран и мастей, да истории о достигшей почти всех граней омерзения российской культурной элиты. Сосредоточиться на просмотре лент не получалось.
Перед тем как войти, старик слегка постучал по оконному стеклу. Пока он снимал пальто и шёл к креслу, Саша наполнил два бокала и, откинувшись на спинку, наблюдал за реакцией покупателя, который не отрывал глаз от игрушки, стоящей в середине стола.
Он не поздоровался, не протянул руки. Просто сел в кресло и продолжал смотреть на неё. Затем, взяв бокал и пригубив коньяк, Павел Петрович наконец взглянул на Сашу.
– Давай без обиняков, Александр. Не хочу говорить намёками да подвохами и не хочу ничего выпытывать из тебя. Тот старик, у которого ты купил эту игрушку, это мой дед. Тогда, в пятьдесят втором, я стоял недалеко и видел, как ты разговаривал с ним. Да, ты угадал, он увлекался идеями Циолковского. Я очень хорошо помню тот день, когда он продал свой космический корабль. И тебя очень хорошо помнил всю свою жизнь. То, что было в детстве, врезается в память гораздо лучше, чем произошедшее только вчера, если ты уже старик.
Вопросы
Двое мужчин сидят в креслах у лакового журнального столика. Оба молча смотрят на старую игрушку, разделяющую их.
– Вы попросили меня найти вещь, существовавшую в единственном экземпляре, чтобы убедиться, что я бываю в прошлом, что я – именно тот человек, которого вы видели в детстве. Это мне понятно. Хоть с натяжкой и допущениями, ну да ладно, – прерывает молчание молодой, деловито разглядывая маслянистые потёки по другую сторону стекла, согретого теплом рук. – Но как вы вообще нашли меня, откуда про меня узнали? Что я живу в нынешнем времени? Изначально?
– Я больше года наблюдал за тобой. Перед тем как сегодня самому прийти сюда, я отправлял в твой магазинчик много людей. Наверное, большую часть, что у тебя покупали, приобретал на самом деле я. А ты уж решил, что твоё заведение стало популярным? Прошлой осенью я случайно увидел тебя на улице, в сквере в Хамовниках. Ты стоял у воды и разговаривал по телефону.
– Парк имени Мандельштама, – кивнул хозяин.
– Мандельштама? Разве он сейчас так называется? – спросил старик.
– Нет. Так он назывался в сталинское время. Не того Мандельштама. Разные были Мандельштамы, и судьба у них тоже была разной.
– Так вот, я узнал твоё лицо. Для меня всё замерло, всё исчезло в тот момент. Как будто не было этих долгих-долгих лет. Как будто я вновь стою недалеко от прилавка своего деда и вижу, как он наконец-то продаёт свой макет ракеты Циолковского. Я решил, что ты внук того человека из моего детства. Сначала было хотел подойти к тебе, расспросить. Но потом вдруг испугался.
– Чего же?
– Испугался, что это сознание играет со мной такую шутку. Заставляет поверить в идентичность образов. Подгоняет воспоминания под реальность.
– И вы решили за мной проследить?
– Не то чтобы… Я просто шёл. Шёл пешком за тобой до этого самого магазинчика. Ты говорил с отцом по телефону. Я узнал и твой голос. Узнал смех, мимику. Ты не обратил на меня внимания там, на рынке, в пятьдесят втором, не заметил и в этот раз. Я немного постоял на улице, разглядывая магазин через стекло. Потом зашёл внутрь. Ты поздоровался со мной и, не обращая больше внимания, уставился в книжку. Я побродил вдоль стеллажей со старыми вещами, явно не бывшими в употреблении – на это я обратил внимание ещё тогда, в самый первый раз. Уже в этот день во мне зародилось какое-то подозрение. Нет, скорее, фантазия. Выходя на улицу из магазина, я представлял себе, что ты и есть тот самый дядька из моего детства. Было приятно так думать. Я играл со своим разумом и своими воспоминаниями. И я решил продолжить эту игру, которая в итоге оказалась реальностью.
С того дня моя жизнь изменилась. Ты не выходил уже из моей головы. Я отправлял к тебе разных посетителей, некоторые из них возвращались по несколько раз. Одни покупали какие-нибудь вещицы из тех, что стояли на полках. Они нужны были для массовки, для отвода глаз. Чтобы замаскировать основных разведчиков. А вот те уже заказывали у тебя предметы конкретные. Изредка кто-нибудь из стариков говорил тебе о своей ностальгии по давнему времени. Что была у него или у родителей игрушка или вещица какая-нибудь. Или же продавалась в магазине. Вот это была главная зацепка. Все воспоминания разных покупателей об этих предметах выужены из моей детской памяти. На такие запросы ты всегда спрашивал, в каком универмаге видели ту или иную вещь. Это тоже натолкнуло на определённые выводы.
Ещё я понял, что ты можешь бывать только в определённом времени.
– Как?
– Ну например… Тебе предлагали огромные деньги за фотоаппарат «Нева», помнишь?
Саша кивнул.
– Ты сперва обещал попробовать узнать, но, порывшись в компьютере, увидел, что фотоаппарат выпускался с пятьдесят пятого, и сразу понял, что достать его не сможешь. Ты сказал, что позвонишь, если получится раздобыть или что-нибудь выяснить. Но мой человек безошибочно распознал то, что ты уже потерял интерес к заказу. Да, да, не улыбайся. Я направлял к тебе профессионалов… Было ещё несколько подобных проверок. Методом несложных интерполяций я понял, что ты можешь побывать только лишь в самом начале пятидесятых.
– Что вы от меня хотите? – глядя в глаза Павлу Петровичу, спросил Саша.
Старик встал и принялся, как и в прошлый раз, бродить вдоль полок. По-видимому, это было в его обыкновении при сильном волнении.
– Меня убивает это время, в котором мы живём. Я брожу среди чужих, непонятных мужчин, женщин и детей. Они все вроде бы говорят по-русски, но как будто бы прилетели с другой планеты, понимаешь? Я! Я чужой здесь.
– Да, теперь понимаю, – ответил Саша. – С Луны, например.
– С луны… Конечно, понимаешь, ты и сам всё это чувствуешь. Мы долго говорили с тобой в прошлый раз. Я же вижу: тебе противно очень многое из того, что за этой красивой дубовой дверью.
Павел Петрович замер с вытянутым пальцем, указывающим на вход в магазин.
– Я не могу здесь больше находиться. Я всю жизнь, не жалея сил, работал для процветания моей Родины и ничего не смог сделать, чтобы отвратить её от той пропасти, в которую сегодня она летит. Послушай меня…
Старик быстро подошёл к столику и опустился в кресло.
– Саша, мне не так долго осталось. Я хочу уйти из жизни среди людей своей категории, своей шкалы мер. Хочу уйти в той моей любимой Москве. Умоляю тебя. Отведи меня туда… А здесь мне душно, душно. Я задыхаюсь. Я не могу здесь больше. Как ты попадаешь туда? Это какая-то машина? Только ты можешь совершать эти путешествия или любой человек?
Гость замер в ожидании.
– Пожалуйста, расскажи мне. И самое главное… Ты никогда ничего не менял в нашем времени оттуда?
– Ничего нельзя поменять, Павел Петрович. Вообще ничего. Ни одного мгновения. Каждая снежинка за окном упадёт на своё место, что бы вы ни сделали в прошлом. Если завтра вернуться в пятидесятые и совершить какое-то действие, значит, это всё уже и так было. Уже сегодня, сейчас, эти события произошли. До того, как вы завтра полетите в пятьдесят второй год. Мы можем вершить только наше будущее. Наше завтра. Но не властны над тем, что уже произошло. Понимаете?
Гость кивнул:
– Значит, разрушения не избежать? Пусть так… Но я всё равно хочу туда. Хотя бы на день. Хоть на час. Просто пройти по вечернему бульварному кольцу… И хоть издали посмотреть на маму. Отведи, отведи меня туда… Я хочу видеть эту эпоху и этих людей.
– Я не знаю, смогу ли взять с собой в прошлое другого человека. Правда, не знаю. Я сам всё время об этом думаю… Дайте коньяку подышать, – Саша наполнил опустевший бокал гостя. – Мне нужен ваш размер обуви и одежды. И приходите ко мне сюда в семь утра в понедельник.
Павел Петрович испытующе посмотрел на него и кивнул.
– Конечно. Как скажешь.
Домой
В понедельник, подходя к магазину, Саша ещё издали увидел сгорбленный силуэт у своих дверей. Он поздоровался, удивившись осунувшемуся лицу Павла Петровича, казавшемуся совсем постаревшим, особенно в ледяном белом свете утреннего фонаря.
– Вы как себя чувствуете? – поинтересовался он.
– Да всё нормально, не обращай внимания. Просто не спал совсем сегодня. Не мог уснуть, – делано бодро ответил старик.
– Ну что же… Пойдёмте.
Зайдя внутрь, они сразу направились в кабинет. Ничего не объясняя и без разговоров, Саша отодвинул тумбочку от стола, поддел люк в полу, открыл его и начал спускаться.
– Сейчас включу свет внизу, и лезьте за мной! – крикнул он с лестницы.
Старик довольно быстро спустился вниз и принялся разглядывать подземелье.
– Здесь пока что ничего интересного, – улыбкой подбодрил его Саша. – Основной путь ещё ниже. На дне вот этого колодца. Обычно я проделываю его в темноте, но чтобы вам было удобнее, наденьте налобный фонарик. Я крикну, как доберусь до дна, тогда начинайте спускаться. Нужно будет раздеться донага. Складывайте одежду вот на этот стул… Да не бойтесь вы.
Отвернувшись, проводник сам принялся раздеваться.
Спустившись вниз и крикнув Павлу Петровичу, что можно следовать за ним, Саша отошёл от шахты и уставился в черноту туннеля.
«Вот он, момент истины», – подумал он.
Старик спустился следом. Он, конечно, не мог предположить, что преодолевать путь сквозь время придётся нагишом, а потому явно стеснялся.
– Дайте мне фонарик.
Медленно переступая по холодному сырому полу, они двинулись вперёд. Дойдя до пометки мелом на стене, Саша выключил свет и положил фонарь на землю.
– Дальше придётся идти в темноте. Когда доберёмся до лестницы наверх, ждите снизу. Я поднимусь и посвечу вам сверху. Надеюсь, что вы сможете пройти за мной. Я сам в этом крайне заинтересован.
Сделав несколько шагов вперёд, Саша остановился.
– Вы здесь? – спросил он в темноту и замер.
Ах как мучительно долго тянется тишина. Опять, как в первый самый раз, слышно даже, как колотится сердце. Если сейчас за спиной раздастся голос, то жизнь пойдёт по одному пути. Желанному и многажды представляемому. Если же не… Даже и думать об этом не хочется.
Но вот сзади послышался чуть слышный шёпот:
– Да, здесь.
– Слава богу! Вы не представляете, как я рад. Теперь вперёд!
Через несколько минут они стояли всё в том же подвале со сводчатыми потолками и круглым колодцем в полу. На стуле лежало бельё и новенький костюм, предназначенный для Павла Петровича. На полу под ним стояли теплые зимние ботинки.
– Одевайтесь. Надеюсь, всё впору. И айда гулять по старой Москве, – со смехом сказал Саша, облачаясь в свои изрядно уже поношенные брюки и кофту.
Они поднялись из подземелья на поверхность. Наверху проводник выдал экскурсанту верхнюю одежду и меховую шапку. Подойдя ко входной двери, он обернулся к бледному лицу старика.
– Чувствуете воздух? Другой?
– Не замечаю пока разницы, – чуть слышно ответил тот.
– А я вот замечаю. Совсем другой запах. И цвет. Совсем другой.
– Цвет?
– Ага. Более прозрачный. Ну что же. Я дарю вам мой город. Москва: Павел Петрович, Российская Федерация. Павел Петрович: Москва, Советский Союз, – торжественно продекламировал Саша и открыл дверь на улицу.
Старик переступил порог и замер.
– Я до последнего момента не верил до конца… Я не верил.
Девушка, проходящая мимо, предусмотрительно обошла их подальше, косясь на приличного с виду, степенного товарища в возрасте, который, не отрывая глаз, смотрел на неё.
– Павел Петрович, не пугайте гражданку. Что вы, ей-богу, комсомолок не видели? Куда пойдём?
У Саши было прекрасное настроение: эксперимент удался, подопытный прошёл за ним сквозь время. Значит, пройти может любой человек. Но любой не нужен. Нужна Лиза. Наконец всё можно будет ей рассказать. Он возьмёт её в будущее. И этот Новый год они будут встречать все вместе. Лиза, он и родители. Какой прекрасный день, ёлки-моталки!
– Куда пойдём? – оглушённо пробормотал старик. – Домой пойдём.
– Э-э-э нет. Давайте без этого. Ещё не хватало, что вы приметесь кидаться на шею маме и деду и втолковывать самому себе про будущее.
– Прекрати. Мне хотя бы повидать их. Не будет никаких сцен.
Первое волнение спало, и к старому закалённому разуму комитетчика вернулись рассудительность и взвешенность, хоть сердце всё ещё колотилось.
– Обещаете?
Старик только хмуро глянул на своего молодого спутника из-под косматых седых бровей.
– Ну хорошо, хорошо, – примирительно подняв руки, сказал тот. – Далеко ехать? И как будем добираться? Пешком, на общественном транспорте или на такси?
– Давай пешком. Но идти далеко. Где-то с час.
– Ну ничего, прогуляемся. Что для нас час, когда мы прошли семьдесят лет в обратном направлении. Пойдёмте. Я-то уже привык, а вам, конечно, будет очень интересно.
Какое-то время спутники шли молча. Саша понимал состояние Павла Петровича и дал ему возможность собраться с мыслями, не отвлекая разговорами. Надо отдать старику должное, тот быстро пришёл в себя и сам принялся задавать вопросы и рассказывать. Больше даже рассказывать. Об улицах, которые они проходили, о памятных из детства событиях, о живущих сейчас, в пятьдесят втором, людях. Они шли неспешно, переговариваясь вполголоса и поглядывая по сторонам. Словно степенный профессор, признанный научный авторитет, прогуливается, беседуя с молодым, но подающим большие надежды аспирантом.
У колхозной площади Павел Петрович предложил зайти в знакомую ему пирожковую, чтобы перекусить и согреться. Саша оставил товарища у высокого квадратного столика, а сам прошёл к прилавку и, выложив на блюдечко с отбитым краешком несколько монет, взял два стакана чая и несколько пирожков: с мясом, ливером и вишнёвым повидлом.
– Мда-а, – рассматривая надкушенный пирожок с мясом, пробормотал Павел Петрович. – А ещё говорят, что это только кажется.
– Что именно?
– Ну, что раньше всё было вкуснее. Лимонад там, сладости. Пирожки…
– Вы ещё в ресторанах местных не были, – тоном знатока сказал Саша. – Приглашаю вас вечером.
Старик хмуро глянул на него:
– Ты забываешь, что я в отличие от тебя родом отсюда.
– Да когда это было-то… А в целом вы меня удивили. Быстро вы. Я в себя с неделю приходил. Куда путь-то держим?
– Здесь недалеко уже, – глядя через окно на медленно проезжающий по улице ЗИМ, ответил старик. – По Мещанской прямо, потом налево. Мы жили в Пальчиковом переулке.
– Это где такое? – спросил гид.
Экскурсант насмешливо глянул на него:
– Эх ты, краевед.
Минут через двадцать они стояли у подъезда старой шестиэтажки.
– Знаешь, этот дом единственный, что осталось от переулка в нашем времени… Вон моё окно. На третьем этаже, – показал пальцем Павел Петрович. – Интересно, кто сейчас дома…
Саша не шутил, не балагурил. Понимая, что сейчас творится в душе старика, он терпеливо ждал. А тот всё смотрел, смотрел на чёрное стекло с вплавленной в него неподвижной белой занавеской.
– Я буду на улице. Сколько нужно. Не торопитесь.
– Спасибо, – похлопав его по плечу, ответил Павел Петрович. – Я быстро.
Он вошёл внутрь, и скрипнувшая подпружиненная дверь закрылась быстрее, чем силуэт старика растаял в черноте подъезда.
На ощупь
Через несколько часов двое мужчин сидели за столиком ресторана на Советской площади. Молодой внимательно слушал, а старик, не глядя на него, рассказывал вполголоса, сцепив лежащие на столе руки
– Информацию о смерти отца я смог найти лет десять назад. Ребята поисковики опознали его по записке в капсуле, сделанной из гильзы. В основном капсулы эти были бакелитовые. Кто-то делал сам. Из дерева там, или из гильзы. У отца вот была из гильзы. До этого он числился пропавшим без вести. Я узнал, где, когда и при каких обстоятельствах его взвод накрыла немецкая бомбардировка. И вот сегодня рассказал об этом маме. Что не стоит ждать. Что муж её погиб как герой. Я представился следователем, обнаружившим затерявшиеся архивные данные. Мама никогда мне не рассказывала… Не рассказывала, что к нам приходил домой человек, принёсший весточку об отце. Она хотела, чтобы у меня оставалась всегда надежда. Невесомая, микроскопическая, но надежда. Мы сидели за столом втроём с дедом, рассматривали фотографии, пили чай.
