Кэтрин Коултер
Наследство Уиндемов
Catherine Coulter
THE WYNDHAM LEGACY
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Trident media Group, LLC и Andrew Nurnberg.
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Catherine Coulter, 1994
© Перевод. О. В. Соколова, 2017
© Издание на русском языке AST Publishers, 2017
Пролог
Ей было девять лет в том июне 1804-го, когда, находясь в гостях в Чейз-парке, она нечаянно подслушала разговор двух служанок.
– Бастид? Ты морочишь меня, Энни? Эта маленькая дурочка бастид? Но ведь все считают ее кузиной, не то из Голландии, не то из Италии.
– Кузина из Голландии или Италии, держите меня?! – расхохоталась Энни. – Да мать девчонки живет в окрестностях Дувра… в весьма уединенном местечке. И его сиятельство посещает ее довольно часто. По крайней мере так говорила миссис Эмери. Не сомневаюсь, это его дочь. У них и глаза одинаковые – синее пятнышек на яйцах малиновки.
– И ведь не постыдился притащить сюда свое отродье, под нос ее сиятельства.
– Таковы уж господа. У его сиятельства хватает отродий по всему свету – одним больше, не все ли равно? Впрочем, это, должно быть, особенное. Она так беззаботно сияет, как будто находится здесь на правах законного члена семьи. Вот увидишь, ее сиятельство сделает вид, что не замечает этой новоявленной кузины. Выдержки ее сиятельству хватит на те две недели, которые девчонка собирается провести здесь.
– Она такая хорошенькая, что лучше и вообразить трудно.
– Вся в его сиятельство, а тот похож на свою бабку, которая, по словам моей матери, была так хороша, что у джентльменов дыхание перехватывало.
– Мать этой девчонки вряд ли имеет право обижаться. В ее-то положении и общипанного мышонка хватило бы, не то что такого красавца, как его сиятельство. Миссис Эмери говорит, они уже двенадцать лет вместе. Столь долго продолжающиеся отношения вряд ли можно назвать любовной интрижкой. Скорее всего у графа Чейза второй брак незаконный…
Служанки отошли, продолжая сплетничать, а она осталась стоять, ошеломленная, в коридорной нише первого этажа, недоумевая по поводу услышанного незнакомого слова «бастид». Из разговора ей стало ясно, что это слово имело какой-то дурной оттенок.
Граф Чейз – ее отец? Она с негодованием встряхнула головой при одной мысли об этом. Нет, он – дядя Джеймс, старший брат отца, навещавший их с мамой по долгу родства. Ее настоящий отец, капитан Джефри Кокрейн, по словам мамы, погиб – был убит французами в 1797-м. В ее представлении отец был героем.
Она вспомнила трогательно-нежный взгляд мамы, когда та говорила: «Твой дядя Джеймс – благородный человек, моя дорогая, влиятельный и ответственный; у него очень много разных обязанностей, но он всегда будет заботиться о нас. Несмотря на то что у него своя семья, он часто навещает нас, так есть и будет всегда. Он любит нас и никогда не покинет».
В девять лет мама отправила ее погостить на две недели к дяде Джеймсу, в его великолепную усадьбу Чейз-парк в окрестностях Дарлингтона, что в Северном Йоркшире. Она умоляла матушку отправиться вместе с ней, но та лишь отрицательно покачала головой, отчего затрепетали золотистые локоны, окружавшие тихим приветливым сиянием ее прекрасное лицо: «Нет, дорогая. Видишь ли, жена дяди Джеймса недолюбливает меня. Постарайся реже попадаться ей на глаза, держись от нее подальше. Обещай мне! И еще – не слишком откровенничай с домашними дяди Джеймса. Не стоит вдаваться в подробности нашей жизни. Во-первых, это признак дурного тона, во-вторых – просто скучно. Гораздо выигрышнее быть молчаливой и казаться загадочной».
К счастью, все сложилось, как того хотела мама, – само собой. Графиня, только увидев ее играющей с другими детьми, заперлась у себя в комнате и с тех пор не появлялась там, где могла быть девочка. Большой обеденный зал оставался теперь по вечерам пустым. Ее кузены тоже старались не появляться там, полагая, что недовольство графини вызвано их шумным поведением.
Но главное было в другом: ее очень удивляло поведение дяди Джеймса по отношению к себе; к тому же он казался ей совершенно другим в этом огромном доме, с лакеями в безупречно сидящих, сверкающих голубых и зеленых ливреях с начищенными пуговицами. У нее было ощущение, что эти абсолютно безмолвные блюстители порядка находятся повсюду: за каждой дверью, за каждым углом. С огорчением она вспомнила коттедж «Бутон Розы», где дядя всегда был очень внимательным и к ней, и к ее матери. Она нахмурилась, отметив с удивлением, что здесь он еще ни разу не обнял ее.
Вскоре, однако, он пригласил девочку в свою библиотеку – комнату, по величине равняющуюся чуть ли не всему коттеджу, где жили они с мамой. Три ее стены были доверху заставлены полками с книгами. Мебель здесь смотрелась громоздкой и темной. Ей показался мрачным даже роскошный ковер, покрывавший пол. Войдя, она сразу почувствовала себя окруженной какими-то глубокими тенями. Наконец она разглядела своего дядю и улыбнулась.
– Здравствуй, дядя Джеймс. Спасибо, что выкроил время для меня.
– Входи, входи, мое дорогое дитя. Хочу познакомить тебя с распорядком в нашем доме и объяснить, как следует держать себя здесь. Я до сих пор не успел представить тебя твоим кузенам, но уверен, что ты достаточно проворная кошечка и успела уже сама познакомиться со всеми. Итак, моя милая, начнем с главного. Ты должна будешь брать уроки вместе с кузенами, а кроме того, наблюдать за ними, подражая их манерам и поведению. Только никогда не бери пример с моего племянника Марка, гостящего здесь так же, как и ты. Он настоящий сын дьявола. – Дядя Джеймс как-то странно улыбнулся. – Гордый и злопамятный. Подумать только, это исчадие ада появилось на свет от моего брата! Никогда не участвуй в его шалостях – ему уже четырнадцать, и он на многое способен… Впрочем, ты так мала, что вряд ли он заинтересуется тобой и станет вовлекать в свои игры. Но будь настороже.
– У меня есть еще один дядя? – заинтересовалась она.
Он нахмурился, явно не желая отвечать на ее вопрос.
– Да, – наконец медленно выговорил он. – Но постарайся не напоминать об этом старшему кузену Марку. Прежде всего ты должна научиться держать себя в обществе. Наблюдай за другими детьми и старайся перенять у них то хорошее, что заметишь. Если же поймешь, что происходит что-то неподобающее, отврати свои глаза и сердце от этого и никогда сама не поступай так. Ты хорошо поняла меня?
Она кивнула. Считая, видимо, разговор состоявшимся, он подошел к ней и погладил по голове.
– Уверен, ты будешь хорошей девочкой, и я позволю тебе гостить здесь каждый год. Но ты не должна быть излишне откровенной. Не стоит посвящать окружающих в подробности своей жизни или делиться своими впечатлениями обо мне. Ничего такого… личного. Впрочем, я не сомневаюсь, что мама уже предупредила тебя обо всем, не так ли?
– Да, дядя, я понимаю, что надо хранить секреты, надеюсь, у меня получится это, и тогда вы с мамой сможете гордиться мной.
Он улыбнулся.
– Воспринимай все как игру. Ты должна помочь себе, мне и маме. А теперь иди к девочкам и постарайся подружиться с ними. Они должны принимать тебя за свою настоящую кузину.
– Но я ведь и есть их настоящая кузина, дядя Джеймс?!
– Да, дорогая, разумеется.
Из всего этого разговора она не поняла ровным счетом ничего, но, любя свою маму и помня ее наставления, она постарается быть приветливой и завоюет расположение окружающих. Разумеется, гораздо приличнее держать язык за зубами и не надоедать ближним.
В первый день мальчики были лишь в меру вежливы с ней, на второй – уже пытались не замечать ее. Однако кузины, или, как их чаще называли, Близнецы, были рады ее компании.
Она чувствовала, что ее положение здесь было не очень почетным…
Что же такое «бастид»?
Почему-то ей захотелось получить ответ на этот столь мучивший ее вопрос из уст графини, человека, который меньше всех был рад ее присутствию в Чейзе.
Постучав в дверь ее комнаты, девочка услышала хриплый голос:
– Войдите.
Застыв на пороге, она смотрела на грузную леди, отяжелевшую от беременности, сидящую на небольшом диванчике с шитьем в руках. Она шила что-то белое, длинное и узкое. Девочку удивило занятие графини – пальцы ее были очень толстыми, распухшими… Черты лица не были красивы, но, вполне возможно, в юные годы она казалась привлекательной. В ней не было ничего общего с мамой – высокой, стройной и изящной. Графиня выглядела изможденной стареющей женщиной. Подняв на вошедшую глаза, она, не скрывая раздражения, прервала ее замешательство:
– Что вам угодно здесь, в моей комнате?
Превозмогая страх, девочка все же вошла в комнату и начала сразу с самого главного:
– Я случайно услышала разговор служанок. Они называли меня «бастид». Не знаю, что это значит, но чувствую… что-то плохое. Вы в этом доме единственный человек, не желающий меня видеть, поэтому я и пришла за разъяснениями к вам. Думаю, вы не пощадите меня, скрывая правду.
Леди рассмеялась.
– Невероятно, и это уже на второй день пребывания! Я всегда говорила, если хочешь узнать что-то наверняка, спроси у слуг, они никогда не ошибаются. Отлично, дитя, «бастид» на их языке означает то же, что и бастард, которым ты являешься.
– Бас-тард… – медленно повторила девочка.
– Да. Это значит, что твоя мама – шлюха, и мой муж, так называемый «дядя» Джеймс, платит ей. – Она снова рассмеялась, откидывая назад голову. Смех продолжался довольно долго, так что казался уже непристойным, как и значение только что произнесенных слов.
– Не могу понять, мэм. Что значит «шлюха»?
– Это женщина, у которой нет моральных устоев. Дядя Джеймс – твой отец, а никакой не дядя. Я его жена, а твоя прекрасная мамочка не что иное, как презренная содержанка, игрушка богатого человека, который держит ее для себя, чтобы… ладно, этого ты уже совсем не поймешь, пока… Но уверена, что в один прекрасный момент ты превзойдешь собственную мамочку. Кстати, неужели тебя никогда не удивлял факт, что твой дорогой дядя – Уиндем, в то время как ты Кокрейн? Нет? Но ты кажешься смышленее матери… Все, хватит, убирайся отсюда. Я не желаю любоваться твоим личиком больше, чем считаю нужным.
Джозефина чувствовала, что теряет сознание: сердце учащенно билось, колени подгибались, к горлу подкатывала тошнота.
Тот день оказался переломным в ее жизни. Девочка притихла, никогда не заговаривала первой, избегала даже смеяться в ответ на чью-либо шутку, чтобы не привлекать к себе лишний раз внимания. Однако такое поведение возымело обратный эффект, и к концу визита в Чейз-парке ее старший кузен Марк вдруг стал называть ее Дукессой[1].
Шестилетняя кузина Антония ревностно отнеслась тогда к этому.
– Что это значит, Марк? Она всего лишь маленькая девочка, как я и Фанни. А разве мы не леди Уиндем? Почему же тогда она – дукесса?
Марк, этот хитрый сын дьявола, посмотрел на маленькую Антонию с высоты роста и сказал:
– Потому что она никогда не смеется, не улыбается и слишком о многом задумывается для своего возраста. Она расточает свои улыбки так, будто это последние гинеи, оставшиеся у нее. А ты не замечала, как быстро исполняют слуги ее приказания? Как они расплываются, стоит лишь ей приветливо кивнуть им? Подожди, – медленно добавил он, – в один прекрасный день девчонка покажет себя во всей красе. Она скоро вырастет, расцветет и станет кровавым цветком…
Джозефина не могла выговорить ни слова, хотя душа ее рвалась от крика. Конечно же, все почувствовали ужасное состояние девочки.
– Дукесса, – прокомментировал ее реакцию Марк, посмеиваясь и переглядываясь с младшими кузинами.
Ее тошнило от слова «Дукесса», но она вынуждена была покорно сносить насмешки. Одни называли ее гордячкой, другие – рассеянной и заторможенной. Она же ощущала себя изгоем.
В следующий раз она встретилась с Марком в Чейз-парке в июне 1808-го. Тогда ей было тринадцать. Он уже учился в Оксфорде и приехал погостить на каникулы. Увидев ее, он рассмеялся:
– Привет, Дукесса. Я слышал, это имя осталось за тобой. Надеюсь, ты не забыла, откуда оно взялось?
Он улыбался, но ей казалось, что кузен заговорил с ней скуки ради. Она холодно и молча смотрела на него, гордо подняв голову.
Марк вопросительно ожидал ответа. Что-то в его взгляде раздражало и оскорбляло ее.
– Вам мешает отвечать ваша надменность или вы, по обыкновению, витаете в облаках, не замечая нас, простых смертных? А помните мое давнее предсказание – тогда вы были совсем маленькой девочкой? Возможно, нет. Вы обещаете стать столь прекрасной, как я и ожидал. Вам, кажется, тринадцать? Так я по крайней мере слышал. А что будет в шестнадцать? Хотел бы я посмотреть на вас тогда… – Он снова рассмеялся, снисходительно похлопав ее по плечу, и направился к выходу.
Марк совершенно ошеломил ее. Сама не зная как, она очутилась в доме. Вот мистер Сэмпсон устремился ей навстречу, улыбаясь, как обычно. Миссис Эмери, следуя за ним по пятам, приглашала:
– Добро пожаловать, мисс, добро пожаловать!
Но гораздо чаще ее называли Дукессой, даже ее отец, даже Энни, которая первая, хотя и невольно, дала ей возможность узнать о своем незаконном происхождении. Ее будоражил вопрос: почему все слуги в доме так приветливы с ней, отлично понимая, кто она? Ведь пятно на ней было неизгладимым.
Если бы кто-то поинтересовался, она могла без промедления ответить, что утратила невинность в возрасте девяти лет.
Однажды, в один из визитов дяди Джеймса в их коттедж, она обнаружила его в постели матери. Это было похоже на ожог. Они обнимали друг друга и смеялись; их головы, золотистая матери и черная дяди Джеймса, соприкасались – и в этом было что-то от союза дьявола с ангелом. Вид у них тогда был удивительно счастливый. Потом она застала их целующимися в узком коридоре второго этажа. Мать была прижата к стене, а ее рот совершенно закрыт ртом дяди Джеймса.
Три месяца назад, до ее ежегодного визита в Чейз-парк, дядя Джеймс признался в том, что он ее отец. Мама же отмалчивалась. Она ничего не ответила ему тогда, сидя на бледно-голубой парчовой кушетке в набитом безделушками будуаре матери. Он объявил ей это неожиданно, без всякой преамбулы:
– Ты моя дочь, не имеет больше смысла скрывать это, по крайней мере пока мы здесь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать такие вещи, не так ли, Дукесса? Впрочем, ты, кажется, уже и без моего заявления знала все. Я вижу это по выражению твоих глаз и изгибу губ. Что ж, ничего удивительного. Я уже говорил маме, что ты наверняка обо всем догадалась, поскольку не глупа и не настолько рассеянна, чтобы не замечать очевидного. – Пожав плечами, он продолжал: – К сожалению, существует такая вещь, как общественное мнение, я должен считаться с приличиями и требованиями моей жены.
Он немало наговорил ей тогда, она уже даже не помнила всего, но понимала, что в тех словах звучало чувство вины взрослого мужчины перед ребенком. Было ли ему важно, что она думала обо всем этом? Осуждала ли она его или была снисходительна? Она не знала и не пыталась рассуждать на эту тему. У нее есть мама, и этого довольно. Он мало интересовал ее.
В конце концов, спокойно кивнув, она сказала:
– Да, дядя Джеймс. Я ваш бастард и знала об этом уже несколько лет. Пожалуйста, не беспокойтесь, ваше заявление не застало меня врасплох.
Он остановился в изумлении. Ее тон был убийственно вялым и безразличным. Каким никчемным, наверное, он казался ей все эти последние годы. Джеймс неотрывно смотрел в ее темно-голубые глаза – его глаза, на иссиня-черные волосы – его волосы, заплетенные в блестящие толстые косы. Правда, ее волосы были более мягкими и вились, как у матери. Возле маленьких ушек из кос выбивались вьющиеся колечки. Он так любил играть мягкими кудрями Элизабет, нежными, пахнувшими чем-то невыразимо сладким! Ее черты проглядывали в лице девочки – чувственно-полный рот, скульптурно вылепленный, тонкий прямой нос. Он отогнал от себя счастливые видения и снова посмотрел на дочь – спокойную, углубленную в себя. Она казалась величественной неподвижной статуей и обескураживала своим поведением. Ему было трудно вспоминать о факте ее появления на свет: вначале он приказал Бесс избавиться от «отродья». Но Бесс заявила, что даст жизнь этому ребенку. Что же касается его, то он может поступать как ему заблагорассудится. Джеймс решил оставить все как есть, потому что любил ее и боялся потерять.
Прошли годы. И вот теперь перед ним сидела его дочь – непонятная, отстраненная и гордая. Это его единственное нежеланное дитя.
Дукесса слишком хорошо запомнила те две недели 1808 года, проведенные в Чейз-парке. Кузен Марк постоянно выводил ее из себя своими шуточками. Казалось, он был рожден для одних лишь каверз. Но это было еще не все. Она испытывала страшную боль потери.
Два младших кузена, Чарли и Марк, участвовали в состязаниях по гребле, которые были устроены на реке Дервент. Оба были на одной из двух столкнувшихся парусных лодок. Более двухсот зрителей с ужасом наблюдали трагедию с берега. С других лодок добровольцы быстро попрыгали в воду, чтобы оказать помощь, но Чарли уже получил смертельный удар по голове и погиб мгновенно. Ударом его перекинуло через борт. Марк-младший вместе с другими нырял под днищами разбитых лодок, надеясь отыскать его, и был убит внезапно обрушившейся мачтой.
Чейз-парк долгое время был в трауре. Отец Дукессы замкнулся ото всех и большую часть дня проводил в своей библиотеке. По ночам тишину дома разрывали крики графини, страдающей ночными кошмарами. Марк-старший ходил бледный и натянутый, упрекая себя за то, что остался живым. Хотя он вообще не участвовал в парусных соревнованиях. В это злосчастное время молодой человек находился на конном заводе в Ротмери, где выбирал себе скакуна для охоты.
Дукесса вернулась в Уинчелзи к своей матери.
В течение следующих пяти лет графиня каждый год рожала, но ни одному из рожденных ею детей не суждено было выжить. Все были мальчиками. Граф Чейз становился все более мрачным и замкнутым. Он начал как-то искоса посматривать на Марка, в котором текла родная кровь. Ему становилось не по себе от мысли, что их род продолжится через брата. Он хотел своих наследников, собственную линию рода.
В конце концов граф стал чаще появляться в «Бутоне Розы», но оставался теперь таким же молчаливым, как и Дукесса. Его смех перестал звучать, казалось, навсегда. Мать всячески поддерживала его, была, как никогда, нежна и внимательна. Граф боялся возвращаться в Чейз-парк, его пугала жена, вечно беременная, рожающая нежизнеспособных детей.
Теперь старший кузен Марк Уиндем стал наследником Чейза.
Глава 1
«Бутон Розы», Уинчелзи
Январь 1813 года
– Простите, сожалею, что вновь приходится беспокоить вас, но нам необходимо поговорить о многих неотложных делах…
Мистер Жоли. Адвокат ее мамы. Он всегда казался спокойным и выдержанным. Сейчас его голос звучал со странной настойчивостью, но она как будто не замечала этого и не отвечала. Не столько потому, что была подавлена смертью матери, сколько повинуясь своей многолетней привычке. Она умела молча слушать и наблюдать. Что такое важное хотел сообщить ей мистер Жоли? Судя по его многозначительной паузе, отец еще ничего не знает. Она совсем забыла о графе, подавленная горем. Необходимо сообщить… И должна написать ему об этом страшном несчастье она сама. Перед ее глазами вдруг возникла картина – отец недоверчиво читает ее послание, постепенно понимая, что произошло. Дукесса закрыла глаза, представив боль, которую он должен испытать в этот момент. Он безумно любил ее мать. Ее смерть вышла такой неожиданной, казалась нелепостью, злой шуткой.
Несчастный случай. Внезапно надломилась ось колеса, когда экипаж проезжал по извилистой дороге через меловые скалы. Скалы вздымались на высоту от восьми до тринадцати футов и обрывались отвесно у самого берега. Экипаж отнесло вбок и сбросило вниз. Мама, должно быть, погибла мгновенно. Тело ее до сих пор не нашли, хотя минуло уже полтора дня. Его могло отнести далеко в море отливом… «Мамочка, бедная моя мамочка… Господи, надо взять себя в руки». Дукесса, очнувшись, посмотрела на мистера Жоли, который ждал, явно намереваясь продолжить разговор.
– Мисс Кокрейн, поверьте, мне очень трудно говорить с вами об этом в такой момент, но кончается срок аренды на ваш дом, а арендатором его является граф Чейз.
– Я не знала этого.
Ей всегда казалось, что их коттедж был собственностью мамы. Впрочем, разве мужская поддержка не считается самой естественной для женщины? Только почему он оформил его на себя? Чтобы подчеркнуть их зависимое положение?! Все права оставались в его руках. Это было как внезапный злой щелчок, его облик быстро менялся в ее восприятии: вместо несчастного, убитого горем, перед ней возникал властный человек, содержавший женщину ради собственного удовольствия.
Она вдруг почувствовала себя незащищенной. Отец находился в Йоркшире, а она – здесь, совершенно одинокая, если не считать преданного Баджи.
– Я должна написать отцу, – помолчав, сказала она ровным холодным голосом. В эту минуту ей хотелось только одного – чтобы адвокат оставил ее в покое. – Думаю, когда срок аренды закончится, я уеду в Чейз-парк.
– Есть и другое решение, – отозвался мистер Жоли, наклоняясь к ней ближе, словно ищейка, берущая след. Она смотрела на него с нескрываемой ненавистью.
– Другого решения быть не может, – сказала она ледяным тоном.
– Возможно. – Он сидел по-прежнему наклонившись, протягивая к ней руку. – Но если его сиятельство не согласится с тем, чтобы вы жили в Чейз-парке?
– Его жена умерла семь месяцев назад, перед моим последним визитом туда. Лишь для нее одной мое присутствие было нежелательным, что вполне объяснимо. Теперь мне легче понять ее. Как бы то ни было, но ее уже нет, препятствий больше не существует.
– Да, но его сиятельство должен быть очень осторожным, вы сами понимаете, мисс Кокрейн. Существует такая вещь, как мнение света. Он ведь все еще находится в трауре и должен соблюдать правила приличия. Его соседи весьма наблюдательны, так что графу необходимо вести себя пристойным образом.
– О чем вы? Что за ерунда? Он ведь не под венец идет. Кому есть дело до его побочной дочери, проживающей в Чейзе?
– Поймите, ваш переезд к отцу люди могут воспринять как знак неуважения по отношению к покойной.
Она не собиралась верить ему и не желала продолжать этот разговор.
– Полагаю, что порядочные люди никогда не станут вмешиваться в чужую жизнь, что же касается женских сплетен… Джентльмен не должен придавать им значения. К тому же не думаю, что кто-то выдерживает траур в полном одиночестве. – Дукесса говорила спокойно, но заметно откинулась назад, стараясь не замечать протянутой к ней руки.
Воспоминания вновь завладели ее мыслями, отвлекая от визита навязчивого адвоката. Она вспомнила, как умирала графиня. Причиной смерти стали очередные роды. Младенец не прожил и двух часов. Отец с облегчением узнал о смерти жены, вместе с ней прекращался кошмар последних лет. Ему уже не придется хоронить каждый год своих детей. Она видела наполненные слезами глаза графа и понимала, что он оплакивает не жену, а несчастного ребенка.
– Возможно, и так, мисс Кокрейн, – прервал ее мысли адвокат. – Но что, если существует человек, который хочет помочь вам, защитить вас в этих печальных обстоятельствах и сохранить вам этот миленький коттедж?
Она улыбнулась. Мистер Жоли был заворожен ее улыбкой. У нее показались очаровательные ямочки на щечках, приоткрылись ровные белые зубки…
– Если я решу остаться в этом коттедже, то могу ли узнать, кто будет его официальным владельцем?
– Это сквайр Арчибальд. У вас ведь не хватит денег, чтобы оформить на себя аренду, следовательно, было бы абсурдным ожидать, что он…
Она поднялась, подчеркнуто держа руки по бокам.
– На этом я попрошу вас, мистер Жоли, оставить меня. В дальнейшем, если вам понадобится о чем-либо уведомить меня, обратитесь, пожалуйста, письменно.
Ему не оставалось ничего другого, как тоже подняться. Теперь он холодно смотрел на нее, забыв об очаровательной улыбке.
– Не слишком ли много вы возомнили о себе, мисс Кокрейн? Кажется, ничего не изменилось. Вы всего лишь бастард и останетесь им навсегда. И вы не можете больше жить здесь. Срок аренды истекает пятнадцатого числа следующего месяца, а у вас нет средств, чтобы возобновить контракт. Сквайру Арчибальду уже семьдесят, и ваши чары ему ни к чему. Он считает выгодной эту аренду и совершенно не нуждается в том, чтобы вы согревали его постель. Можете уезжать отсюда, раз надеетесь, что отец обрадуется вашему появлению. Но не забывайте, он любил и желал вашу мать, но ее уже нет в живых, а вы… вы были для него лишь неизбежным дополнением. Я хотел проявить участие и позаботиться о вас, мисс Кокрейн…
Она страшно побледнела, глаза загорелись гневом. Все ее существо пронзила тупая боль. Некоторое время она продолжала смотреть на него, потом развернулась и вышла из гостиной в маленькую соседнюю комнату.
Мистер Жоли был сконфужен: она не ответила. Вдруг это означает, что его предложение может быть рассмотрено? Глупо было бы упускать такой шанс. Ее поведение он воспринимал как неслыханную наглость и высокомерие, но шанс все-таки сохранялся. Интересно, оставалась ли она еще девственницей? Он никак не мог решиться покинуть коттедж, как вдруг в дверях возник Баджи, приставленный к миссис и мисс Кокрейн для охраны. Это был широкоплечий мужчина довольно устрашающего вида.
Мистер Жоли сделал шаг назад.
– Сэр, – мягко начал Баджи, – если вы не унесете свои ноги отсюда в течение нескольких минут, о вашем поведении станет известно его сиятельству. Очень сожалею, он вряд ли будет в восторге от вашего визита.
– Ха! – Мистер Жоли был уверен, что этот гигант плохо разбирается в истинном положении дел. – А что, если вы заблуждаетесь? Возможно, его сиятельство будет рад избавиться от своего маленького бастарда. Вскоре, Баджи, вы сами окажетесь без жалованья. Неужели непонятно, насколько выгодно мое предложение? Вам необходимо убедить ее в этом. Разумеется, я понимаю, что вы не обучены говорить достаточно красиво, но ваше влияние… Вы так давно здесь, что уже можете считаться членом семьи.
Баджи, усмехнувшись, подошел к адвокату и… вдруг, легко подхватив его одной рукой за талию, так что тот оказался под мышкой, понес к выходу. Через минуту незадачливый адвокат был выброшен на улицу. Вернувшись в дом, Баджи улыбнулся вышедшей навстречу Дукессе.
– Не беспокойтесь, с ним все в порядке, пусть немного охладится на снегу. – Он ваял ее руку и сложил в кулак. – Большой палец надо убирать внутрь, вот так. Почему ты не наградила его щелчком по носу, Дукесса?
Девушка попыталась улыбнуться, но не получилось. Мышцы лица не слушались ее. Казалось, она застыла, холод пронизывал ее не меньше, чем землю вокруг коттеджа.
– Я была бы рада никогда не встречаться с ним, Баджи.
– Неудивительно, – ответил он. – Но не забывайте, если какой-нибудь парень захочет переступить черту, дайте ему как следует в челюсть, а потом придавите коленом его горло так сильно, как только сможете.
– Так я и поступлю в следующий раз. Обещаю. Спасибо, Баджи, за помощь.
Удовлетворенно хмыкнув, он отправился на кухню, чтобы приготовить соус с пряностями для цыплят, которые в это время уже обжаривались в гриле.
Кухарка мисс Присс два года назад отправилась в Велдфорд проведать больную тетушку, да так и не вернулась. Баджи без лишних разговоров принял на себя ее обязанности. Он оказался искусным поваром.
Через некоторое время Баджи услышал звук открывающейся двери в гостиную и увидел Дукессу, грациозно присевшую за бюро. Она собиралась написать письмо графу о постигшей их общей утрате.
Граф Чейз узнал о смерти своей возлюбленной и без этого письма. Печальную весть принес его секретарь, мистер Криттакер, через него же Дукесса получила уведомление от отца о том, что она должна паковать свои вещи и быть готовой к приезду за ней кареты из Чейза. Ей разрешалось взять с собой и Баджи. Граф отводил дочери на сборы две недели.
Но две недели прошли, а за ней так никто и не приехал. Дукесса не знала, что делать, и часами убивала время у окна в ожидании кареты. Она уже подумывала о том, чтобы написать отцу вторично и напомнить о его намерениях в отношении ее. Но что-то сдерживало ее. Лучше подождать. Напоминать о себе казалось унизительным. Прошло четыре дня сверх положенного срока.
«Он тоскует по моей матери и не хочет больше видеть меня. Он забыл обо мне. Я осталась одна. Что мне делать?» – в отчаянии думала она.
И вдруг девушка осознала, что всегда боялась ежегодных визитов в Чейз-парк. Каких усилий стоил первый шаг в парадный холл со старинной дубовой обшивкой вдоль стен. А эти портреты предков в тяжелых золоченых рамах. Поднимаясь по центральной лестнице, она ощущала слабость в коленях и холод в желудке, чуть ли не судороги. Каждый раз, переступая порог этого огромного дома, она напоминала себе, что должна завоевать расположение всех – от благородных хозяев до слуг. Каждый ее приезд должен быть желанным для них.
Последний раз, когда она была у отца, графини уже не было в живых. Некому было смерить ее холодным, презрительным взглядом. Прошло лишь две недели со дня ее смерти, и весь дом был в трауре. Стены затянули черным крепом. Все женщины в доме носили черные платья, а мужчины черную ленту на рукаве. Она слышала, как слуги шептались по углам, что графиня была уже слишком старой для деторождения и, дескать, несчастная, умирая, проклинала своего мужа, вынуждавшего дать ему наследника. Он без конца принуждал и принуждал ее, а разве она не подарила ему уже двух сыновей и девочек-близнецов? Разве она повинна в гибели мальчиков? Все ждали, что скоро граф приведет в дом новую, молодую жену, которую тоже заставит рожать каждый год, дабы иметь ораву наследников, чтобы не дрожать за каждого. Кто-нибудь из них наверняка унаследует титул и земли Уиндемов. Мужчине достаточно нести траур шесть месяцев. Он вовсе не обязан оставаться один целый год, как ее пытался убедить сегодня этот ничтожный Жоли… Дукесса вздрогнула, вспомнив, что это время уже прошло. Возможно, как раз теперь ему и будет мешать ее присутствие в Чейз-парке. Что, если граф уже выбрал новую жену? Вряд ли он захочет огорчать ее постоянным присутствием в доме своей незаконнорожденной дочери. Разумеется, в семье должны царить счастье и гармония. Но почему бы ему просто не написать ей обо всем этом? Она знала, что у отца хватает недостатков, но невозможно представить его трусом… Такое предположение лишено всякого смысла.
