Владимир Кунин
Двухместное купе
Шестое купе вагона…
…И В. В. оказался сидящим на своем диванчике, облокотившимся на приоконный столик с пустой фаянсовой кружкой, с огрызками двух яблок.
…А взрослый, красивый и могучий Ангел лежал на своем месте и печально смотрел в темный потолок купе остановившимися глазами.
Его лицо освещал один лишь ночничок у изголовья, и В. В. видел, что в голубых глазах Ангела стояла неподдельная грусть от нахлынувших на него воспоминаний.
Со слабой надеждой В. В. вытащил из-под столика пустую бутылку, включил настольную лампу, убедился, что в бутылке не осталось и капли джина, сунул ее обратно под стол.
Спросил с нескрываемым интересом:
– А дальше?.. Что было потом?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ
Вторая серия
Ночь. Мчится в Петербург «Красная стрела»
Пролетает состав мимо спящих полустанков…
…мимо почти не освещенных платформ…
…мимо высоких водокачек, черными силуэтами врезающихся в лунное небо…
Грохочут по рельсам колеса.
Изредка подмигнет зеленый глаз светофора, отразится мгновенным бликом в проносящихся черных вагонных окнах…
…и где-то вдалеке испуганным тенорком вскрикнет встречный товарняк…
А «Красная стрела» вежливо ответит ему своим громким солидным баритоном…
Купе Ангела и В. В.
…Могучий, красивый Ангел лежал на своем месте, смотрел в темный потолок купе остановившимися глазами.
В. В. со слабой надеждой вытащил из-под столика пустую бутылку из-под джина, включил настольную лампу, убедился, что в бутылке не осталось и капли джина, сунул ее обратно под стол.
Спросил с нескрываемым интересом:
– А дальше?.. Что было потом?
– Вы не очень устали? – очнувшись, вежливо осведомился Ангел.
– У меня сна – ни в одном глазу. И вообще у меня ощущение, что я не просто слушаю вас, а вижу все, что вы мне рассказываете!..
– Так оно и есть, – подтвердил Ангел.
– Я не знаю – поймете ли вы меня, Ангел, это слишком специфично, вряд ли вы когда-нибудь с этим сталкивались… Но у меня создалось стойкое впечатление, будто я сижу в ленфильмовском или мосфильмовском просмотровом зальчике при монтажной и смотрю еще не озвученный и не смонтированный материал, только без дублей, а я, достаточно опытный сценарист, безумно хочу узнать – что же все-таки было дальше в этой истории! Понимаю: веду себя совершенно непрофессионально, но никак не могу отделаться от вопроса – кто был тот самый «неблагополучный Человек», к которому вас послали на выручку?..
– Видите ли, Владимир Владимирович, если я сразу начну рассказывать вам именно про этого человека – вы не уясните себе всего наворота событий. Ибо это история целой семьи, начавшаяся задолго до моего появления на Земле. Рассказывать же вам всю «семейную историю» этого маленького ленинградского клана – чудовищно утомительно! – сказал Ангел.
– Для вас? – скептически спросил В. В.
– Нет. Для вас, – возразил Ангел.
– Идите вы!.. Я обожаю семейные истории! Мне осточертели наши телевизионные бандиты, братки-депутаты и зоологически завистливая ненависть к олигархам, которых в нашем кинематографе играют самые низкооплачиваемые актеры в мире! С наслаждением бы пересмотрел «Сагу о Форсайтах». Немедленно подавайте свою «семейную историю», Ангел!!!
Ангел отодвинул гофрированную занавеску, посмотрел в оконную черноту ночи и сказал:
– Ну что ж… Гасите настольную лампу, ложитесь и прикройте глаза. Как говорят в Одессе: «Вы просите песен – их есть у меня!» Сейчас вы получите уже озвученный вариант.
В. В. послушно выключил лампу, улегся и закрыл глаза. И уже откуда-то издалека услышал голос Ангела:
– Чуть больше тридцати лет тому назад девятнадцатилетняя Фирочка Лифшиц, по паспорту – Эсфирь Натановна, в миру – Эсфирь Анатольевна, учительница начальных классов средней школы, неожиданно потеряла невинность. Была, так сказать, по обоюдному согласию «дефлорирована» незнакомым ей водопроводчиком Серегой Самошниковым…
– Уже безумно интересно! – с закрытыми глазами ухмыльнулся В. В.
– Забыл спросить вас, Владим Владимыч, вы не боитесь небольшого перемещения во Времени? Примерно лет на тридцать, на сорок назад? – спросил Ангел.
– Я просто мечтаю об этом! В то время я был еще – ого-го!..
– Прекрасно, – сказал Ангел. – Тогда – вперед!
– Эй-эй, Ангел! – всполошился В. В. – Почему вперед?! Вы же говорили – назад… Впереди, кроме встречи с внучкой Катей, мне уже почти ничего не светит…
– Простите, ради всего святого, – виновато проговорил Ангел. – Вперед – в смысле назад – в историю, в Прошлое!
В ожидании этого прыжка из одного Времени в другое В. В. напрягся, зажмурился, и… ничего не произошло!
Только стены и потолок двухместного купе спального вагона «Красной стрелы» вдруг стали как-то странно таять, растворяться в воздухе…
…заполняться нормальным дневным светом и превращаться в…
…прихожую маленькой квартирки Лифшицев
– И пожалуйста, никаких сухомяток! Обязательно доешь бульон с клецками, – говорила Фирочкина мама Любовь Абрамовна.
– И чтоб в доме никаких посиделок! – грозно сказал папа Натан Моисеевич. – Ты меня слышишь?! Тетя Нюра будет заходить и проверять тебя. А через две недели, когда мы вернемся, она нам все расскажет.
По страдальческому лицу Фирочки было видно, как она жаждет отъезда родителей.
– Хорошо, хорошо, мамочка! Папа! Не нервничай… Отдыхайте и ни о чем не думайте, умоляю вас!
– Глядя на тебя, можно подумать, что тебе не терпится спровадить нас из дому, – грустно сказала Любовь Абрамовна.
– Мамуля, прости меня, но я просто жутко хочу в уборную!
– Ну, хорошо уже, хорошо! Идем, Люба, – говорит Натан Моисеевич.
Он поднимает большой фибровый чемодан с никелированными металлическими уголками и выносит его на лестничную площадку.
Любовь Абрамовна целует Фирочку и выходит из прихожей за ним.
Фирочка облегченно поднимает глаза в потолок, словно благодарит Всевышнего за освобождение, закрывает дверь на все замки и засовы и мчится в уборную, на ходу расстегивая халатик…
ГОЛОС АНГЕЛА:
– До потери невинности у Фирочки оставались всего один час и двадцать шесть минут…
Проход по дворам и выход на улицу Ракова
Натан Моисеевич тащит тяжелый чемодан по внутренним дворам старого петербургского дома.
Любовь Абрамовна несет дорожную сумку и сетчатую авоську.
– Ты же сумасшедший! – говорит она мужу. – Ты же абсолютный мишугинэ!.. Кого ты попросил следить за Фирочкой, за твоей дочерью?!
– Как кого? Свою младшую сестру Нюру! Что, она за две недели не сможет пару раз зайти к своей племяннице?
– Если бы я знала, что оберегать нашу Фирочку ты попросишь эту блядь Нюрку, на которой пробы ставить негде, я бы тебе голову оторвала! И все остальное.
– Ай, не крути мне бейцы!.. – спокойно говорит Натан Моисеевич.
И тут они выходят из полутемной подворотни своего дома прямо на солнечный свет улицы Ракова.
Натан Моисеевич ставит чемодан на мостовую и лихо предлагает:
– Берем такси?
– Обойдемся автобусом, – говорит Любовь Абрамовна.
Натан Моисеевич безропотно поднимает чемодан, и они оба уходят в сторону Манежной площади…
Фирочкина квартира
Раздался звук спускаемой воды в уборной, и оттуда, на ходу застегивая халатик, выскочила развеселая Фирочка…
ГОЛОС АНГЕЛА:
– Так выглядело начало двухнедельного счастья Фирочкиной свободы. Фирочка даже не подозревала, что до утраты невинности, о чем она тайно и трусливо мечтала лет с тринадцати, у нее оставалось совсем немного времени – всего один час девятнадцать минут.
Но шум спускаемой воды в туалете подозрительно не прекращался.
Фирочка насторожилась, прислушалась – там, в уборной, вода склочно забулькала и отвратительно захрюкала!!!
В испуге Фирочка бросилась обратно в туалет и заглянула в горшок: уровень воды в унитазе не уходил в слив, а, наоборот, угрожающе поднимался!..
Фирочка рванула в комнату, лихорадочно стала рыться в отцовских бумагах…
…наконец отыскала затрепанную телефонную книжку, панически листая страницы, обнаружила нужный номер и стала названивать в домоуправление…
Домовая контора
Типичная домовая контора шестидесятых. Два стола, на стенках графики, социалистические обязательства, какие-то таинственные списки…
За одним столом – невзрачный, тусклый мужчина в бывшем офицерском кителе…
…за другим столом – суровая, булыжного вида женщина в крепдешине. Она и подняла трубку звонящего телефона:
– Контора. Чё нада?
Фирочкина квартира
– Извините, пожалуйста… – лепечет Фирочка в трубку. – У нас унитаз засорился, и я очень боюсь залить нижних соседей… Что мне делать?
– Номер? – услышала в ответ Фирочка.
– Что? – не поняла Фирочка.
– Ну люди! – презрительно проговорил женский голос. – Квартира какая? Номер говори!
– Семьдесят шесть…
– Счас.
Домовая контора
Булыжная женщина в крепдешине положила телефонную трубку на стол, спросила у невзрачного мужчины в бывшем офицерском кителе:
– Кто из слесарей-сантехников сегодня дежурит?
Мужчина в кителе макал куски хлеба в открытую консервную банку «Частик в томате» и запивал кефиром прямо из бутылки с широким горлышком.
– А чего? – без интереса спросил он.
– Да горшок в семьдесят шестой, видать, засрали. Вода у их, вишь ли, не проходит.
– А кто там? – спросил мужчина, тщательно вытирая в банке томатный соус хлебным мякишем.
– Да эти… Как их? – Женщина порылась в толстой домовой книге. – Явреи. Лифшицы, что ли?
– А-а-а… – невыразительно проговорил мужчина в кителе. – Ну пошли им Серегу Самошникова. Нехай он только заявку и наряд сначала оформит. А то ходят, рубли сшибают…
– Ага… – Женщина в крепдешине взяла трубку, сказала Фирочке раздраженно и поучительно: – Вот вы газет туды натолкаете, а потом нам названиваете! Поаккуратнее надо с социалистическим имуществом. Вам квартира дадена не затем, чтобы вы нам, понимаешь, систему портили и работников домоуправления без толку дергали! Ждите водопроводчика. Явится.
Фирочкина квартира
Возмущенно клокотал унитаз. Из-под двери уборной в коридор стала просачиваться вода…
– А когда придет водопроводчик? – робко спросила Фирочка в трубку.
И услышала в ответ:
– Когда придет, тогда и явится.
– Спасибо, – выдавила из себя вежливая Фирочка.
– «Спасибом» не отделаетесь! – хохотнул в трубке женский голос.
…Когда босая, растрепанная и взмыленная Фирочка в подоткнутом халатике, с почти целиком обнаженными грязными и стройными ножками…
…стараясь подавить приступы подступающей к горлу тошноты…
…огромной половой тряпкой собирала с пола нечистую воду, переполнявшую унитаз…
…и отжимала эту тряпку в старую большую эмалированную кастрюлю…
…у входной двери раздался долгожданный звонок!
Фирочка бросила тряпку, поспешно обо что-то вытерла руки и помчалась открывать дверь.
На пороге стоял высокий тощий парень с хмурым лицом, лет двадцати трех.
Он был в свитере, грязном ватнике, рабочем комбинезоне и старых солдатских кирзовых сапогах. На голове – черная лыжная шапочка с помпоном.
В руках он держал большой моток стальной проволоки и коленкоровую сумку с инструментами.
– Вы водопроводчик? – с надеждой спросила Фирочка.
– Сантехник я, – грубовато ответил ей парень. – Взрослые дома?
– Дома… – растерялась Фирочка и стала нервно прикрывать ноги халатом. – Я… Я – взрослые.
– Ты?! – поразился парень.
ГОЛОС АНГЕЛА:
– До утраты девственности у Фирочки оставалось всего пятьдесят восемь минут…
– Я – педагог! – окрепшим от обиды голосом заявила Фирочка.
– Ну ты даешь!.. – обаятельно восхитился парень и откровенно охочим глазом оглядел Фирочку с ног до головы.
Да так, что от этого взгляда у Фирочки подкосились ноги.
– Нас заливает… – чуть ли не теряя сознание, произнесла Фирочка и обессиленно прислонилась к коридорной стене.
Как раз в том месте, где висела старая пожелтевшая фотография, сделанная перед самым уходом Натана Моисеевича на фронт: папа – кругломорденький лейтенантик Лифшиц, совсем еще молоденькая мама, в шляпке-менингитке, и Фирочка – трех лет от роду, с огромным бантом на голове.
…Парень в лыжной шапочке – Серега Самошников – сбросил с себя ватник прямо на пол и пошел в туалет, на ходу разматывая толстую стальную проволоку с металлической мочалкой на конце.
Запихнул эту мочалку в горшок и стал ритмически, вперед и назад, всовывать проволоку все глубже и глубже в жерло горшка…
При этом он шумно и так же ритмично дышал в такт своим наклонам над унитазом.
Наклоны и прерывистое дыхание парня тут же пробудили в Фирочкиной головке воспоминания десятилетней давности…
…ГЛУБОКАЯ НОЧЬ. ДЕВЯТИЛЕТНЯЯ ФИРОЧКА ПРОСЫПАЕТСЯ В СВОЕЙ ДЕТСКОЙ ОТ ТАКИХ ЖЕ ЗВУКОВ – РИТМИЧНОГО СКРИПА КРОВАТИ И ПРЕРЫВИСТОГО МУЖСКОГО ДЫХАНИЯ, ДОНОСЯЩИХСЯ ИЗ КОМНАТЫ МАМЫ И ПАПЫ…
В ТАКТ ЭТИМ ЗВУКАМ ФИРОЧКА СЛЫШИТ НЕГРОМКОЕ ЖЕНСКОЕ ПОСТАНЫВАНИЕ…
В НОЧНОЙ РУБАШЕЧКЕ ФИРОЧКА ВЫСКАЛЬЗЫВАЕТ ИЗ ПОСТЕЛИ И ОСТОРОЖНО КРАДЕТСЯ К ДВЕРИ РОДИТЕЛЬСКОЙ СПАЛЬНИ – ЗВУКИ НЕСУТСЯ ИМЕННО ОТТУДА!..
ОНА ЧУТОЧКУ ПРИОТКРЫВАЕТ ЭТУ ДВЕРЬ…
…И В УЗЕНЬКУЮ ЩЕЛОЧКУ ВИДИТ ТАКОЕ… ТАКОЕ!!!
…ОТ ЧЕГО У НЕЕ ПОТРЯСЕННО ОТКРЫВАЕТСЯ РОТ…
…И ОНА, В ТИХОМ УЖАСЕ, ТУТ ЖЕ ПРИКРЫВАЕТ ДВЕРЬ РОДИТЕЛЬСКОЙ СПАЛЬНИ…
– Соседи ваши виноваты, раздолбаи несчастные! – хрипел над унитазом парень. – Глянь! Тут тебе и тряпки, и шелуха картофельная! Вот ваша вода и не проходит куда положено… Штрафануть бы их, обормотов чертовых…
Но Фирочка не видела ни тряпок, ни картофельной шелухи…
Она глаз не могла оторвать от больших и сильных рук этого парня в смешной лыжной шапочке, смешно сбившейся ему на затылок и ухо. От его тонкой, ритмично наклоняющейся и выпрямляющейся спины. И уж совсем не понимала – что он там бормочет над унитазом?..
А он – мокрый и взъерошенный – выпрямился, проверил освобожденный сток воды и повернулся к Фирочке:
– Возьми вот из этого кармана наряд на вызов и подпиши. А то у меня руки грязные.
Фирочка вплотную приблизилась к парню, ощутила всю притягательность разгоряченного мужского тела, вытащила из верхнего кармана его комбинезона управдомовскую бумажку. И уже почти в бессознательном состоянии расписалась в ней.
От близости Фирочки парень тоже слегка одурел: дыхание у него перехватило, и он еле выдавил из себя неожиданно севшим голосом:
– И покажи – где руки помыть…
ГОЛОС АНГЕЛА:
– До акта дефлорации оставалась всего лишь тридцать одна минута. Но ни Фирочка Лифшиц, ни Серега Самошников об этом еще и не подозревали…
…Продолжение этой истории В. В. увидел в беспроигрышном «гайдаевском» приеме, когда сцена снимается с меньшей, чем обычно, скоростью, а герои мечутся по экрану как угорелые.
Вот Серега Самошников неестественно быстро моет руки, и Фирочка, стоя у него за спиной, протягивает ему чистое полотенце…
…вот Фирочка быстренько и настырно сует ему два рубля, а Серега быстро-быстро отталкивает ее руку с деньгами…
Тогда Фирочка мгновенно усаживает Серегу за кухонный стол и начинает молниеносно кормить его бульоном с клецками…
С невероятной скоростью Серега сметает тарелку бульона, не отводя глаз от хорошенькой и стройной Фирочки…
…а Фирочка, глядя только на Серегу, уже с жутковатой быстротой наливает ему чай, кормит его мятными пряниками…
И наконец, в этом же сумасшедшем ритме, они оба вскакивают из-за стола и очертя голову бросаются в объятия друг к другу!!!
Бывшая детская комната Фирочки
Кончился бессмертный «гайдаевский» прием. Движение на экране снова приобрело реальность Времени…
Закрыв глаза и тяжело дыша, Фирочка и Серега – ошеломленные, испуганные и счастливые – лежали в узкой Фирочкиной кровати…
ГОЛОС АНГЕЛА:
– И это свершилось!..
Неожиданно стены бывшей детской – с древним плюшевым медведем, с очень пожилой, чудом сохранившейся куклой стали вдруг озаряться голубовато-розовым светом, а узкая девичья кровать с обнаженными Фирочкой и Серегой…
…тихо приподнялась над полом, выплыла в открытое окно…
…и медленно поплыла над Ленинградом шестидесятых годов…
…мимо неприятно удивленного старого В. В., который сидел, поджав под себя ноги, на диване спального вагона «Красной стрелы», курил и недовольно поглядывал со СВОЕГО ОБЛАКА на плывущую по небу кровать с Фирочкой Лифшиц и Серегой Самошниковым…
Кроме всего, В. В. что-то раздраженно кричал вниз Ангелу!..
Ночь. Двухместное купе В. В. и Ангела
Стараясь преодолеть шум колес и несущегося поезда, В. В. неприязненно и достаточно громко говорил Ангелу:
– Что за советско-цензурные штуки?! Зачем вы вырезали самую что ни есть завлекуху?! Самый, можно сказать, жгучий эпизод в этой своей баечке! Вы же так драматургически грамотно подвели меня к нему… Я имею в виду «поминутный отсчет». Прием не новый, но безотказный. И вдруг – нá тебе!.. Ждешь бури страстей, развития событий, взрыва чувств, а получаешь – пшик! Какой-то ханжеский театр у микрофона…
– А вы хотели бы подробную реалистическую картинку запоздалого акта дефлорации бедной еврейской девочки во всех натуралистических деталях? – насмешливо проговорил Ангел. – Или вы просто забыли, как это делается?
– Нет, кое-что я еще помню, – сказал В. В. – Конечно, обидеть пожилого художника может каждый, а вот удовлетворить его искренний и законный интерес к повествованию – удается не всякому.
– Купите в секс-шопе кассетку, вставьте ее в видик и удовлетворяйтесь на здоровье. А меня от этого – увольте! – резковато ответил Ангел.
– Не хамите, Ангел, – укоризненно заметил В. В. – Вы же понимаете, что я не об этом говорю.
– Тогда какие подробности вам еще нужны? Пятнышки крови на чистой простыне? Как в деревне?.. – возмутился Ангел. – И вообще, вы не могли бы прекратить курить?
– Вы попираете элементарные человеческие права.
– О вас забочусь!
– Обо мне заботиться поздновато. Думайте о себе, – спокойно сказал В. В. и глубоко затянулся.
– О себе-то – запросто! – сказал Ангел…
…и провел по воздуху рукой, будто бы разделяя вагонное купе на две половины.
И произошло чудо: дым от сигареты В. В. словно наткнулся на невидимую стену, перегораживающую купе.
В. В. попытался потрогать эту «границу», но рука его беспрепятственно прошла на «ангельскую половину», а сигаретный дым весь оставался на «половине» В.В…
– М-да… – задумчиво протянул В. В. – Шоу-бизнес по вас просто рыдает горючими слезами. Кстати, что вы там о деревне блекотали? Откуда вы-то знаете – что в деревне, как в деревне?..
– Популярно объясняю: у меня сейчас на попечении один сельский приход в Ленинградской области – там я всего насмотрелся. Поэтому меня уже тошнит от любого натурализма! Я же вам не хард-порно показываю. Я предъявляю трехмерное изображение в реальной, природной цветовой гамме, со стереофоническим звучанием, которое вам не обеспечит никакая хваленая система «долби»… С запахами, наконец! С полным эффектом вашего непосредственного присутствия в Повествуемом Месте, Времени и Пространстве, а вы еще…
На нервной почве Ангел даже воспарил над собственной постелью, примерно на полметра!..
Повисел в воздухе секунд десять, слегка успокоился и плавно опустился на одеяло.
– Ладно, Ангел… Не сердитесь. Простите меня, – виновато пробормотал В. В. – Так что там было дальше?..
Ленинград шестидесятых…
Была паршивая ленинградская осень…
В скверике на площади Искусств, между Русским музеем и Фирочкиным домом на улице Ракова, стоя в ворохе опавших листьев, тесно прижались друг к другу грустные Фирочка и Серега.
– Представляю себе, что там сейчас происходит… – тихо произносит Серега, показывая подбородком на подворотню Фирочкиного дома, и еще крепче прижимает ее к себе, заслоняя от холодного осеннего ветра.
Фирочка смотрит на свою родную подворотню и говорит:
– Нет. Этого ты себе представить не можешь.
Квартира папы, мамы и Фирочки Лифшиц
– Аборт!!! Немедленно аборт!.. – кричал папа Натан Моисеевич. – Я не потерплю в своем доме…
– Никаких абортов! – кричала мама Любовь Абрамовна. – Я тебе покажу – аборт! Вот как только ты забеременеешь, Натанчик, так сразу же можешь делать себе аборт! Хоть два!!! А наш ребенок аборт делать не станет! Только через мой труп!..
– Тогда замуж моя дочь выйдет за этого жлоба-водопроводчика тоже через мой труп!!! – истошно вопил Натан Моисеевич.
– Ах так?! Ты хочешь, чтобы наш беременный ребенок остался сиротой?! Мерзавец! Он еще смеет рот открывать! Старый блядун!
– Я блядун?! – возмущенно заорал Натан Моисеевич. – Где? Когда?..
– А в сорок четвертом, в госпитале, кто лапал ту толстожопую санитарку из второй хирургии? Мне всё рассказали, когда я приехала за тобой…
– Когда это было?! Когда это было?! Двадцать лет назад!!! – прокричал Натан Моисеевич. – И, кстати, я был единственным в госпитале, кому эта санитарка так и не дала!!!
– Правильно! Только бы попробовала!.. – мстительно ухмыльнулась Любовь Абрамовна. – Ее потом ни одна хирургия не спасла бы! Я ей тогда так и сказала!
– Ах, это по твоей милости?! – еще больше возмутился Натан Моисеевич. – Ну всё! Не то чтобы выйти замуж, но и родить от этого жлоба, от этого Фони-квас, я ей не дам никогда! Я сейчас же пойду и убью их обоих собственноручно!!! Считай, что я уже в тюрьме!.. А если, не дай бог, нашу квартиру снова начнет заливать соседским говном, то я лучше погибну в чужих фекалиях и сточных водах, но мне и в голову не придет позвать на помощь эту сволочь-водопроводчика! Как его там?.. Чтоб ему пусто было!.. Хотя о чем мы говорим?! Он уже покойник!.. – И Натан Моисеевич стал решительно натягивать на себя пальто…
В эту последнюю грозную фразу Натана Моисеевича неожиданно стал вплетаться колесный перестук…
…громыхание вагонных сцепок, далекий сигнал встречного состава…
…И раскаленная скандалом квартира Лифшицев шестидесятых стала превращаться в…
