Владимир Кунин
Двухместное купе
…покрытый снегом скверик перед Русским музеем
Тепло одетый Натан Моисеевич катил перед собой небогатую коляску, поглядывал на укутанную мордочку младенца и негромко пел ему:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет трата-та-та-там…
И первый маршал в бой нас поведет!..
Младенец начинает кукситься.
– А шо такое? – с нарочитым еврейским акцентом спрашивает Натан Моисеевич у младенца и останавливается. – Шо у нас бровки домиком? А, ваше превосходительство, Алексей Сергеевич? Вы описались или вам песенка не нравится?
Натан Моисеевич согревает руку дыханием и сует ее под одеяльце.
– Нет! – восклицает он восторженно. – Таки мы сухие! Таки, значит, песенка не устраивает… И правильно, деточка! Кому она сегодня может понравиться? Сейчас, котик, дедушка споет тебе другую песенку.
Натан Моисеевич катит коляску с трехмесячным Алексеем Сергеевичем Самошниковым по заснеженному скверику на площади Искусств и поет уже без малейшего намека на анекдотичный еврейский акцент:
Отвори потихо-хо-оньку калитку-у-у
И войди в тихий сад ты как тень…
Не забудь потемнее-е накидку,
Кружева на головку надень…
Поет Натан Моисеевич очень даже неплохо, хотя и совсем тихо, чтобы не потревожить трехмесячного Алексея Сергеевича. Ибо сейчас для Натана Моисеевича на свете нет ничего дороже.
Наверное, Алексей Сергеевич это как-то просекает, улыбается Натану Моисеевичу и тут же закрывает глазки.
Но вот в старинный романс начинают вклиниваться всевозможные железнодорожные звуки несущегося в ночи поезда и…
…постепенно день заснеженного скверика конца шестидесятых начинает преобразовываться в…
…ночь и сегодняшнее купе «Красной стрелы»
В. В. и Ангел лежали на своих постелях.
Закинув мощные руки за голову, Ангел смотрел в темный потолок купе.
В. В. сел, опустил ноги на пол, слегка отодвинул репсовую занавеску в сторону, посмотрел в черноту ночи за окном. Увидел только собственное отражение и глухо сказал Ангелу:
– Хотите – честно?
– Я знаю, чтó вы собираетесь сказать, – негромко проговорил Ангел.
– Не сомневаюсь. Но если я этого не произнесу сам – мне будет, прямо скажем, не по себе. Так вот, за последние годы мы все так изменились, эта новая жизнь нас всех так перекорежила, что мне, например, стало неожиданно скучновато узнавать о событиях, произошедших лет тридцать – сорок тому назад. Какими бы они ни были трогательными и занимательными.
– Жаль, что вам не нравится моя история. Я начинаю чувствовать себя глуповато, – огорчился Ангел.
– «Не нравится» – не то слово, – вяло промямлил В. В. – Видите ли, Ангел, история, в которой легко предугадывается дальнейший ход событий…
– Вы уверены, что сможете предугадать дальнейшее?
– Почти.
– Попробуйте, – предложил Ангел.
– Лень, Ангел, лень… В своей жизни я столько насочинял всякого, что сейчас любая необходимость сочинить что-то еще приводит меня в беспросветное уныние. Но почему вам, Ангел, совсем современному молодому человеку, это показалось интересным? Чем эта история привлекла вас, бывшего Ангела-Хранителя? Вот что мне занятно было бы узнать!
Ангел повернулся к В. В., приподнялся на локте, негромко ответил:
– Наверное, потому, что спустя много лет после событий, о которых я вам рассказал, я сам стал участником их семейной истории. Что, не скрою, достаточно серьезно повлияло на все мое дальнейшее существование…
– Да что вы говорите? – со слегка фальшиво повышенным интересом сказал В. В. – Вот этот поворот, честно говоря, сильно освежает вашу историю. Может быть, поведаете?
– Поведаю, – сказал Ангел. – Я все еще не теряю надежды заинтересовать вас своей сказочкой…
– Ну-ну! Слушаю, развесив ушки, как австралийский кролик, – рассмеялся В. В. – Валяйте, Ангел!
Ангел внимательно посмотрел на В. В., откинулся на тощую вагонную подушку и негромко продолжил свой рассказ:
– Когда бывшему младенцу – Лешке Самошникову, воспитанному дедушкой Натаном Моисеевичем на военно-патриотических песнях и старых русских романсах, исполнилось одиннадцать лет, у него появился очень маленький братик. У заведующей детским садом Эсфири Анатольевны (по паспорту – Натановны) Самошниковой и старшего техника какого-то водопроводного учреждения Сергея Алексеевича Самошникова родился второй, как говорится, «поздний» ребенок… Их дом в центре Ленинграда ушел на капитальный ремонт, и Натану Моисеевичу Лифшицу, как ветерану войны, и Сергею Алексеевичу Самошникову, как сотруднику жилищно-коммунального хозяйства, дали на две семьи одну трехкомнатную квартиру-«распашонку» на окраине в блочной пятиэтажке…
– Ох… – В. В. даже головой покачал от сочувствия.
– Вам знакомы такие квартиры? – прервал свой рассказ Ангел.
– Тридцать лет прожил в таком доме, «вдали от шума городского», – не открывая глаз, сказал В. В.
– Прекрасно! – обрадовался Ангел. – Тогда вам совсем просто будет сориентироваться в обстановке. Так что вы пока оглядывайтесь, вспоминайте, а я вам потихоньку сообщу о некоторых, невидимых миру, осложнениях, связанных с рождением второго мальчика…
И снова стали раздвигаться стенки купе несущегося во тьме поезда…
Снова куда-то ввысь уплыл темный потолок, уступая место серому ленинградскому небу…
Ленинградская окраина середины семидесятых
…И увидел В. В. нескончаемые стада одинаковых блочных пятиэтажных домов, чахлые кустики у первых этажей, ржавые «инвалидные» гаражи, самодельные скамеечки со старухами чуть ли не у каждой парадной…
А над всем этим убожеством, с какими-то уже странными неземными модуляциями, звучал голос Ангела:
– Осложнение первое: пятиклассник Лешка Самошников – звезда школьной самодеятельности, победитель районной олимпиады юных чтецов-декламаторов, существо тщеславное, избалованное, – рождение маленького братика воспринял в штыки! Сейчас он готовился к городскому смотру школьной самодеятельности и в семейной конференции по поводу выбора имени для новорожденного никакого участия не принимал…
Квартира Лифшицев – Самошниковых
Совмещенный санузел – маленькое пространство: ванна, унитаз с крышкой, раковина, зеркало над раковиной, пять отдельных полотенец и…
…пеленки, пеленки, пеленки!..
На крышке унитаза сидит Лешка. В одной руке у него раскрытая книга, вторая рука на отлете…
Не образумлюсь, виноват…
И слушаю – не понимаю!
Как будто все еще мне объяснить хотят…
Растерян мыслями, чего-то ожидаю… –
надрывно и трагически читает Лешка, для верности подглядывая в раскрытую книгу.
А в большой проходной комнате тридцатидвухлетняя Фирочка держит на руках новорожденного…
На обеденном столе, на остатках старого байкового одеяла, Любовь Абрамовна проглаживает горячим утюгом выстиранные пеленки.
Длинный и сильно возмужавший за эти годы Серега Самошников курит в открытую форточку и туда же стряхивает пепел.
Экспансивный Натан Моисеевич говорит тоном, не допускающим никаких возражений:
– Прекрасно! Первого назвали в честь Сережиного отца – пусть земля ему будет пухом, второго вы хотите назвать именем другого дедушки – Натаном. Я – против? Нет! Польщен и согласен! Всем большое человеческое спасибо! Но Натаном он будет только для дома, для семьи… А в свидетельстве о рождении мы его запишем как Анатолия! Ласкательно – Толик…
– От греха подальше, – сказала бабушка Любовь Абрамовна. – Сейчас… э-э… надо быть очень осторожными. Пусть он будет Анатолий Сергеевич Самошников – русский. И пусть потом кто-нибудь попробует придраться!..
– Ну это вы напрасно, мама, – смутился отец новорожденного. – Мне, честное слово, как-то неловко…
– Что тебе неловко, что?! Я тебя спрашиваю, мудак!.. – рявкнул дедушка Лифшиц.
– Натан! Прекрати немедленно!.. В доме – дети! Уже хватит разговаривать языком командира взвода батальонной разведки! Война давно кончилась. Ты уже почти тридцать лет закройщик из солидного ателье, – резко сказала Любовь Абрамовна.
– Ай, не морочь мне голову! – отмахнулся Натан Моисеевич и снова повернулся к Сереге: – Что тебе неловко, скажи мне на милость, святой шлемазл?! То, что в стране государственный антисемитизм, или то, что мы с бабушкой пытаемся твоего же ребенка избавить от этой каиновой печати?! Что тебе неловко? Где тебе жмет? Ты много видел русских по имени Натан?
– Да не преувеличивайте вы, папа… – И Серега в сердцах выщелкнул окурок в форточку. – Фирка, ну скажи ты им!
– Они правы, Сережа, – тихо сказала Фирочка и стала кормить грудью сонного Натана-Толика…
А из-за тонкой картонной двери совмещенного санузла слышалось печальное Лешкино завывание:
…Слепец!.. Я в ком искал награду всех трудов?
Спешил, летел, дрожал, вот счастье, думал, близко!..
Пред кем я давеча, так страстно и так низко,
Был расточитель…
Был расточитель…
Был…
Слышно было, что Лешка забыл текст и не находит его в книге…
– «Был расточитель нежных слов», тетеря!!! – не выдержал дедушка.
– Сам знаю! – огрызнулся Лешка из-за двери. – Был расточитель нежных слов…
А вы, о Боже мой, кого себе избрали?!
Когда подумаю, кого вы предпочли…
Последние две строки Лешка буквально прокричал. Но не грибоедовской Софье, а конкретно – маме и папе, а также – бабушке и дедушке!..
В большой проходной комнате все насторожились…
Бабушка замерла с утюгом на весу, а дед Натан молча указал всем сначала на новорожденного Толика-Натанчика., а потом потыкал пальцем в сторону запертой двери крохотного совмещенного санузла, где…
…Лешка встал с унитаза, брезгливо сдвинул висящие пеленки в сторону, посмотрел на себя в зеркало и прошептал:
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок…
И горько, горько заплакал…
…а в большой комнате новорожденный со спасительным двойным именем – Толик-Натанчик – в глубоком и спокойном сне обедал материнским молоком… И если попытаться разглядеть эту спящую и чмокающую мордочку поближе, так, чтобы она заполнила весь экран, – легко будет убедиться, что младший брат совершенно не будет похож на старшего брата!
Откуда-то неожиданно зазвучал голос Ангела:
– Но в это же самое время в Мире, который Человечеству неведом, произошло еще одно, прямо скажем, не очень значительное событие. Где-то там, в Ином Измерении, в день рождения Толика-Натанчика дивным образом возник еще один младенец…
Мир неведомый и необъяснимый…
…И увидел старый В. В., расположившийся на маленьком облачке, будто в глубоком кресле, как из другого облака – большого, нежного и пушистого – как-то сам по себе возник очаровательный новорожденный младенец!..
Не запищал, не заплакал. Только широко открыл большие голубые глаза и доверчиво улыбнулся Кому-то.
Невидимый Кто-то завернул конвертиком края свисающего воздушного, молочно-белого и, наверное, очень теплого облака и укутал в него голубоглазого Малыша…
И увидел В. В., как это уютное облако, ставшее постелькой для новорожденного, стало медленно и бережно уносить Малыша навстречу Солнцу…
Вот когда В. В. закричал хриплым от волнения голосом:
– Ангел!.. Где вы, Ангел?! Верните меня, пожалуйста!..
– Легко и без проблем! – где-то рассмеялся Ангел. Необъяснимый и Неведомый Человечеству Мир стал превращаться в купе поезда «Красная стрела», несущегося из Москвы в Санкт-Петербург…
Купе В. В. и Ангела
– Так это были вы, Ангел? – потрясенно спросил В. В.
– Узнали? – удивился Ангел. – Странно. Столько лет…
– Глаза…
– Верно. Глаза действительно с возрастом не меняются.
– Так вы, оказывается, на свет Божий появились вместе с этим Толиком-Натанчиком?!
– Конечно! Вы и это тоже поняли? Мне кажется, что я об этом не упоминал.
– Не обязательно так уж все и досказывать. Чутье-то у меня хоть какое-то осталось!.. Слава богу, сорок лет в кинематографе оттрубил.
– Приятно иметь дело с профи, – с удовольствием сказал Ангел. – Не перевариваю дилетантизма!
– Я тоже. Переходите к сути – что было дальше?
– С этим Толиком-Натанчиком, Владим Владимыч, мы вообще одно время шли почти параллельно. Он в три годика пошел в детский сад, а меня в три года направили в амуро-купидонскую младшую группу… Он семи лет поступил в первый класс, а меня в семь зачислили на подготовительное отделение средней ступени Школы ангелов-хранителей… В отличие от своего старшего брата Леши Натанчик сразу стал заниматься спортом – вольной борьбой. К его одиннадцати годам с ним боялись связываться даже четырнадцатилетние мальчишки!.. Кстати, в то время я тоже уже достаточно неплохо летал и стрелял из лука… Наши пути с ним разошлись, когда нам исполнилось по двенадцать лет. Толик попал в колонию для малолетних преступников, а меня отправили за границу на школьно-производственную практику – в помощь его старшему брату Леше Самошникову…
– Как все чудовищно переплелось! – вздохнул В. В.
– Да, тот год на Лифшицев – Самошниковых обрушился буквально кошмарными событиями! Даже в мою незрелую голову двенадцатилетнего начинающего Ангела вползала крамольная мыслишка: а так ли уж все Люди на Земле находятся под неусыпным покровительством Всевышнего? Так и хотелось крикнуть: «А этих-то за что?!» И только с Лешей Самошниковым ситуация по современно-эмигрантским понятиям казалась рядовой и примитивной. Командировать к нему на помощь взрослого, дипломированного Ангела-Хранителя было бы все равно что стрелять из пушки по воробьям. Послали меня – в качестве стажера с последующим зачетом по Наземной практике и переходом в очередной класс…
– Стоп, стоп, стоп! Вы сказали – «по современно-эмигрантским понятиям…». При чем тут эмиграция?
– Объясняю: старший сын Фирочки и Сережи Самошниковых, он же первый внук стариков Лифшицев, – Алексей Самошников, двадцати четырех лет от роду, в составе труппы одного провинциального театрика, куда был распределен после института, поехал с шефскими спектаклями по частям Группы наших войск, стоявших в Восточной Германии, тогда еще не объединенной с Западной…
– И дрыснул, – уверенно подсказал В. В.
– Не совсем, – возразил Ангел. – Там историйка была похлеще.
– Подождите, подождите, Ангел! Пожалуйста, начните с младшего. С Толика-Натанчика. Во-первых, мне очень нравится это имясочетание, а во-вторых, с тех пор, как наша внучка Катя бурно повзрослела, судьбы детей мне гораздо интереснее, чем приключения взрослых.
– Странно, – удивился Ангел.
– Ничего странного, – спокойно ответил В. В. – Когда Катька была десятилетним подростком, между нами пролегала лишь узенькая и неглубокая канавка, полная обычных возрастных непониманий, обожания, обид и радостных, исцелительных прощений. Сегодня мы с ней уже стоим по разные стороны гигантской пропасти, по дну которой вяло протекает тоненький и, к сожалению, остывающий ручеек нашей взаимной любви…
После небольшой паузы Ангел тихо сказал, внимательно глядя на В. В.:
– Думаю, что вы несправедливы к ней.
В. В. проглотил подступивший к горлу комок, откашлялся:
– Давайте про младшего. Про Натанчика…
– О’кей… – сказал Ангел и…
…все железнодорожные звуки, сопровождающие движение «Красной стрелы» в ночи, стали вытесняться…
…криками болельщиков, свистом, топотом ног и аплодисментами.
А под этот гам купе спального вагона начало принимать вид…
…зала детской районной спортшколы
В празднично разукрашенном зале заканчивались соревнования по вольной и классической борьбе среди мальчиков.
Огромный плакат приветствовал участников матчевой встречи двух районов – Выборгского и Калининского…
На борцовском ковре квадратненький Толик-Натанчик в финальной схватке своей возрастной группы встречался с очень агрессивным пацаном, выше Толика почти на полголовы…
«Шведские» скамейки, стоявшие по стенам зала, являли собой зрительские трибуны и были забиты до отказа.
– То-лик!!! То-лик!.. – вопили болельщики Толика Самошникова.
Но громче всех кричала любимая девочка Толика – Лидочка Петрова.
Она стояла в кругу болельщиков Толика-Натанчика, и многие пацаны не могли глаз отвести от ее стройных ножек, еле прикрытых короткой юбкой…
В центре, на лучших местах, сидели бабушка Толика, его дедушка и их ближайший друг, дедушкин однополчанин, закройщик того же ателье – одноногий дядя Ваня Лепехин.
За спиной Любови Абрамовны дедушка Натан и старый одноногий Ваня прикладывались к горлышку плоской фляжечки из нержавейки.
– Как приятно, что за нашего болеет весь его класс! – тщеславно сказала Любовь Абрамовна.
Натан Моисеевич и одноногий Ваня переглянулись.
– Ох, Любашка… Что-то они не похожи на одноклассников! Сдается мне, что это его кодла, а он у их за главного!
– Что такое «кодла»? – удивилась Любовь Абрамовна.
Натан Моисеевич подмигнул Ивану, ответил уклончиво:
– Ну это когда уже не пионеры, но еще, слава богу, не комсомол…
На борцовском ковре, согнувшись в боевой стойке, Толик зорко следил за противником.
– Счас я тебя, сука, уделаю… – тихо сказал Толику Длинный.
– Не обоссысь, – спокойно ответил Толик.
Длинный не выдержал нервного напряжения, неосмотрительно рванулся вперед, в атаку…
…но Толик отступил всего лишь на один шаг назад и в сторону…
…тут же последовал мгновенный захват правой руки Длинного, и Толик молниеносно кинул его на ковер приемом «бросок через бедро».
Толик упал на Длинного, намертво прижал его лопатки к ковру и, не давая Длинному пошевелиться, стал искать глазами среди зрителей Деда, Бабушку, Ваню… но в первую очередь – Лидочку Петрову!..
На пьедестале почета выше всех стоял Толик.
Справа, на ступеньку ниже, – Длинный. Смотрел в сторону, злобно шмыгал носом.
Слева, на третьей ступени пьедестала, – веселый толстячок лет одиннадцати…
– То-ли-и-ик!!! – восторженно визжала Лидочка Петрова.
А кодла Толика свистела как сумасшедшая!
– Генетика – грандиозная штука! – восторженно воскликнул Натан Моисеевич. – Недаром ее так мордовали еще совсем недавно!.. Посмотрите, кто стоит на чемпионском пьедестале – это же вылитый я!..
– Точно! – радостно подтвердил одноногий Ваня. – Глянь-ко, Любочка…
– Боже упаси нашего ребенка от такого сходства! – Любовь Абрамовна почуяла запах алкоголя с двух сторон. – Когда вы уже успели нализаться?!
Но Натан Моисеевич был увлечен в этот момент только генетикой:
– Причем, заметьте, через поколение!.. Лешка – типичный Серега, весь в отца. А Толька – вылитый я! Скажи, Иван!.. Помнишь, в сорок пятом, уже в Польше, под Колобжегом…
– Ну ёбть!.. Он мне будет рассказывать!.. – хохотнул Иван.
Не таясь, он сделал глоток из фляжки и протянул ее другу Натану.
– Я вас умоляю! Я про этот Колобжег уже больше слышать не могу… – простонала Любовь Абрамовна.
А в это время Толика-Натанчика награждали грамотой, вешали на шею какую-то специальную «мальчиковую» медаль…
Небольшой духовой оркестрик играл туш, от восторга визжали девочки, свистели и орали дурными голосами пацаны-болельщики…
Натан Моисеевич Лифшиц нахально отхлебнул из фляжки и гордо огляделся.
– Ты чего головой крутишь? Ищешь кого? – встревожился Ваня.
Любовь Абрамовна иронично усмехнулась:
– Ванечка! Он ждет, что сейчас кто-нибудь крикнет: «Смотрите! Это дедушка чемпиона!!! Они же буквально одно лицо!!!»
Душ и раздевалка спортшколы
У входа в раздевалку, в окружении десятка пацанов из «наиболее приближенных», стояла Лидочка Петрова. В руках она держала медаль Толика и его грамоту победителя. Все ждали Толика Самошникова, который в это время…
…голый, весь в мыльной пене, стоял под жалкой струей проржавевшего душа детской спортшколы своего района.
В соседней кабинке мылся толстячок, занявший третье место в весовой категории Толика-Натанчика.
– Ну падлы!.. – с веселой злостью кричал толстячок. – Так клево, что ты его придавил, Толян! А то ведь они, дешевый мир, заявили этого вонючего Зайца по липе – ему еще в феврале четырнадцать исполнилось! А они в заявочном протоколе – ему, с понтом, двенадцать поставили, бляди!.. Он вооще не имел права в школьных соревнованиях участвовать! Он уже год в пэтэухе чалится… И главное, кто его заявил?! Та же школа, которая его и вышибла!.. Ну надо же?! Взрослым вооще ни на грамм верить нельзя!
– Ты-то как в полуфинале проиграл ему, Котик? Я смотрел – ты же так его мудохал, что ему вроде и деваться было некуда… И вдруг!..
– А я, когда перевел его в «партер» и только хотел «накатить», он мне и шепчет: «Не ляжешь – зарежу!» Ну я и… – нехотя признался Котик.
– Эх ты, Котик-обормотик… Что же ты мне раньше не сказал?! Мои пацаны этому сраному Зайцу такое бы устроили! – сокрушенно проговорил Толик-Натанчик и вышел из душа.
Но тут в раздевалку вошли растерянный тренер Толика и двое молодых людей в застегнутых пиджаках. У одного пиджак сзади оттопыривался – там была кобура с пистолетом.
Из второй душевой кабинки вылез толстенький голый Котик.
– Который из них Самошников? – спросил один у тренера.
Тренер не успел ответить. Второй опер усмехнулся, сказал напарнику:
– Стыдно, коллега… Кто же в нашем районе Толика Самоху не знает? Да, Толик?.. А у дверей там – вся его хевра расположилась. Или нас увидела и разбежалась? Ну-ка, глянь.
Напарник приоткрыл дверь, выглянул в коридор.
Не было там ни одного пацана.
Стояла лишь растерянная Лидочка Петрова, держала в руках грамоту и медаль Толика Самошникова…
– Никого! – Новый опер прикрыл дверь. – Только девка какая-то…
– Не девка, а девочка. Понял, козлина немытая? – злобно сказал ему Толик и стал одеваться…
