Кужин Александр
17
Господин Никто
Как иней с трудом покрывает озябшую землю, как ветер нетерпеливо верещит над твоим ухом, – ровно так же, сквозь плотно сжатые челюсти человек идёт из одного квартала в другой. Человек прямоходящий, – нет, совсем нет, скорее человек идущий, машина, которой остановиться не дано никак, следующая остановка – смерть. Человек идёт, как идёт и снег, не понять никому откуда и куда, кто послал белесый пепел с неба и зачем, зачем же он укрывает собой засыпающую природу.
Человек не просто идущий, но человек убегающий, но не от кого-то другого, а от себя любимого. Человек бежит, как время, из одной точки в другую, человек бежит из прошлого в будущее, стоит ему замереть в настоящем – и умрёт он, и застекленеет он, и завязнет в этой смоле. Время не ждёт – более того, оно подталкивает нас, оно врезается в спины людям, заставляет выходить из душных каморок на "волю".
Улица – та же клетка, просто заметно более красивая и большая. Если вы вышли из дома, то не клетка увеличилась – вы уменьшились. Человек из чего-то большого, грозного на улице обращается в дрожащее насекомое, застревает в смоле и более не может двинуться. Как пылинка в механизме настенных часов, человек пытается остановить ход событий, но – тщетно, время течёт, время всё ещё река, а моста не видно. Из-за сходства с пылинкой в часах, услышав звуки птиц, мы прогоняем свой взгляд по верхушкам деревьев – быть может, уже наступил полдень, и всем нам пора на покой, устроить тихий час и более не беспокоить Мать-Природу дурными выходками.
Время – река, а человек в ней рыба, плывущая на нерест, – самой рыбе, впрочем, не важно совсем, удастся ли обеспечить потомство, это же будет потом, рыбе должно быть важно то, что сейчас, не логичнее ли вместо долгого плавания в прекрасное далеко обустроиться здесь, около треклятых камышей, и обгладывать противных червей и скрываться от света, – так ведь лучше, так ведь проще для нас самих. Или человек – не рыба, а то существо, что только готовится к выходу на сушу, оно непомерно рискует, вылезая из воды, но все же заставляет себя волей случая вздохнуть полной грудью, знатно прокашляться и идти дальше в беспросветное завтра. Человек – амфибия, всю жизнь он прячется, он скитается, чтобы найдя собственное счастье наконец обрести возможность дышать, возможность отвлечься от будничной духоты и, наконец, остановиться.
Человек бежит, сейчас, он передвигает ногами без отдыха в надежде, что настанет день, когда сможет остановиться. Когда сможет прилечь и полюбоваться на звёзды, на ту мелкую сыпь или на дырявую скатерть ночного неба. Полюбоваться на то, до чего не сможешь прикоснуться, на то, что не принадлежит тебе и не может принадлежать, – как же это по-человечески!
И таков каждый из людей бегущих, из людей убегающих, минимум с два десятка таких вы встречаете все на пути от дома до предполагаемой точки назначения – работы, учебы, – даже и не подозревая, что главный из убегающих – это вы. Да, может быть, страшно признаваться, что худшее из чудовищ – человек, но от этого оно не меньше заслуживает сострадания, признания в нем чего-то хорошего.
Каждый из этих бегущих, из этих копошащихся, как жуки в муравейнике, людей – это Никто. Некий господин Никто, не имеющий ни цели, ни глобальной задачи, ни причин для ее выполнения, главная человеческая проблема – мотивация человека рукотворна всегда, ему нужно придумать, зачем двигаться сегодня, зачем летать завтра, зачем послезавтра падать. Каждый из г. Никто был, есть и будет насекомым, населяющим глобальный муравейник, вызывающим шум и гам в каждом втором переулке. Г. Никто бежит, точно так же бежит от проблем, от собственного страха перед неизвестностью, – чем решать проблемы прошлого, проще от них откреститься, дескать, и не было никогда этих проблем.
А кто же будет этим заниматься? Разумеется, Никто.
Рождённый ползать летать стремится, но забывает, что крыльев нет у него, да и в небе поживиться нечем. Дали бы возможность г. Никто летать, так просто больше было бы разбившихся. Не важно, сколько справятся с управлением, всегда была бы когорта, совершившая выбор, выбор который необходимо уважать так или иначе. Иронично, но отказ от выбора – тоже выбор, что ничуть не облегчает моральную дилемму.
Этот город, город не с заглавной, но со строчной буквы – душное, однообразное место, от которого так и хочется скрыться, так и хочется надеть зелёные очки и представить, что ты не здесь, что ты улетаешь куда-то далеко, в прекрасную страну фантазий, туда, где наиболее важной проблемой будет делёжка праздничного пирога, кому достанется один кусок с двенадцатью свечами, а кому двенадцать кусков с одной свечкой на каждом. Тогда уже не такими неправильными кажутся господа Никто, этот своеобразный народ, кочующий день и ночь в одних и тех снах или бодрствовании, но, если честно, их сны от реальности не отличаются ничем, по крайней мере, в лучшую сторону.
Г. Никто мог бы стать замечательным человеком, но зачем ему делать это сейчас, он же и так знает, что жизнь – она же вся впереди, и что г. Никто и через год, и через два сможет стать тем, кем хочет. Человек знает, что может стать лучше и оттого стагнирует.
Я люблю поутру видеть физиономию г.Никто, видеть его заплетающиеся ноги, видеть его искривившийся нос, видеть его дрожащие руки. Страшно только бывает, когда смотришь на него в зеркало.
12 октября 2022
Футбол
По моей памяти, – особенно слабой в последнее время, – я всегда любил футбол. Родители не знают, откуда ноги росли у этого простого человеческого желания – накинуть на плечи рваную куртку и в дождь полусдутым мячом лупить по одинокому каркасу ворот.
Может быть, я просто хотел доказать сверстникам, – мол, смотри, как я могу, хотел показать, что я тоже человек, тоже парень, того же возраста, что и остальные. Где-то с 10-11 лет я уже бегал во дворе с незнакомыми детьми, хотя скорее это были уже подростки. Я любил играть в нападении, я не отличался особыми умениями, не был слишком быстрым или ловким, – просто бежал и бил, когда появлялась возможность – мало ли попадет в ворота.
Я был агрессивным, часто дрался с соперниками. Обычно это происходило в те моменты, когда все валилось из рук, когда не получалось совершенно ничего, и хочется обвинить мокрый газон, неудобный мяч, нечестного соперника, – кого угодно, лишь бы не себя.
Я не следил за "мировым" футболом. Я не знал, какой из клубов в этом году что-то выиграл, не был в курсе, кто из вратарей в этом году был лучшим, – мне просто нравилось брать мяч и лететь вперёд, снося людей на своем пути, как меня учили разбивать башни подъемные краны, смотревшие на меня по пять раз на дню. Я ждал выходных, чтобы можно было спокойно уйти из дома и гонять, гонять до потери сил, а после проторчать на поле ещё час, просто наблюдая за игрой.
Честно говоря, и игрой это назвать было сложно – обычно играли неравными группами, спокойно могли составить команды по 6 и 9 игроков, ни о каких судьях и речи не шло – если тебя ударили, то это только твои проблемы. Никто не свистел, в основном оттого, что было нечем.
Мне нравилось играть в дождь. Во-первых, как будто всегда существует оправдание, почему ты ошибся, промахнулся, не добежал – поле было сырое. При этом ничем не передаваемо то ощущение, когда при наихудших обстоятельствах ты все равно забиваешь гол.
На самом деле я был не очень результативен, моих голов, вероятно, и с два десятка не наберётся, зато каждый из них то головой, то с левой, то вообще черпаком перекинут через вратаря.
Я постоянно играл, носился по полю как скотина в начале весны, но никогда не мог ответить себе на вопрос, зачем же я этим занимаюсь. Никакого практического резона не было, – я был уже слишком взрослым, чтобы меня забрали в академию, вероятно, к тому же не был настолько талантлив, насколько нужно. Я будто бы играл в футбол, потому что так принято, потому что все вокруг играли, вот и я бил по мячу, все же бьют – и я буду.
Все изменилось в две тысячи восемнадцатом году, когда на территории нашей необъятной прошел чемпионат мира, по футболу, естественно. Сложно объяснить, как это было: я подростком смотрел на всех этих серьезных людей, точно так же пинавших мяч и не видел особой разницы между нами, казалось, стоит мне протянуть руку через экран – я тоже окажусь там, на поле, тоже побегу, тоже буду замыкать передачи. Из группы мы вышли кое-как, ни у кого особо и не было дальнейших надежд на финальную стадию турнира, – по нашу душу шла сборная Испании, постаревшая со своего последнего трофея, но оттого не менее смертоносная.
По итогу тот матч закончился ничьей, и именно перед серией пенальти я понял, за что конкретно я так люблю эту игру. Я почувствовал желание, страсть игроков, страсть зрителей, саму атмосферу, что заменяла собой воздух. То, как все одновременно повскакивали с собственных мест сразу после отбитого удара, тот всплеск, что я не видел, но чувствовал, впервые по-настоящему я прикоснулся к чему-то подобному. Я сидел, замерев, а после почувствовал что что-то течёт по щекам. Слезы, слезы от радости, от единения со всеми остальными, я плакал, я радовался, чуть ли не кричал, – соседей моих спас лишь тот факт, что голос я сорвал ещё до перерыва.
Эти слезы были для меня отрезвляющими – дело в том, что с детства я почти не плакал. Даже когда было нестерпимо плохо, когда меня били до потери сознания, я не плакал, не мог, хотел, но ничего не выходило, сколько ни мучай глаз. Впервые я смог по-настоящему ощутить ту свободу, ту лёгкость, что человек испытывает после слез.
Я понял, за что футбол мне нравился, отчего мне из раза в раз так хотелось бежать вперед, так хотелось ураганом сметать всех, отчего я так радовался каждой секунде, проведенной на поле. Я обожал эту игру за страсть, я ценил в ней это больше всего, мне плевать, насколько хорош ты в отдельных элементах, если я увижу, как ты падаешь в попытках помочь своей команде, я буду уважать тебя больше, чем себя.
Футбол подарил мне одни из лучших моментов в жизни, в том числе благодаря ему я так сильно сблизился со своим двоюродным братом, которого считаю одним из лучших людей, с которыми мне довелось быть знакомым.
Рефлексия. Как много в этом слове. Так или иначе, мне приходится почти заново переживать всё то, что со мной происходило, в целом это и так полезно, к тому же, у меня довольно плохая память – рефлексия позволяет мне не забывать о некоторых собственных ошибках или достижениях, она будто бы придает смысл настоящему, заполняя пробелы в прошлом.
Послезавтра мне 17.
Раньше, каждый год становясь старше, я мог с уверенностью говорить, в чем я вырос по сравнению с собой из прошлого, условно, что я лучше чем я годичной давности. Раньше я чувствовал мелкие мурашки по спине, ощущение, что вот-вот проснется оркестр и заиграет музыка, ознаменовывающая новое приключение.
Сейчас я не могу сказать, в чем я лучше себя годичной давности, но, что гораздо хуже, я уже не чувствую мурашек по спине, я не чувствую уже того будоражащего ощущения чего-то неизведанного, чего-то, что начинается сейчас, и через что мне необходимо будет пройти. Сейчас я чувствую лишь неуверенность в собственном завтра, я чувствую лишь, как рушится мир за окном, и не столько физически или политически, сколько морально, я не чувствую себя одним целым с социумом, я не могу почувствовать себя тем ребенком, пинающим мяч в окружении подобных ему детей, я не могу почувствовать себя своим, мне не ощутить уже той свободы, что появлялась при игре в футбол в дождь в рваных кедах.
Я не знаю что будет завтра и какого цвета станет небо над моей головой, мне страшно задумываться о будущем, но куда страшнее будущее становится в сравнении с прошлым. С тем, что было раньше, с теми радостными моментами, с той небрежностью, с той детской наивностью, я хочу обратно, я хочу назад, далеко в свою страну снов, – но поздно. Часы не ходят обратно, а я в партии жизни – обычная пешка, назад мне тоже идти нельзя. Листья у деревьев за окном уже опали, землю покрыл иней. Скоро наступит ноябрь.
А будущее в сравнении с прошлым кажется таким беспросветным, таким призрачным. Раньше я считал что будущее – оно далеко, оно не здесь, за тридевятью горами, мне не придется убегать от него, ибо будущее придет не скоро. Оказалось, что оно куда ближе чем я рассчитывал.
А футбол, – а что футбол, как и всякой другой моей страсти ему давно пора на покой, в тот же шкаф, куда отправились в свое время и детский конструктор, и пластилиновые солдаты. Мяч же надо сдуть, все равно теперь с ним играть некому.
19 октября 2022