Кужин Александр
17
Были в моей жизни и люди
Были в моей жизни и люди, с которыми общался какое-то время, а после, когда первые эмоции от этого поутихнут, все сходило на нет. И я не только о партнёрах, я о друзьях, подругах. Довольно часто я вёлся на внешний, обманчивый интересный образ потенциального собеседника и покупался как ребенок, который увидел красивую обёртку и не может даже предположить, что конфета не будет вкусной. Моя проблема была в том, что я видел в людях самые яркие и цветастые фантики.
Вначале вы переписываетесь/общаетесь вживую, пытаетесь найти точки соприкосновения сфер ваших интересов, обсуждаете что-то нейтральное только ради того, чтобы себя занять. Когда разговор превращается в самоцель, он теряет весь свой шарм, свое очарование. По итогу вместо того, чтобы вникать в речь собеседника, ты смотришь на отдельные детали его внешности: на то, как уложены волосы, на то, как аккуратно ногти стучат по столу, – изредка отвлекаясь, чтобы в длинный и оттого до безобразия бесполезный монолог вставить пару "угу" и "наверное".
С отдельными людьми обычно отдельные истории – были и действительно талантливые, харизматичные персонажи, с которыми общение не сложилось, по разным причинам, – то вырвалась сомнительная реплика в совсем не нужный момент, то неожиданно проявлялось расхождение во взглядах ключевых для меня или другого человека.
Уверен, однажды я пройду по небольшим улочкам родного мне города и в каждом лице прохожего узнаю человека, с которым был знаком, или, по крайней мере виделся пару раз.
Удивительная вещь – человек. Даже не особо взаимодействуя с внешним миром, он все ещё остаётся частью общества, бесполезным социальным конструктом с гордым именем "личность".
Были в моей жизни и люди, что искренне мне нравились, но я о них забывал. Просто в определенный день просыпался без мысли: "А напишу-ка я сегодня тому-то или тому-то". К тому же, как показывала практика, обычно мне общение было гораздо нужнее, чем, собственно, тем, с кем я общался. Как только я переставал быть настойчивым, писать первым, как меня замещали другие бесполезные детальки социального конструктора с гордым именем "личность", которые просто подходили по размеру и форме. Детали были другие, но механизм не менялся, башенка не падала.
Больше всего (и чаще всего) мне страшно за тех людей, с которыми я общаюсь в настоящем. В плане, мало ли мне пролетающий мимо кирпич ударит в голову и я решу, что окружение чем-то мне досаждает, а после удалю все их контакты, – будто бы стерев кого-то из телефона, ты сотрешь его из своей жизни (и тем более из воспоминаний). Есть прекрасные люди с которыми я готов общаться ночами, встречать полдень неспавши только ради возможности слышать их голос, чувствовать нить их реплик, понимать ход их мыслей. И ровно потому что я люблю их – по-своему, как ребенок, любящий свои игрушки, я боюсь, что у меня их отнимут, что их отдадут другому ребенку, помладше, даже не спросив, наигрался ли я вообще в социальный конструктор с гордым именем "личность".
Я люблю этих людей и навряд ли смогу что-то с этим сделать. Навряд ли захочу что-то с этим сделать.
Были в моей жизни и Люди. Такие, что всегда были за все хорошее против всего плохого, были за всех, то есть ни за кого. Люди так беспокоились о своей "репутации", о мнении окружающих насчёт каждого интересующего их вопроса, что по итогу полностью теряли себя как что-то самостоятельно ценное, а не ценное вкупе с остальными. Они теряли самоидентификацию. Да, они оставались блестящими, но они просто были сделаны из дешёвой китайской пластмассы. И из них получались не менее потешные китайские пластмассовые детали социального конструктора с гордым именем "личность".
Если меня когда-нибудь спросят, какое из существ, описанных Лафкрафтом или Кингом, было самым страшным, самым коварным и настолько могущественным, что не имело равных себе, то я без колебаний отвечу: "Человек".
Если меня когда-нибудь спросят, какое из существ, описанных ими, было моим любимым, я отвечу ровно так же.
В этом и кроется суть человека – человек и есть ходячее противоречие. Животное не знает страха. У животного есть какие-то базовые инстинкты, простейшая программа, позволяющая им нормально функционировать. Если за зайцем побежит лиса, – он попытается скрыться. Если оленю захочется пить, – он будет искать ручей.
К несчастью, у человека есть сбой в программе, и этот сбой – сознание. Сознание даёт человеку выбор, а в любом выборе возникает противоречие – просто потому что тебе есть из чего выбирать, у тебя есть возможность выбрать компромиссное решение вопроса, сам факт того, что ты различаешь несколько ответов на один вопрос, превращает человеческое существование в нечто большее, чем абстрактные науки по типу математики, где дважды два это всегда четыре, где четырежды восемь – всегда тридцать два и так далее. На вопрос: "Как дела?", – не всегда следует ответ "хорошо", и не всегда "плохо".
К несчастью, поэтому нельзя говорить, что есть плохие люди, есть хорошие, есть только Люди, которым дали совершить выбор. То, что они сделали в данной конкретной ситуации, делает их хорошими или в плохими лишь сейчас, и то, только для тех, кто присутствовал при совершении выбора. Те, что не наблюдали за человеком, не могут сказать, хороший он или плохой, пока не увидят. Каждый из людей на Земле – просто человек Шредингера.
Довольно часто людей (как социальных животных) сравнивают с муравьями или пчелами, – есть определенные детали с определенной функцией, что имеют свое место и время, что социум это единый организм, шестерёнки в котором время от времени меняются. Не знаю, что по этому поводу думают учёные, но я не помню ни одной попытки пчел из разных ульев придти к согласию и объединиться в борьбе с общей проблемой.
Однажды одна из макак взяла палку, чтобы доставать ей фрукты с деревьев, а вторая взяла палку, чтобы силой заставить первую доставать фрукты с деревьев для себя любимой.
Были в моей жизни и люди, которых я любил, как мне кажется, по-настоящему. Основное отличие этих людей от всех остальных заключается лишь в одном: со всеми людьми мне интересно говорить, с любимыми мне интересней молчать. Иногда просто сидишь и слушаешь чужие слова, которые не близки тебе особо, но ты точно знаешь, что они важны другому человеку. И понимаешь, что он высказался, что ему от этого стало легче, а как итог и тебе от этого стало легче на душе.
Где бы я не был, в каком бы городке я не обитал, рядом всегда со мной были эти бесполезные детальки социального конструктора с гордым названием "счастье". В нем всегда было невероятное количество возможных вариантов, которые можно было собрать в итоге, были самые красивые из возможных сцен в кино, книгах или на рисунках потрёпанных блокнотов, но в них всегда не доставало только одной детали. Меня. В голове прокручивались миллиарды сцен, в которых я действительно был счастлив, в окружении достойных и оттого дорогих мне людей, игрушек, которых никто и никогда не отдаст ребенку помладше, не спросив у меня, наигрался ли я в этот дешёвый пластмассовый конструктор. Снаружи я лежал на кровати и безмолвно бурил взглядом серый квадрат потолка.
И, пока я считал, что одиноко смотрю наверх
Были в моей жизни и Люди.
9 августа 2022
Я ничего не вижу
Я ничего не вижу.
Во всех направлениях одинаково томная темнота давит на неокрепшие руки, если не считать тонкого лучика то ли солнца, то ли мерцающей лампы накаливания, едва пробивающегося сквозь потолок океана.
Я пытаюсь плыть, но не могу. Руки совсем не слушаются меня, я прилагаю усилия, но пусть внутри я мечусь – конечности ватные, они не способны справиться с водой.
Я смотрю наверх и вижу искру, вижу спасительный огонек и уже на полпути к нему осознаю движение. Руки по-прежнему чувствуются дешёвой китайской резиной. Затылок отдаёт неприятным зудом.
Я уже так близко. Позади себя, в толще воды я слышу крик ребенка, слышу так отчётливо, будто нас разделяла не жидкость, а куда более привычный воздух.
Нельзя оборачиваться. Если свет так близко, если я уже почти чувствую его жар – обернуться будет куда большим преступлением, чем спастись самому.
Крик продолжается. Ребёнок молит о помощи. Руки сами двигают меня обратно, в пучину беспросветного.
Я никогда не боялся воды, я боялся того, что может в ней прятаться.
Я задыхаюсь. Пару секунд назад мне казалось, что воздух в моих лёгких вечен.
Я оборачиваюсь.
Оно было страшным и в то же время величественным, нечто настолько громадное, что человеческий мозг навряд ли смог оценить действительные Его размеры. Снаружи существо напоминало что-то среднее между гуманоидом и гигантским ракообразным. Антропоморфным кракеном оно бороздило просторы вечного синего.
Полностью белое существо смотрело на меня сквозь мутную воду, глаза Его были прекрасного огненно-рыжего цвета, любимого моего оттенка. Кое-как я разглядел на лбу Его человеческие морщины.
Я представил насколько Оно старо. В голове невольно всплывали картины, что нечто смогло запечатать в собственном разуме.
То, как расправив белые плавники, словно крылья, ничем и никем не ограниченное существо пронзало зеркальную гладь, то, как Оно всматривалось в каждый миллиметр пучины, каменные замки, подводные вулканы, удивительно яркие корабли в разбитых бутылках. Оно было везде и одновременно было никем, ибо нечто было столь же великим, сколь и одиноким.
А ведь это – одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество, – людям никогда не придется прочувствовать такое…
Мне стало жаль Его, ведь существование настолько огромного существа делало Его жизнь бессмысленной – за счёт невероятных размеров нечто обеспечивало себе безопасность, никто не мог прокусить Его кожу, никто не мог убежать от преследования, наконец, никто не мог уйти от страха быть отправленным в небытие посредством десятков, сотен острых зубов.
Без сомнения, когда-то здесь гуляла жизнь, когда-то вода не была настолько темной. Она была искренней. Ничего не скрывавшая необъятная прослойка между рыбами и моллюсками мягким одеялом покрывала флору и фауну этих мест.
Так было когда-то, но животные умирали от старости, погибали от глобальных катастроф, изменения климата. К несчастью для Существа, что ныне одиноко смотрело вниз, и не могло увидеть там ни одного возможного собеседника.
Взгляд Его застыл на мне. Зрачок прищурился, будто бы Существо фокусировалось и не могло поверить, что кто-то оказался рядом. В глазах Его я видел смешанные эмоции – радость, от того, что встретился со мной, и все ноты его печали, ибо
Существо вспомнило тех, кто был до меня. Всех, с кем оно прожило почти одну жизнь. С той лишь разницей, что окружающие умирали, не в силах противостоять лучшему из убийц – времени, а Нечто и дальше одиноко бороздило мировой океан.
Я уже представил, как Оно ехидно подбрасывает меня в воздух, а дальше Мы плывём на поиски оставшихся. Нет никакого сомнения, Мы точно найдем руины человеческой цивилизации, даже больше, Мы найдем и тех, кто поможет ее восстановить.
А дальше – больше! Мы найдем не только живых моих соплеменников, но и всех, кто сколько-нибудь похож на Нечто, мы будем делать это, пока не устанем плыть, а когда устанем – соорудим небесный корабль из того, что попадет под руку. Мы сможем познакомиться с предками или потомками Нечто, если не на этой планете, – то на какой-то другой.
Я закрыл глаза от предвкушения великих вещей, всего того, что нам суждено совершить. Когда я открыл их, то увидел полноценную многотысячезубную улыбку моего собрата по несчастью.
Далее челюсти разомкнулись.
Свет пропал совсем.
Последним, что я услышал, был крик, но уже не ребенка – мой собственный.
Я проснулся в холодном поту на до боли знакомой кровати, глядя в серый потолок собственной комнаты (спальней это было трудно назвать), я взглянул на часы. Девять тридцать. Луч солнца золотого едва пробивал занавески.
Попытка резко встать так же резко отозвалась в задней части моей головы. Никогда не понимал, почему мой собственный мозг желает мне страданий – зачем ты заставляешь меня чувствовать боль, я и так знаю, что для меня хорошо, а что плохо. И мне было бы просто великолепно, если бы не боль при попытке резко встать.
Опершись на спинку стула, я с горем пополам встал на ноги.
Я вошёл в ванную. Опять отключили горячую воду. Хотя бы умыться можно, и на том спасибо.
Посмотрев мимоходом в зеркало, я решил, что улыбка Существа была не худшей за это утро.
Поставив чайник на газовую плиту без автоподжига (отдельная головная боль – прим. авт.), я распахнул шторы. Привычный, обыденный город, с домами под копирку и людьми под копирку, которые никогда не захотели бы менять работу или, не дай бог, место жительства, просто потому что так проще – жить под копирку и думать под копирку.
Вкус кофе мало-помалу возвращал меня к жизни. Мир не становился красочнее, скорее наоборот, с глаз слетала какая-то пелена, оставшаяся после Морфея, теперь ещё чётче видны были грубые черты обыкновенной реальности, до восхищения безобразные занозы на ткани, из которой была сшита эта комната, и эта чашка, и я, который этим утром пил кофе.
А небо было точно такое же, под копирку, будто вчерашнее.
Хотя нет, вон у той телебашни было маленькое облачко.
Молоко скисло, нужно было сходить за новым. Сбросив непонятную белую субстанцию в мусоропровод, я перекрестил мысленно того человека, которому придется это все убирать.
Стоя на лестничной клетке, я оперся на перила и посмотрел вниз. Было вполне достаточно пролетов, чтобы к моменту удара я успел сосчитать пальцы на правой руке. На левой бы уже не успел.
От раздумий меня отвлек подъезжающий лифт.
Деликатно поздоровавшись с вышедшим на этаже соседом, я добежал до лифта. По моим подсчётам, у меня оставалось около двух с половиной секунд до того, как двери закроются и лифт самостоятельно продолжит движение вниз. От нечего делать я щёлкнул пальцами два раза. Третий не успел.
Двери лифта закрылись и мы потихоньку побрели вниз. Удивительно медленный лифт имел свое очарование, можно было детально разглядеть это устройство прошедшей эпохи. Честно говоря, не помню, когда в последний раз к нам приходил механик проверять лифт, так что вполне могло быть и так, что канат держался из последних сил, а после третьего щелчка лифт бы рухнул с высоты около восьми жилых этажей, плюс ещё одного, технического (подвала). По крайней мере, я тешил себя этой мыслью. Она отвлекала от запаха, да и в целом старости этих псевдодеревянных стенок.